A Night in the Lonesome October
Несеверное сияние
Он трет рубин, пытается высечь пламя, возится долго, яростно с непривычки. Это его последний волшебный камень, жаль что не курит, были б хотя бы спички. Он тридцать лет от роду, ворчлив и грозен, сердце медведя, гордая стать солдата. (Да, и впервые в жизни он так серьезен, что самому становится жутковато).
Вскоре костер вздымается, словно скерцо, но от него тревожно и как-то зябко. Он, сдвинув брови, огню смотрит прямо в сердце, так как его учила колдунья-бабка.
Лишь когда ночь смыкает свои обьятья, видит в костре мерцающие картинки. Вот и она - на троне и в белом платье, рядом с ней мальчик, он собирает льдинки. По лесу девочка - ей помогают розы, звери, разбойники, хочет пробраться в замок, шмыгает носом и утирает слезы, смотрит вперед отчаянными глазами...
Он собирает лагерь, идет в дорогу, тусклый рубин валяется где-то в саже.
Он заявляется прямо к ее порогу, через снега, ущелья, замки и стражу.
Снежная Королева блестит морозом, скулы белы, как ночь за полярным кругом. Что ж этот парень, не сознает угрозы?...
Он и она стоят друг напротив друга.
Тут во дворце как будто стихает ветер, словно поток воды посреди пустыни - он говорит: "Пойдем, нас заждались дети". Он говорит: "Там плюшки почти остыли". Он говорит, пытается улыбаться, дышит на руки и растирает уши. Он говорит - "Я шел к тебе лет сто двадцать, ну, ты же знаешь, в сказках всегда так скушно".
Прямо из замка ведет ее по тропинке, там, где тепло, где август и запах вербы.
А в тронном зале Кай собирает льдинки. Каю совсем чуть-чуть ждать прихода Герды.
Алёнушка
Вечер качает вереск и лебеду, пахнет грозой и чем-то еще паленым. Слышишь, братишка, скоро уже приду, скоро тебе поможет твоя Алёна. Здесь, на Дороге, столько живых чудес - жаль, показать нельзя этой красотищи! Я научилась слушать, как шепчет лес; видеть, как южный ветер кого-то ищет. Скоро ложиться, сна ни в одном глазу: неподалёку слышится рык медведя.
Здесь, на Дороге, в небе поёт лазурь, каждый рассвет, смеясь, отливает медью. Здесь, как безумный, песни поешь грозе, ловишь в ладонь холодные капли-точки...
Кажется, я нашла здесь себе друзей - братик, ты им понравишься, это точно.
Здесь на вес золота музыка и слова; тихие сумерки, песни, глаза, объятья. Я научилась драться и колдовать, и, я уверена, справлюсь с твоим заклятьем.
Если бы знать, во что ты там превращен...в хищную птицу, в рыбу, в степного зверя?
Ночь укрывает землю своим плащом. Завтра я буду ближе.
Я в это верю.
***
Крылья болят, лететь еще далеко, тысячи верст оставлены за плечами. Сколько уже - наверное, семь веков, как на тебя наложены эти чары? Столько веков, и память твоя молчит, и нам обоим, черт, никуда не деться...Я иногда слежу за тобой в ночи - спишь ты все так же сладко, совсем как в детстве. Ты повзрослела - скулы, глаза и стать, наши пути идут по своим законам...
Да, и тебе наверно не стоит знать, что ты когда-то тоже была драконом.
Сон твой лежит за озеро, через мост, там ждет чудовище, криком подобно грому.
Мне снится только россыпь холодных звезд - тая, они освещают дорогу к дому.
Волчьи Песни
Раньше среди шаманов ходили толки, будто однажды ночью лесные волки, воя на звезд мерцающие осколки, договорились с небом о странной сделке. Будто они, по крову с теплом тоскуя, вдруг захотели шкуру надеть людскую, стали не волки - люди: крутые скулы, смуглая кожа, мышцы, два метра в холке.
