Глава 20. Цена одиночества 1 страница

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ после посещения Ихакобина Алека обычно оставляли в покое, так что он был и удивлен и одновременно доволен, когда в один из таких дней в дверях появился Кенир.

– Хочешь погуляем опять? – спросил он, улыбаясь.

Алек был так рад вновь оказаться на свежем воздухе, что и не подумал сопротивляться, когда один из охранников, ожидавших их, прикрепил цепь к его ошейнику.

И снова за ними следили те же четверо стражей. Алек решил, что оставлять их в покое даже при свете дня не входило в их обязанности. Всё это было не очень-то приятно, но всё же, он не мог сдержать радости от возможности вновь вырваться из стен камеры. Сегодня было чуть теплее, и он, когда они прогуливались по саду, наслаждался теплом солнечных лучей на своем лице, и плеском фонтана и криками чаек над головой.

Спустя какое-то время Кенир взял Алека за руку: так, словно это была самая естественная вещь на свете. Алек виновато покраснел, почувствовав нечто вроде разряда тока, прошедшего между ними, когда его руки коснулась теплая ладонь мужчины.

Что со мной творится? Неужели я настолько одинок?

Он попробовал осторожно высвободиться, не оскорбляя чувств Кенира, но тот очень грустно посмотрел на него и сказал:

– Не отталкивай меня, маленький брат. Мне тут так бесприюно.

Алек был слишком мягок сердцем, чтобы противостоять такому, и Кенир ответил ему благодарным взглядом.

Так они и шли некоторое время, а зватем Кенир вдруг выдавил из себя тяжкий вздох.

– Твой хмурый взгляд подсказывает мне, что есть некто, кому ты хранишь верность, это так? И что, она хороша собой?

Алек неопределенно пожал плечами.

– Нет? – Кенир понимающе улыбнулся: – Или может быть, это не 'она'?

– Я не хочу говорить об этом.

Кенир сделав вид, что и не собирался лезть к нему в душу, отвернулся.

– Что ж, храни свои секреты, – сказал он мягко: – Да и кто я такой для тебя, в конце концов, всего лишь мусор, испорченная вещица…

– Но это не так! – Алек схватил старшего товарища за плечо: – Я ценю твою дружбу, Кенир, и гораздо выше, чем ты думаешь!

Он сделал паузу, желая хоть как-то исправить ситуацию, но понимая, что не следует выкладывать всё, даже такому же рабу, как и он сам.

Кенир всё ещё не решался взглянуть ему в глаза:

– Нет, мне следовало догадаться. Только… ну, в общем, всё это потому, что мне очень одиноко здесь… Пожалуйста, скажи, что мы всё ещё друзья?

Он обернулся и протянул руку. На его щеках были слезы. Алек снова взял его ладонь.

– Конечно друзья. Просто…, - ну что он мог сказать? – Просто, мое сердце разбито, потому что я потерял Его, и не могу думать ни о ком другом. Пока что…

Кенир коснулся щеки Алека.

– А… Вот в чем дело…, - он оглянулся на охранников. Те казались поглощенными своей беседой. Он наклонился поближе, понизив голос:

– Я не требую отдать мне твоё сердце, Алек. Но если бы мы нам обоим вдруг оказалось хорошо вместе…

И Кенир поцеловал его.

Алек попытался уклониться, но Кенир, обхватив его одной рукой за талию, удержал Алека за затылок, и слегка заскулив, не дал прервать поцелуй.

Алек всё же вывернулся из его объятий и отпихнул от себя:

– Перестань!

Кенир наткнулся на край бассейна и упал на него, закрыв лицо руками.

Алек утерся тыльной частью ладони:

– Черт тебя побери, Кенир!

Мужчина теперь по-настоящему плакал, и плечи его вздрагивали под плащом. Охранники поспешили к ним, но Кенир быстро сказал им что-то и они вернулись обратно к своим воротам.

