Внутренние распри. уничтожение флота 4 страница

А случилось это так. Узнав от индейцев, что наши суда вернулись к Косумелю, этот испанец, возблагодарив Бога, вместе с двумя индейцами, что доставили письма и выкуп, нанял лодку с шестью индейцами-гребцами; и благополучно отплыв от той земли, переплыл узкий пролив в 4 легуа и при­был на остров Косумель. Их приближение увидели с берега наши солдаты, отправившиеся на охоту, и сейчас же доложи­ли Кортесу о прибытии большой лодки, такой же, как была у поселения на мысе Коточе. И приказал Кортес Андресу де Тапии и 2 солдатам отправиться посмотреть вместе с наши­ми индейцами, в открытую, на больших лодках. А Андрес де Тапия, увидев индейцев, поскольку Агиляра никак нельзя было отличить от индейцев, послал с этим сообщением одного солдата к Кортесу вместе с 7 индейцами с Косумеля в лодке. Потом они высадились на берег и испанец тяжело и неуве­ренно выговорил: "Бог, Санта Мария и Севилья", — тогда поняли, кто он; и другой солдат, что был с Тапией, стремглав понесся в лодке, к Кортесу, надеясь за эту радостную весть получить изрядный по­дарок. Но вот их всех привели. Где же наш земляк? Никто его не мог признать, ибо его и без того тем­ная кожа стала совсем как у индейцев, волосы его были острижены, как у местных рабов, на плече он нес, как и индейцы, весло, а одежда, какая-то рвань, покрывала его столь же мало, как и остальных. Не признал его и Кортес, пока тот не вышел, преклонившись пред ним совсем по-индейски. Щедро его одарили одеждой и всем необходимым, а затем он должен был рассказать о своих похождениях. Гово­рил он, все еще путая испанские слова с индейскими. И он сказал, что зовут его Херонимо де Агиляр, что он уроженец Эсихи[147] и у него был молитвенник; лет восемь тому назад они уцелели после кораблекрушения, он сам и другие 15 мужчин и 2 женщины, которые отплыли с Энкисо и Вальдивией из Дарьена к острову Санто Доминго, когда были беспорядки и распри[148], и сказал он, что на том корабле везли 10 000 золо­тых песо и судебные дела одних против других, и это судно, на котором он плыл, и напоролось на [рифы] "Скорпионы"[149] и затонуло; и ему с товарищами и 2 женщинами пришлось спа­саться на лодке этого судна, они хотели добраться до остро­ва Куба или Ямайки, но потеряли направление, и море вы­бросило их на эти берега, где их взяли в плен и поделили ме­жду calachiones. Большинство было принесено в жертву идо­лам, другие, в том числе обе женщины, умерли с горя. Сам он, Агиляр, совсем изнемогший от растирания зерен между двумя камнями, тоже предназначен был для жертвоприноше­ния, но однажды ночью сбежал и попал к дальнему касику, где и остался рабом. В живых сейчас лишь еще Гонсало Герреро, который, однако, отказался вернуться к своим.

И ему сказал Кортес, что он будет отличен и вознагра­жден, и расспраши­вал его о землях и поселениях. Агиляр же отвечал, что знает немного, ибо в каче­стве раба жил лишь на одном месте и ма­ло что видел. А ко­гда расспрашивал о Гонсало Герреро, то он сказал, что тот женился и у него трое детей, а сам он стал совсем индей­цем — пронзил себе уши и нижнюю губу, изрезал щеки, раскрашивает лицо и тело, а был он моряком из Палоса, и еще, что Герреро — силен и поль­зуется большим уважением, особенно в минуту опасности, так он, больше года тому назад, когда на мы­се Коточе появился капитан с тремя судами (это было, когда мы прибыли с Франсиско Эрнандесом де Кордовой), стал как бы военачальником, советовал не мириться и дать пришельцам военный отпор, что и было сделано вместе с касиком того большого поселения, о чем я уже сообщил, рассказывая о Франси­ско Эрнандесе де Кордове. Зато язык индейцев Агиляр знал в совершенстве, чем очаровал жителей Косумеля, которые верили ему больше, нежели Кортесу, и Агиляр советовал им всегда чтить с благоговени­ем святое изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] и крест, за это им будет много благ. И касики по совету Агиляра испросили у Кортеса охранное письмо, чтобы другие испанцы, если они придут, не грабили их.

