Неудачный заговор. присяга мешико 1 страница

Когда Какамацин, сеньор города Тескоко, второго по вели­чине и значению города после Мешико, узнал о пленении сво­его дяди Мотекусомы, а также, что мы понемногу овладеваем всеми средствами государства и что клад Ашаякатля нами най­ден, но пока еще не взят, — он ре­шил положить конец всему это­му. Для этого он созвал всех вель­мож Тескоко, своих вассалов, и сеньора Койоакана, который был его двоюродным братом и племянником Мотекусомы, и сеньора Тлакопана, и сеньора Истапалапана, и другого очень великого касика, сеньора Матлацинко[287], замечательного храбреца и столь близкого родственника Мотекусомы, что можно было поспорить, кто из них имеет больше прав на королевство и сеньорию Мешико.

Переговорив между собой, они призвали и кое-кого из мешикских вельмож, чтобы уста­новить с ними день нападения. Но тут же начались и расхожде­ния: сеньор Матлацинко требо­вал верховной власти для себя, а Какамацин считал себя более подходящим...

Мотекусома узнал об этом заговоре от одного из своей родни, поссорившегося с Какамацином. Дальнейшие расспросы, особенно у мешикских вельмож, получивших от Какамацина либо подарки, либо великие обещания, окончательно прояснили картину. И вот Мотекусома как исключительно ум­ный человек, не желая, чтобы его столица превратилась в арену мятежа и бойни, обо всем известил Кортеса, который и сам о многом давно уже догадывался.

Кортес предложил тогда передать ему верховное командование: он немедленно двинется против Тескоко, возьмет и разрушит город и опустошит всю округу. Но Мотекусома на это не согласился. Тогда Кортес сам объявил Какамацину, чтобы он не смел создавать крамолы, иначе он погибнет. Но молодой и вспыльчивый сеньор дерзко ответил, что пора слов прошла и что угроз он не боится[288]. Наш полководец, однако, вторично его увещевал одуматься и не оскорблять нашего короля и сеньора, иначе расплата будет ужасной. Но и на это получен был еще более дерзкий ответ: никакого, дескать, короля не знаю, да охотно не знал бы и Кортеса... После этого Кортес настоял перед Мотекусомой, чтобы тот всем своим авторитетом обрушился на ослушников, напоминая, что в самом Тескоко Какамацин создал себе немало врагов своим высокомерием и жадностью. Действительно, при дворе Мотекусомы жил родной брат Какамацина, прекрасный молодой человек, бе­жавший из Тескоко, так как брат покушался на его жизнь, видя в нем опасного соперника.

При таких обстоятельствах, советовал Кортес, же­лательно снестись с вельможами Тескоко и потребо­вать от них ареста и выдачи Какамацина; или еще: под каким-либо предлогом вызвать Какамацина из Теско­ко, схватить его и до тех пор держать в темнице, пока он не одумается. В обоих случаях управление Тескоко передать его брату, ибо сама попытка к бунту уже ли­шала его престола.

Мотекусома избрал второй способ — вызов из Тес­коко в Мешико, но выразил сомнение, насколько тот послушается; на этот случай он хотел послать особых людей для немедленного его ареста.

Кортес премного благодарил Мотекусому за столь великую готовность поддержать мир и на­столько расчувствовался, что воскликнул: "Ныне, го­сударь, если Вы того пожелаете, я не воспротивлюсь Вашему возвращению в прежний Ваш дворец, ибо искренность Ваших побуждений я теперь вполне уразу­мел. Правда, не от меня одного это зависит, да и безопасность Ваша гораздо лучше гарантирована у нас, чем где бы то ни было. Во всяком случае, я нико­гда бы не лишал Вас свободы, если бы этого не потребовали мои капитаны!"

Мотекусома, по-видимому, поверил Кортесу, тем более что и паж Ортегилья со своей стороны неодно­кратно рассказывал ему, что главные виновники его пленения — капитаны. Посему Мотекусома торжест­венно заявил, что предпочитает остаться под нашей охраной, пока дела с племянниками не распутаются...