Глянув на Алека, он кротко вздохнул:

– Прости меня. Ты же видишь, я так унижен, я опозорил перед тобой и себя, и свой клан. Что ты теперь должен обо мне думать?

Алек держался от него на почтительном расстоянии, насколько это позволяла его цепь, но возмущение потихоньку уступало место жалости. Он мог лишь догадываться, что это значило – оставаться на чужбине так долго и быть лишенным и намека на честь и достоинство.

– Всё в порядке. Я понимаю, – сказал он, наконец, но тут же пожалел о своих словах, потому что увидел в покрасневших глазах Кенира новый всплеск надежды.

– Значит, быть может не всё ещё потеряно?

– Прости. Нет.

И чтобы показать, что не таит никакой злости, он взял Кенира за руку и потянул его:

– Давай ещё немного прогуляемся прежде, чем они заставят нас вернуться в дом.

Кенир попытался вырвать свою руку, и Алек знал, что он, наверное, должен отпустить его, но он не хотел чтобы тот подумал, будто Алек всё ещё зол на него. И даже теперь он вынужден был признать, что прикосновение этих рук было ему приятно.

"Лишь потому, что это единственный человек, кому я здесь не безразличен", – подумал он, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.

Кенир затих на какое-то время, словно собираясь с духом, а потом сбивчиво рассказал Алеку о своем давно потерянном доме. Его глаза снова подёрнулись дымкой, когда он, запинаясь, называл по именам друзей, родных и возлюбленного, с кем так давно был разлучён. В свою очередь Алек вдруг обнаружил, что тоже рассказывает ему об отце и вольной жизни, какую они вели в Нортленде. Похоже, это была самая нейтральная тема, ибо не касалась ни Серегила, ни их тайных дел.

– Как ты оказался в Скале? – спросил Кенир, окончательно успокоившись.

– Когда умер отец, я отправился в Римини на поиски работы.

Это было очень близко к правде.

Цепь неприятно оттягивала обруч, давивший на шею, и он рассеянно тронул его, поправляя. Его пальцы коснулись амулета, и он нащупал надписи на нем.

– Тебя когда-нибудь заставляли носить такое?

– Нет. Это, должно быть, атрибут какой-то особенной очистки.

– Потому что у меня нечистая кровь…

– Скорее всего.

– Посмотри: я правда изменился?

– Конечно, но я не знаю, видно ли это тебе, – Кенир застенчиво покосился на него: – Дело в том, что ты очень красив. И раньше был, но теперь ты гораздо больше похож на настоящего фейе, чем на….. О, прости. Я не имел в виду ничего такого. Я вовсе…

– Всё в порядке, – Алек пожал его руку, чтоб тот перестал волноваться, и усмехнулся: – Меня и похуже обзывали.

Кенир снова придержал шаг, но последовавшая пауза затянулась.

– Я видел твоё имя, – сказал ему Алек.

– Правда? И где же?

– На двери, – прошептал Алек.

Кенир выглядел совершенно обескураженным:

– На какой ещё двери?

– В моей комнатке.

Наверное, имя принадлежало другому человеку. Как бы ни было, Кенир, кажется, понятия не имел, о чем идет речь.

Но через какое-то мгновение Кенир грустно кивнул:

– Ах, да, там внизу. Я и забыл. То были жуткие времена.

– Прости. Я не хотел…

Кенир ласково погладил его по руке.

– Ты слишком часто просишь прощения, к тому же за то, в чём вовсе не виноват. Я рад уже тому, что есть человек, с которым можно поговорить. Знаешь, я был едва жив, когда илбан забрал меня сюда, и меня совсем недолго держали в той комнате. Как только я снова смог разговаривать, я дал слово, что моя жизнь отныне принадлежит ему. И я держу слово.