Исправив повреждения, мы направились — это было 4 марта 1519 года[150] — прямо к реке Грихальва. Особых приключений не было. Погода, если не считать одной бурной ночи да сильных противных вет­ров, все время была хороша. Флот наш поэтому шел дружно, и когда какой-либо корабль отставал или пропадал, его немедленно отыскивали, часто в том самом месте, какое указывал наш старший пилот, час­то упоминаемый Аламинос. Итак, в один из дней, спустив 2 лодки на воду, мы высадились на берег с пилотом и капитаном Франсиско де Луго, а там были маисовые поля и солеварни, и находились 4 cues [(пи­рамиды храмов)], так назывались эти дома идолов, наполненные колоссальными, в основном женскими, изваяниями, потому мы и дали название — мыс Женщин[151]; Агиляр при этом заметил, что отсюда до его прежнего господина — рукой подать, да недалеко и до Гонсало Герреро, и что местное население имеет кое-какое золото, и что он готов нам служить проводником. Но Кортес лишь улыбнулся, сказав, что от­правились мы не за пустяками, а надеясь послужить Богу и королю.

Не остановились мы и в гавани Бока де Терминос, куда Кортес послал лишь быстроходное судно ка­питана Эскобара, чтобы выведать — удобно ли место, как это и оказалось в действительности, для осно­вания колонии. Кстати, здесь к нам пристала и наша гончая собака, та, что осталась, когда тут был Гри­хальва, она стала жирной и лоснящейся и была весьма обрадована нашим появлением.

Не могли мы из-за ветра остановиться и на побережье у поселения Чампотон, где так сильно побиты были и Франсиско Эрнандес де Кордова, и Грихальва. Кортес намеревался здешним жителям преподать неплохой урок, да и многие из нас горели желанием мести. Но ждать попутного ветра было некогда, и мы поспешили дальше; проплыв три дня, мы прибыли к реке Грихальва.

Итак, в 12 день[152] месяца марта 1519 года мы подошли к реке Грихальва, она же река Табаско. Нема­ло мы удивились, что весь берег был покрыт вооруженными, — больше 28 000. Оказывается, что индейцы из Чампотона, из Ласаро и из других поселений, глумились над жителями могучего Табаско, что они нас при Грихальве встретили подарками, а не копьями. Напрасно поэтому Агиляр, хорошо понимавший их язык, уверял их calachionis, что мы пришли с миром и добрыми намерениями, и готовы их одарить из своих припасов. В ответ они требовали лишь, чтобы мы не высаживались, иначе они нас всех перебьют.

Так как более крупные суда, как мы уже знали, не могли войти в устье, Кортес велел им стать на рейде, и мы высади­лись на лодках и небольших судах. На следующий день Кортес разделил войско надвое: капитан Алонсо де Авила с сотней солдат, среди них 10 арбалетчиков, должен был пойти в обход и, в случае сражения, напасть на врага с тыла; Кортес же с ос­тальными, на лодках и небольших судах, стал подниматься вверх по реке к тому же поселению, к которому направлялся Алонсо де Авила.