И вот Мотекусома послал своего приближенного в Тескоко, приглашая Какамацина к себе будто бы для того, чтобы примирить его с Малинче [(Кортесом)], сообщая, что живет он не пленником у Малинче и его братьев, а гостем, по собственному изволению. Но Ка­камацин не пошел на эту приманку. Он собрал своих знатных и обратился к ним с горячей мятежной речью. С пришельцами будто бы он покончит дня в четыре, не больше; дядюшка по трусости этого не смел сделать, а ведь удобных моментов было сколь­ко угодно, хотя бы тогда, когда мы спуска­лись в долину с гор у Чалько. Вместо этого, Мотекусома впустил нас в город, где и дал укрепиться, затем расточает для нас все до­ходы государства, не уберег сокровищ сво­его отца Ашаякатля, сам попался в плен и, кажется, готов отступиться от веры и убрать идолов великого Уицилопочтли. Беда вели­кая! Чтобы она не увеличилась еще более, нужно нас немедленно уничтожить. На их помощь в этом деле он и надеется. Если же ему, Какамацину, придется вступить на пре­стол Мешико, он всех их сделает большими сеньорами и одарит множеством драгоцен­ностей и золота. Успех обеспечен, ибо все главнейшие сеньоры — и Койоакана, и Истапалапана, и Тлакопана — родственники Мотекусомы, согласны действовать с ним вме­сте, да и в самом Мешико есть много единомышленников. Овладеть столицей будет не­трудно: часть войск двинется по дамбам и будет впущена беспрепятственно, другая пе­реправится на лодках. Мы им также не страшны: ведь недавно мешики перебили много teules под Наутлой, а голову одного teul, как и труп коня, долго показывали в Мешико. Не пройдет и часа, как все при­шельцы будут перебиты и тела их переданы для праздничного жертвенного пира.

Речь эта не произвела ожидаемого впе­чатления. Особенно военачальники переглядывались между собой в нерешительности, пока некоторые из них не заявили, что, если это делается с согласия Мотекусомы, они не перечат; если же его не известили, они нико­гда не станут мятежниками, внося в столицу убийство и раскол.

Какамацин разгневался, и трое из гово­ривших были схвачены. Тогда другие, подстрекаемые и поддерживаемые такими же молодчиками, как он сам, вынесли решение: стоять крепко за Какамацина и принять его план. Мотекусоме же был отправлен ответ, что Какамацин удивляется его заступниче­ству за людей, которые до сих пор причини­ли ему лишь несчастье и позор; несомненно, они его околдовали, отняв у него и ум, и прежнюю энергию его великого сердца, и мощь; их боги, особенно их великая женщи­на Кастилии, снабдили пришельцев чарами, чтобы он послушно делал все, что они захотят. Это было сказано, конечно, о великой милости Бога и его благословенной Матери Нашей Сень­оре, помогающей нам. А посему он, Какамацин, скоро навестит и дядю, и его новых друзей, для ко­торых его прибытие будет смертным приговором.

Дерзкое это послание донельзя возмутило Мотекусому. Тотчас он велел позвать шестерых лучших своих военачальников, передал им свое кольцо с печаткой, со своей руки, дал подробные инструкции, а так­же дал им определенное количество золотых ювелирных изделий и прика­зал немедленно отправиться в Тескоко, там тайно предъявить его кольцо с печаткой верным военачальникам и родственникам, и при их помощи схватить Какамацина и его пособни­ков, и отправить их в Мешико. Эти военачальники так и исполнили в Тескоко повеление Мотекусомы. Ка­камацин был захвачен в собственном дворце, вместе с пятью другими заго­ворщиками, как раз в тот момент, ко­гда они обсуждали подробности по­хода. А так как этот город находился вблизи большого озера, захваченных погрузили в большую пирогу с наве­сами и таким образом доставили в Мешико. Здесь Какамацин держал се­бя еще более нагло, а посему Мотекусома, освободив остальных, передал его на суд Кортесу.

