Внутренние распри. уничтожение флота 7 страница

Наутро мы двинулись дальше и вскоре наткнулись на неприятеля, который шел двумя отрядами все­го около 6000 человек. С великим шумом надвигались они на нас, но Кортес отправил к ним трех плен­ных с предложением прекратить враждебные действия, так как мы пришли в качестве друзей и братьев к ним. Одновременно он приказал Диего де Годою, королевскому эскривано, внимательно занести все дальнейшее в протокол, дабы, если нам когда-либо придется отвечать за урон, мы имели бы доказатель­ство, что не мы начали первые. Но враг не стал слушать никаких речей, а с остервенением бросился на нас. Тогда воскликнул Кортес: "Сантьяго! На них!" И мы ответили тем же, и наши аркебузы произвели немалое опустошение в их густых рядах. Враг отступил и соединился с главными силами, приблизитель­но 40 000 воинов, со своим командующим, которого звали Шикотенкатль[202], и со своими белыми и красными военными знаками, поскольку такими были и военный знак, и форменное одеяние этого Шикотенкатля.

Местность была пересеченная, с многими обрывами, и конница наша была очень затруднена; к тому же враг стоял выше и бил сверху вниз, метко обстреливая нас не только стрелами и дротиками, но и кам­нями из пращей. Стало несколько легче, когда бой перешел в ровную долину. Беда была лишь в том, что мы должны были держаться все время вместе, иначе нас бы разъединили и уничтожили в отдельности: ведь против нас было не менее 20 сильных отрядов.

Враг всячески наседал; даже песком осыпал нас, чтоб ослепить и выбить из строя; но больше всего он стремился захватить наших коней. Живьем он никого не захватил, зато был такой печальный случай. Педро де Морон, отличный кавалерист, и еще трое с ним получили приказ врезаться во враже­ские ряды; здесь у него вырвали копье, изранили его мечами, а конь, получивший ужасный удар в шею, пал. Не подоспей мы вовремя, пропал бы и сам Морон, подхваченный замертво одним из трех остав­шихся всадников. Как ни опасно было отделяться от других, наш взвод ринулся на подмогу, и нам удалось отбить Морона; лошадь же, уже мертвую, уволокли, и нам удалось лишь срезать седло. Десятеро из нас были ранены, но не плоха была работа и наших мечей. Морон, впрочем, скоро скончался от ран; а труп лошади, как мы потом узнали, возили по всей Тлашкале напоказ и в конце концов сбруя, подковы и налобник были принесены в дар идолам. Целый час уже длилась битва. Велик был урон врагов. Изрядно мы бились, так как никогда еще не были столь близки к гибели. Но и неприятель показал себя храбрецом; в полном порядке он отступил, потеряв одних военачальников не менее восьми. О преследовании нечего было думать, ибо от усталости мы еле держались на ногах. Да и мест­ность была мало подхо­дяща из-за обрывов, множества домов, а также странных и опасных ям, в которых жили некоторые туземцы. Произошла эта битва при Теуасинго или Теуакасинго во 2-й день[203] сентября месяца 1519 года. Мы отошли к нескольким большим cues [(пирамидам храмов)] и укрепились там, точно в крепости. Раненых своих, 15 человек, мы опять пользовали человечьим салом, а также ухаживали за 4 ранеными лошадьми; едой нам служили ку­ры и все те же вкусные щенята. Пленных забрали мы с два десятка, между прочим, двух знатных.

Весь следующий день мы отдыхали, исправляли арбалеты, изготовляли для них стрелы. Но за­тем Кортес сказал: "Смотрите, сеньоры, как бы тлашкальцы не подумали, что с нас довольно и од­ной битвы! Покажем им, что мы не ослабели. Давайте пойдем на разведку". И семь всадников, не­сколько аркебузников и арбалетчиков, а всего 200 человек, вместе с нашими союзными индейцами, отправились посмотреть цветущую, густо заселенную равнину. Легко мы при этом изловили не­сколько десятков туземцев, мужчин и женщин, но не причинили им вреда; зато наши союзники, сви­репые по природе, не смогли удержаться от поджогов и грабежей.

