История первая. Колесо фортуны 9 страница

А особенно остро ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ не хватало нам в нашем изысканно искаженном, прекрасном, придуманном мире. Их не хватает постоянно, но сегодня они должны найтись, сегодня ставка делается на них, наконец-то на них. Боги отдают власть ЧЕЛОВЕКУ ПРАКТИЧЕСКОМУ, но ЧЕЛОВЕК ПРАКТИЧЕСКИЙ в богов не верит, не любит он богов, и за навязчивость начинает их даже ненавидеть. А богам только того и нужно. Культивируя ненависть, они аккумулируют энергию ЛЮДЕЙ ПРАКТИЧЕСКИХ и взращивают их для новой самостоятельной жизни. Понятно?

— Более-менее, — проговорил Виктор, из последних сил пытаясь поспеть за парадоксальным ходом мысли собеседника.

— Я называю их богами с подачи Ирмы, — продолжал Бол-Кунац. — Это удобнее, потому что короче и яснее. На самом деле я их богами не считаю. Они, конечно же, люди. Они в большей степени люди, чем мы с вами. Но они люди иного уровня. Поэтому они и эмоции вызывают более высокого порядка. Ненависть к ним — это вам не ненависть к соседу по квартире или к жулику продавцу на рынке. Она настолько сильна, что переходит в новое качество. Она становится Ненавистью Созидающей.

«Стоп, — подумал Виктор, — кто-то уже говорил мне о Ненависти Созидающей. Селена? Голем? Антон? Нет, только не Антон…»

— А вот скажи, Бол, ведь бедуинов ненавидят не только ваши юные супермены, но и еще много-много людей разных поколений, да и социально разных. Это имеет какое-то отношение к сути?

— К сути? Практически никакого, но давайте разберемся поконкретнее, кого вы имеете в виду?

— Ну, например, господина Антона Думбеля.

— Кто таков?

— Сотрудник департамента безопасности. Здесь, в городе, работает инкогнито. Бедуинов ненавидит люто, призывает физически уничтожить, а заодно с ними и остальных мусульман.

— Клинический случай, — улыбнулся Бол-Кунац. — И потом ведь бедуины — не мусульмане. Наши местные бедуины.

— Ой ли?

— Ну конечно. Вот вы, например, христианин?

— Я крещен в костеле.

— Блестящий ответ! Вот именно — вас окрестили в костеле — и все. А им сделали обрезание в мечети — и тоже все. На том уровне социального сознания, который занимаете вы и который занимают бедуины, это уже не имеет ровным счетом никакого значения. Когда мы пытались создавать свой мир, мы очень хорошо понимали это, мы только недоучли, что не все люди на планете такие умные и интеллектуально зрелые, как, например, Виктор Банев. Есть очень, очень много вполне приличных, вполне добрых и по-своему неглупых людей, которые не со зла, а просто в силу своего уровня сознания не способны понять — ну, не способны! — как это могут быть равны во всем негры и белые, евреи и арабы, японцы и корейцы. Они ведь не то чтобы не хотят — они н е могут такого понять. И это необходимо учитывать. Мы не учли. — Он помолчал. — И еще кое-чего не учли тоже. Мы умели творить и строить, мы слушали музыку и слушали дождь, мы читали стихи и философские трактаты, мы почти научились читать мысли друг друга, но зато полностью утратили способность уничтожать. А мир устроен таким образом, что без этого не проживешь. Даже элементарные отходы, обыкновенные фекалии нельзя просто откладывать в сторону — они тогда заполонят все на свете. А есть еще болезни. Представьте себе хирурга, который боится тронуть скальпелем опухоль и вместо этого вступает с ней в переговоры.

— Лично у меня, — сказал Виктор, — такой хирург вызывает восхищение.