На самом деле, Алек не мог винить Кенира за это, ведь и сам он, черт возьми, был благодарен незнакомцу, оказавшемуся потом Серегилом, который спас его из застенка в северных землях ровно за день до того, как его должны были продать в пленимарское рабство. Вот ведь ирония судьбы! Что бы он ни делал и кем бы ни стал с тех пор, всё так или иначе окончилось тем, что он здесь, и на нём этот рабский ошейник.

– Там были ещё имена. Что с ними стало, со всеми теми людьми?

Кенир пожал плечами:

– Кто знает? Дом очень старый, все они, возможно, так и принадлежали семейству илбана.

В эту самую минуту их уединение нарушил пронзительный детский смех. Маленький мальчик мчался по саду, прижимая к груди игрушечную лошадку и оглядываясь через плечо со злорадной улыбкой. Откуда-то сзади неслись вопли другого ребенка. Алеку не надо было знать языка чтобы понять, что мальчик скорее всего дразнил свою сестру.

Его окликнул строгий женский голос, и мальчик показал кому-то язык. Он повернулся и побежал к фонтану, но замедлил шаги, заметив в тени портика Алека и Кенира. Вредное выражение на лице ребенка тут же сменилось неприкрытым презрением. Он хмыкнул, глядя на них, и Кенир торопливо поклонился, нацепив вуаль.

– Спрячь лицо! – прошептал он Алеку.

Алек надел свою повязку, но не достаточно быстро, чтобы маленький тиран оказался доволен. Ребенок топнул ножкой и закричал на них.

Кенир ответил ещё более глубоким поклоном, который только сильнее рассердил мальчишку. Он подобрал с края дорожки камень и замахнулся, готовый бросить его. Кенир покорно не двинулся с места и опустил руки. Алек встал между ними, впивашись в ребенка предостерегающим взглядом. Глаза мальчика расширились, и рука, державшая камень дрогнула. Но по его глазам было видно, что он не отступится от своих злобных намерений

– Бако! – закричал он сердито, и это прозвучало как угроза или оскорбление. Но тут появилась няня, с лицом, спрятанным под вуалью, и прежде, чем всё смогло зайти ещё дальше, постаралась поймать ребенка. Тут же забыв об Алеке и Кенире, тот выронил камень и снова захохотав, бросился наутек тем же путем, каким появился.

Рания задержавшись на минуту, посмотрела на них, и Алек успел заметить характерный узор татуировки клана Катме на части лица, видневшейся над повязкой. Однако, что окончательно поразило его, так это враждебность в ее темных глазах, с какой она посмотрела мимо него на Кенира. Тот резко заговорил с нею, и она вздрогнув, словно её ударили, быстро пошла прочь, прошипев что-то через плечо.

– Что это было? – спросил Алек, которому так хотелось поговорить с нею.

– Она ненавидит меня, – объяснил Кенир: – Я занял ее место, став любимцем хозяина, и теперь она всего лишь нянька.

– Она катмийка.

– Да, и я не знаю никого злопамятнее их. Тебе лучше держаться от неё подальше. Она злобная и сварливая, эта баба.

– А что сказал мальчик перед тем, как она пришла?

– О, он всего лишь изображал из себя маленького хозяина, браня нас за наши неприкрытые лица. Все домашние балуют его, маленького господина Озри, и больше всех отец. Думаю, тебе нечего опасаться наказания за то, что я позволил пройтись без вуали. Если илбану станет что-то известно, он обвинит меня. Как бы ни было, то и была моя вина, и вряд ли он станет наказывать тебя за это. Что ж, пойдем ещё погуляем, пока нас не загнали обратно.

Вечером Алек с удивлением посмотрел на поднос со своим ужином, подумав: Ихакобин должно быть действительно весьма доволен мной. Сначала эта неожиданная прогулка в саду с Кениром, теперь в дополнение к обычному хлебу, супу, и яблоку, ему дали толстый ломоть белого сыра.