Индейцы усеяли оба берега реки, всюду сновали их лодки с вооруженными воинами, отовсюду неслись звуки труб, рако­вин и небольших барабанов. Мы подошли совсем близко, но Кортес не велел еще стрелять из арбалетов, аркебуз и пушек, ибо хотел все выполнить по форме, чтобы не могли нас упрекнуть. Посему выступил королевский эскривано[153] Диего де Годой, который с помощью переводчика Агиляра торжественно объявил, чтобы они дали нам беспрепятственно набрать свежей воды, а кстати сообщил им самое главное о Боге и Его Величестве и что, если они нас атакуют, вина за убийство падет на них. Но индейцы остались при своем и, по сигналам своих барабанов, окружив нас бесчисленным множеством лодок, сомкнутой массой двинулись вперед, обрушив на нас ливень из стрел. Много мы получили ран, и трудно было сра­жаться, ибо зачастую мы стояли по пояс в воде, а дно было илистое или скользкое. Сам Кортес при этом потерял одну свою альпаргату[154], которая застряла в донной глине. Но вот стало мельче, а там мы, как капитаны, так и солдаты, и совсем вышли на берег и с именем сеньора Сантьяго так обрушились на вра­га, что опрокинули его. Впрочем, он не бежал, а засел невдале­ке в свежеустроенных засеках, а когда мы его выбили и оттуда, битва продвинулась к самому поселению, где каждая улица была забаррикадирована. Тут-то и ударил на них Алонсо де Авила с другой стороны, враг дрогнул, но все же отошел в по­рядке. Хорошо они бились со своими деревянными пиками, концы которых были закалены на огне! Хорошо и стреляли из луков и метали дротики!

Овладев городом, в котором был большой внутренний двор, где было несколько помещений и залов заседаний и три здания их идолов, Кортес по всей форме, как то полагалось, объявил страну сию владением нашего государя. Мечом своим он трижды ударил о большое дерево — сейбу, росшее в том дво­ре у этих cues [(пирамид храмов)], причем громогласно заявил, что мечом и щитом и всей своей мощью он готов защитить но­вое владение против всякого, кто будет его оспаривать, а мы все громко свидетельствовали правильность акта[155] и принесли клятву помочь ему всегда и всюду. Королевский эскривано все это чистенько записал в протокол. Сторонники Диего Веласкеса, впрочем, были недовольны, так как о нем не было сказано ни слова. Всего в битве мы имели четырнадцать раненых, и сам я получил стрелу в бедро; убитых индейцев на поле сражения осталось восемнадцать.

Ночь провели мы в совершенно пустом поселении, а на следующее утро Кортес приказал капитану Педро де Альварадо со 100 солдатами, из них — 15 арбалетчиков и аркебузников, отправиться на разведку в глубь страны, но не дальше двух легуа, а переводчиком у него должен был быть Мельчорехо, но... его нигде не нашли. Зато заметили его платье, развешанное на опушке леса. Измена эта сильно разгневала Кортеса, тем более что беглец мог сообщить врагу о многих наших слабостях. Также Кортес приказал капитану Франсиско де Луго ид­ти в другую сторону со 100 солдатами и 12 арбалетчиками и аркебузниками, и тоже не дальше двух легуа, и к ночи вернуться в лагерь. А когда Франсиско де Луго отошел менее чем на одну легуа от на­шего лагеря, он наткнулся на большие отряды и роты индейцев — с луками, копьями и щитами, бара­банами и украшенных плюмажами; увидев отряд наших солдат, они окружили их со всех сторон и начали обстреливать стрелами столь искусно, что нашим было тяжело защищаться от такого множе­ства индейцев, а те метали еще много дротиков с обожженными остриями и камней пращами, как град обрушивая на наших, и сражались индейцы двуручными мечами со вставленными остриями; но Фран­сиско де Луго со своими солдатами хорошо сражался с ними, и, как было уговорено еще в лагере, был послан гонец к Кортесу, один индеец с Кубы, отлично бегающий и ловкий, с просьбой прийти на по­мощь; а пока все люди Франсиско де Луго, и арбалетчики и аркебузники, с большой слаженностью отбивались от отрядов врага.

И в момент такой большой опасности подоспел отряд Педро де Альварадо, направляемый Богом, повернувший с дороги, так как услышал выстрелы аркебуз и сильный шум от барабанов и труб, и во­пли и свист индейцев. И когда Кортес выслушал того индейца с Кубы, он из лагеря стремительно при­был на выручку; и произошло это меньше чем в пол-легуа от лагеря. У нас погибли двое солдат из от­ряда Франсиско де Луго и восемь было ранено, а у Педро де Альварадо было ранено трое; правда, ин­дейцы потеряли пятнадцать убитыми, а трое, из них один знатный, попали в плен. Когда Агиляр оп­росил их, почему они так осмелели, те ответили, что ночью к ним перебежал Мельчорехо и посовето­вал не прекращать атак ни днем, ни ночью, ибо нас мало и мы в конце концов будем, наверное, уничто­жены. Итак, опасения Кортеса относительно изменника сбылись полностью! Одного из пленных мы отослали с подарками и предложением мира. Но он не вернулся, и ответа не было. Зато от двух осталь­ных мы узнали, что еще накануне совет касиков всех поселений этой провинции решил напасть на наш лагерь на другой день.