— У меня тоже, — согласился Бол-Кунац, — но по жизни таких хирургов практически не бывает. И функцию уничтожения все равно кому-то приходится выполнять. Вы — интеллигент, я интеллигент — мы отказываемся. И зовем варягов, словно электрика — починить пылесос. Но это ведь не починить — это, наоборот, уничтожить. И тут уместнее другое сравнение: позвали добрые люди мужика — поросенка зарезать, а он так увлекся, что вместе с поросенком и добрых людей зарезал. Так примерно и получается. Никому нельзя в этом мире передоверять функцию уничтожения. Ею лично должен владеть созидатель, строитель, творец. Я знаю, что вам не нравятся тренированные мальчики, кричащие на площади «Смерть бедуинам!», вы даже не хотите встречаться с собственным внуком. Но поверьте мне, лозунгами и угрозами они переболеют, а главное, здоровое и рациональное зерно в них сохранится. Поверьте, они подготовлены к тому, чтобы держать в руках скальпель хирурга, а не топор палача.

— А тебе не кажется, Бол, что в социальном аспекте — это одно и то же?

— Мне-то кажется, но я вам излагаю их точку зрения, чтобы вы поняли.

— Ах вот как.

— Да, господин Банев. А от себя я добавлю еще только одно. Мальчики-супермены, которые идут сегодня к власти (подчеркиваю — идут, а не рвутся, как до сих пор все рвались), не просто умеют убивать. Они прошли войну и знают цену смерти. Именно поэтому, придя к власти, они не станут прежде всего составлять расстрельные списки, как это делали во все времена разнообразные философы-полиглоты типа Ленина и народные поэты-гуманисты типа Нур Мухаммеда Тараки.

— А ты уверен, что действительно не станут? — спросил Виктор.

— Да ни в чем я не уверен! — разозлился Бол-Кунац и принялся яростно выбивать очередную трубку. — Просто я неисправимый оптимист.

И он закашлялся на слове «оптимист».

Виктор поднялся:

— Мне пора. Я еще зайду к вам. Мы очень хорошо поговорили. Спасибо за пиво.

Провожая его до дверей, Ирма сказала:

— Отец, я слышала, тебе предлагают выступить на телевидении. Было бы очень хорошо, если бы ты согласился. Ты можешь сказать им всем что-то важное. Я знаю.

Виктор улыбнулся. Ему было приятно.

— И ты туда же! — только и сказал он.

Посреди совершенно опустевшей улицы он глянул на часы и присвистнул. Ничего себе утро! Было уже пять пополудни. Сиеста кончалась. До встречи в мэрии можно было разве что успеть пообедать и пропустить стаканчик ментоловой у Тэдди.

А у Тэдди было совсем пусто. Даже Квадрига еще не подошел. Только за угловым столиком обедали, как всегда, молодой человек в сильных очках и его длинный спутник, да в другом углу шушукалась какая-то молодая парочка. Сам Тэдди стоял за стойкой и вдумчиво протирал стаканы.

— Привет, — сказал Виктор, — сделай мне ментоловой, пожалуйста.

— Опять не спали в сиесту, — укорил Тэдди.

— Да не привык я. А к тому же тебе не кажется, что сейчас страшновато стало ложиться спать. Лучше быть все время начеку.

Тэдди оценивающе посмотрел на огромный синяк под левым глазом Виктора, припухший и фиолетово-желтый теперь, и вынужден был согласиться.

— Должно быть, вы правы, господин Банев. Слышали, мэр подал в отставку?

— Нет. А что, это важно?

— Само по себе, наверно, нет. А про комендантский час слыхали?

— Так уже объявили? — удивился Виктор.

— Ну конечно, и причем с двадцати двух ноль-ноль. Кажется, у нас опять революция.

— Не революция, Тэдди. Революции раньше были. Теперь это называется путчем.

— А, — Тэдди махнул рукой, — какая разница! Опять окна поколотят, электричество вырубят, грязь разведут и выпьют у меня все, ни гроша не заплатив. Каждый раз одно и то же. Надоело все.

Он вздохнул.

— Сейчас по-другому будет, — сказал Виктор.

— Вы так думаете? Или знаете? — поинтересовался Тэдди.

— Предполагаю, — ответил Виктор. — Что я могу знать? Знает у нас все только доктор Голем.

