Книга вторая Человекоубийство и кровопролитие 9 страница

Кормак громко постучал молотком, а затем отошел.

– Осторожнее! – сказал он тихо. Нора повернулась и увидела черно-белую овчарку, подползавшую к ним на животе из-за капота машины, припаркованной у двери.

– Пес злой и хитрый, – сказал Кормак. – Он попытается укусить тебя. Держись рядом со мной.

Пес приблизился, будто пытаясь поставить себя выше подозрений при помощи ласкового взгляда и раболепной позы.

За волнистым стеклом передней двери показалась человеческая фигура, и собака, к большому облегчению Норы, бесшумно уползла. Дверь распахнулась, и показался мужчина лет за семьдесят, седой и жилистый, с очень темными глазами и мохнатыми, как гусеницы, бровями. Одет он был парадно: в шерстяные фланелевые брюки, джемпер и рубашку с галстуком, словно обычный порядок каждодневного одевания помогал ему вносить в жизнь хоть какую-то упорядоченность и размеренность. Передвигался Скалли с некоторым трудом, а аккуратно выглаженный воротник его рубашки казался на несколько размеров больше, чем следовало бы, создавая впечатление, будто его хозяин медленно и постепенно съеживается.

Когда Кормак представил Нору, Майкл Скалли взял ее за руку и посмотрел на молодую женщину с любопытством и одобрением.

– Очень рад вас видеть. Нора. Гэбриел очень тепло о вас отзывался. После его смерти здесь больше всего не хватает хорошего собеседника.

Кормак и Скалли переглянулись – судя по всему, это было не простое замечание, но Нора сделала вид, что ничего не заметила.

Они последовали за Скалли в просторную гостиную, похоже, не особенно изменившуюся с девятнадцатого века. Кругом стояла тяжелая викторианская мебель, на покрытых обоями в цветочек стенах висели семейные фотографии в рамках. Целую стену занимали граммофон и огромная коллекция пластинок на 78 оборотов. С другой стороны комнаты стоял большой стол, весь заполненный книгами и бумагами, – беспорядок напоминал заваленные документами столы многих знакомых Норе ученых, видимо воплощая собой переполненный ум ученого. И все же впечатление создавалось не запущенности, а чистоты, словно рассеянность одного человека компенсировалась собранностью другого, который следил, подметен ли пол и сметена ли паутина. Кто-то – и ясно, что не хранитель этого беспорядочного архива – старательно поддерживал хотя бы чистоту, если уж с порядком ничего не получалось.

– Я вижу, вы все еще работаете вовсю, – сказал Кормак.

– У меня не получается остановиться. – сказал Скалли. – Кто-то собирает марки, кто-то – пластинки; я собираю то, что Фионн МакКамхейлл однажды назвал «музыкой того, что происходит». С тех пор как я на пенсии, люди упорно отдают мне все это. Они сами себя уговаривают, мол, это потому что я увлекаюсь такими вещами, но отчасти дело в том, что они сами не хотят заниматься всем этим старьем: коробками старых писем и газетными вырезками в бабушкином шкафу. Некоторое из того, что я получаю, на самом деле уже не восстановить. При нашем климате бумага может превратиться в плесень за несколько недель. Невозможно поспевать за такой скоростью разложения. Но я не могу, по крайней мере, не взглянуть на все это. Никогда не знаешь, когда может подвернуться что-то интересное.

– Кормак рассказывал мне, что вы много знаете об этом крае, – сказала Нора.

– И не только по бумагам, – сказал Кормак. – Майкл обошел каждый курган и форт духов на расстоянии пятидесяти миль отсюда. Он может рассказать тебе, что написано на каждой замковой стене и камне, даже отвести тебя туда, где вороны в легенде пели над могилой короля. Достойный наследник О'Донована.