Кортес поэтому приготовился к битве, в которой участвовать должны были все, даже и раненые. Свезли на берег и наших коней. После долгого морского пути они плохо себя чувствовали, неловко и не­уверенно выступали, но уже к следующему дню вполне оправились и приобрели прежнюю силу и лов­кость. Кортес отобрал для боя 13 лошадей; перечислю имена всадников: Кортес, Кристобаль де Олид, Педро де Альварадо, Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, Хуан де Эскаланте, Франсиско де Монтехо, Алонсо де Авила (ему передали коня, которым совместно владели Ортис "Музыкант" и Бартоломе Гар­сия, поскольку из них ни один не был хорошим наездником), Хуан Веласкес де Леон, Франсиско де Морла, Ларес — отличный наездник (представляю так потому, что с нами был и другой Ларес); и Гонсало Домингес — наилучший кавалерист, Морон из Баямо и Педро Гонсалес де Трухильо. Сам Кортес встал во главе этих рыцарей — нашей конницы. А артиллерией приказал заведовать Месе, который был лучшим артиллеристом, и приказал возглавить всех наших солдат, арбалетчиков и аркебузников Диего де Ордасу, прекрасному знатоку пешего строя.

Рано утром другого дня, то был день Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] в марте[156], прослушав мессу, которую отслужил фрай Бартоломе де Ольмедо, мы, в боевом порядке, с нашим альфересом [(зна­меносцем)] Антонио де Вильярроелем (мужем Исабель де Охеды, который потом заменил в своем име­ни — Вильярроел, и стал называться Антонио Серрано де Кардона), двинулись вперед, к тому месту, где перед этим сражались Франсиско де Луго и Педро де Альварадо, к поселению Сентла [(Centla)], в той же провинции Табаско, в одной легуа от нашего расположения, где скучились враги. Произошла битва, на­стоящая битва, одна из самых страшных на моей памяти.

Итак двигаясь, мы встретили отряды врагов, идущих нам навстречу; Кортес с конницей шел в об­ход. У индейцев были большие плюмажи, барабаны и трубы, а лица красные, белые и черные, и были у них большие луки и стрелы, копья и щиты, мечи же, как двуручные, множество пращей и камней, дро­тиков, обожженных на огне, и каждый индеец был в стеганом хлопчатобумажном доспехе. Число не­приятеля было так велико, что на каждого из нас приходилось сотни по три, и все окрестные поля ки­шели людьми. Как бешеные псы, набросились они на нас, и с первого же натиска 70 человек у нас бы­ло ранено, а один из наших [Салданья] пал мертвый, пронзенный стрелой в ухо. Впрочем, и мы изрядно отбивались, и стреляя из аркебуз и арбалетов, и холодным оружием, так что враг несколько отошел, предпола­гая, что мы его достичь не сможем, а он нас будет расстреливать неустанно. Но наш Меса взял их отлично на прицел, и артиллерия могла бить по ним, сколь­ко душе угодно. Тем не менее они не дрогнули, и как я ни советовал произ­вести атаку, зная по опыту, что им не выдержать наших клинков, Диего де Ордас все медлил...

Никогда не забуду адского шума, свиста и крика при каждом нашем вы­стреле; буду всегда помнить, как они с заклинаниями бросали вверх землю и солому и как вопили: Alala, Alala; как они делали вид, что не замечают своих потерь. Таким образом Кортесу уда­лось с конницей подойти незаметно. И вот он, наконец, ударил с тыла, и ма­ленький отряд его произвел чудеса, тем более что и мы перешли в наступ­ление. Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник — одно существо, могучее и беспощадное. Вот тут-то они и дрогну­ли, но и то не побежали, а отошли к далеким холмам.

