ГЛАВА I. Сенсационный дебют 2 страница

— Ах, милочка, какой он душка! — вся раскрасневшись от волнения, прошептала Гермина, бросаясь обнимать свою старшую подругу. Та грустно улыбнулась.

— Постарайся позабыть об этом хоть до конца пьесы. Помни только то, что тебе ещё два акта сыграть надо.

— Ох, Оленька, чего мне бояться? Моя роль пустяки, а твой успех уже решен.

Бельская ласково провела рукой по блестящей красноватой головке своей подруги.

— Все это так, Герми, но не забудь, что “вечер надо хвалить, когда утро настанет”.

Распростившись с “интендантом” и директором драматической школы, Мейленом, английские путешественники медленно возвращались на свои места. Оба казались задумчивы.

— Да, интересная особа, эта русская актриса! — заметил барон Джевид. — Умна и с характером! Такие могут быть очень полезны...

— Или очень опасны... — перебил лорд Дженнер. — Мне несравненно больше нравится другая дебютантка. Это действительно дитя, тесто, из которого можно вылепить все, что угодно.

— Или ничего! — насмешливо вставил лорд Джевид. — Не забудь, что тесто обладает способностью расплываться, причём сглаживается всё, что на нем было написано.

— Всякое тесто можно заключить в форму, — с оттенком досады отрезал Дженнер. — Тогда как твоя русская Геро кажется мне степной кобылицей, не очень-то легко поддающейся выездке.

— Ну, это ещё посмотрим, дружище! Во всяком случае, она стоит того, чтобы попытаться. А для этого прежде всего надо залучить её в Америку.

— Что не так-то легко после сегодняшнего успеха Геро. Ты видел, в каком восторге его сиятельство “интендант”, да и печать расхвалит русскую дебютантку.

Барон Джевид пожал плечами.

— Печать в наших руках, да, кроме того, мало ли задач, подобных этой, приходилось мне разрешать! Предоставь это дело мне, дружище.

— Как хочешь, я только прошу тебя не предпринимать ничего относительно Гермины, не предупредив меня, — серьёзно заметил Дженнер.

— Эта девочка тебе нравится — тем лучше. В твоих руках она всегда останется в нашем распоряжении.

Чёрные брови лорда Дженнера мрачно сдвинулись, однако он ничего не возразил.

В коридоре было слишком много народу, чтобы продолжать интимный разговор. А пока они дошли до своей ложи, занавес уже поднялся для 4-го действия.

Кончилась пьеса. Умолкли последние рукоплескания. Выслушаны последние поздравления и комплименты.

Счастливые, усталые и взволнованные, смыли дебютантки белила и румяна с прелестных свежих лиц и, переодевшись в простые тёмные платья, медленно переступили за порог актёрской лестницы в новом Бург-театре.

За дверями их встретило громкое “браво” целой толпы поклонников, по обыкновению осаждающих выход артистов. Тут были и товарищи по консерватории, и газетные репортёры, и блестящие аристократы, представители военной и штатской “золотой” молодёжи, интересующейся той или иной артисткой.

Посреди восторженных приветствий Бельская села в заранее нанятую коляску и усадила возле себя Гермину, которую обещала лично отвезти к матери, уехавшей до конца спектакля по какому-то необыкновенно “важному делу”.

Лошади тронулись. Извозчик медленно поехал среди расступившейся толпы. В коляску полетели цветы.

ГЛАВА III. Полное разочарование

Десять дней спустя в небольшой квартирке Бельской хорошенькая Гермина Розен горько плакала, прильнув кудрявой головкой к плечу старшей подруги.

— Нет, нет, я не переживу этого разочарования! — твердила она. — После всего, что было, после такого невиданного успеха, как твой, после формального обещания самого “интенданта” и вдруг... отказ! Отказ в третьем дебюте! Это неслыханное оскорбление! И я не понимаю, как ты можешь оставаться спокойной, Ольга!?

— Приходить в отчаяние никогда не следует, особенно в тех случаях, когда ничего ужасного, в сущности, не произошло...

— Что ж, ты находишь естественным отказ в третьем дебюте после твоего успеха в первых ролях? После всего, что о тебе писал Шпейдель?