— Где он, кстати? Второй день его не вижу.

— Очевидно, дела.

— Революционные заботы? — усмехнулся Тэдди.

— Путчистские, друг мой, путчистские, — поправил Виктор и опрокинул наконец рюмку, наслаждаясь разливающимся по гортани ментоловым морозцем.

Боковым зрением он отметил, что двое контрразведчиков, или кто они там, поднялись из-за углового столика и пошли к выходу. Мгновенно созрела идея, и Виктор сказал:

— Спасибо, Тэдди. Мне пора. Вечером зайду еще.

Он нагнал их уже почти на улице, в тамбуре между стеклянными дверями. Сюда круглосуточно нагнетался довольно шумными кондиционерами холодный воздух. Завсегдатаи называли этот закуток аквариумом, и для короткого конспиративного разговора, какой задумал Виктор, место можно было считать идеальным. Если они не захотят общаться, он тут же уйдет своей дорогой, а возможный сторонний наблюдатель сочтет, что Виктор просто сказал им «разрешите пройти» или что-нибудь в этом роде.

— Господа, — произнес он четко и достаточно громко, — у меня к вам разговор.

Долговязый профессионально ощупал Виктора взглядом с головы до ноги, даже не прикасаясь руками, уверенно определил: безоружен.

— Проходите в машину, — сказал он. — Черный «шевроле» за углом направо. Водителю скажите: «Вариант Б-15».

Они вышли из ресторана первыми. Долговязый безмятежно закурил, вертя головой как бы в поисках такси, а молодой человек со своим портфельчиком, который держал двумя руками, встал рядом и хмуро смотрел себе под ноги.

Окошко со стороны водителя в черном «шевроле» было приоткрыто, лысый бугай за рулем исправно среагировал на пароль, и, как только Виктор сел на заднее сиденье, машина тронулась. Все это было похоже на дурной шпионский детектив, каких сам он отродясь не писал, да и не читал в общем-то. А еще ситуация мучительно напоминала ему какой-то эпизод из его, прошлой жизни, но только сейчас не об этом надо было думать, не об этом…

«Шевроле» поворачивал два или три раза и наконец подъехал к месту встречи. Долговязый сел рядом с Виктором, а молодой человек вполоборота на переднем сиденье. Водитель безо всякого приказа поднялся и вышел погулять.

— Ну-с, — сказал молодой человек.

— Мне стало известно, что господин Думбель — не просто инспектор по делам национальностей.

— Мы это знаем, — спокойно ответил долговязый. — Ситуация под контролем.

— Но господин Думбель хотел убить бедуина, и только мое вмешательство спасло ему жизнь.

— Когда это было? — заинтересовался долговязый.

— Вчера, около семи вечера.

— Похвально, — произнес молодой человеке непонятным выражением.

— А вот скажите, Антон Думбель пытался убить бедуина с помощью огнестрельного оружия?

— Да, — сказал Виктор, пытаясь сообразить, какое это может иметь значение.

— Господи! — не выдержал молодой человек. — Почему же у них все такие тупые?

— А еще, — непонятно зачем, Виктор решил продолжить. — За бедуином гнались двое в масках…

— И в спортивных костюмах, — подхватил долговязый.

— Это вы тоже знаете, — разочарованно сказал Виктор.

— Работаем. — Долговязый как-то даже виновато развел руками. — А вы-то, собственно, чего от нас хотите?

— Защиты, — честно признался Виктор. — Думбель мне угрожал.

— Не бойтесь, — успокоил долговязый совсем по-отечески.

— Думбель всем угрожает. Он просто трепло.

— Не просто. — Виктор грустно ухмыльнулся и повертел левой рукой около лица.

— Ах, это он вас так разукрасил! Сочувствую, — сказал долговязый.

Виктору сделалось совсем противно, он уже не чаял, когда же вырвется из этой машины, и жалобно спросил:

— Я пойду?

— Идите, конечно, — разрешил молодой человек.