А долго мы ждали Кортеса, по­скольку он был задержан то топкими местами, то боем с другими отрядами, И было ранено три рыцаря и пять ло­шадей. С великой радостью бросились мы на землю, в тень, чтобы немного ус­покоиться и отдохнуть, затем все вместе возблагодарили Бога за победу. Был, как я уже сказал, день Нашей Сеньоры в марте, и вот назвали мы этот городок Санта Мария де ла Вик­тория[157]. Лишь потом принялись мы за перевязки ран: людям пришлось их соорудить из платков; лоша­дей мы пользовали жиром, вытопленным из тел павших индейцев. Много их пало; более 800 покрывали поле битвы, и среди них многие еще подавали признаки жизни. Большинство погибло от наших мечей и копий, многие от артиллерии, аркебуз и арбалетов; но больше всего поработала конница. Пятерых ин­дейцев мы захватили живьем, среди них двух военачальников. Голодные и измученные, вернулись мы в лагерь, похоронили наших двух убитых (еще другой был сражен наповал стрелой в горло), выставили сторожевую охрану, поели, а затем завалились спать. Такова была первая битва Кортеса в Новой Испа­нии, и длилась она более часа.

Иначе она описана у Франсиско Лопеса де Гомары. По его словам, вместе с Кортесом, и даже рань­ше его, прискакал не Франсиско де Морла на своем коне, а сами святые апостолы — сеньор Сантьяго и сеньор Сан Педро. Конечно, все наши победы исходили от Нашего Сеньора Иисуса Христа, да иначе нам бы несдобровать, ведь, брось каждый из врагов лишь по горсти земли на нас, мы были бы похо­ронены под земляным холмом. Конечно, милость Нашего Сеньора все время поддерживала нас, и воз­можно, что посланы были, как говорит Гомара, сами славные апостолы — сеньор Сантьяго и сеньор Сан Педро. Возможно, что я, великий грешник, не сподобился узреть апосто­лов и видел лишь Франсиско де Морлу на его темно-гнедом жеребце. Но почему же никто другой из нас, участ­ников, не приметил этого! Неужели мы, ввиду чуда, не построили бы храм, да и городок назвали бы Сантьяго де ла Виктория или Сан Педро де ла Викто­рия, как назвали его — Санта Мария де ла Виктория. Но дело было не так. Не мы плохие христиане, а Гомара — пло­хой писака.

Долго обрабатывал 5 наших плен­ных индейцев, в том числе 2 военачаль­ников, Агиляр, разъясняя им, почему мы, победители, хотим мира. Наконец, двоих из них можно было послать к касикам того поселения. Что они сказали, мы не знаем, но вскоре присланы были 15 рабов в драной одежде и с измазан­ными лицами, принесшие кур, печеную рыбу и маисовый хлеб. Кортес принял их милостиво, но Агиляр был недово­лен: зачем рабы, а не знатные, если уже хотят мира, а не войны. Тем не менее с ними ласково обошлись и отпустили с подарками.

Вот тогда на следующий день при­были уже 30 знатных индейцев в хоро­ших одеждах с множеством припасов, прося о разрешении собрать и сжечь павших, чтобы они не заражали воздух и чтобы их не растащило зверье. О мирных переговорах они не хотели толковать, так как в их большом сове­те всех знатных и сеньоров всех поселе­ний дело это еще не решено. Вот тут-то Кортес, не упускавший из виду ни одной полезной мелочи, сыграл следующую штуку. Помня, какой ужас объял индейцев при виде коней, и предполагая, что они думают, будто и кони, и пушки сами ведут с ними борьбу, Кортес хотел в них укрепить это мнение. Заранее велел он поставить в определенном месте самую большую нашу пушку и зарядить ее двойной порцией пороха и увесистым ядром, а также тайком поместить кобылу Хуана Седеньо, проведя не­сколько раз подле нее жеребца Ортиса "Музыканта", очень горячего. Когда опять уже в полдень при­шло 40 индейцев, все касики, в богатых одеждах, и с многими поклонами, Кортес принял их с нахму­ренным челом, заявляя, что терпение наше истощается, что лишь с трудом он смог удержать своих от полного истребления всех здешних жителей, что особенно трудно удержать неистовых tepuzques[158] (так индейцы назвали пушку на своем языке, — tepuzque) и столь же грозных лошадей. И в этот же момент, по тайному знаку Кортеса, грянул громоподобный выстрел, и ядро со свистом понеслось по побере­жью, срывая верхушки песчаных дюн. Испугались касики и уверовали, что слова Кортеса — сущая правда. А когда в это же время подведен был жеребец и, учуяв спрятанную подругу, громко заржал, стал дыбиться и рваться вперед к палатке, где стояли касики, они убеждены были, что он рвется имен­но к ним, и испугались еще пуще. Кортес сам усмирил коня, а затем успокоил и касиков. Они ушли с уверением, что завтра же придут в полном составе и с подарками.