Ольга улыбнулась, но улыбка вышла невесёлой.

— Доктор Шпейдель был очень добр ко мне и расхвалил выше меры, но другие критики находят, что я недостаточно правильно говорю по-немецки. Может быть, они и правы.

— Неправда! — воскликнула Гермина. — Смешно читать подобные глупости! Да и не о тебе родной речь, а и обо мне. Что ж, и у меня иностранный акцент нашли, у венской-то уроженки? Нет, все это — интрига! Марта Нессели недаром сидела как пришибленная, когда ты играла Маргариту, а её обожатель недаром приятель г-на “интенданта”.

Ольга Бельская задумалась на минуту. Слово “интрига”, произнесённое маленькой приятельницей, пробудило в ней смутное воспоминание... Но, странное дело, ей припомнилась не хорошенькая актриса — в “коронных” ролях, в которых она дебютировала, а невысокий худощавый господин, в безукоризненном фраке, со звездой на груди и с чисто жидовским типом умного, болезненного лица: Адольф Блауштейн, знаменитый австрийский банкир, так усердно ухаживавший за красавицей-консерваторкой во время последнего ученического спектакля. Припомнился Ольге и великолепный кружевной веер с бриллиантом-шифром, поднесённый ей этим архимиллионером, и невольно сорвавшийся с её губ ответ: “я не продаюсь, барон... особенно жиду...”

(прототип: Адольфа Блауштайна - "барон" Альфред Соломон Ротшильд, 1844-1911)

Боже, какой злобой сверкнули впалые чёрные глаза еврейского банкира, не нашедшего ответа на её полусознательную дерзость, но смерившего её долгим злобным взглядом... Не в этом ли взгляде следовало искать объяснения нарушения словесного условия, почти официально заключённого между дебютанткой и дирекцией венского придворного театра после её сенсационного успеха в ролях Геро и Гретхен? Влияние жидовства велико везде, особенно же в Вене. И, как знать, не были ли два англичанина, присутствовавшие при ещё более дерзком ответе русской актрисы второму влиятельному еврею-банкиру, Альфреду Цвейфусу, — не были ли они агентами, исполнителями еврейской мести? Ведь они были ей представлены самим графом Хохбергом, всемогущим “интендантом” королевско-императорских австрийских театров...

Но в таком случае, чем же объяснить нарушение условия дирекции Бург-театра с Герминой Розен, которая ни на какую дерзость не была способна, и к тому же сама была еврейкой, или по меньшей степени, дочерью еврейки, близкой к отцу того самого Цвейфуса, которого так остроумно “обидела” красавица дебютантка.

— Скажи мне, Гермина, — неожиданно обратилась Ольга к своей молодой подруге, нетерпеливо расхаживавшей по комнате. — Скажи мне, не встречала ли ты ещё раз этих англичан, — помнишь тех, которых граф Хохберг привел к нам в уборную во время представления Геро?

При этом вопросе лёгкий прозрачный румянец на нежном личике Гермины Розен сменился яркой краской, а её чёрные глазки заблестели.

— Конечно, видела — ответила она. — По крайней мере, одного из них, лорда Дженнера... Он приехал с визитом к мамаше после моего дебюта, и представь себе зачем?.. Я даже удивилась, да и мама тоже. Лорд Дженнер советовал мне бросить неблагодарную Вену и отправиться в Америку, где актрис с такими талантами, как у нас с тобой, на руках носят и золотом засыпают...

Выражение недоумения появилось на прекрасном задумчивом лице Ольги.

— Значит, и тебе предлагали ангажемент в Америку, как и мне? — спросила она. — Странно...

— Почему же странно, милая барышня? — неожиданно раздался мужской голос за спиной молодых девушек.

Обе вздрогнули и обернулись навстречу двум старикам, со снежно-белыми кудрями и удивительно почтенными лицами.

Один из этих стариков носил министерские бакенбарды и элегантный светлый костюм, немного моложавый для его лет. Но к внешности известного агента все давно уже привыкли, нимало не удивляясь его пристрастию к розовым галстучкам и коротеньким пиджачкам. Подстать костюму, противоречащему возрасту, было и лицо Карла Закса, почтенности и степенности которого противоречили лукавые и пронзительные глаза, вызывающие какие угодно чувства, только не уважения, подобающего 65-летнему старику. Карл Закс был очень популярен в артистических кругах Вены и Берлина и являлся желанным гостем в доме каждого актёра или актрисы.