Его рот, едва он учуял этот запах, моментально наполнился слюной, но он подавил в себе желание наброситься на него голодным волком. Нет, он сначала съел похлебку и хлеб, и лишь затем стал с наслаждением, маленькими кусочками есть сыр, заедая его яблоком. Если бы сейчас тут появился алхимик, он возможно даже от всей души поблагодарил бы его. Но не за его доброту, а за эту еду, что даст ему лишних сил для побега.

Эти мысли вызвали в нем новый приступ вины. Вот опять ему, быть может, предоставлялась возможность освободиться от Кенира и рвануть к стене – пока бы ещё спохватилась охрана. Но тут всё спутал этот поцелуй.

С Кениром или без него, я должен выйти отсюда, и чем скорее, тем лучше! Он поцеловал ладонь и прижал её к сердцу. Скоро, тали. Клянусь, я найду как это сделать…

Он проснулся в доме Микама Кавиша, учуяв знакомый запах пота и остывающих поленьев, и услыхав завывания ветра, налетевшего с гор. Ветер стонал в высоких соснах снаружи и кидал дождевые струи в закрытые окна и в дымоход. Капельки воды на мгновение вспыхивали дымно-красными огоньками и умирали, шипя на тлеющих угольях.

Это был их первый раз, когда они с Серегилом вошли в комнату для гостей в Уотермиде не просто как друзья, но как любовники. Уже измучившись ожиданием очередного исчезновения Серегила, и борясь со своими неуместными смущением и неловкостью Алек размышлял, не стоит ли подождать ещё немного, но Серегил лаской и поцелуями заставил его позабыть о страхе, и он был так нежен, более заботясь об удовольствии Алека, чем о своём собственном.

И вот, обалдевший от счастья, Алек зарылся в груду мехов и одеял, чувствуя на спине тяжесть прильнувшего к нему Серегила, и ощущая себя немного потерянным от этого своего нового опыта. Как там сказал Серегилу Оракул в Римини вскоре после их первой встречи? "Отец, брат, друг и возлюбленный". Серегил действительно стал для него теперь всеми четырьмя.

Возлюбленный. Тали. Он не мог даже в мыслях произнести этого слова без того, чтобы не залиться краской жгучего стыда, но не было на самом деле никакого позора, и никакого сожаления. Лишь изумление.

И он никак не мог снова заснуть. Когда, измучившись, он приподнялся на локте, чтобы посмотреть, не видно ли уже солнца сквозь ставни, Серегил сонно замычал, протестуя против внезапной попытки Алека нарушить их уютное гнездышко и прижался ещё теснее, обхватив Алека за талию…

Только теперь они уже были вовсе не в Уотермиде, а в той, запертой снегами хижине в горах. И то не дождь шипел на тлеющих углях, просачиваясь сквозь прорехи в кровельной дранке, а искрящийся белый снег. И Алек уже давно отвык невинно краснеть.

– Ляг обратно. Ещё слишком рано, тали, – прошептал Алек.

Он и сам улегся и натянул на них одеяло, пытаясь вспомнить, что у них отложено на завтрак.

Охота уже много дней не приносила никакой добычи. Полузамороженный олений окорок да попавшаяся в силок жесткая куропатка, что свисали со стропил сверху – вот и все их запасы мяса. Небольшое хранилище овощей под полом тоже давно опустело. Снег сыпал и сыпал всю прошлую неделю, утихнув лишь в последнюю ночь, и они доели весь хлеб, сыр и колбасу. И ребра их теперь торчали – хуже, чем осенью.

– Сегодня нам надо выбраться в город во что бы то ни стало, – пробормотал Алек, вовсе не радуясь перспективе такого длинного похода на снегоступах по засыпанному рыхлым снегом пространству и ещё менее – возвращения по нему же обратно, уже с тяжестью припасов на спинах.

– Ммммм. Давай потом, – сонно пробормотал Серегил, рука его скользнула вниз по груди Алека и поползла ниже.

И проблема с провизией отступила на задний план. Со счастливым вздохом Алек повернулся к нему лицом и ответил нежностью на ласку своего возлюбленного, своего друга.