Действительно, на другой день, рано утром, это был 15-й день[159] ме­сяца марта 1519 года, явилось мно­жество касиков и знатных со всего Табаско. Приблизились они с большим почтением, неся подарки из золота: 4 диадемы, несколько яще­риц, две собачки с торчащими уша­ми, 5 уток, 2 изображения лиц ин­дейцев и другое. Количество точно не помню, но оно было невелико, да ведь мы теперь отлично знаем, что вся эта провинция небогата ме­таллом. Зато привели они с собой 20 молодых женщин и среди них исключительную красавицу, дочь мо­гущественного касика Пайналы[160], претерпевшую много бед, ту са­мую, которая по принятии христи­анства получила имя донья Мари­на. Кортес ласково принял подар­ки, но заявил, что приятнее всего для него, если они распорядятся, чтобы все жители, с женами и деть­ми в двухдневный срок вернулись на прежние места. Вот тогда он поверит, что они истинно хотят мира. Действительно, скоро все вер­нулись на свои пепелища. Даже больше: когда Кортес пожелал, чтобы они отстали от своих идолов и человеческих жертв, и, через Агиляра, рассказал им о нашей святой вере, о едином истинном Боге и преподал им, как стать христианами, они охотно согласились. Показал он им при этом изображение Нашей Сеньоры Девы Санта Марии с бесценным ее Сыном на руках и объяснил, что это Матерь На­шего Сеньора Бога и что этому святому изображению мы и поклоняемся. Касики же ответили, что ве­ликая tececiguata[161], то есть великая сеньора, на их языке, очень им нравится, и они охотно оставят ее у себя. Вот тогда и был воздвигнут алтарь для нее, а наши плотники, Алонсо Яньес и Альваро Лопес, изготовили еще высокий красивый крест. Узнав из разговоров с касиками, что причиной трижды во­зобновленных военных действий было не только глумление касиков Чампотона, но и науськивание нашего беглого переводчика-индейца, Кортес потребовал его выдачи. Они же ответили, что он про­пал и нигде его нельзя сыскать. Но это было не так: бедняга здорово поплатился за свои советы — по­сле неудачной битвы его схватили и принесли в жертву идолам. На вопрос же, откуда у них берется золото, они указывали на закат, произнося все время "Culua" и "Mexico", значения которых мы тогда еще не понимали.

По сооружении алтаря со святым изображением Нашей Сеньоры и креста, отслужена была торже­ственная месса падре фрай Бартоломе де Ольмедо, на которой присутствовали все касики и знатные. Тогда же мы, с великим церемониалом, переименовали городок этот в Санта Мария де ла Виктория. И тогда же монах [Бартоломе де Ольмедо] с помощью переводчика Агиляра произнес прекрасную речь об утешениях нашей святой веры и о мерзостях язычества, после чего все 20 подаренных нам женщин и были крещены. Это были первые христиане в самой Новой Испании, и Кортес разделил их между ка­питанами. Донья Марина, самая красивая, умная и расторопная из всех, досталась Алонсо Эрнандесу Пуэрто Карреро, славному и знатному рыцарю, двоюродному брату графа де Медельина, когда же впоследствии он отбыл в Испанию, сам Кортес взял ее к себе, и их сын, дон Мартин Кортес, был по­том командором Сантьяго[162]. Но и до того Кортес всюду брал ее с собой в качестве удивительной переводчицы, и выла она нам верным товарищем во всех войнах и по­ходах, настоящим даром Бога в нашем тяжелом деле; многое удалось нам свершить только при ее помощи. Понятно, что она имела гро­мадное влияние, самое громадное во всей Новой Испании, и с индей­цами могла делать, что хотела.