Спутник его был не менее популярной личностью, хотя по другим причинам. Это был высокий статный старик тоже лет 65-ти, с длинной окладистой серебристой бородой и добрыми голубыми глазами. Одет он был в длинный чёрный сюртук, с чёрным же галстуком. Август Гроссе был тоже знаменитостью театрального мира, всем известным и всеми любимым провинциальным директором. Вся Германия знала и ценила этого умного и доброго старика, заслужившего безграничное уважение и горячую благодарность бесчисленных молодых актёров, которым он облегчал первые шаги на сцене, воспитывая их в своей труппе и подготовляя для более крупных сцен.

Молодые девушки хорошо знали обоих случайно встретившихся на лестнице стариков, и потому не особенно удивились их неожиданному появлению.

— Надеюсь, прекрасная мамзель Ольга простит мне моё появление из-за кулис в самую интересную минуту... Вы были так углублены в ваши размышления, что не слыхали ни нашего звонка, ни наших переговоров с вашей добрейшей хозяйкой, указавшей нам путь сюда, в царство красоты и таланта.

Театральный агент говорил напыщенным слогом человека, желающего казаться совершенно благовоспитанным и утонченным. Для артистов, имеющих дело с венским агентом, достаточно было того, что “директор” Закс был редким исключением среди остальных агентов (в большинстве случаев евреев), слишком откровенно смотрящих на актёров и особенно на актрис, обращающихся к ним, — как на живой товар. Карл Закс, наоборот, щеголял вежливостью и отеческим отношением к своим клиенткам. И за это любили его, и молодые артисты охотно следовали его советам.

— Итак, вы находите, что приглашение в Америку вещь выгодная? — спросила Ольга, усадив своих гостей, и придвинула к ним ящик с русскими папиросами.

— А почему бы и не так, прекрасная Геро? — мягко и убедительно заговорил театральный агент, — Контракт, предлагаемый вам дирекцией театра в Мильвоке, мог бы соблазнить даже старую знаменитость, не только молодую начинающую артистку. Иначе я не посоветовал бы вам принять это предложение и не приехал бы сегодня повторит этот совет.

— А я отвечу вам сегодня то же , что ответила вчера, и даже еще более решительно: нет, нет и нет... И знаете почему? — серьезно возразила Ольга. — Меня упрекают в неправильном выговоре, не так ли?.. Следовательно, я должна исправить этот недостаток. Но разве возможно сделать это, живя между иностранцами? В Америке я могу только ещё хуже испортить свой немецкий язык.

Театральный агент покачал головой.

— Вы слишком добросовестны, мамзель Ольга, — неодобрительно заметил он. — Если бы ваш акцент был действительно так силен, чтобы помешать вам иметь успех, то вас, конечно, не приглашали бы в Мильвоке.

— В таком случае кому же понадобилось устроить интригу, разрушившую наш ангажемент в Бург-театре? — неожиданно вымолвила Гермина Розен. — Не подумайте, что я о себе беспокоюсь, господа. Моя мамаша всегда была против моего поступления в Бург-театр, где начинающим платят такое маленькое жалованье. Она уступила только моим просьбам, да советам Ольги. Но теперь, когда мой ангажемент расстроился, мамаша положительно ликует, получив возможность принять предложение директора Яунера, который ставит новую феерию и приглашает для неё специальную труппу. Я возмущаюсь за Ольгу, которая играет лучше всех старых венских актрис и которую кто-то не хочет допустить на придворную сцену.

Старый провинциальный директор, до сих пор молчавший, неожиданно обратился к Ольге:

— Вы рассуждаете совершенно правильно, мамзель Ольга. Я также не советовал бы вам уезжать в Мильвоке, хотя бы потому, что вам, как иностранке, всё-таки нужно больше времени и труда для подготовки каждой новой роли. В Америке же ставят новые пьесы чуть не каждый день, и много, если с двумя репетициями. Поэтому вам, несомненно, трудно будет выдержать целый сезон, в особенности при невозможности заранее подготовить роли, в неизвестных пьесах.