Кортес от сердца благодарил за столь высокое доверие и дружбу и со­ветовал возвести на престол Тескоко брата Какамацина, того самого, ко­торый нашел убежище в Мешико, ко­торый к тому же был племянником Мотекусомы; но сделать это с соблю­дением всех формальностей, так, что­бы сами знатные и народ этой про­винции его избрали. Так оно и случи­лось; и молодой принц был провоз­глашен королем и сеньором большо­го города Тескоко, под именем — дон Карлос[289].

Судьба Какамацина немало напу­гала остальных касиков и корольков — племянников великого Мотекусомы — сеньоров Койоакана, Истапалапана[290] и Тлакопана; зная, что дядя извещен об их переговорах с мятежниками, они побоялись прибыть ко дворцу. Но Мотекусома, по совету Кортеса, велел их также схватить, и не прошло и восьми дней, как они сидели на той же цепи, что и Какамацин...

Ясно, на сколь тонкой ниточке висела жизнь всех нас. Кругом толь­ко и было разговоров, как нас убь­ют, принеся в жертву, и съедят. Не будь великой милости Бога, не от­несся бы к нам с такой великой доб­ротой Мотекусома, которому все подданные, несмотря на его плен, повиновались в совершенстве. Зато и мы всячески старались задобрить монарха и послужить ему даже то­гда, когда после захвата этих сеньо­ров непосредственная опасность миновала. Впрочем, мы не только почитали Мотекусому, но и искрен­но его полюбили за простоту и щед­рость. А тут еще он все чаще стал беседовать насчет нашей святой ве­ры, и монах [из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой — падре Бартоломе де Ольмедо] и паж Ортегилья уже выражали надежду на близ­кое его обращение. Столь же часто, положим, он спрашивал также о им­ператоре, нашем сеньоре, о его вас­салах, множестве великих сеньоров, что покорны ему, и о далеких зем­лях, и о многих других вещах. И не менее охотно он вел и простой раз­говор, и садился играть вместе с Кортесом в totoliques, неизменно от­давая нам свой выигрыш с присово­куплением еще новых подарков. И он еще нас одаривал каждый день золотыми ювелирными изделиями и накидками.

Итак, вся страна была замирена. Тут-то Кортес и напомнил Мотекусоме о его давнем обещании, еще до прихода нашего в столицу, — пла­тить дань Его Величеству, нашему королю и сеньору. Сообщил он ему также, что в таких случаях у нас в обычае сперва принести вассальную присягу. Мотекусома согла­сился созвать всех своих вассалов и сделать им надлежащие сообщения. Действительно, уже через десять дней состоялся съезд главнейших касиков; не хватало лишь того храбреца, ближайшего род­ственника и наследника Мотекусомы, о котором я уже говорил[291]. Правда, и он в своем поселении, которое называлось Тула (Tula), чуть-чуть смирился и прислал гонца с извинениями, что не может ни прибыть сам, ни прислать дань, ибо страна его еле-еле перемогается. Мотекусома разгневался и отрядил за ним нескольких своих военачальников, но тот, как это всегда бывает с важными сеньо­рами, уже был извещен о грозе и отбыл куда-то в глубь страны.