Вернувшись в наш лагерь, мы, по повелению Кортеса, развязали пленных и накормили их. За­тем наши переводчики, донья Марина и Агиляр, беседовали с ними долго и вразумительно, говоря, что мы им братья и пришли им помогать, а не вредить. Одарили их также цветным бисером и от­пустили их, вместе с двумя знатными пленниками, которым было наказано передать письмо глав­ному начальнику.

Но старого Шикотенкатля они не нашли, а сын его велел передать такой ответ: "Пусть-ка су­нутся во владения моего отца, там мы и помиримся, но лишь тогда, когда насытимся их мясом, а бо­гов своих почтим кровью их сердец". Помня недавнюю битву, не очень-то обрадовались мы такому от­вету, но все же само возвращение обоих посланных было приятно: значит, они нам доверяют, слепой страх исчез. Кортес одарил их поэтому, а кстати и расспросил насчет Шикотенкатля и его военных сил. Оказывается, их не убы­ло, а прибыло, ибо всего у него теперь было пять отрядов, каждый по 10 000 человек; все они имели особых начальников, особые зна­мена с общим гербом Тлашкалы — белая птица с распростертыми крыльями, а также полковые знамена и ротные значки, совсем как у нас, в Испании. Не ожидали мы таких порядков, а посему, будучи людьми и помня близость смерти, мы ночью исповедались и причастились; всю ночь, почитай, никто не спал.

В 5-й день[204] сентября 1519 года выступили мы на рассвете, не ис­ключая и раненых. Арбалетчики и аркебузники получили приказ стрелять только залпами, причем одни только заряжали, а другие, лучшие стрелки, только стреляли; конница должна была действовать массой, помогая друг другу, рассекая отряды врага, не ввязываясь в длительную борьбу; пехотинцам с мечами и круглыми щитами, которые кололи и рубили, было рекомендовано биться сомкнутым строем; орудийная прислуга была увеличена. Вместе с альфересом Кораллом у нашего развернутого знамени, для его защиты, было 4 товарища. Итак, мы вышли из нашего лагеря, и, не пройдя и половины четверти легуа, мы увидели, как поля кругом покрылись воинами с большими плюма­жами и военными знаками, под сильный шум труб и больших морских раковин. Началась битва, страш­ная, не поддающаяся описанию. Наша горсточка в 400 человек, среди которых было множество раненых и больных, была как бы вклинена в разъяренное враже­ское море, и каждый из нас знал, что без победы он умрет либо на поле битвы, либо под ножом жреца.

В один момент вся земля была усеяна воткнувшимися стрелами и дротиками, но умелая стрельба и ловко рассчитанные действия кавалерии и пехоты не слишком часто позволяли врагу подойти вплотную. И все же мы бы не выдержали напора, если бы само великое множество врагов не явилось спасением: ма­неврировать они не могли, и многие отряды так и не введены были в бой, а с другой стороны, каждый наш выстрел бил без промаха. Наконец, уже в прошлой битве между Шикотенкатлем и другим воена­чальником — Чичимекатекутли — возникли пререкания, а теперь они перешли в явный разрыв, и общее командование было разрушено. Так понемногу ослабели атаки, а вскоре некоторые их части совсем воз­держивались от боя, что навело уныние и на остальных. Все же отход произведен был в добром порядке, и наша конница лишь слегка могла преследовать врага. Велика была наша благодарность Богу. Ведь только один из нас был убит, хотя более 60 получили ранения; сам я был задет камнем в голову, и стре­ла врезалась в бедро, но все же я мог продолжать сражаться, как и большинство остальных раненых. Вер­нулись мы к своим укреплениям с более легким сердцем и в одном из подземных жилищ похоронили на­шего убитого, дабы индейцы не заметили, что и мы смертны. Впрочем, нужда была все же не малая. Опять для наших ран не было масла, а для еды... не хватало соли! К тому же со снежных гор вновь потя­нуло холодом, и мы дрогли всю ночь, хотя и впадали в сон от усталости.