Еще пять дней пробыли мы здесь, и все это время Кортес поучал касиков насчет величия нашей родины и ее государя. И пожелали они все стать верными вассалами; и это были первые подданные Его Ве­личества в Новой Испании.

Справив Вход Господень в Иерусалим[163], мы на следующий день вышли в море, следуя по прежнему пути Грихальвы, причем мы, уже бывшие здесь, рассказывали Кортесу про ла Рамблу, Тоналу, которую мы назвали Санто Антон, большую реку Коацакоалькос, снежные горы, про реку Флажков, где мы тогда получили зо­лота на 16 000 песо, про острова Белый и Зеленый, остров Жертво­приношений, где мы вместе с Грихальвой обнаружили алтари и индейцев, принесенных в жертву; Нигде мы не останавливались, и уже в Святой Великий четверг[164], около полудня, мы благополучно подошли к Сан Хуану де Улуа. Помню я, как один рыцарь, которого звали Алонсо Пуэрто Карреро, сказал Кортесу: "Сеньор, то что Вам рассказали эти рыцари, посетившие уже два раза эти зем­ли, схоже по-моему [со словами]:

Опыт Франции — Гора судеб;

Опыт Париса — город;

Опыт вод [реки] Дуэро –

течь и отдать себя в море.

Замечу, что это богатые земли, и знаю, мы будем ими владеть". Затем, Кортес, хорошо зная, к чему приводят такие самоуверенные речи, ответил: "Коль Бог не обделит счастьем наше оружие, как палади­на Рольдана [(Роланда)], то с Вашей и других рыцарей помощью завладеем, это я точно знаю". Нельзя забыть или пропустить этот [разговор]. И был он во время перехода, и Кортес не входил в реку Альварадо, как это сообщает Гомара.

Следует еще сказать о донье Марине. Ее отец и мать были сеньорами и касиками поселения, ко­торое называлось Пайнала, и других подчиненных ему поселений. Но отец ее умер, когда она была маленькой, а мать ее жила с другим касиком-сожителем и родила сына, и, желая, чтобы ее сын унас­ледовал то, что по отцу принадлежало донье Марине, она ночью отдала нескольким индейцам из Шикаланко[165] ма­ленькую донью Марину, но этого никто не знал, так как в эту ночь умерла дочка одной индеанки-рабыни, а мать доньи Марины распустила слух, что умерла ее дочь. Та­ким образом донья Марина попала в Шикаланко, а отту­да — в Табаско и уже позже — к Кортесу. Позднее, в 1523 году, после завоевания Мешико и других провинций, мать доньи Марины со своим сыном стали христианами и звались — Мартой и Ласаро.

Донья Марина знала язык Коацакоалькоса, который был мешикским, и знала другой язык — табаскский, как и Херонимо де Агиляр, знавший язык юкатанский и табаскский — это был один язык; и вначале было так: она переводила Агиляру, а тот Кортесу, и обратно.