Та одинокая хижина была их приютом, их убежищем от воспоминаний и грусти. Серегил поклялся, что ноги его не будет больше в Римини, но в такие моменты Алек не сожалел об этом. Серегилу уже почти неделю не снился Нисандер. По правде сказать, он дрых целыми днями и теперь был доволен и еще более страстен чем всегда.

Так было и на сей раз, когда они занялись любовью, и от жара их тел в комнате стало теплее, чем от скудного очага. И ещё до того, как всё случилось, они скинули одеяла, блестя влажными телами в таинственном красном свете.

Когда всё закончилось, Алек откинулся на пахнущих плесенью подушках, умиротворенный и счастливый. Он потянулся к Серегилу, но его уже не было.

Его не было…

Хижина, кровать, завывания ветра и запах влажных тлеющих угольков – все исчезло, как тот снег, моментально растаявший тем далеким утром.

Ничего не было, вместо этого он дрожал в своей полутемной каморке, и его держали охранники Ихакобина, а Ахмол при помощи деревянного скребка старательно собирал еще теплую белую массу с живота Алека в железную плошку.

О черт! Этот сыр! И когда я только поумнею?

Алек инстинктивно попытался вырваться и прикрыться, но стражи без труда удержали его, пока Ахмол не закончил.

– Зачем? – прорычал Алек, все еще сопротивляясь: – Зачем всё это?

Ахмол осадил его презрительным взглядом.

– Приказ илбана. Ему нужна твоя бура.

– Бура?

Ахмол отскочил подальше, потому что Алек скорчился в приступе тошноты. Его так и не вырвало, но его отпустили, и он смог хотя бы сжаться в комок. И тогда он вдруг заметил, что дверь его каморки осталась открытой.

Он развернулся, как пружина, и ринулся со своей койки, распихав оторопевших охранников в отчаянном рывке на волю.

Оглядываясь назад, он признавался себе, что то была совершенно безумная попытка бегства. Он не успел достичь даже двери, когда один из стражей поймал его за косу и дернул назад, опрокинув с ног. "Я же собирался её отрезать!" – подумал он, неловко шлёпаясь на пол и ободрав при этом бедро и больно ударившись ладонью о камни.

Охранник прижал его к полу, наступив башмаком на грудь, а другие вышли вон.

– Илбан больше не будет так добр, ты, беглец, – бросил через плечо Ахмол, предупреждая.

– Илбан и так не добр! – выплюнул он, но уронил руки в стороны, показывая охраннику, что больше не станет сопротивляться.

Это было уже бесполезно. Охранник убрал ногу, забрал светильник у двери, и вышел, тщательно заперев за собой дверь.

Алек поднялся на ноги, дрожа от холода и унижения. Он нашел свою сброшенную одежду и натянул на себя, не обращая внимания на противное ощущение в животе. На языке, в самой глубине, была странная горечь, но не желчь, как обычно при рвоте. Он что-то подсунул мне, чтобы вызвать эти сны! Иначе откуда бы ему знать, когда подсылать своих людей?

Вернувшись в койку и натянув до самого подбородка своё лоскутное одеяло, Алек глотал мерзкую горечь, борясь с приступами тошноты. Наверное, илбану нужно было собрать и это, чертов извращенец! По спине Алека прокатилась новая волна неуютной дрожи, едва он припомнил, каким способом удалось Ихакобину собрать его слезы в тот чёртов пузырек. "Ничто не должно пропасть даром".

Он не мог даже с наслаждением вспоминать свои сны, зная, что эти ублюдки всё время наблюдали за ним. Мысль оказалась невыносимой. Скинув одеяла, он едва успел добежать до ковша.