Карл Закс сделал невольную гримасу.

— Вот это уж нехорошо, старый друг, отбивать хлеб у рабочего человека, — шутливо заметил он. — Если вы будете мешать мне заключать контракты, то мне придется закрывать лавочку... А я был так уверен в согласии нашей прелестной Геро, что заранее написал проект контракта, и даже принес его с собой.

— Напрасно беспокоились, директор, — спокойно заметила Ольга. — Если я отказалась от столь же лестного, как и выгодного, предложения, то именно потому, что предвидела те артистические трудности, существование которых подтвердил мне только что директор Гроссе.

— Но, в таком случае, что же вы намерены предпринять, милая барышня? Дело идёт к лету, надо же вам решиться на что-нибудь, не то, пожалуй, останетесь без ангажемента на будущую зиму. Хорошенькая Гермина снова вмешалась в разговор:

— А я советую Ольге плюнуть на все серьёзные театры и поступить к Яунеру вместе со мной. Во-первых, мы будем вместе и докажем противной дирекции Бург-театра, что в ней не нуждаемся и что публика нас ценит справедливей, чем они. А, во-вторых, Яунер ставит дивную феерию, переделанную из сказки Андерсена “Воронье гнездо”. Там две главные женские роли, одна лучше другой. Для одной он пригласил меня, а для другой, сильно драматической роли, он очень бы хотел заполучить Ольгу... Он сам просил меня уладить это дело и убедить тебя переговорить с ним. Я, конечно, обещала сделать, что могу, и буду бесконечно счастлива, если ты согласишься. Право соглашайся, Ольга...

— Вам бы театральным агентом быть, милая барышня, — любезно заметил Закс. — Вы кого угодно убедите...

— Только не меня, — серьёзным голосом перебила Ольга. — Ты не сердись на меня и не огорчайся. Но начинать карьеру у Яунера, значит навсегда отказаться от серьёзной сцены. Если я бросила родину для того, чтобы учиться и сделаться настоящей серьёзной актрисой, если я имела терпение два года не прочесть ни одной русской книжки, не сказать ни слова на родном языке, чтобы приучиться даже думать по-немецки, то, согласись, было бы по меньшей мере нелогично бросать теперь серьёзное искусство только потому, что кто-то или что-то помешало моему успеху. Быть может мне, действительно, надо ещё год учиться по-немецки... Что ж, я так и сделаю и пойду просить ангажемента не у Яунера, а вот у директора Гроссе. Его привела ко мне сегодня сама судьба. Быть может, он не откажется взять меня в свою труппу и заняться со мной так же, как он занимался со столькими другими начинающими актёрами и певцами, ставшими теперь известными артистами.

Старый агент чуть не подскочил от удивления.

— Но позвольте, милая барышня... Мой старый друг Гроссе извинит меня. Он знает моё уважение к нему и моё доверие к его методе и его мнению. Но зачем же вам тратить год или два в маленьком провинциальном театре, в каком-то Аугсбурге?..

— Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, сказал Цезарь, а он был не глупей нас с вами, — улыбаясь, ответила Ольга. — Если директор Гроссе не откажет мне в советах, то я, конечно, выдержу сезон не хуже другой.

Умные, добрые глаза старого директора засветились радостью.

— Советы мои к вашим услугам, милая барышня. Поверьте, я душевно рад, тем более что артистки на ваши роли у меня ещё нет. Но я должен заметить одно: бюджет моего театра весьма ограничен.

Ольга Бельская весело засмеялась.

— Ну, это вопрос второстепенный. По счастью я имею возможность прожить безбедно два-три года, и даже сделать себе нужные костюмы. Поэтому назначайте мне содержание, какое сами хотите, милый директор. Я заранее на всё согласна...

ГЛАВА IV. В Берлине

Прошло три года...

Снова встречаем мы наших артисток, но уже в роскошном будуаре прелестного маленького особняка на одной из лучших улиц Берлина, огибающих знаменитый городской парк Тиргартен. В этой роскошной вилле живет Гермина Розен, “звезда” одного из многочисленных частных берлинских театров, сверкающая красотой, нарядами и бриллиантами более чем драматическим талантом.