Съезд остальных главнейших касиков тем не менее состоялся. Никто из нас на нем не присутствовал, кроме пажа Ортегильи, от которого мы и узнали подробности. Сам монарх открыл съезд большой речью, в которой указал на давнишнее пророчество о приходе людей со стороны, где восходит солнце — с востока, которым суждено овладеть мешикским королевством и сеньорией; далее, что именно мы и есть те люди, как то объясняет и Уицилопочтли через своих papas [(жрецов)]; а посему следует, выполняя волю Уицилопочтли, принести присягу и давать дань королю Кастилии, чьими вассалами являются эти teules, как то требует Малинче, которому противоречить нельзя. Напомнил им также Мотекусома, что в течение всех восемнадцати лет его правления они были всегда добрыми и послушными, а он — милостивым и щедрым... Все согласились и со слезами на глазах обещали исполнить его повеления; прослезился и сам Мотекусома. Один из высших сановников немедленно сообщил о таковом решении Кортесу, и на следующий день назначено было торжество вассальной присяги Его Величеству, это было ...[292] месяца 1519 года. Присутствовали: Мотекусома со своими касиками, Кортес, стоящий впереди наших капитанов, большинство солдат, и Педро Эрнандес — секретарь Кортеса вел запись о подчинении Его Величеству. Мешики являли великую печаль, а сам Мотекусома несколько раз плакал; видя это, не могли удержаться и мы, ибо мы его любили и сердца наши наполнялись горячим состраданием[293].

Тем более увеличили мы свою о нем заботливость; Кортес и монах [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [падре Бартоломе де Ольмедо] не отходили от него ни на секунду, всячески стараясь развеселить его; конечно, немало было и тут попыток отвлечь его от служения своим губительным идолам.

ЗОЛОТО

Как-то Кортес, находясь во дворце, вместе с другими капитанами, среди прочего завел разго­вор с великим Мотекусомой, через наших перево­дчиков — донью Марину, Херонимо де Агиляра и Ортегилью, насчет месторождений золота и выска­зал желание узнать о местных жилах, россыпях и золотоносных реках, так как намеревался послать туда двоих из наших солдат, хорошо знакомых с рудным делом. Мотекусома ответил, что таких мест три: больше всего золота добывается в про­винции Сакатула[294] на южном морском побережье, в 10-12 днях пути от Мешико, там оно добывается промывкой, и золотой песок оседает в особые лот­ки xicales; затем, недавно стали находить его и в другой провинции, которая называется Туштепек[295], на северном морском побережье, в двух реках, не­далеко от тех мест, где мы высадились; наконец, изобильные месторождения находятся также у [по­селений], которые называются — Чинантла и Сапотекас[296], которые, однако, не будут слушать их при­казов, поэтому, когда отправятся солдаты Корте­са, он пошлет своих сановников вместе с ними.

Кортес очень благодарил и сейчас же воспользо­вался предложением. Он послал пилота Гонсало де Умбрию вместе с двумя солдатами-рудокопами в Сакатулу. Это был тот Гонсало де Умбрия, которого Кортес некогда присудил к отрубанию ноги, когда Педро Эскудеро и Хуан Серменьо были повешены, а другие публично биты палками за попытку тайно овладеть кораблем в Сан Хуан де Улуа и бежать на нем[297]. Умбрия ушел, а возвратился через 40 дней. На северное морское побережье послан был молодой ка­питан, лет 25, некий Писарро, родственник Кортеса[298]. О Перу тогда еще ничего не знали, а посему имя Писарро было еще не знаменитым. Вместе с ним пошли четыре солдата-рудокопа и столько же мешикских сановников; он ушел от Мешико на 80 легуа и вернулся, уложившись в сорок дней. Что же касается третьего пункта, то Мотекусома передал нашему полководцу большой холст из хенекена с рисунком[299], там были указаны и изображены все реки и небольшие бухты северного морского побережья от Пануко до Табаско — на расстоянии, равном 140 легуа; рассматривая его, Кортес обратил внимание на реку Коацакоалькос, изображенную очень подробно, и на гавани и небольшие бухты около нее, она была откры­та во время плавания Грихальвы; и Кортес решил послать туда людей для обследования. Из наших капи­танов вызвался Диего де Ордас, человек великого ума и большой храбрости, правая рука Кортеса, кото­рый посему неохотно с ним расставался, что видно из моих записок. Тем не менее Кортес ему разрешил. Мотекусома предупреждал, что за Коацакоалькосом земли вне пределов его сеньории, а народ там очень храбрый и решительный; легко может случиться беда, а посему он готов дать приказ, если нужно, своим войскам в гарнизонах на границе с этой землей сопровождать Ордаса; также Мотекусома дал и многие другие дополнительные сведения. И Кортес, и Диего де Ордас очень его благодарили, и Ордас отправил­ся вместе с двумя нашими солдатами и сановниками, отправленными Мотекусомой.