Остаток ночи Алек не спал, сидя в ожидании пока ослабеет тошнотворный эффект нового препарата. Ночь оказалась длинной, и он увидел, как крошечное окошко из черного становится синим, затем розовеет, и, наконец, окрашивается в золотистый цвет: по мере того, как над стеной внутреннего дворика поднимается солнце. Теперь, когда он мог видеть окружающее, думалось полегче и стало проще отгонять тяжелые мысли о ночном позоре. Но в чем он был теперь точно уверен, так это в том, что этот Ихакобин – сумасшедший. Конечно, было странно так думать о человеке, который казался весьма разумным на первый взгляд, но какое ещё объяснение могло быть тому, что один человек собирает кровь, слезы и прочие выделения другого?

На следующее утро Ахмол, как всегда, принес ему завтрак, но Алек к еде не притронулся. Когда за ним пришли стражники, он постарался не обращать внимания на их многозначительные ухмылки.

– Надеюсь, тебе хорошо спалось? – спросил Ихакобин, наливая Алеку чашку чая. Алек в ответ мрачно пожал плечами, ожидая, пока Ихакобин нальет чашку и себе и сделает из неё несколько глотков, прежде, чем попробовал свой напиток. Чай оказался по-прежнему добрым крепким напитком из Ауренена – он ослабил неприятные ощущения во рту и успокоил боль в животе.

– По-моему, ты сердит на меня.

Не забывая о хорошей плетке, в готовности лежащей рядышком на столе, Алек ответил, отрываясь от своего чая:

– Нет, Илбан.

– В самом деле? Но, наверное, всё-таки немного обескуражен, да? Я не виню тебя, но иного выхода не было. Думаю, ты вряд ли согласился бы добровольно поделиться своими жизненными соками. Ну а так никто не пострадал, кроме, быть может, твоей гордости. Вообще-то ты не должен был проснуться.

Пальцы Алека стиснули чашку.

– Зачем это всё, илбан?

– Каждая из жизненных субстанций организма содержит ценные элементы, ничем не отличающиеся от металлов или минеральных веществ, и каждая имеет свое собственное применение.

Глаза Алека округлились:

– Хотите сказать, что Вы что-то делаете из… с этим?

Ихакобин улыбнулся:

– О да, нечто весьма ценное. Я почти готов приступить к работе. Но не прямо сейчас.

Он поднялся и снял с полки флакон с настоем.

– Мы подошли к последнему лекарству. Подойди-ка сюда. Надо поменять амулет.

Алек вздрогнул от прикосновения холодных пальцев Ихакобина, когда тот снимал серебряный амулет. Он, как и делал раньше, бросил его в кузнечный горн, затем показал Алеку тяжелый золотой ромб. На нем было больше символов, чем на старых.

– Тебе везет как никому, Алек. Я уже говорил тебе, что богачи готовы платить огромные деньги за настой олова, но вот за этот Ледяной настой они не задумываясь отдали бы любые деньги, ибо это – высочайший из природных элементов.

Он прицепил кулон на место и ласково погладил Алека по щеке.

Алек сдержался лишь усилием воли, чтобы не отбросить от себя эту руку.

Ихакобин это заметил и бросил многозначительный взгляд в сторону плетки.

– Это совершенно особенный для тебя день. Не омрачай, пожалуйста, торжества момента одной из своих бессмысленных выходок.

Алек усилием воли снова поспешил опустить взгляд. Что-то должно было случиться теперь. И ему нужно было сейчас собрать всё своё сознание, чтобы обратить это себе на пользу, что бы там ни случилось.

Он без сопротивления проглотил лекарство. На вкус оно не отличалось от чистой ключевой воды и не оказало никакого мгновенного воздействия.

– Как Вы собрались меня использовать, илбан? – спросил он устало, в голосе его были испуг и мольба. И это было притворно лишь наполовину.

Ихакобин только ласково потрепал его по плечу.

– Ты очень скоро все узнаешь. И не волнуйся. То, что мне нужно, вовсе не твоя жизнь. Спокойных снов, и обещаю, что никто тебя больше не побеспокоит своим бесцеремонным вторжением.

Алек придержал свой язык. Он уже знал, как не много стоили обещания Ихакобина.