На следующий день Кортес послал трех видных пленных, а также и тех двух, которые уже раз бы­ли нами отправлены для переговоров к касикам Тлашкалы. Он еще раз подтверждал наше миролюбие и требовал свободного пропуска в Мешико, не более. Посланцы эти застали как раз Большой Совет, притом в очень дурном настроении; и в первый момент Совет даже не желал выслушать посланцев. Но затем постановили: созвать всех жрецов, прорицателей и колдунов и по их решению действовать. После множества заклинаний, волшебств и гаданий жребием те ответили, что мы не teules [(божества)], а люди, но си­ла наша идет от солнца, и если напасть на нас ночной порой, то нам несдобровать. Шикотенкатлю поэтому был послан соот­ветственный приказ, и в следующую ночь он направил на нас 10 000 отборных вои­нов, которые и напали с трех сторон одно­временно. Шли они с величайшей уверенно­стью застать нас врасплох, да еще и в со­стоянии "слабости". Велико было их изум­ление, когда они убедились в противном. Ведь мы все время спали одетыми, с оружи­ем в руках, а кони наши были оседланы и взнузданы; не дремали и наши посты и пат­рули. Немедленно мы открыли убийственный огонь, и наши удары были не хуже "дневных". Враг заколебался, отступил; наша конница далеко его преследо­вала по ровному полю при полной луне.

Итак, замысел не удался; двух из своих советчиков — жре­цов, прорицателей, колдунов они даже принесли в искупи­тельную жертву, как мы впоследствии узнали. Потери тлашкальцев были велики, мы же потеряли лишь одного из наших семпоальских друзей убитым, да двух ранеными.

Впрочем, наутро и мы сильно сдали. Ведь во всем лаге­ре не было ни одного, кто за этот поход не получил бы ра­ны, а 45 человек умерли от ран, болезней или холода; мно­гие неоднократно болели, да и сейчас 12 товарищей лежа­ли пластом; сам Кортес, а также падре Ольмедо сильно страдали лихорадкой. Угнетало и мучило нас также пол­ное отсутствие здесь соли. И невольно вырастали горькие сомнения: не смешно ли нам, больным и ослабевшим, идти походом против великого Мотекусомы с его многими армиями, даже если Тлашкала нас и пропустит? Угнетен­ность наша росла, тем более что мы вновь отправили плен­ных с предложением мира, а ответа все еще не получали.

Не унывала лишь донья Марина, родом индеанка, но с великим, бестрепетным сердцем. Всюду и везде она была вместе с нами, будь то днем или ночью; никогда она не вы­казывала малодушия и даже тревоги, хотя отлично знала, каковы наши дела. Заслуги ее безмерно велики: переговоры вела она, и таким тоном, будто от нас лишь зависит гибель или спасение данной страны! Последним пленникам, напри­мер, она поручила сказать, что мы готовы простить все случившееся, даже... убиение нашего товарища-коня, но что терпение наше истощается и гнев наш будет ужасен...

На сей раз Бог внушил знатнейшим тлашкальским касикам — Машишкацину и старому Шикотенкатлю иначе отне­стись к нашим посланным. Собрано было Большое Собра­ние, и взвешены все обстоятельства. Больше всего повлия­ло, что мы, несомненно, не друзья и союзники Мешико, ко­торый вот уж 100 лет враждует с Тлашкалой, уводит людей, разрушает обмен, так что нельзя достать ни соли, ни хлоп­ка. Правильнее поэтому бороться не против нас, а вместе с нами против Мотекусомы, общего врага, а посему послать к нам посольство, продовольствие, женщин. Так и пореши­ли касики. Но молодой Шикотенкатль, не присутствовав­ший на Собрании, и слышать не хотел о примирении, а, на­оборот, готовил новое ночное нападение. Дошло до того, что он отказался от повиновения Совету, а тот, в свою очередь, запретил начальникам отдельных частей испол­нять приказы Шикотенкатля-сына. Урезонить его должны были те четыре посла, какие направлялись к нам, но и они, опасаясь молодого сумасброда, пошли кружным путем.