Первым вернулся в город Мешико и доложил Кортесу Гонсало де Умбрия и его товарищи. Привез­ли они с собой золотого песку на 300 песо и рассказывали, что в Сакатуле промывка ведется вяло и при­митивно; если же послать туда опытных людей и применять те способы, какие существуют на острове Санто Доминго или на острове Куба, то прибыток будет немалый. С ними прибыли также двое знатных из той провинции с подарком для Его Величества, золотыми ювелирными изделиями, эдак песо на 200. Как будто пустяки! Но Кортес так обрадовался, точно преподнесли дар в 30 000 песо; ибо состояние золота уверило его в существовании изобильных и добротных залежей; и эти касики предлагали свои услуги Его Величеству. Кортес щедро одарил прибывших индейцев, и те с великой радостью вернулись восвояси. Много чудесного рассказывал также Умбрия о больших городах, что подвластны Мотекусоме, встреченных им на пути, а также о замечательной провинции Матлацинко. Ясно было, что ни он, ни его спутники не забыли себя и изрядную долю золота опустили в собственный карман. Но Кортес это даже предвидел, а посему и выбрал именно этого человека: таким путем он хотел смыть былую обиду и сделать его своим хорошим другом.

Вторым вернулся капитан Диего де Ордас, который побывал за рекой Коацакоалькос, приблизительно за 120 легуа от Мешико, и тоже не с пустыми руками. Прошел и он через много крупных поселений, и везде его встречали с великим почетом. Окраины же, по его словам, прямо стонали от невыносимых всяческих поборов мешикских сановников и военачальников гарнизонов Мотекусомы, и он пригрозил о всех их неистовствах донести их сеньору Мотекусоме, и с ними будет то же, что и с Куаупопокой и его товарищами. Затем Ордас направился за Коацакоалькос, а туда уже не могли вступать мешикские сановники. И касик той земли, которого звали Точель[300], вышел встречать наших со своими знатными, выказывая гостеприимство, поскольку в этой стране уже были мы известны с тех пор, когда открывали вместе с Хуаном де Грихальвой эту землю, о чем расска­зано ранее в другой главе. И касики во всем Коацакоалькосе знали и принимали наших, встречая на многих больших лодках и, как касик Точель, со множеством своих знатных. Реку Коацакоалькос Дие­го де Ордас исследовал на большом протяжении и в разных местах находил золото. Кроме того, вся тамошняя страна чрезвычайно удобна для разведения овец и вообще для скотоводства, а гавань была бы хороша и соперничала с островами Кубой, Санто Доминго и Ямайкой, не будь она так далеко от Мешико. Кортес и все мы очень обрадовались его счастливому возвращению.

Наконец, что касается капитана Писарро, то и он вернулся из Туштепека, но с одним лишь спутником. Насчет золота зато у него была наибольшая удача: он сдал приблизительно на 1 000 песо золотого песку из провинции Туштепек, из Малинальтепека[301] и из других поселений. Оказывается, что на месте он сам приступил к промывке и при­влек множество индейцев обещанием двух третей добычи. В другом месте, называе­мом Чинантла, множество вооруженных индейцев, у них были копья, намного пре­восходящие по длине наши, луки, стрелы и громадные щиты, вдруг воспротивились проходу мешиков, заявив, что ни один индеец-мешик больше не вступит на их землю, зато охотно открыли свою страну teules, то есть нам; так что на границе пришлось рас­статься нашим со всеми мешикскими санов­никами. Оттуда Писарро привел с собой и двух касиков с подарками для Кортеса, ко­торые хотели быть вассалами Его Величе­ства и быть с нами в союзе, лишь бы изба­виться от множества зла, творимого мешиками, которые так измучили эту провинцию своими побора­ми, что они не могут ни видеть их, ни даже слушать о них. Кортес их принял ласково, обнадежил, ода­рил стекляшками, и под его покровительством они свободно вернулись домой.