– Чистая лесть, и вы сами это знаете, – запротестовал Скалли. Он повернулся к Норе. – Он всегда так говорит, когда страстно желает моего доброго виски. Вы попробуете капельку, правда? – Майкл подошел к резному шкафчику у камина и усердно принялся искать какую-то особенную бутылку в своей небольшой коллекции. Кормаку он сказал: – Вы и сами знаете, что О'Донована никогда особенно не привлекала эта часть страны. Как там он цитировал из Dinnseanchas? «Равнина и болото, болото и лес, лес и болото, болото и равнина!»

Нора беспомощно глянула сначала на одного, потом на другого, надеясь, что кто-нибудь из мужчин пожалеет ее и все объяснит.

– Dinnseanchas означает «история места», – сказал Кормак. – На самом деле это серия фрагментов старой истории, которую записали только в двенадцатом веке. Иногда ее еще называют Seanchas Cnoc, «История холмов».

– А кто такой О'Донован? Майкл Скалли сказал:

– Джон О'Донован. Один из величайших гаэльских ученых девятнадцатого столетия. Он и его зять, Юджин О'Карри, были наняты Картографическим управлением в 1830-е годы. О'Донован работал на местах, пересекая страну, описывая места обитания древних и сверяя современные карты со старыми манускриптами. Он почти ежедневно посылал в офис Картографического Управления в Дублине письма со своего рода текущим комментарием по всем своим находкам, пересыпая их отрывками стихов и песен и цитатами – эти письма очень легко читать. А глубина его образованности была совершенно невероятной. Но ему следовало бы сообразить, что не стоит пересекать эту часть страны в разгар зимы. Дождь лил почти каждый день, и он часто жаловался на то, что ночевать приходилось в сырых комнатах. Проведение исследований в конце концов доконало его, беднягу. О'Донован умер от ревматизма, не дожив до шестидесяти.

Скалли наполнил и подал каждому по маленькому стакану виски со сладким и дымным запахом торфяного костра. Нора представила себе, как Майкл, Гэбриел и Кормак засиживались допоздна за бутылочкой виски. Скалли поднял свой бокал.

– Как всегда говорил Гэбриел, Go mbeirimid beo ag an am seo aris! Пусть мы все будем живы в это же время через год.

В его голосе послышалась грусть, когда он повторил вечный тост своего друга. Они выпили за Гэбриел а в молчании.

Скалли наконец пробудился от глубокой задумчивости и сел у камина, жестом предложив им сделать то же самое.

– Я вижу, вы принесли флейту, – сказал он Кормаку.

– У меня есть для вас новая мелодия, Майкл. Что-то из местного, чечетка, записанная Петри где-то у Килкормака.

– Джордж Петри тоже был современник О'Донована, – пояснил Скалли Норе. – Они с О'Карри собрали сотни мелодий, и всякого рода информацию о старой музыке.

Сидя на жестком стуле рядом с камином, Кормак уже начал собирать флейту, продолжая говорить и ловко выравнивая клапаны, увлажняя губы, готовясь сыграть для Скалли эту мелодию. Нора поняла, что прийти с новой мелодией было все равно, что с цветами или бутылкой виски – это был подарок. Она чувствовала, что Кормак приберегал мелодию уже некоторое время, и теперь ноты, казалось, медленно вылетали из флейты, напоминая величавый придворный танец. Майкл Скалли слушал, набив трубку табаком и закурив, дым кружился над его головой и плечами. Время от времени его лицо приобретало серую бледность, словно он страдал от сильной боли, но не желал признавать это. В конце концов боль, казалось, затихла, и когда вернулась главная тема мелодии, на лице его снова появилось удовлетворение. Хороший виски приятно согревал, а за последние несколько дней лицо Норы сильно обветрилось на болоте, так что теперь она раскраснелась.

Закончив мелодию, Кормак положил флейту и взял свой стакан.