Два дня прошли спокойно, и Кортес, всегда совето­вавшийся с нами по всем делам, предложил нам неболь­шую ночную экспедицию в соседний городок Сумпансинго — не для избиения или устрашения, а лишь для провианта. Часа за два до восхода солнца мы вышли; участвовали все более или менее здоровые, между прочим, 6 всадников, 10 арбалетчиков и 8 аркебузников. Команду принял сам Кортес, жестоко еще страдав­ший от лихорадки.

Было совсем темно, и с гор веял ледяной ветер. Не только люди, но и лошади сильно остудились, и два коня заболели опасно. Вообще было много признаков неудачи, и суевер­ные люди стали болтать о возможности большого несчастья. Но Кортес нас успокаивал, и мы благополучно подошли к самому городу.

Продвижение наше было замечено, и все население спасалось в поспешном бегстве ввиду диких рос­сказней, что мы убиваем всех, не щадя ни возраста, ни пола, пожираем сердца врагов и тому подобное. Видя весь этот переполох, мы нарочно задержались на обширном дворе при нескольких cues [(пирамидах храмов)], пока не рассвело, и тогда жрецы и старики, наблюдавшие за нами, решились подойти и загово­рить. Начали они с извинений, что не оказали нам ни почестей, ни поддержки припасами, но в этом ви­новат молодой Шикотенкатль, стоявший вблизи и запретивший сношения с нами.

Кортес, через донью Марину, успокоил их и велел им идти к касикам главного города с сообщением обо всем виденном и слышанном и новыми предложениями мира, а пока прислать 20 индейцев с продук­тами. Так они и сделали, и вскоре у нас были и хлеб, и куры, и даже две индеанки. Весело вернулись мы в лагерь, который с тех пор неоднократно снабжался припасами из городка Сумпансинго, несмотря на недовольство Шикотенкатля.

И все же в лагере было неблагополучно. Прежнее уныние выросло, особенно за наше ночное отсут­ствие, в нечто более опасное. Особенно недовольны были лица, имевшие поместья и индейцев на Кубе. Смертельно надоели им шатания по чужим землям, раны, лишения, холод. Выбрали они семь человек — имена их, чести ради, не хочу называть — для переговоров с Кортесом, начали ласково и вкрадчиво, а кончили требованиями и почти угрозами. Мера напастей переполнена! Дальше ждать — испытывать Бо­га! Безумием было уничтожать корабли, чего не делали ни римляне, ни сам Александр... Кортес отвечал им решительно, порой пространно, да так пристыдил, что им пришлось ретироваться. Конечно, было еще немало ропота, проклятий, косых взглядов и тайных разговоров, но прямое послушание соблюда­лось, и в крутых мерах не было нужды.

Нелады были и у врагов. Совет Тлашкалы в четвертый уже раз запрещал молодому Шикотенкатлю враждебные действия против нас, и все же он плохо подчинялся или как бы издевался. Так, от него при­шли 40 индейцев со съестными припасами, копалом и перьями попугаев, в сопровождении 4 старух. Как будто пришли с миром, а на деле — с издевкой: "Если вы страшные teules [(божества)], как уверяют жите­ли Семпоалы, то примите в жертву присылаемых женщин и съешьте их; если вы добрые teules, то удовле­творитесь курением копала и перьями; а коли люди — кушайте присланные яства..." Индейцы-носильщи­ки между тем всюду шныряли и вынюхивали, то уходили из лагеря, то приходили, иногда заменяясь дру­гими лицами, и ясно было, что они шпионы. Кортес поэтому велел двух из них, на вид наиболее почтен­ных, схватить и расспросить, и они быстро сознались, с какой целью их послал Шикотенкатль, стоявший недалеко наготове с войском в 20 000 человек. То же сказали и другие. Тогда Кортес объявил об этом по лагерю; все наличные шпионы были схвачены — числом 17, — и Кортес велел некоторым отрубить боль­шой палец, другим всю кисть и в таком виде вернуть их обратно к Шикотенкатлю. Вид этих несчастных сильно подействовал на Шикотенкатля, который уже готов был дать сигнал к наступлению; он сразу присмирел, тем более что один из крупнейших его соначальников отказал ему в повиновении и ушел со своими отрядами[205].