Он снял свои сильные, чуть затемненные очки, чтобы протереть их, и Виктор впервые увидел его глаза. Глаза были маленькие, совершенно бесцветные и пустые, как погасшие индикаторные лампочки на сложном приборе.

— Идите, — повторил он. — И мой вам совет, Банев. Не лезьте куда не следует. У нас своя работа, у вас — своя. Вам сейчас предстоит очень важная работа. Куплетистом вы были, романистом были, сценаристом даже были. Побудьте теперь глашатаем. Или, как это точнее, рупором, что ли? Желаю успеха.

Виктор вылез из машины не прощаясь и хлопнул дверцей. А собственно, зачем прощаться, если вначале не здоровался?

Зачем он вообще с ними разговаривал? Для чего? Извечное стремление все понять, во всем разобраться? Или просто хотел отомстить Антону? Или это действительно страх?

На улице, казалось, стало еще жарче, если такое вообще было возможно. Сколько это — пятьдесят, шестьдесят по Цельсию? На термометр последнее время предпочитали не смотреть, чтобы не сойти с ума. Но пекло уже не как в Сахаре, пекло как в Долине Смерти, а может быть, и того хлеще — как в финской бане.

«Кстати, о финской бане, — подумал Виктор. — Хорошо бы сейчас еще рюмочку финской ментоловой, а вечером к Селене на дачу и искупаться».

Возле мэрии он поначалу растерялся. Вход охраняли, как это теперь уже было принято повсюду, полицейские совместно с ветеранами. Юнцы из СВПВ очень любили для краткости называть себя ветеранами, и конечно, особенно любили это те, которые и пороха-то не нюхали. У входа в мэрию стояли, похоже, именно такие. И Виктор понял: эти ни за что не пропустят.

Было уже без двух пять, и он бы, пожалуй, опять наделал глупостей, но тут подъехал роскошный ультрасовременный японский джип, кажется «тойота-раннер», и в сопровождении двух телохранителей вышел Абэ Бон-Хафиис. Виктор даже не сразу узнал его: шикарный светский костюм, белая рубашка с галстуком, заколка, очевидно, с бриллиантом. Только косматая борода и напоминала о бедуинском происхождении.

— Здравствуйте, господин Банев. Вы меня ждете? Пойдемте наверх.

Они поднялись в пустующий кабинет самого мэра, и Хафиис, отпустив охрану, уверенно занял кресло градоначальника.

— Теперь вы будете у нас мэром? — осторожно поинтересовался Виктор.

— Да ну что вы! Просто кресло удобное. Я не занимаюсь политикой в таких конкретных формах. И потом, неужели вы не понимаете, что уровень мэра — это для меня слишком мелко?

— А я, господин Хафиис, вообще ничего не понимаю.

— Не прибедняйтесь. Чего тут понимать? Мэром будет, возможно, Селена.

— Селена? — переспросил Виктор. — А Фарим?

— Фарим! — улыбнулся Хафиис. — Фарим будет президентом.

— Правда? — Виктор тоже вежливо улыбнулся.

— Шучу. Хотя в каждой шутке… ну, вы понимаете. Собственно, я же не для этого вас сюда пригласил. А для того, чтобы поговорить о вашем выступлении на ТВ.

— Это с такой-то рожей?

— Неважно, — махнул рукой Хафиис. — В телецентре хорошие гримеры. Ну а потом, в конце концов, так и объясните зрителям, что пострадали в борьбе с реакционными силами.

— А орден Доблести мне за это не дадут?

— Это смотря по тому, как вы выступите в эфире, — ядовито ответил Хафиис.

— Простите, а то, что я буду выступать, решено уже окончательно?

— У вас есть возражения?

— У меня ясности нет.

— А ясность мы сейчас внесем, — уверенно пообещал бедуинский идеолог. — Вам хочется знать, разумеется, чтоименно вы должны говорить. — Хафиис встал и заходил по кабинету. — А ничего не должны. Говорите все, что вам заблагорассудится, все, что вы на самом деле думаете, все, что сумели понять, и о том, чего понять не сумели, — тоже говорите. Главное, держитесь в рамках выбранной темы. Ну и регламент, конечно, не больше пятнадцати минут. А тема — наше будущее. Национальные проблемы. Религиозные проблемы. Военное противостояние. Власть и свобода. Роль спецслужб во всем этом. Вот примерно так.