– Петри назвал это «Мальчики, играющие в хоккей». Сказал, что это была самая популярная мелодия в графстве Кинг в 1860-х годах. Вероятно, это кусок старой мелодии для чечетки, но звучит более величаво – почти как марш.

– Да, это точно. Она мне напоминает вот эту… – Скалли оборвал фразу и напел мелодию. Ему пришлось напрягаться, чтобы достичь высоких нот, но в низком регистре его голос был богат и звучен. Нора так и не научилась напевать и всегда завидовала легкости, с которой люди вот так создавали музыку. Они словно все время слышали ее в голове, как речь. Они пропитывались ею, и она изменяла их вплоть до глубинных уголков души.

– Я никогда не играл ни на одном инструменте, – сказал Скалли, посмотрев на Нору, – и теперь очень сожалею об этом. Но музыка здесь, – он приложил ладонь чуть ниже грудины. – Кормак говорит мне, в вас тоже есть музыка.

– Не знаю. Я просто не умею петь.

– Может, ты попробуешь. Нора?

По лицу Кормака она увидела, что ее присутствие этим вечером было частью его подарка Майклу Скалли. Он отсел от нее, но она словно ощущала его руку на своей спине, чувствуя, как он подталкивает ее, как ребенка, которого послали вручить цветы. Она не могла отказаться. Чувствуя трепет в животе, она вздохнула и открыла рот, понятия не имея, что за песню она собирается исполнить.

'S a Lhomhnaill Oig liom, ma their thar farraige

Beir m e fein leat, is n a dean dhearmad;

Beidh agat feirin la aonaigh 'gus margaidh.

'Gus inion r i Greige mar cheile leapa 'gat.

Милый за море плывет.

Может, он меня возьмет.

Буду гладить да стирать,

А он – другую целовать.

Работящая, простая,

А не гордая какая:

Услужу и помогу

Да и сдачи дам врагу.

Без тебя мне свет не мил,

А ты за море уплыл.

Душу отнял

Донал Ог,

Как ты мог, ну как ты мог?

В последнем куплете была такая чистая ноющая грусть, что Нора ощутила знакомую боль, пока пела о раненом и разбитом сердце.

Та mo chroi-se bruite briste

mar leac oighre ar uachtar uisce,

mar bheadh cnuasach cno eis a mbriste

no maighdean ogtar eis a cliste^[5].

– Прекрасно, Нора, – сказал Скалли. – Благодарю вас.

Открыв глаза, она почувствовала прохладные слезы на лице.

– Я и не знаю, откуда это взялось.

Это была правда. Она давным-давно знала эту песню, но пела ее не особенно хорошо. В этот вечер что-то изменилось; может, помог хороший виски. Но в глубине души она знала, что все было не так просто. Пока Нора пела, она ощущала себя почти так, будто на ней играют как на инструменте, будто она просто проводник отчаянного плача безымянной молодой женщины. А теперь, когда песня закончилась, ей стало неуютно и неловко.

Кормак пришел ей на помощь. Глядя на нее, а не на Скалли, он заговорил:

– Майкл, вы же говорили, у вас что-то есть для Норы.

– Ах, да, – Скалли медленно поднялся на ноги и, подойдя к столу, осторожно, чтобы не вызвать лавину бумаг, вытащил из одной из стопок тонкий томик в кожаном переплете. – У меня он уже много месяцев, в конце концов он чуть не потерялся под остальными бумагами. Но когда Кормак позвонил и сказал, что вы приезжаете, я тут провел небольшие раскопки.

Около года назад, среди одной из последних партий старых бумаг и фотографий, я обнаружил дневник мисс Энн Болтон, компаньонки миссис Вильям Хаддингтон из Касллайонз. Мисс Болтон начала вести записи первого января 1853 года. – Он протянул Норе маленькую книгу и худым пальцем указал ей место на странице. В глазах его светилось удовольствие от момента открытия. – Читайте, что она говорит о втором мая.