Когда же Кортес спросил Писарро, что случилось с его остальными спутниками-солдатами, а имен­но с Варриентосом, Эредией "Старым", Эскалоной "Молодым" и Сервантесом "Остряком" [(Chocarrerо)], он, после долгих вывертов, принужден был признаться, что оставил их там, дабы они, пользуясь чу­десным климатом и почвой, громадным золотым богатством и полной мирностью края, могли органи­зовать большую плантацию какао, маиса и хлопка, устроить внушительный птичий двор и не спеша обследовать золотоносные реки. Кортес воздержался от упреков, зато с глазу на глаз резко, говорят, об­рушился на своего родственника за его низменный образ мыслей, который побудил его, забывая общее дело, заняться спекуляциями с какао и птичьими дворами. Сейчас же был отправлен солдат Алонсо Лу­ис с письменным приказом всем остальным, которые были с Писарро, немедленно вернуться.

Со всех сторон, таким образом, посланные вернулись с образцами золота. Богатство страны бы­ло установлено, а посему Кортес, после всестороннего обсуждения, решил обратиться к Мотекусоме, чтобы тот повелел со всех касиков и поселений страны собрать дань для Его Величества, да и сам, как наиболее богатый вассал, показал бы пример. Мотекусома согласился, но предупредил заранее, что во многих местах такой приказ ничего не даст, ибо запас золота уже исчерпан, за исключением низкопробных украшений. Всюду были разосла­ны гонцы, особенно в те места, где добывалось зо­лото; приказано было немедленно выслать столь­ко же золота, сколько обыкновенно доставлялось Мотекусоме, и для образца приложены были два слитка[302]. Прибыл гонец и к великому касику-храбрецу, родственнику Мотекусомы, провинция ко­торого, согласно моим запискам, была располо­жена от Мешико в 12 легуа, но тот наотрез отка­зался не только от присылки золотых слитков, но и от послушания Мотекусоме вообще. Таким ответом Мотекусома был настолько оскорблен, что сейчас же отрядил несколько лучших военачальников, снабдил их своим кольцом с печаткой со знаком и велел им схватить ослушника. Действительно они его захватили и привели пред очи Мотекусомы; но пленник не только не оторопел, но держал такие речи, что в них нельзя было не видеть припадка сумасшествия, чему, говорят, он был подвержен и раньше. Посему Кортес, узнав о приказе Мотекусомы немедленно казнить мятежного принца, выпросил его у Мотекусомы и всячески старался смягчить его участь, обещая вернуть и свободу. Впрочем, Мотекусома был иного мнения: он хотел, чтобы того, по крайней мере, примкнули к той же цепи, на которой сидели уже остальные бунтовщики.

Через 20 дней вернулись все сборщики дани, посланные по всем провинциям. Мотекусома пригласил к себе Кортеса, наших капитанов и кое-кого из нас, солдат, с которыми он познакомился во время наших дежурств, и держал следующую приблизительно речь: "Сеньор Малинче, и все вы, сеньоры капитаны и солдаты! Я давно уже должник вашего великого короля, хотя бы потому что он взял на себя тяготу послать своих людей в столь дальние страны. Примите посему сие золото в качестве дани, а недостаточность его извините кратковременностью сбора... Что же касается лично меня, то весь клад моего отца я предназначаю императору; я знаю — вы этот клад уже видели, но знаю также, что ничего из него не взято. Теперь берите его и пошлите вашему великому сеньору с указанием: вот что шлет Вам Ваш верный вассал Мотекусома. Кроме того, прибавлю еще несколько зеленых камней исключительной ценности, которые мы называем chalchiuis, а также три лука, усеянные драгоценностями, и один золотой самородок весом в две карги. И вообще, я готов бы дать все, что имею, но немного сейчас у меня осталось, ибо остальное передал я вам за это время в виде подарков и подношений".