Три года — время немалое для молодой девушки, и для молодой артистки в особенности. За три года женщина может многому научиться, и ещё больше позабыть, не исключая и детски чистых увлечений любовью и дружбой.

Но, как это ни странно, симпатия, связывавшая двух столь мало схожих учениц венской консерватории, всё же сохранилась, несмотря на трехлетнюю разлуку. И теперь Бельскую, только что приехавшую в Берлин, встретила на вокзале Гермина Розен. С величайшим трудом удалось русской артистке отвоевать себе право поселиться в гостинице “Бристоль”, а не в прелестном “апартаменте”, приготовленном для неё подругой в своей роскошной квартире.

В виде вознаграждения Ольга обещала приятельнице обедать у неё в тот же день и провести вместе целый вечер.

Тонкий, роскошно сервированный обед только что кончился.

Подруги перешли из великолепной столовой, меблированной чёрным деревом с бронзовыми инкрустациями и необычайным изобилием серебра на двух больших резных буфетах, и расположились в небольшом восьмиугольном будуаре хозяйки дома — прелестном уголке, сплошь затянутом палевым атласом с вышитыми по нем букетами пунцовых роз, любимых цветов Гермины (в этом сезоне, по крайней мере). Громадные букеты таких же роз стояли на камине и на столиках. В открытое венецианское окно, задернутое шторой из настоящего венецианского кружева, доносился свежий весенний воздух, насыщенный ароматом цветущей сирени. Окно будуара выходило в маленький цветник, расположенный перед фасадом виллы “Гермины”. Затейливая золочёная решетка отделяла этот цветник от улицы.

— Ну, теперь рассказывай о своем житье-бытье, Ольга, — заговорила хозяйка, усаживая свою гостью на мягкую кушетку и придвигая к ней маленькую японскую чашечку с душистым кофе... — Ведь мы не виделись целых три года... Я каждый год надеялась тебя увидеть, но ты, точно нарочно, пряталась по разным захолустьям. Если бы я не знала Гроссе, и, главное, тебя, я бы Бог знает что подумала. Ну не хмурься, радость моя. Лучше расскажи мне, отчего ты так долго оставалась в провинции, в Граце, в Аугсбурге, в Базеле вместо того, чтобы добиваться Берлина, как это сделала я?..

Ольга Бельская внимательно оглядела прихотливую роскошь прелестного будуара и затем перевела взгляд на его хозяйку, очаровательно “интересную” в изящном “домашнем” наряде из розового крепдешина, отделанного широкими валансьенскими кружевами. На прелестном бледном личике русской артистки мелькнула тень сожаления и сейчас же исчезла.

— В сущности, мне нечего тебе рассказывать. Работала я много. И, кажется, что работала не бесполезно. По крайней мере, теперь вряд ли кто узнает во мне иностранку. Когда мой старый директор торжественно объявил мне это, то я решилась попытать счастья в Берлине, благо счастливый случай привел директора здешнего императорского театра в наш маленький Базель. Разыскивая актрис, берлинский директор посмотрел меня в двух или трёх ролях, между прочим, и в роли Геро, которую я теперь играю, вероятно, лучше, чем в Вене, и пригласил дебютировать весной на казенной сцене... Вот и вся моя история!..

Гермина Розен недоверчиво покачала головкой.

— Это история твоей деловой жизни, Ольга. Но ведь ты не только актриса, но и женщина. Неужели тебе так-таки никто не понравился за эти три года?

— Никто, — просто ответила Ольга. — Да мне и некогда было думать о таких пустяках. Надо было работать. Гермина всплеснула руками:

— Ольга... Воля твоя, но с твоей наружностью, — ты стала ещё красивее, чем в те годы... Кстати, сколько тебе лет?

— Двадцать семь, — спокойно ответила артистка. Гермина Розен чуть не вскрикнула.