Нора вслух зачитала:

– Погода этим утром была исключительно прекрасной, и миссис Хаддингтон пребывала в редком для нее великолепном состоянии, так что мы решили прогуляться по сельской местности и полюбоваться на виды. Мы поднялись на гравийный хребет прямо за сторожкой Касллайонз и прошли по нему через поросшую вереском местность вдоль южной границы замковых земель. Если погода хорошая, и ты должным образом одет, болото может быть очень приятным местом для прогулки на свежем воздухе, особенно для людей, интересующихся ботаникой (как я), и экскурсии редко проходят без того, чтобы не спугнуть, по крайней мере, нескольких зайцев или фазанов. Однако мы не прошли по нашему маршруту и нескольких минут, когда услышали тревогу, поднявшуюся среди трудившихся на болоте рабочих. Селяне здесь обычно выходят на болото, чтобы срезать торф, как они его называют. Если его высушить, то можно жечь вместо дерева в очаге. Когда миссис Хаддингтон остановилась, чтобы спросить причину их тревоги, они показали ей то, что нашли – захороненного и совершенно чудесным образом сохранившегося в торфе человека.

В животе у Норы заныло от волнения. Нигде до сих пор она не встречала какой-либо ссылки на это тело или эту местность. Перед ней было новое «бумажное тело» – так называли болотные останки, уцелевшие лишь в отчетах. Она буквально проглотила последующие абзацы, в которых чрезвычайно наблюдательная мисс Болтон описывала лоснящуюся коричневую кожу человека и скрученный из ивовых прутьев жгут вокруг его горла, не говоря уже о шокирующей наготе, которую рабочие вполне надежно прикрыли от нее и миссис Хаддингтон. Мисс Болтон также детально описала кожаную повязку на предплечье мертвеца и то, как изумительно хорошо сохранились его лицо и ноги. О его состоянии мисс Болтон записала:

– Миссис Хаддингтон послала за викарием, чтобы эта несчастная душа могла быть перезахоронена на кладбище для бедных за деревней. Это открытие представляет собой чрезвычайно интригующую загадку: как торф и болотная вода смогли сохранить и плоть, и кости. Наверное, холод был тому причиной, хотя, возможно, существует и другое объяснение этого явления. Я часто слышала, как уроженцы этого края рассказывали, что болотная вода этой местности, да и сам торф, великолепно помогают при ранах и кожных заболеваниях, и вот теперь я думаю, нет ли в них чего-то, что может способствовать этой поразительной приостановке разложения.

Нора подняла глаза от книги, ее охватило волнение и чувство признательности мисс Болтон. Только тогда она поняла, что после первого абзаца читала про себя, не обращая внимания на двоих мужчин, которые ожидали от нее какой-то более очевидной реакции.

– Простите, это… это невероятно, – сказала она. – Почти наверняка это новое «бумажное тело», то, которого нет ни у кого в записях. Получить его, да еще и с таким подробным описанием, это потрясающий подарок.

– Мне очень приятно поделиться этим с человеком, который лучше всего способен оценить его истинную значимость.

– А нельзя ли мне одолжить у вас эту книгу? Ненадолго, я обещаю.

– Конечно. Я прочитал рассказ мисс Болтон до конца, и там есть несколько других отрывков, которые могут вас тоже заинтересовать. Она показалась мне чрезвычайно любопытной и хорошо начитанной. Что вы думаете о ее теории насчет болотной воды?

– Удивительно точно. У вас случайно нет карты, чтобы я могла увидеть точное место, о котором она говорит?

– Есть. Кормак, вы знаете, где лежат карты – там, в шкафчике.

Скалли выглядел усталым, и Нора понимала, что скоро пора будет уходить, но ей безумно хотелось прямо сейчас выяснить, где размещалось это новое тело. Кормак вытащил атлас такой же, как у него самого, и открыл его перед ними на столе.