Столь милостивые и щедрые речи привели Кортеса и нас всех в приятное изумление; мы почтительно сняли наши шлемы и сердечно благодарили великого Мотекусому. Действительно, Мотекусома не медлил с исполнением обещанного: через какой-нибудь час началась уже сдача великого клада. Сокровищ было так много, что на их извлечение и просмотр понадобилось три дня! Читатель получит достаточное впечатление, если я скажу, что клад этот, нагроможденный в три большие кучи, представлял ценность в 600 000 с лишком песо, причем серебро и иные драгоценности — не золото, не принимались во внимание. Не включено было также и то золото, которое оказалось не в изделиях, а в виде золотых самородков, слитков и песка. Впрочем, вся масса целиком была перелита в золотые широкие бру­ски, величиной в три пальца; выполнили плавку индейцы-ювелиры из Аскапоцалько, поселения недалеко от Мешико. Уже по­сле этого прибавилось еще много вещей, присланных Мотекусомой: много драгоценностей удивительной работы, замеча­тельные самоцветы, роскошно украшенные луки, множество вышивок из жемчуга и перьев... Словом, никогда бы не кончить с точным перечислением всех этих прелестей! Кортес велел изготовить железное клеймо с королевским гербом, и все золотые слитки были таким образом перемечены, с согласия всех нас и от имени Его Величест­ва, под надзором Кортеса и назначенного [казначея], которым был в ту пору Гонсало Мехия, и контадора Алонсо де Авилы; ху­дожественных изделий на сей раз не тронули, так как жаль было их разрушать. На­стоящих весов и гирь у нас не было, и хотя по решению Кортеса и этих же чиновников Асьенды[303] Его Величества были изготовле­ны разновески: в одну арробу, и другие в половину арробы, и в две либры, и в одну либру, и в половину либры, и в четыре онсы, и несколько онс[304], — все же при взвешивании точности не было, да на какую-ни­будь половину онсы никто и не обращал внимания. Вот после этого взвешивания и была объявлена та сумма, которую я ранее называл, — больше 600 000 песо; но мы счи­тали, что подлинный итог куда выше. По нашему мнению, теперь нужно было лишь выделить королевскую пятину и все осталь­ное поделить между капитанами и солдатами, не забывая и тех, кого мы оставили в Вера Крусе. Но Кортес хотел еще обождать с дележкой, ибо общая сумма скоро еще возрастет. Большинство же из нас, как капитанов, так и солдат, требовало не откладывать де­лежа, ибо нам казалось, что все три кучи как-то странно уменьша­лись изо дня в день, так что не хватало уже доброй трети. Подоз­рение высказывалось против Кортеса и его приближенных, а по­сему нельзя было более медлить.

Вот как происходил этот раздел. Из всей массы, прежде всего, взята была одна пятая для короля и другая — для Кортеса, такая же, как и для Его Величества, согласно тому договору, который мы заключили с ним на дюнах, выбирая его в генерал-капитаны и старшим судьей. Затем Кортес потребовал вычета тех расходов, какие он понес на острове Куба при снаряжении армады, а также возмещения Диего Веласкесу за суда, нами уничтоженные, наконец, оплату издержек по отправке наших посланцев в Кастилию. Далее, скостили пай для 70 человек гарнизона Вера Круса, а также стоимость его коня, который пал, и кобылы Хуана Седеньо, которую убили у Тлашкалы. Только затем приступили к наделению непосредственных участников. Но и тут шли в таком порядке: сперва для монаха [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] и для священника Хуана Диаса, затем для капитанов, всадников, аркебузников и арбалетчиков; всем предоставлялось по двойному паю. Когда же, после стольких надувательств, очередь дошла до нас, остальных солдат, по расчету — один пай на человека, то этот пай был столь мизерен, что многие его даже не брали, и тогда, конечно, и их доля шла в карман Кортесу![305]... Разумеется, тогда мы должны были молчать, ибо кому же было жаловаться на обман и у кого требовать справедливости! К тому же Кортес не жалел ни ласковых слов, ни обещаний, а наиболее опасным крикунам ловко умел затыкать рот сотней-другой песо. Доля товарищей в Вера Крусе была отправлена на хранение в Тлашкалу; большинство капитанов превратили свой пай, при помощи все тех же ювелиров из Аскапоцалько, в увесистые цепи, а Кортес, помимо того, велел себе изготовить еще большой золотой сервиз. Не отставали и солдаты, особенно те, которые сумели обеспечить себя еще до всякого раздела, и вскоре появилось множество слитков и других ценностей. Разумеется, тотчас пошла и игра с высокими ставками, особенно когда некий Педро Валенсиано из пергамента изготовил карты, столь удачные по разметке и разрисовке, что их нельзя было отличить от настоящих, испанских.