ПОСЛЫ ИЗ МЕШИКО

В Святой Великий четверг вся армада прибыла в гавань Сан Хуан де Улуа, пилот Аламинос хоро­шо знал ее, так как там мы были вместе с Хуаном де Грихальвой, затем приказано было встать на якорь севернее в стороне [у материка], где суда были в безопасности, и на главном судне подняли королевские знамена и вымпелы. Не прошло и получаса, как мы прибыли, появились две очень большие лодки, которые в тех мес­тах называли пирогами, в них мы увидели множество индейцев-мешиков, они держали курс прямо на главный ко­рабль, на котором видели знамена. Без всякой опаски они взошли на палубу и спросили, где tatuan, что по-ихнему значит: сеньор. Донья Марина указала им на Кор­теса, они к нему подошли со многими поклонами и ины­ми знаками почтения, как то требует индейский церемо­ниал. Они приветствовали его от имени великого Мотекусомы, своего сеньора, который хочет узнать, кто мы и что мы намерены делать в его стране. Если у нас в чем-либо недостаток, они сейчас же готовы его восполнить. Кортес при помощи двух переводчиков, Агиляра и доньи Марины, со своей стороны, поблагодарил их за учтивость и готовность помочь, велел угостить едой и питьем, а также одарил их синими стеклянными бусами. А потом сообщил, что мы прибыли, чтобы ознакомиться с этой страной и завязать торговый обмен. Дурного мы не помышляем, по сему опасаться нас нечего. Послы уехали удовлетворенные. На другой день, это была Святая Великая пятница Креста[166], мы высадились на берег с лошадьми и артиллерией около больших песчаных дюн, на их вершинах поставили пушки, как указал артиллерист Меса, и возвели алтарь, где и была отслужена месса; и построили хижины и на весы для Кортеса и капитанов, 300 солдат переносили древесину и строили наши хижины, хорошо были помещены и лошади, случилось это в ту Святую Великую пятницу. На другой день, в субботу, канун Пасхи Святого Воскресения, прибыло множество индейцев, которых послал губернатор Мотекусомы. С собой они принесли множество припасов, между прочим, слив, которые как раз поспели, а также они умело и расторопно помогли нам достроить хижины Кортесу они объявили, что завтра прибудет и сам губернатор.

Действительно, на другой день, Пасху Святого Воскресения[167] прибыл с большой свитой сам Тентитль[168], так звали губернатора, и еще один знатный, которого звали Куитлапильток[169]. С тремя по­клонами на индейский манер приблизились они к Кортесу и затем поклонились и нам, стоявшим подле. Кортес приветствовал их, об­нял, а затем, через переводчиков, пригласил отстоять мессу, кото­рую отслужили фрай Бартоломе де Ольмедо, который был выдаю­щимся кантором (пев­чим), и помогавший ему падре Хуан Диас, после чего была тор­жественная трапеза. Затем начался разго­вор. Кортес сообщил, что мы христиане и вассалы величайшего в мире сеньора — императора дона Карлоса; по его веле­нию мы прибыли в эту страну, о которой, как и о ее вели­ком властителе, наш государь уже давно и много слышал; посему он и хочет подружиться с Мотекусомой, и Кортес сообщит ему многое, что, несомненно, сильно ему понра­вится. Но для всего этого ему, Кортесу, нужно знать, где проживает Мотекусома, чтобы лично его приветство­вать. Тентитль ответил довольно высокомерно: "Ты только что прибыл, а посему правильнее было бы не тре­бовать сейчас свидания с нашим повелителем, а сперва принять подарки, какие он посылает, а затем уже пере­дать свои желания мне". При этих словах он из деревян­ного ларя стал вынимать множество драгоценностей, од­ну за другой, из прекрасного золота и чудесной работы; и приказал поднести более 10 карг[170] одежды белой из хлопчатобумажной ткани или из очаровательных пест­рых птичьих перьев; наконец, еще массу других ценных вещей, не говоря о съестных припасах, нагроможденных горами. Все это Кортес принял с изяществом и веселой простотой и, со своей стороны, одарил пришедших гране­ными стеклянными самоцветами и другими блестящими вещами. Предложил он также, чтобы местным жителям было объявлено: стекаться на обмен с нами, ибо у нас есть много вещиц, которые мы охотно уступим за золото. Тут же он велел принести парадное крес­ло с инкрустацией и росписью, несколько кусков марказита[171], завернутые в дорогие надушенные платки, нитку граненых стеклянных бриллиантов, кармазинную[172] шапку с золотым медальоном и изображением победы конного Сан Хорхе [(Святого Георгия)] с копьем над драконом. На этом, дескать, кресле пусть Мотекусома примет его, Кортеса, обернув волосы бесценной блестящей нитью. Все это — подарки велико­го нашего государя. И спрашивается лишь, где и когда можно будет предстать пред самим Мотекусомой.