– Вот карты, над которыми работал О'Донован, первоначально нарисованные в 1838 году, а в 1914 году их обновили. Вот владение Касллайонз, – сказал Скалли. – Вот гравийный хребет, что упомянула мисс Болтон. Он остался от последних ледников, и древние прозвали его Eiscir Riada, «Великая дорога». Люди веками использовали его как главную дорогу с востока на запад через Ирландию. Там есть несколько разрывов, но в основном дорога была вполне пригодная. Видите ли, хребет возвышался над остальным ландшафтом, а это очень полезно в «стране болот и трясин», как однажды назвал ее О'Донован. Если леди шли из дома к болоту, то рабочих она должна была встретить примерно здесь.

Нора видела разрушенный особняк восемнадцатого века около перекрестка, который проезжала каждый день по пути к участку раскопок. Она попыталась сориентироваться по карте, ища знакомые имена и места.

– Вот где мы сейчас, – сказал Кормак, указывая на длинный участок земли неправильной формы прямо посреди болот.

– Так мы на самом деле на острове?

– Да, через болото сто пятьдесят лет назад был построен мост, – сказал Скалли. – Теперь это больше похоже на полуостров, но сначала это был остров. По всему болоту были сотни таких островов. Упоминания о них часто встречаются в старых топонимах.

– А где участок раскопок?

Кормак указал на участок, занимавший всего Дюйм на карте, и все стало вставать на свои места. Это был участок, где теперь находились мастерская и высушенные полосы болота, отмеренные Норой на ее собственной карте.

– Тайник Даурис был найден именно здесь, – сказал Скалли. – Сокровище Даурис – одно из самых знаменитых открытий железного века в Ирландии, содержавшее сотни таинственных рогов, талисманов и других обрядовых предметов – лежало в болоте где-то в пятнадцати милях отсюда.

– А где был найден Лугнабронский клад?

Худой палец Скалли указал на место на расстоянии всего четверть мили.

Нора сказала:

– Значит, у нас здесь пара крупных кладов железного века и два возможных жертвоприношения по модели тройной смерти – и все это на одном маленьком пятачке, – она повернулась к Скалли. – Вы случаем не слышали, что на Лугнабронском болоте пару дней назад было найдено еще одно тело? Не древние останки – совсем недавние.

– Нет, теперь я многое пропускаю, потому что не получается выбираться в город так же часто, как раньше. Тело опознали?

– Официально нет, но все думают, что это местный – парень по имени Дэнни Брейзил, который, как считалось, эмигрировал двадцать пять лет назад и никто его больше никогда не видел. Странное имя, не правда ли, – Брейзил? Это ирландское?

– Да, – сказал Скалли, – от ирландского О'Breasail. В исторических источниках говорится, что они в основном жили в Уотерфорде, но в Оффали тоже была отдельная группа.

– Вы случайно не знали Дэнни Брейзила? – спросила Нора.

– Брейзилы наши ближайшие соседи. Дэнни держал пчел за холмом, здесь за домом. Это была случайная смерть или…

– Полиция так не думает. Детективы называют это убийством. На самом деле я больше ничего не могу сказать.

– С ума сойти. Кто бы мог захотеть убить Дэнни Брейзила? Он был в наших местах героем, чемпионом, блестящим хоккеистом. Он получил травму в самое неподходящее время для команды Оффали. У них был шанс на победу в том году, но когда Дэнни ушел, их удача сразу испарилась, как будто никогда и не сопутствовала им. Ужасный позор.

– Вы не думаете, что его смерть как-то с этим связана? – спросила Нора.

– С тем, что он ушел из хоккейной команды в середине чемпионата? Ах, нет, он был очень серьезно травмирован. Я сам видел, как это произошло, и тысячи других людей тоже. Никто не думал, что он симулировал – и зачем ему это было делать? Он хотел, чтобы команда Оффали выиграла, так же отчаянно, как и все мы. Игроки просто не смогли без него справиться.