Только одно навеки сковало души - каждый из тех, кто раз договор нарушит, волком хоть на мгновение обернувшись, так и останется яростным серым зверем.
Знаешь, легенда - это такое дело, вроде уже рассказана, улетела, но - обернись, смотри, исчезают тени, старые сказки снова стучатся в двери.
***
Сколько уже не спится седому Ури? Ури идет по дому и много курит. Запад темнеет - будет большая буря, степь за окном как будто серпом примяли. Ветер шумит, раскачивает деревья, враг на пороге, окружена деревня. Где-то вдали стоит полководец Рэму, храброе сердце, юный его племянник.
Рэму, ах, Рэму, серые твои очи, Рэму, ах, Рэму, волосы цвета ночи, Рэму, клинок в руке и сомненья в клочья, Рэму, ну что тебе не сиделось дома.
Рэму, ах, Рэму, верные твои стрелы, Рэму, ах Рэму, правое твое дело, Рэму, твою судьбу застилает белым, Рэму, но я устрою все по-другому.
Ури встает, тверда и упруга поступь, Ури свои шаги отмеряет тростью, Ури не плачет - это, конечно, просто ветер, идущий с запада, свежий, вешний.
Знаешь, вот так бывает, что зачастую, вдруг понимаем, как мы сейчас поступим. Ури идет, деревня уже пустует. Ури, завыв, на битву зовет старейшин.
***
Рэму дерется с дикой повадкой тигра, бой безнадежен, страшен, почти проигран, только и сил на то, чтоб собраться, прыгнуть!...Столько врагов - как будто бы и не счесть их...Взгляд его ярок, точен, остёр как бритва - многие полегли в бесполезной битве, но есть похуже вещи, чем быть убитым - сдаться на милость и умирать в бесчестьи.
Стрелы поют - а мы хорошо держались, нам бы удачи - как бы враги бежали! Смерть уже близко - чувствуешь её жало? Сердце трепещет - бабочка на иголке. Кровь на клинке, застыв, отливает медью. Эх, воет ветер.
Только вот...разве ветер?
Кто-то несётся серой клыкастой смертью.
В стане врагов смятенье и крики "Волки!"
***
Рэму, не надо звать меня, тише, тише, Рэму, люби жену, заводи детишек, Рэму, ах, Рэму, что уж теперь попишешь, враг не бежал бы, если бы там я не был.
Рэму, ну что же ты, не грусти, не надо, Рэму, ты чувствуешь - я буду где-то рядом, буду следить мерцающим волчьим взглядом где-то на звездной кромке стального неба.
A Night in the Lonesome October
В октябре, мой друг, не вставай к утру, не ходи в темноту лесов
Ты увидишь как оживет река, заперев тебя на засов
На краю пруда упадет звезда, отряхнувшись, уйдет сама
Не смотри назад, закрывай глаза и встречай молодой Самайн
В октябре верней избегать теней, просыпаться в чужие сны
В октябре старо вопрошать таро - выпадает аркан луны
В октябре смешно прясть веретено, доверять городским котам.
И запомни впредь: все что можешь спеть всё равно попадает в такт.
Не идет строка - убегай в закат, с лешаками играй в я-цы
Не сходи с ума в молодой Самайн: ты годишься ему в отцы
И ныряй в поток чтоб умолко то, что срывается с языка
Но не смей дышать - здесь на каждый шаг отзывается музыка
Потому что нет твоей и моей души, а есть одна душа на двоих (с)
Пастуший сын болото проходит бродом, внутри теплеет. Значит, он где-то близко.
***
Не слушай, друг, сказанья лесных народов. Послушай лучше песни про василисков, истории про замки, коварных магов, про гнев богов и грёзы весенних ливней. Послушай про алмазы и про бумагу, про цену соли, меди, слоновьих бивней. Про тени, что порой исчезают на год, про листопады, тайны истертых фресок...