— Тише, тише... Ради Бога не говори этого никому. Посмотри на себя в зеркало. Ты спокойно можешь признаться в 20-ти, много в 22-х годах, но никак не больше. Мне вот всего только 18 лет по метрическому свидетельству, а я и то по совету мамаши начинаю убавлять. Пока оно кажется лишним, но лет через 25 разница выйдет заметная.

Ольга громко рассмеялась житейской мудрости своей “маленькой” подруги.

— Я вижу, что ты многому научилась, — ласково произнесла Ольга, и в её звучном мягком голосе послышалось сожаление, — но, преклоняясь перед твоим дипломатическим искусством, я всё же попрошу тебя обо мне не беспокоиться. Ты знаешь, я никогда не умела обманывать, даже первого апреля, и уж, конечно, не стану учиться теперь из-за такого пустяка, как возраст. Для актрисы возраст не имеет значения. Нам столько лет, сколько кажется на сцене.

— Воображаю, как ты красива на сцене! — вскрикнула Гермина с искренним восхищением.

— На сцене, надеюсь, ты меня скоро увидишь. Я была сегодня в императорском театре и переговорила с директором. Мой первый дебют назначен через неделю. Я играю Гретхен, затем Геро и “Дебору”. Увидишь, сделала ли я успехи... А до тех пор, расскажи мне, как ты поживаешь?.. Ты очень переменилась.

— К лучшему, надеюсь? — весело перебила Гермина.

— Да, конечно. Ты стала совсем красавицей, как и следовало ожидать, и “звездой” первой величины в твоем театре. Я давно уже читаю в берлинских газетах статьи о твоих успехах, о твоих туалетах, бриллиантах.

— И т.д. — перебила Гермина с очаровательной гримаской. — Да, обо всём этом говорят больше, чем о моем таланте, что, впрочем, и понятно. В тех ролях, которыми меня награждает мой противный директор, талант, в сущности, излишен. Недавно только я сто раз подряд сыграла королеву Каролину в “Мадам Сан-Жен”... Весело, нечего сказать?..

Ольга покачала головой.

— Ты видишь, как я была права, советуя тебе не начинать карьеру у Яунера. Это выбило тебя из числа серьёзных актрис.

— Однако я имела громадный успех в Вене, — перебила Гермина восторженным голосом. — Ах, Ольга, если бы ты знала, какой это был дивный сезон... Меня буквально засыпали цветами... На руках выносили в карету... И так было день за днем целый год. Пьеса наша прошла ровно 365 раз. А на следующий год меня пригласил директор “Резиденц-театра”, обещая все, что угодно, и конечно, надул, противный жид. Его контракты обязывают нас играть роли по выбору дирекции. Он, конечно, уверяет всех, что это “простая формальность”, обязательная только для “маленьких ролей”. А на деле выходит совсем иначе. Я уже два раза разругалась с ним и хотела уходить, да мамаша удерживает. Она находит, что моё положение здесь слишком выгодно.

Гермина запнулась, встретив вопросительный взгляд приятельницы. И, заметно колеблясь, выговорила, невольно понижая голос:

— Не знаю, слыхала ли ты, что мне покровительствует принц Арнульф и... банкир Зонненштейн... Мамаша откладывает деньги в банк. Я же, по правде сказать...

Гермина снова замялась, глядя в серьёзные и грустные глаза Ольги. Внезапно яркий румянец разлился по нежному личику хорошенькой актрисы и неожиданные слезы сверкнули в её черных глазах.

— Ты не суди меня слишком строго, Оленька... Ты ведь знаешь моё воспитание и... мою мамашу. Я родилась для того, чтобы доставить ей безбедную старость, и должна была исполнить то, к чему меня готовили с раннего детства. Правда, это не очень весело, особенно, когда приходится любезничать с противным старым Зонненштейном. Но... что ж делать? Тот, кого я могла бы полюбить, для меня недостижим...

— Значит, ты любишь кого-нибудь? — с искренним участием спросила Ольга.

— Как тебе сказать. И да, и нет... Есть на свете человек, — ты его видела в Вене, помнишь, в день нашего первого дебюта...

— Лорд Дженнер, — вскрикнула Ольга, внезапно бледнея.

— Ага! и ты не забыла его, — заметила Герина. — Значит, он и на тебя произвёл впечатление...