В голове у Норы толпились вопросы, на которые не было ответов. Из того, что было известно о тех немногих тройных смертях, получалось, что жертв убивали в периоды общественных беспорядков, происходивших в основном по причине нехватки запасов пищи. Что, если существовали и другие причины общественных волнений – какое-либо бедствие или элементарное невезение, – и кто-то верил, что от них можно избавиться, только принеся человека в жертву? Нора отогнала эту мысль. Должна быть иная, более логичная, причина того, что Дэнни Брейзила убили столь загадочным ритуализированным способом.

Некоторое время Кормак молчал. Затем он спросил:

– Майкл, вы случайно не помните, не встречали ли вы в работе О'Донована или в каких-нибудь других, более старых манускриптах, упоминания об этой области как о месте ритуальных кладов или Жертвоприношений?

– Да нет, ничего такого не припомню. Средневековые писатели, возможно, не знали о таких вещах или намеренно умалчивали о них, если были в курсе. Но древнее имя этого места наводит на подобные размышления, – сказал Скалли. – Согласно О'Доновану, клочок земли, на котором мы находимся, называется Иллонафулла – «остров крови». У О'Донована нет этому объяснения, он просто отметил, что нашел это имя в анналах.

Нора почувствовала, словно кто-то провел холодным пальцем по ее позвоночнику.

– А Лугнаброн? – спросила она. – Я хотела спросить Кормака, что это значит. Я знаю, что «луг» – это озеро, но как переводится остальное?

– Это высокое поэтическое название. В нем тот же корень, что и в имени моей дочери – bron, – сказал Майкл Скалли. – Loughnabrone означает «озеро скорби».

Глава 9

Был канун Иванова дня, самый длинный день года, и это ощущалось, подумала Нора. Сегодня они провели еще восемь часов на болоте, и не нашли даже ногтя. Нора с завистью смотрела на команду Урсулы, которая достигла большого прогресса на болотной дороге, и вздохнула. Они уже заканчивали на сегодня, собирали свои инструменты, швыряли мастерки и наколенники в ведра, лопаты и грабли в тачки, чтобы отвезти их обратно к трейлеру.

Нора запаковала собственные инструменты, пожелала коллегам доброго вечера и направилась к машине, проходя по дороге мимо команды Урсулы. Кое-кто из них разворачивал над срезом черные пластиковые листы.

Взволнованная Рейчел Бриско рылась в одном из ведер.

– Где он? – требовательно спросила она у первого, кто попался ей под руку, молодой женщины, убирающей мусор неподалеку.

– Где кто? – раздраженно спросила другая девушка. – Ты о чем?

– Мой бинокль. Я положила его прямо на крышку ведра.

– Послушай. Рейчел, откуда мне знать? Я никогда и близко к нему не подходила.

Сзади к Рейчел подошел еще один археолог, молодой человек.

– Вот он, – сказал он. – Я просто захотел взглянуть на дикую природу…

– Отдай мне его, – сказала Рейчел. Она протянула руку, чтобы взять у молодого человека полевой бинокль, но он отступил в сторону и, дразня ее, отдернул бинокль. Рейчел взглянула на него с нескрываемой ненавистью и медленно проговорила: – Я сказала, отдай его мне.

– Что, сегодня вечером опять за птичками наблюдать собираешься, да?

Ни один из них не заметил, как сзади к ним широкими шагами подошла Урсула.

– О, Бога ради, когда ты, наконец, повзрослеешь? – громко спросила она, вырывая бинокль из рук молодого человека. Она протянула его Рейчел, а та уставилась на нее долгим взглядом и только потом взяла бинокль и гордо удалилась, не проронив ни слова. Нора была достаточно близко, чтобы разглядеть выражение лица Рейчел, и в неподвижно застывших глазах девушки она увидела ярость.