София - словно россыпь весенних ягод. Она душа деревни и сердце леса. И нету дня, чтоб ей не хотелось петься, и нет минуты, чтобы прошла без танца. Сам юный лорд её добивался сердца, но ясно, что не стоило и пытаться.
Но вот ползут по сонной деревне слухи: София захворала, темнее ночи. Теряются бывалые повитухи, шаманы курят, в голос твердят о порче. У всех гадалок врут и чернеют карты, исходят руны трещинами по камню. Она не узнаёт ни отца ни брата, на миг очнется - снова в забвенье канет.
Конечно, шепчут, есть в тридевятой чаще один старик - безумец, волшебник, лекарь? Мол, путь к нему чудовищный и пропащий, обратно, мол, не вышло ни человека.
Но коль найдешь - расскажет про чудо-воду, и может быть, Софию спасет удача? Все воины краснеют, ругают годы...
Пастуший сын с утра молчалив и мрачен.
Пастуший сын не знает огня и драки, не любит холод и не выносит зноя. Он любит эль, гитару и лай собаки, и, да - еще как ландыш цветет весною. Еще поля - зелёные и пустые, смотреть на альбатросов и чаек с мыса...Но если что-то станет с его Софией, то это всё в момент потеряет смысл.
Сказанья могут врать в это время года. Не слушай, друг, в историях много риска.
Пастуший сын болото проходит бродом, внутри теплеет. Значит, он где-то близко.
***
Старик похож на лешего и вельможу, угрюм, серьезен, будто привратник ада. Он говорит, что чудо-вода поможет, мол, если растворить в ней щепотку правды. Пастуший сын срывается, нервы рвутся, идет обратно, не ощущает тела. На что Софии бредни шута-безумца?
Эх, может быть, успеет хоть что-то сделать.
***
Закат пылает огненной алой гроздью, вокруг синеет небо осенней рамой. Пастуший сын вбегает - но слишком поздно, лицо Софии белое, словно мрамор. Он падает, и ругается, и винится, коль не старик, он может, успел бы к сроку.
Его слеза стремительной белой птицей вдруг падает на ёё восковую щёку.
****
В тиши лесов поют об ушедшем лете, в деревне спать ложатся сегодня поздно. Не слушай, друг историй, рассказов, сплетен, послушай что-нибудь про вино и звезды, о том, как в октябре опадают клёны, о воине, ломающем все преграды...
Запомни лишь - в единой слезе влюбленных подчас бывает в сотни раз больше правды.
***
Пастуший сын сидит, допивает кофе. Играл так долго - даже поранил палец. А рядом с ним смеется пастушка Софья, негромко допевает последний танец.
Песня про Единорога
Я прошел сто тысяч сотен перевалов-переулков
Я узнал на вкус и запах неизвестности дорог.
Но однажды, где с лесами небосвод сходился гулко
Мне заросшую тропинку заступил единорог.
Оррэ, оррэ, белоснежный заступил единорог.
От меня, как от проказы, навсегда сбежала память
Я забыл родные песни, вкус колодезной воды
Я плясал под звездным небом, по ночам смотрел на пламя.
И меня дразнили, звали и вели его следы,
Оррэ, оррэ, черной ночью серебристые следы.
И с тех пор в моей котомке только тихий ветер свищет
И зарос бурьяном меч мой из тугого серебра
Перестук копыт хрустальных мне всё шепчет «не разыщешь!»
Никогда нас не разыщешь, милый, милый, глупый брат.
Оррэ, оррэ, не разыщешь в темноте нас, милый брат.
Через сотню тысяч сотен вёсен медленных и странных,
Там, где ландыш под копытом таял в снежную крупу
Я увидел, как навстречу мне идет какой-то странник.
И тряхнув жемчужной гривой, заступил ему тропу,
Оррэ, оррэ, исчезая, заступил ему тропу.