— А почему именно я?

— Результат социологического опроса.

— Не может быть!

— Правда, правда, — заверил Хафиис. — Конечно, это был не единственный критерий. Опрос дал много фамилий, но у нас еще были эксперты.

— У вас ?

— Послушайте, Банев, мне бы не хотелось сейчас открытым текстом называть, кто такие мы . Это преждевременно. Вы окажетесь не готовы. — Он помолчал. — Вы Голему верите?

— Да.

— А Селене?

— Знаете, почему-то тоже.

— Вот и прекрасно. Они оба с нами. Может быть, этого будет пока достаточно?

— Пока достаточно, — повторил Виктор, как эхо. — И все-таки не понимаю, почему именно я?

— А помните, — сказал Хафиис, — когда у нас поменялся президент, новогоднее поздравление народу делала рок-звезда?

— Но я же не рок-звезда, — улыбнулся Виктор, — и вроде не Новый год сейчас.

— Вы почти рок-звезда, Банев. А Новый год настанет так скоро, как вы и представить себе не можете.

— Сегодня, что ли?

— Ну нет, это уж слишком. Ваше выступление планируется в завтрашнем вечернем эфире, перед информационной программой.

— Значит, завтра… Да, господин Хафиис, вот еще что! Почему это всякая сволочь из охранки считает своим долгом пожелать мне успеха в этом выступлении?

— А вот на это вы не обращайте внимания. Когда в прежние годы ваши хорошие, честные книги хвалил какой-нибудь мерзавец из придворных критиков, вы придавали этому значение?

— Придавал, — ответил Виктор коротко.

— А зря, батенька, зря. Здоровье свое надо щадить. Я вот научился в свое время не замечать ни собачьего лая, ни льстивого мурлыканья.

— У вас книги другие, — заметил Виктор.

— Да, у меня книги другие, — согласился Хафиис и снова помолчал. — А что это вы совсем не спрашиваете об оплате?

— Да просто у меня сейчас с деньгами все в порядке. И потом, после переворота, как я понимаю, мне будет предложен пост… ну, скажем, министра культуры в новом правительстве. Или я не прав?

— Вряд ли, — серьезно сказал Хафиис. — А вы хотите?

— Нет.

— Ну вот и славно. Мы просто намерены дать вам возможность писать. И издаваться. А главное — будет кому вас читать.

— Откуда же они возьмутся, эти читатели? Из космоса, что ли?

— Да нет. Они есть тут, их много. И вы это прекрасно знаете. Просто сегодня им решительно некогда читать. И незачем. А будет так, что у людей снова появятся и время, и желание читать ваши книги.

— Да вы, я смотрю, оптимист! Прямо как мой зять.

— Ну нет. Ваш зять оптимист абстрактный. А я — конкретный оптимист. Хотите выпить за конкретный оптимизм? Есть замечательный коньяк «Давидофф».

— А вы тоже будете?

— Конечно!

— Так вы же мусульманин.

— Ну уж не до такой степени, — сказал Хафиис.

Виктор уходил из мэрии, и его не покидало ощущение, что все это уже было, было однажды. Как-то немножко по-другому, но было. Впрочем, больше всего ему хотелось сейчас видеть Селену.

Он позвонил ей на дачу прямо от Тэдди:

— Селена, больше всего на свете я хочу сейчас искупаться. Ты слышишь?

— Приезжай, я встречу тебя на КПП. Во сколько ты будешь?

— Сейчас половина девятого. Я приеду в половине… нет, давай к десяти, чтобы тебе не пришлось ждать.

— О'кей, Виктор.

Он вдруг почувствовал себя молодым и сильным. Он был нужен Селене, и этим ее чумным мальчишкам, и бедуинам он был нужен, и даже спецслужбам (это, разумеется, не в новинку). Но главное — все-таки главное! — он был нужен Селене. Было очень здорово ощущать себя нужным ей.