ДРУЖБА С ТЛАШКАЛОЙ

Так мы висели между миром и войной, деятельно готовя стрелы и исправляя свое оружие. Вдруг впопыхах прибежал солдат с передовых постов с сообщением, что по дороге из Тлашкалы по­казалось множество индейцев, нагруженных тяжелыми тюками. Вслед за ним прискакал всадник с тем же известием и прибавил, что караван совсем уже приблизился к нашему лагерю и лишь на вре­мя остановился для отдыха.

Кортес и все мы очень обрадовались доброй вести, твердо уповая, что это начало настоящего мира. Приказано было не бить тревоги и вообще сделать вид, будто мы ничего не ждем особенного.

При приближении к лагерю из рядов носильщиков вышло четверо знатных, приветствовали нас в знак дружбы наклонением головы и прямо направились к хижине Кортеса. Здесь они рукою дотронулись до земли, поцеловали землю у его ног, три раза поклонились, всего его окурили копалом и затем переда­ли поручение великих касиков Тлашкалы и всех их союзников, друзей и сродников. Пусть отныне будет мир, полный мир; ибо войну они начали потому, что многие годы окружены обманом и хитростью Мотекусомы, а посему не могли поверить нашим заверениям, видя в них новую ловушку того же Мотекусомы, теперь же они просят прощения за все содеянное, и пусть примут принесенное ими продовольствие в знак мира и дружбы; через двое суток прибудет и Шикотенкатль с другими начальниками для выраже­ния тех же чувств.

Закончив речь, они вновь преклонились до земли и вновь поцеловали землю у ног Кортеса. Но тот ответил им с великим достоинством и мрачным взором, что мало у него причин верить их мирным за­верениям, что он уж совсем решился стереть с лица земли город их великих касиков, но раз уж они явились с просьбой о прощении, он готов сменить гнев на милость, пусть только придут к нему сами их великие касики, а не подручные люди[206].

Затем Кортес велел вынести синие стеклянные бусы для передачи касикам; по­слы откланялись и отошли в ту часть лаге­ря, где уже были воздвигнуты хижины по-индейски, разложены припасы, притащены дрова и вновь прибывшие женщины готовили нам превкусную снедь.

Видя все это, мы наконец-то поверили в подлинность мира и с великой благодарностью обратились к Богу. Это было спасение в крайний срок: все мы окончатель­но изнурились и ослабели духом и телом.

Мир с Тлашкалой невероятно уве­личил нашу славу. Уже раньше в нас виде­ли teules, так называли они и своих идо­лов, теперь все преклонились окончатель­но, со страхом пред победителями гордой и сильной Тлашкалы.

Немедленно отозвался Мешико. Великий Мотекусома поспешил направить к нам в лагерь посоль­ство из пяти сановников с приветствиями и поздравлениями, а также с подарками — разными драго­ценностями на 1000 песо и 20 тюками тончайших материй. Эти же послы сообщили об его готовности стать вассалом нашего великого императора и платить ему ежегодную, какую положат, дань золотом, серебром, каменьями, тканями. Самим нам, впрочем, не следует утруждать себя приходом в Мешико, ибо путь далек, горист и безводен, и даже Мотекусома не в силах устранить эти препятствия[207].

Кортес высказал полное удовлетворение, но просил послов не уезжать до тех пор, пока он сам не войдет в столицу Тлашкалы.