Как пагубно отразилась дележка золота, изображу на следующем примере. Был среди нас некто де Карденас, солдат, который был пилотом и хорошим моряком, уроженец Трианы или Кондадо [в Испании]. Нужда принудила его пуститься в приключение, а дома он оставил жену и детей в тяжкой бедности. Карденас вдоволь налюбовался несметным количеством золота и других ценностей до дележки, когда же на его долю, в конце концов, пришлось что-то около... 100 песо, он впал в настоящую меланхолию. На дружеские вопросы, почему он так подавлен, он неизменно отвечал: "Как же мне не убиваться, коль все золото, добытое великими нашими трудами, пошло прахом на разные пятины, корабли и лошадей, все прямо в карман Кортеса, в то время как моя жена и мои дети пухнут с голода! Ведь были же здесь средства, и мог бы я их им послать в свое время". — "Когда же это?" — полюбопытствовали мы. — "А тогда, когда мы отправляли наших посланцев к королю. Не отними тогда Кортес нашей доли — была бы помощь нашим семьям. А тут, извольте видеть, пошли разные хитросплетения, да подписи, да постановления: давай все золото целиком, с нашими долями, Его Величеству; и отцу своему Мартину Кортесу, небось, он послал 6 000 песо! А сколько он, кроме того, утаил — и сказать нельзя! А мы, бившиеся в Табаско и Тлашкале, Тисапансинго и Чолуле, днем и ночью, постоянно рискуя потерять жизнь или стать калеками, так и остались бедняками и только облизываемся, а Кортес, что твой король, тоже берет себе пятину!" И много еще кричал Карденас, доказывая, что нечего было давать Кортесу пятины, ибо никакого короля, кроме законного, нам не нужно. Да и с пищей та же история: Кортес и капитаны берут все самое лучшее себе, и это в такое время, когда каждую минуту мы можем, да спасет нас Бог, погибнуть в этом проклятом городе.

Конечно, Кортес узнал о подобных речах, и рост всеобщего недовольства не мог от него скрыться. Собрал он нас всех на переговоры, и полились медоточивые речи: все, дескать, сделали мы, а не он; пятины он никакой не требовал, а лишь ту долю, какую мы же сами ему обещали как генерал-капитану; всякому, кто нуждается, он немедля готов помочь; наконец, только что поделенное богатство — пустяки по сравне­нию с теми, какие нас еще ожидают; ведь знаем же мы теперь, какие здесь великие города и изобильные золотые прииски — все это наше, и все мы станем богачами... Вот что говорил Кортес, а кого по­добные речи не пронимали, тех успокаивал он ииначе: то сунет ему какую-либо драгоценность, то наобещает с три короба; а припасы с тех пор, по приказу Кортеса майордомам Мотекусомы, — шли все в общий котел, и Кортес получал то же, что и солдаты. Не забыл он и Карденаса: дал ему 300 песо и обещал с первым же кораблем отправить в Кастилию к его жене и детям. Впрочем, о Карденасе нам придется еще рассказать, когда у Кортеса возникнут крупные неприятности в Кастилии пред Его Величеством; но об этом — в свое время[306].