Все еще улыбаясь, он подошел к привычному столику. Голем рассматривал маленькую рюмку коньяка, которую держал в руке. Подняв глаза на Виктора, он спросил:

— Обо всем договорились?

— С кем, с Селеной?

— Да нет, в мэрии.

— А, с этим… Там все в порядке.

— Ну и слава Богу. Садитесь, выпейте с нами, Виктор, а то мы с Квадригой совсем заскучали.

— Нет, нет, только одну рюмку ментоловой, и я полетел. Меня ждет женщина. Кстати, Голем. Вы не дадите мне машину?

— К сожалению, Виктор. У меня все машины в разъездах. Можно ведь доехать и на электричке.

— А вы знаете, куда я еду?

— Конечно, знаю. Разве вы еще не привыкли к этому, Виктор?

— Кажется, туже привык. За вашу проницательность, Голем!

Виктор поднял рюмку. Они чокнулись.

Квадрига пробормотал:

— Особая рота спецназа. В приграничном районе. Уничтожена полностью.

— Мрачные у него нынче фантазии, — заметил Голем. — Передавайте привет Селене. Я ее не видел сегодня.

— Обязательно, — сказал Виктор. — Можно задать вам один вопрос?

— Задать можно.

— Бедуины имеют что-нибудь против нас?

— Это смотря кого вы имеете в виду под словом «нас».

— Н-ну, — замялся Виктор, — против всех нас, против жителей города вообще.

— Конечно, нет, — уверенно сказал Голем. — Бедуины и сами — жители города.

— А против СВПВ?

— Тоже нет.

— Странно. Ну а против тайной полиции?

— Знаете, Виктор, скажу вам как врач: тайную полицию они не любят, только не надо делать из этого политических выводов. Ладно?

— Я постараюсь. А чрезвычайное положение бедуины ввели?

— Чрезвычайное положение у нас по конституции вводит президент. Виктуар, вы и так разбили свой один вопрос на три части. Я ответил. А это уже совсем новая тема. Вас же Селена ждет.

— Вы, как всегда, необычайно любезны, Голем, — проворчал Виктор. — Счастливо!

— Постойте, я только хотел объяснить. По поводу ЧП и прочей ерунды вам лучше меня расскажет Селена. Но вот что важно. Вы, я вижу, готовитесь к своей речи. Так поймите же: никакая новая информация вам теперь не поможет. Не нужна она больше. Поверьте.

— Счастливо, — повторил Виктор после паузы.

Голем, конечно же, мудр. Мудр, как библейский пророк. Но иногда совершенно не хочется ему верить. А впрочем, пророкам, как правило, никто и не верит.

Виктор не поехал на электричке, он свернул на знакомые задворки, завел, в точности как накануне, старенький разбитый микроавтобус «форд» и, с радостью обнаружив, что одна фара у него все-таки светит, поехал через весь город на Западное шоссе и дальше, в Перепелкин Лес. Было уже совершенно не важно, чья это машина. В канун приближающихся событий Виктор не побрезговал бы угнать и бэтээр.

Фары встречной машины были расставлены слишком широко — грейдер не грейдер, но уж какой-то грузовик — это точно, в крайнем случае «хаммер». В последнее время в городе появилось несколько этих супервездеходов, причем с частными номерами, — супервездеходов, продаваемых в Америке (где их и делают) только с разрешения Конгресса.

Виктор притормозил и опасливо вертанул руль вправо, одновременно нащупывая в кармане пистолет. Что здесь может быть нужно за несколько минут до комендантского часа какому-то грузовику или пижонскому «хаммеру»? Ох, не к добру это!

Но машина оказалась не «хаммером» и даже не бэтээром. Это был огромный автобус «мерседес», и единственная фара Викторова «форда» высветила яркую надпись по борту: «РЕЧНЫЕ ВОЛКИ», а еще — одинаковые лица у окон, дружно повернувшиеся в его сторону.