Не успел Кортес отпустить этих послов, чтоб несколько отдохнуть ввиду нового приступа лихо­радки, как пришла весть о приближении военачальника Шикотенкатля с множеством касиков и вое­начальников. Одеты они были все в мирные одежды и приветствовали Кортеса по обычаю своей стра­ны. Затем Шикотенкатль, видный мужчина лет 30 — 35, с гордой осанкой, широкими плечами и лицом, изрытым шрамами, заявил, что пришел от имени своего отца и Машишкацина и всех касиков респуб­лики Тлашкалы с изъявлением покорности и послушания. Много времени Тлашкала окружена жад­ными и злобными врагами, привыкла отбиваться и не верить словам, а посему и получилось прискорбное столкновение с нами, о чем они теперь искренне сожалеют. Теперь же они убедились, что мы непобедимы, и хотят стать вассалами великого императора дона Карлоса, чтоб тем покойнее прожи­вать со своими женами и детьми, не боясь коварного Мотекусомы и его союзников.

Кортес радушно приветствовал недавнего врага и торжественно признал в нем отныне вассала на­шего короля и, следовательно, друга.

Затем Шикотенкатль просил немедля прибыть в столицу Тлашкалы, где великие касики и весь на­род ожидают нас с нетерпением, но Кортес указал, что у него пока есть дела с послами Мотекусомы, а затем, вспомнив недавние нападения, омрачился и с горечью стал говорить о непостоянстве людей и ненадежности мира. Тогда Шикотенкатль выразил желание остаться со всеми пришедшими в качес­тве заложников...

При всех этих переговорах, столь внушительных и дружественных, присутствовали и послы Мо­текусомы, и ясно было, что события сии весьма им не по вкусу. Когда же Шикотенкатль откланялся, они тонко намекнули, что нас хотят заманить в столицу, чтоб тем вернее уничтожить, на что Кортес ответил, что не страшится измены и все же пойдет в Тлашкалу. Тогда они просили его повременить хотя бы неделю, пока они пошлют кого-либо к Мотекусоме и получат его ответ. Кортес обещал им это отчасти потому, что хотел сперва опра­виться от лихорадки, отчасти потому, что в предупреждениях Мотекусомы надеялся най­ти немало полезного для нас.

В это же время отправлен был в Вилью Рику де ла Вера Крус и первый наш курьер, ибо все земли между нашим лагерем и нашим новым го­родом на побережье были теперь замирены. Кортес подробно сообщил Хуану де Эскаланте о всех наших победах и успехах, благодаря за это Бога, просил широко оповестить о них окре­стные поселения тотонаков — наших друзей, уст­роить всеобщий праздник, а кстати доставить с курьером запасные гостии[208] и две бутылки вина, зарытые им в прежней его хижине. К великой нашей радости, курьер вскоре вернулся с добры­ми вестями об Эскаланте и тех 60 старых и инва­лидах, какие составляли гарнизон Вера Круса.

Наши новые друзья, касики Тлашкалы, с каждым днем все настойчивее звали нас в свою столицу, ежедневно присылая еду и ла­комства в изобилии. Но Кортес не забыл своего обещания мешикам и под благовидными предлогами оттягивал срок нашего посеще­ния. Наконец, в условленный срок, прибыло новое посольство из Мешико в лице шести высоко сановных людей с богатыми золоты­ми подарками на 3000 песо и 200 роскошных одежд. Мотекусома желал нам доброго окончания всех наших дел, но определенно просил не приводить с собой тлашкальцев, которым вообще нельзя верить: теперь, на­пример, они только и ждут, как бы нас огра­бить, тем более что были свидетелями бога­тых подарков великого Мотекусомы. Кортес благодарил и с беспечным видом уверял, что никакие козни ему не страшны, наоборот — те­перь он еще более жаждет попасть в Тлашкалу, чтобы проверить все эти слухи на месте...