Глава 21. Беспокойство

ТЕРО ОТОДВИНУЛ разрисованный виньетками свиток и потер глаза.

То был прощальный подарок сестры Серегила Азриель. Проект был великолепный, что и говорить, но он только что осознал, что уже по третьему разу – никак не меньше – переводит один и тот же отрывок, однако так и не понял, о чём идет речь.

День клонился к закату, и в кабинете было бы уже совсем темно, если бы не свет лампы, стоявшей возле его локтя. Теро рассеянно щелкнул пальцами, зажигая остальные светильники в комнате. Откинувшись на стуле, он вытянул онемевшую шею и сквозь стеклянный купол в потолке успел захватить остатки тающего оранжево-золотого заката.

На стеклах были выгравированы магические символы. С тех пор, как он попал в эту башню ещё мальчишкой, он пробовал сосчитать, сколько в точности их там было. И даже спустя столько лет у него каждый раз получались новые цифры, в зависимости от того, под каким углом падал на башню лунный или солнечный свет. Даже Нисандеру не удалось разгадать эту загадку; впрочем, тот считал, что это прежний хозяин Аркониель забавляясь, наложил чары на стекла, чтобы запутать и развлечь своих преемников. Ту фреску в гостиной тоже создал он.

В течение прошлых нескольких дней Теро, как ни старался, не мог сконцентрироваться на чем-нибудь серьёзном. Ну конечно, виной всему Серегил! Этот идиот наверняка позабыл сломать второй жезл сообщения. Можно не сомневаться, они с Алеком теперь уже нежатся в какой-нибудь из роскошных бань Боктерсы, или же охотятся с Клиа в благоухающих сосновых лесах.

- Кажется, ты снова взялся за старое, – пробормотал он негромко, и в его сознании тут же прозвучал мягкий голос Нисандера, бранящего Серегила. Он потратил впустую целые годы, ревнуя Серегила… из-за его свободы, из-за непочтительности, из-за той глубокой связи, что существовала между ним и старым магом. Появление Алека чуть смягчило соперничество, а смерть Нисандера положила всему конец, но от старых привычек слишком трудно избавляться.

Правда же заключалась в том, что на самом деле он ревновал и теперь: что вот они, прямо сейчас, находятся в Боктерсе, рядом с Клиа.

За время их совместного изгнания Теро и принцесса стали лучшими друзьями, и то, что началось с появлением Алека, лишь усилилось после встречи с Клиа и боктерсийцами. Теро нашел выход из своего эмоционального изгнания, перестав быть "холодной рыбой", как любил выражаться Серегил, но научившись находить удовольствие в простом каждодневном общении с обычными людьми. Особенно с Клиа, хотя её-то не назовешь "обычным человеком".

Он вздохнул, вспомнив о ней: о ее добром нраве, об уме, который светится в глазах, о том, как качается её тяжелая коса, упав на спину, когда она тренируется на мечах с Бекой или скачет верхом.

Он ещё раз вздохнул, поймав себя на этих мыслях. Конечно, он не питал никаких иллюзий относительно своего положения. Она никогда не относилась к нему иначе, чем как к другу и союзнику. Что может быть общего у орла с такой вороной как я?

Но он теперь был другим человеком, открыв для себя, что у него, оказывается, есть сердце, и тут же пожалев, что оно у него есть. Помимо прочего, это иногда отвлекало от более важных размышлений, например о том, почему Фория внезапно отозвала верных телохранителей своей сестры. Больше года Турма Ургажи томилась в Ауренене в ощущении, что о них все забыли. И вдруг, приезжает новая охрана – все незнакомые – и привозит приказ уступить ей место и отправляться по домам. Бека Кавиш и ее всадники грозили взбунтоваться, за что Клиа их резко отчитала. И все они – и мужчины, и женщины – плакали, не стыдясь слез, отправляясь в дальнюю дорогу.