«Господи, куда же они едут, несчастные?» — подумал Виктор, но уже через несколько секунд напрочь забыл о спортсменах: в конусе света возник полосатый шлагбаум, будка, полицейский. Сцепление, тормоз, ручку в нейтраль.

Подъехавший с той стороны «кадиллак» был покруче давешнего «ситроена». Виктор вышел из машины, Селена тоже.

— Бросай свою колымагу здесь и садись ко мне, — сказала она.

Они не отъехали еще и ста метров от КПП, когда Селена бросила руль и накинулась на Виктора, как дикая кошка. Оба передних сиденья, повинуясь какой-то кнопке, стали медленно раскладываться, превращаясь в настоящую двуспальную кровать.

— Я люблю тебя, Вик, — шептала Селена.

— Погоди, — смеялся он, — я же больше всего на свете хотел искупаться. Я хотел искупаться до .

— Это чудесно, — шептала Селена. — Все будет как ты хотел. Но я дополняю от себя: сделаю так, что ты искупаешься и до, и после. Ладно?

Она не стала одеваться, садясь обратно за руль, только теннисные туфли натянула вместе с гетрами — все-таки босиком неприятно давить на педали. «Кадиллак» рванул с места, как дикий мустанг, все пять поворотов до дачи они прошли на скорости не меньше пятидесяти миль в час, с визгом тормозов и пулеметной дробью гальки по чужим заборам, ветер свистел в открытых со всех сторон окошках и верхнем люке, мотор ревел как раненый зверь, и обнаженная Селена была похожа на амазонку, объезжающую непокорного жеребца. Отправляясь встречать гостя, она оставила открытым въезд на участок, а теперь вышла закрыть, и Виктор любовался ее изящной фарфоровой фигуркой в свете луны на фоне тяжелых мрачных ворот, проскрипевших в ночи тревожно и тоскливо.

Прочь тревогу, прочь тоску!

Они нырнули в бассейн, взметая веером сверкающие серебряные брызги. Они резвились в воде, как два молодых дельфина, и вода вскипала, и шальной прибой лупил в искусственные кафельные стены, а большая луна на черно-бордовом небосводе сделалась совсем красной то ли от чудовищной жары, то ли просто от стыда за то, что ей приходилось видеть…

— Селена, — сказал Виктор, все еще тяжело дыша, когда они поднялись в верхнюю комнату и окунулись в ее нежную прохладу и белизну. — Скажи, Селена, что будет завтра?

— Завтра? Может быть, ничего не будет. А может быть, будет бой.

— С бедуинами?

— Ага, с ними.

— А они воевать-то умеют? — серьезно спросил Виктор.

— Они все умеют. К сожалению, — проговорила Селена, глядя куда-то в сторону.

— Ну а убить-то их можно? — спросил Виктор еще серьезнее.

Селена повернулась и долго смотрела на Виктора молча.

— А ты много знаешь, — произнесла она наконец.

— Не очень. Просто я наблюдательный человек. Нам, писателям, инженерам человеческих душ, это совершенно необходимо.

— А-а-а, — протянула Селена, — наблюдательный. — И добавила после паузы: — Можно их убить, можно. Не совсем так, как обычных людей, но можно. Их уже убивали.

— Кто же это? — поинтересовался Виктор.

— Не мы, — коротко ответила Селена.

Они помолчали. Потом девушка поднялась и достала из бара бутылку коньяка и два классических фужера «тюльпан», а из холодильника — бутылку шампанского.

— Шампанского я не пью, — сказал Виктор. — Практически никогда. Или это по поводу Нового года?

Селена вздрогнула:

— Почему ты говоришь о Новом годе?

— Потому что господин Хафиис велел мне подготовить новогоднее приветствие нашему Народу.

— Велел? — переспросила Селена.

— Шучу. Ничего он мне не велел. Просто объяснил свою точку зрения. И я вроде все понял. Давай выпьем по такому поводу. Со мной это редко бывает, чтобы я все понимал.

Селена выпила шампанского, а Виктор все-таки коньяку.