В эту же минуту примчались запыхавшиеся гонцы с известием о приближении великих касиков и их свиты, которые идут, чтобы самолично вести нас в свой город. Кортес просил поэтому мешикских послов обождать дня три, так как он сейчас будет занят важными делами с прибывающим великим посольством. Великие касики, старый, слепой Шикотенкатль, Машишкацин и другие, все почтенного возраста, прибыли в носилках и паланкинах, с громадной свитой знатнейших людей, и почтительнейше склонились пред Кортесом. Затем выступил старик Шикотенкатль со следующим обращением: "Малинче, Малинче! (Так отныне все индейцы стали звать Кортеса, так как его всегда сопровождала донья Марина, которую они прозвали "Малинчин".) Много раз просили мы у тебя прощенья за содеянное и объяснили тебе, почему мы так поступали. Знай мы тебя так, как мы теперь тебя знаем, мы поспешили бы тебе навстречу к самому берегу моря. Теперь же, когда ты простил нас, мы все, старые старшие касики, пришли к тебе, чтоб вместе с тобой направиться в нашу Тлашкалу. Оставь же все свои дела, иди с нами, сейчас же! Ведь мы очень боимся, как бы мешики не нашептали тебе всякой скверны. Не верь им, а верь нам!"

Кортес с большой сердечностью ответил, что тлашкальцев он почитает отважным, прямым народом и что в их столицу он не прибыл пока не по наущению мешиков, а лишь потому, что не было у него лю­дей для переноса наших tepuzques (так туземцы прозвали пушки) и прочего скарба.

Лицо слепца как бы просветлело, и он воскликнул: "Как, из-за таких-то пустяков ты не мог нас посетить! И что же ты нам раньше не сказал об этом!" И действительно, не прошло и получаса, как собрано было более 500 носильщиков, и мы обычной своей воинской колонной двинулись к Тлашкале. Послов Мотекусомы Кортес пригласил с собой, дабы они сами убедились в чистоте намерений тлашкальцев; на их опасения он ответил, что они будут жить вместе с ним и никто не посмеет их тронуть.

При приближении нашем к Тлашкале касики поспешили вперед, чтоб все приготовить к торжествен­ной встрече, и действительно, все население, казалось, высыпало из города. Каждое племя и каждый род шли особняком со своими знаменами и в особых характерных одеждах; такими же красочными группа­ми выступали и жители окрестных поселений. Хлопка у них не было из-за мешиков, но одежда была из местного полотна, из henequen[209], простого, но изящного и хорошо окрашенного.

Затем выступали длинной процессией жрецы с кадильницами и храмовыми барабанами, в белых длинных одеждах, но с ужасными космами; к тому же они были забрызганы кровью, которая текла по лицу, так как они только что кончили свои жертвоприношения идолам; ногти на руках у них были неве­роятной длины, а голову они не поднимали — все признаки смиренномудрия и святости. Кортеса тесным кольцом окружили наиболее знатные касики, образуя почетный его эскорт. Так мы вошли в Тлашкалу 23 сентября[210] 1519 года, на 24-й день после перехода границы.

Улицы города были полным-полны народа; балконы и террасы ломились от множества ликующих женщин и детей. Нам преподнесли десятка два корзин чудесных роз, и каждый из нас, особенно Кортес, капитаны и всадники, сплошь украшены были цветами.

Лишь медленно продвигались мы к назначенным нам квартирам, где Кортеса встретили и под руки ввели старик Шикотенкатль и Машишкацин. Для каждого из нас приготовлены были опрятные упругие постели и накидки из полотна. Поблизости с нами расквартированы были и наши друзья из Семпоалы и Цаоктлана; а послов Мотекусомы Кортес поместил, как обещано, у себя.

Все было так хорошо и приветливо устроено, что мы невольно почувствовали себя у друзей, и не­вольно же ослабела наша бдительность, и караульный капитан счел возможным поговорить на сей счет с самим Кортесом. Но тот энергично воспротивился, ибо никакая любовь не должна затмевать рассудка и бдительности и многие знаменитые вожди гибли от своей беспечности. Старый Шикотенкатль и Ма­шишкацин, впрочем, даже обиделись на наши меры предосторожности и предлагали заложников в ка­ком угодно числе. Но Кортес их ласково успокоил, сказав, что он им целиком доверяет, заложников не возьмет, но что таков наш воинский обычай, отступать от которого мы не вправе.