Когда Теро и Клиа сблизились, она наконец призналась, что полагает, что ее дни скорее всего сочтены. Королева Фория никогда не была близка со своей младшей сводной сестрой, а большая популярность Клиа – и в армии, и среди народа – могла расцениваться ею как угроза. Но Теро знал, что Клиа никогда не предаст трона. Для этого она была слишком благородна. К сожалению, то же благородство не позволило ей и бежать, когда представилась возможность. Она повиновалась бы приказу своей сестры явиться и приняла бы любые последствия, какими бы они ни оказались.

В день, когда они расставались, Клиа растравила его сердце, поцеловав в щеку и прошептав:

– До свидания, мой добрый друг. Если мы не встретимся снова, знай, что ты много значил для меня.

В тот день он отправился в путь со слезами, растравлявшими не только его глаза, но и сердце, опаленное любовью. Любовью, которой не должно было быть там места.

Разочаровавшись в свитке, Теро поднялся по лестнице на галерею и пристально оглядел город – от темной громады Дворца до залива и просторов темно-синего моря.

Темно-синего, как ее глаза под сенью деревьев…

На горизонте виднелись корабли, их паруса чернели в лучах заходящего солнца, и ему было невыносимо жаль, что он не на борту одного из них, не на пути на юг.

– Вот идиот! – пробормотал он, и отправился в сад, чтобы проветрить мозги.

Той ночью ему всё же удалось продвинуться с переводом, и он только-только обнаружил нечто интересное в плане трансформации воспоминаний, когда в комнату без стука ворвался Ветис.

– Принц Коратан находится внизу и спрашивает Вас, мой господин.

– И ты оставил его там? – воскликнул Теро.

В соответствии с древним протоколом лишь сама королева могла войти в Дом без предварительного приглашения одного из магов, так что это было нечто, из ряда вон выходящее.

– Немедленно проводи его наверх! Я приму его в гостиной.

Молодой слуга поклонился и унесся прочь. Теро поспешил вниз – подготовиться к визиту высокого гостя.

Он вызвал кувшин вина из хранилищ снежной горы Итейра, и выставил на стол хрустальные кубки Нисандера, предназначавшиеся для особых гостей. Ко времени, когда Ветис впустил в комнату Коратана, у него уже подвело живот от нехороших предчувствий. Что ещё, кроме плохих новостей, могло заставить принца появиться здесь в этот час?

К его облегчению, вошедший Коратан не казался особенно взволнованным. Он сменил мантию и должностную цепь на кожаные доспехи, а его светлые, тронутые сединой волосы были стянуты в длинный хвост.

– Есть новости? – спросил Коратан сходу.

– Я непременно послал бы Вам известие, Ваше Высочество, – заверил его Теро: – Из Ваших слов следует, что и у Вас ничего?

Коратан поднял бокал с вином.

– Сколько времени занимает поездка от Боктерсы до Гедре?

– Меньше недели, если ничто не задержит в пути, но в это время года они могли попасть в ловушку непогоды на одном из перевалов.

– Ясно. Так Вы полагаете, нет повода волноваться?

Теро провел пальцем по краешку бокала.

– Пока нет. А Вы?

– Фория становится всё более нетерпеливой.

– Она опасается, что Клиа бросит ей вызов? Всё, о чем говорила принцесса в течение этих долгих месяцев изгнания, так это то, что она мечтает вернуться и встать на защиту Скалы.

– Да, знаю, и я верю Вам. И верю в нее. Но чем дольше длится эта война, тем более беспокойной становится Фория. На празднике Сакора она собирается официально удочерить Элани.

– Что ж, тогда её ветвь продолжится, и ей станет нечего опасаться.

Коратан кивнул, вдруг показавшись таким усталым.

– Будем надеяться, что это, наконец, умиротворит королеву.

– Я почувствую облегчение лишь когда эти идиоты дадут о себе знать. Если они оба просто забыли, я превращу их в крыс, пусть только вернутся!