— Слушай, — сказал он через полминуты, неторопливо прочувствовав тонкий букет коллекционного «Наполеона», — давненько я не пробовал такого божественного напитка! — И тут же без перехода: — Ну неужели вы не можете с ними договориться?! Неужели опять надо заливать кровью полгорода? Или полстраны? А может быть, полмира?

— Может быть, — сказала Селена тихо. — Мы пытались и пытаемся договориться. Среди нас нет сумасшедших, и мы не хотим убивать ради убийства и умирать ради смерти. Но с бедуинами невозможно договориться. Мы просто не можем найти конструктивной базы для переговоров. У нас к ним очень много требований. У них к нам — никаких. Им от нас ничего, ну абсолютно ничего не нужно. У них уже все есть. Они всего достигли. Они, по их собственному мнению, уже победили. Они живут своей, ни от кого не зависящей жизнью и не хотят подчиняться нашим законам.

— Да и Бог с ними. Пусть живут как хотят.

— Только не на нашей территории, — процедила Селена сквозь зубы.

Она даже побледнела от ярости и была как-то по-новому, необычно хороша.

— Тоже мне территория! — не унимался Виктор.

Было так интересно злить эту девчонку! В конце концов, он просто не видел другого способа вытянуть из нее хоть что-нибудь, молчит ведь обычно как партизан, как доктор Голем молчит, и только улыбается хитро, а тут вдруг такие откровения пошли!

— Какая это наша территория? — рассуждал Виктор. — Их же за колючей проволокой держат. А теперь еще эти танки…

— Вот именно, что теперь, — откликнулась Селена. — И может быть, уже поздно. А колючая проволока… Они за нее сами спрятались. Они же по городу ходят как по своим баракам, они уже по всему миру ездят, это же не единственный такой Лагерь, и бедуинов с каждым днем становится все больше и больше! Это же тихая агрессия, это страшная тихая экспансия!..

— Погоди, как же их может становиться больше, если у них детей не бывает?

— Да ты что?! — Селена округлила глаза и даже рот приоткрыла. — Ты разве не знаешь? Бедуинами не рождаются — бедуинами становятся. Бедуины — это же не нация, это…

Она вдруг ошарашенно замолчала, поняв что-то, и затем выпалила:

— Так ты решил, что мы ненавидим их по национальному, по этническому признаку?! Господи, да ты нас за фашистов посчитал! А это они, бедуины, и есть фашисты. Это они назвались высшей расой, высокомерные элитарные существа, они не хотят идти ни на какие уступки, они издеваются над нами, презирают нас — это ли не фашизм?

— Прости, но доктор Голем, кажется, не считает их фашистами?

— Доктор Голем? — вскинулась Селена. — Хороший старикан, но у него уже крыша едет. Шутка ли — столько лет с психами работать.

— И Бон-Хафиис очень мало на фашиста похож, — гнул Виктор свое.

— Ну, этого ты просто плохо знаешь. Хитрющая лиса, идеолог, мозговой центр, геббельс мусульманский…

Виктор загадочно улыбнулся.

— Ну все, — сказал он, — хватит. Успокойся. Еще по маленькой коньячку — и спать! Я уже понял самое главное.

— Что ты понял? — не столько спросила, сколько возмутилась Селена.

— То, что я сейчас понял, — медленно проговорил Виктор, — тебе, девочка, пока еще будет недоступно.

— Ах ты, скотина! — беззлобно закричала Селена, вскакивая и принимая боевую стойку. — Вот я тебе сейчас покажу «недоступно»!

И тут началось такое!.. Виктор тоже когда-то немножко учился восточным боевым искусствам. Но вместо кимоно на них были сейчас купальные халаты, и, глядя со стороны, никто не сказал бы однозначно, чего в этих псевдояпонских танцах больше, — каратэ или эротики. Чтоб разобраться в этом, пришлось действительно выпить еще по чуть-чуть. И они разобрались, отлично во всем разобрались. Так хорошо, что наутро Виктор даже не услышал будильника. А может, просто забыл его поставить.