— Мне этот красивый англичанин, и особенно его пожилой приятель, внушают страх...

— Страх? — повторила Гермина с недоумением. — Почему?..

— Причину не сумею тебе объяснить, но почему-то мне кажется, что они имеют роковое влияние на мою судьбу. Три раза встретила я их на моей дороге, и каждый раз, вслед за этой встречей, меня постигала неудача... Разрыв с дирекцией Бург-театра ты, конечно, помнишь... То же самое случилось ровно через год, когда меня пригласил директор висбаденского театра, видевший меня в нескольких ролях. Он отказался от своего приглашения под каким-то нелепым предлогом после того, как я увидела этих англичан сидящими в одной ложе с ним. Больше скажу: последний сезон в Базеле я была очень несчастна. В том самом городе, где целый год меня на руках носили, во вторим сезоне газеты принялись критиковать каждый мой шаг, каждое слово. А публика, всегда такая ласковая и милая, стала холодна и равнодушна... И всё это после того, как эти англичане прожили в Базеле три дня проездом во время знаменитого базельского карнавала. Конечно, все это, может быть, и случай, но какое-то внутреннее чувство говорит мне: “Берегись этих англичан”...

Гермина громко рассмеялась.

— О, русское суеверие! Ах, милочка, можно ли воображать подобные нелепости?! Эти англичане премилые люди и не могут никому принести несчастья.

— Однако и твой контракт с Бург-театром расстроился, несмотря на слово, данное директором.

Гермина сделала презрительную гримаску.

— Ах, милочка, для меня это было отнюдь не несчастьем, а скорей наоборот. Яунер платил мне по 2000 гульденов в месяц, — для начинающей артистки жалованье невиданное. А, кроме того, успех, которого словами не перескажешь... Нет, милочка, тот, первый год, был приятнейшим годом моей жизни.

— А ты не встречалась с этими англичанами?

— Конечно, встречалась, и даже очень часто... Особенно с лордом Дженнером. Он сильно за мной ухаживал, и я была бы не прочь отвечать на его любовь, если бы не... — Гермина запнулась, и яркая краска покрыла её лицо.

— Значит, и с тобою случилось что-нибудь неприятное? — быстро перебила Ольга.

— Как тебе сказать?.. — задумчиво ответила хозяйка. — Ну да, лорд Дженнер мне очень нравился... Но как раз к концу года, когда я уже почти решилась уехать с ним в Америку...

— А?.. Значит, он тебя звал туда же? — быстро спросила Ольга.

— Ну да... Что же тут удивительного? У него большие плантации где-то около Флориды, на каком-то американском острове. Совершенно естественно, что он хотел увезти меня туда, но ему помешали какие-то семейные обстоятельства. Я не совсем хорошо поняла, почему именно он обязан был жениться на какой-то своей испанской кузине, но зато поняла, что делить любимого человека с его законной женой я не в состоянии... Так мы и расстались... Я была очень зла и очень несчастна. Но тут подвернулся мой принц, приехавший из Берлина с каким-то поручением от своего дяди, императора. Он стал за мной ухаживать, и назло моему лорду, который осмелился приехать в Вену со своей молодой супругой, я согласилась последовать за принцем в Берлин... Он-то и устроил мне ангажемент в Резиденц-театре... Когда же за мной стал ухаживать богатейший банкир Берлина, то мой лорд и подавно должен был взбеситься. Это единственное, что меня утешает в настоящее время. Если бы он женился, то не было бы женщины счастливей меня. Но его жена... Я ведь её видела. Он приезжал с ней в Берлин, и даже к нам в театр привозил. Должно быть, похвастаться захотел. Напрасно. Ни красоты, ни благородства нет в этой испанской “грандессе”. Суха, черна... верней, желта как лимон... Рядом с ним она кажется совсем негритенком.

— Знаю. Я видела его в Базеле с какой-то дамой, только не знала, что это его жена, — задумчиво произнесла Ольга. — Они вместе прожили три дня в Базеле, а через неделю я получила предложение от Дренкера присоединиться к американскому турне, устраиваемому знаменитой Гейстингер. Условия предлагались самые выгодные, но не знаю почему, у меня душа не лежит к Америке.