В великом изобилии и покое прожили мы целых 20 дней в этом славном городе.

На следующий день после нашего въезда Кортес велел соорудить алтарь и справить мессу, ибо у нас опять были гости и вино. Падре Ольмедо из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой был еще болен, по­этому его заменил священник Хуан Диас; все касики присутствовали.

После мессы Кортес ушел к себе, а мы, его обычная свита, а также великие касики последовали за ним. И начался дружеский разговор. Старый Шикотенкатль от имени всех касиков просил принять подарок и на разостланную циновку положил пять или шесть кусочков золота, несколько камней и несколько кусков полотна, всего на какие-нибудь 100 песо. "Знаю, Малинче, — сказал слепец с улыб­кой, — что эта наша нищета мало радости тебе создаст, но все ведь у нас отняли коварные мешики, и ты смотри не на цену подарка, а на сердце дарящего". Но Кортес с великой сердечностью взял эти жалкие приношения и сказал, что они ему дороже целой горы золота. Много других теплых слов ска­зал он и окружил касиков знаками внимания и почтения.

Тогда старый Шикотенкатль начал вновь: "Малинче! Чтоб окончательно увериться в нашей дружбе, прими еще один дар от нас: мы решили дать тебе наших дочерей, чтоб они были вашими же­нами и чтоб у нас с вами выросло общее потомство. Мы хотим слиться со столь храбрыми и добрыми людьми. У меня самого красивая дочь, девушка, ее я предназначаю тебе". То же сказали Машишкацин и другие великие касики, сопровождая свое предложение многими дружескими обещаниями... Шикотенкатль целый день провел с нами, и так как он ослеп от старости, но хотел иметь точное пред­ставление о Кортесе, он руками ощупал его волосы, лицо, бороду и все тело.

Кортес растроганно благодарил за высокую честь и мельком спросил падре Ольмедо: не пора ли теперь потребовать от них уничтожения идолов и кровавых жертв; ведь из страха перед мешиками они пойдут на все.

Но тот советовал не спешить, пока не найдется предлога, например, когда, они приведут к нам своих дочерей.

Впрочем, уже на следующий день приведены были пять девушек, очень красивых, богато одетых, все дочери или племянницы самых главных касиков. Кортес опять благодарил, но просил пока что оставить их еще в отчем доме. На изумлен­ный вопрос касиков Кортес ответил дли­нной, красивой ре­чью, где указал, что сперва всей Тлашкале придется отка­заться от идолов и восславить Истин­ного Бога Нашего Сеньора и Его Матерь Нашу Сеньору Санта Марию, изо­бражение которой он тут же показал им; уверял он их так­же, что они вскоре поймут и всю выго­ду такой замены, ибо Бог даст им здо­ровье и удачу, а по­лям — хорошую по­году и урожай; их же проклятые идолы лишь дьяволы, а посему не могут дать, а лишь отнять, не спа­сти, а погубить... Все это, от слова до сло­ва, быстро и уверен­но переводили до­нья Марина и Агиляр, ибо подобные речи были за обычай и повторя­лись при всякой воз­можности[211].

Но касики с великой серьезностью и единодушием ответили: "Малинче, все это и не раз мы уже слышали от тебя и охотно верим, что ваш Бог и эта великая сеньора — благие и добрые. Но не забудь, что ты всего несколько дней как пришел в нашу страну, а ведь чтоб узнать о вашем Боге и об этой ве­ликой сеньоре и весь ваш обиход, нужен немалый срок. Когда мы со временем все это узнаем, мы, ко­нечно, изберем полезное и правильное. Если же теперь, из любви к вам, мы, старики, вдруг примем ва­ши обычаи, то что скажет наша молодежь? И сейчас уже жрецы грозят, что нас постигнут голод, мор и военные бедствия!"