Нора была здесь всего лишь пару недель, но ей уже было очевидно, что Рейчел Бриско держалась особняком от остальной команды археологов. Ей наверняка было не по себе выслушивать «остроумные» шуточки коллег и при этом неделями каждый день работать, жить и есть вместе с ними. Наверняка здесь, как и в любом другом человеческом сообществе, союзы и границы образовывались без чьих-либо сознательных усилий, и никто их не контролировал. Группа людей была чем-то вроде примитивного организма, на нее влияли настроения, атмосфера, даже погода, она сопротивлялась изменениям, и все ее члены играли особую роль. Вожаки, последователи, бичи, клоуны – в каждой группе они были, и люди незаметно входили в свои роли, как актеры принимали знакомые амплуа.

Тот парень смеялся над хобби Рейчел наблюдать за повадками птиц или над тем, что она занималась этим по вечерам? Болото было раздольем для любителей птиц. Нора это знала, но почему такое невинное хобби вызвало такую странную резкую реакцию? Наверное, оно было не таким уж невинным, по-видимому, тут был какой-то подтекст, подразумевалось что-то, что она упустила. Такое уже бывало.

Рядом с бараком остановился микроавтобус «Борд на Мона», и команда начала собираться для поездки домой. Нора увидела, что Рейчел медлит, наверное, не желая встретиться лицом к лицу с мучителем.

– Вы едете? – крикнул водитель.

Девушка отрицательно покачала головой, водитель вывел микроавтобус с гравия парковки задним ходом и нажал на газ. Рейчел отправилась пешком. Собрав свои собственные вещи, Нора остановила около нее машину и опустила окно.

– Давайте, я вас подброшу?

Казалось. Рейчел раздосадовало, что Нора беспокоит ее. Она стоически двинулась вперед.

– Мне тут всего пару миль пройти.

– Вам правда не стоит ходить тут одной. Пожалуйста, Рейчел, я настаиваю.

Когда Нора назвала ее по имени, девушка на мгновение заколебалась, и Нора подумала, что она сейчас сбежит. Но бежать было некуда, вокруг на акры и акры, до самого горизонта, тянулось лишь черное болото. Наконец Рейчел села в машину, поставив на колени тяжелый рюкзак. Она сидела неподвижно, ссутулившись будто жук, который выставил панцирь, демонстрируя недоверие и готовность защищаться.

– Мой друг, у которого я здесь остановилась, работает на кафедре археологии в Университетском колледже Дублина – вы случайно не там учились?

– Нет, – лаконично ответила Рейчел. Очевидно, она согласилась поехать с Норой не потому, что жаждала поговорить.

– Вам придется рассказать мне, куда ехать. Я точно не знаю, – Рейчел указала направление и снова замолчала. – Вы все живете в одном и том же доме? – немой кивок. – А что людям вашего возраста делать здесь все лето? Простите, я не хотела вас допрашивать; мне просто любопытно. Десять недель здесь должны казаться целой вечностью…

– Я не знаю, что делают другие. Я не провожу с ними свободное время. Они в основном уезжают домой на выходные.

Значит, она не уезжает. В это мгновение Рейчел Бриско показалась Норе особенно юной, ранимой и одинокой. Нора не знала, что еще сказать.

Они свернули возле коттеджа МакКроссанов, затем сделали еще несколько резких поворотов по узким дорогам и наконец подъехали к старому двухэтажному белому фермерскому дому. Микроавтобус «Борд на Мона» как раз уезжал, и Норе пришлось остановиться около ворот, чтобы дать ему проехать. Когда она остановилась на подъездной дорожке, Рейчел открыла дверь и быстро выскользнула из машины.

– Спасибо, что подбросили, дальше я сама справлюсь, – это было явным намеком оставить ее в покое, словно Рейчел поняла, что ей не следует подпускать к себе кого-либо. Что ж, почему бы и нет? Она закрыла дверцу и невозмутимо двинулась к дому. Нора услышала доносившуюся из окон музыку и снова ощутила, каково это – быть в стороне от окружающих. Она сама была белой вороной, но рано нашла убежище в книгах и музыке, в элегантной и абстрактной красоте биологического мира. В школе она часами рассматривала в микроскоп колонии бактерий, не обращая внимания на соответствующую макроскопическую общественную активность вокруг. Может, это было к лучшему. Возможно, для Рейчел Бриско убежищем было уединенное наблюдение за повадками птиц. Лучше самому стать одиночкой, чем позволить другим ранить тебя.

Только остановившись на подъездной дорожке за коттеджем МакКроссанов, Нора заметила сложенный лист бумаги у пассажирского места. Развернув его, она обнаружила короткое вежливое официальное письмо с требованием вернуть несколько книг в Пемброукскую библиотеку в Болзбридже, Дублин. Должно быть, оно выпало из кармана Рейчел, когда та выбиралась из машины. Просмотрев письмо еще раз, Нора заметила, что оно было адресовано не Рейчел Бриско, а кому-то по имени Рейчел Пауэр. Неужели девушка использовала здесь подложное имя? Если только Пауэр не было подложным именем. Молодежь теперь неплохо научилась использовать псевдонимы в Интернете, может, теперь они это везде практикуют. Возможно, у Рейчел была причина жить под двумя различными именами. Нора оставила письмо сложенным на пассажирском месте – она вернет его утром.

Она видела висевшие снаружи на стене рядом с задней дверью желтые непромокаемые куртку и брюки Кормака, но этим вечером что-то в том, как одежда висела на гвоздике, удивило ее. Под костюмом ровненько стояли резиновые сапоги, и все вместе напоминало фигуру человека, прижавшегося к стене. Нора ткнула пальцем в желтую резину и ощутила, как она просела под ее рукой.

Приблизившись к входной двери, она услышала музыку. Тихо открыв дверь, Нора шагнула в прихожую послушать. Сперва она подумала, что это работает магнитофон, но это было не так – играл Кормак, и играл так, как никогда раньше она не слышала – изо всех сил, неистово, с радостью, болью и ликованием, атакуя воздух, выдыхая полноту переживаний в ноты, так что жизнь становилась музыкой, а музыка – жизнью во всей ее всепоглощающей славе. Медленный мотив превратился в рил, в воздухе зазвенели ударные ноты, и кружащий языческий поток рила оказался неудержимым. Нора закрыла глаза, прислонилась к стене и позволила музыке затянуть ее в водоворот. Она не знала, как называлась та мелодия; она слышала, как Кормак играл ее раньше, но ни разу с такой энергией. Сегодня что-то вдохновило его, и он прямо горел, зажженный страстью в нотах.

Наконец поток музыки замедлился, водоворот стих и замер. Нора оттолкнулась от стены и коснулась спины Кормака, а потом скользнула руками по его груди. Он не удивился, наоборот, казалось, он ожидал ее и повернулся, чтобы принять ее голодный, ищущий поцелуй. Он положил флейту на стол и потянул Нору к себе на колени, и они продолжили ласкать друг друга, погружаясь в ощущения, словно это был первый, а не тысячный раз, когда встречались их губы. В голове у Норы вертелся отрывок песни, что-то о плюще, обвившемся вокруг дуба. Где тут была нужда, а где любовь? Вопрос так и ускользнул, оставшись без ответа, а его заменила неистовая страсть, желание столь сильное, что сейчас Нора отказалась бы от чего угодно, лишь бы исполнить его.

А потом все это рухнуло, распавшись на кусочки и упав обломками у ее ног. Перемена была столь неожиданной и пугающей, что Нора отдернула голову и охнула, а Кормак в тревоге схватил ее за плечи. Она встала и попятилась, заметив страх на его лице, но зная, что ей никак не объяснить того, что с ней произошло.