Часть третья. испытание и торжество 10 страница

птенцами, узнали все, что надо знать взрослой вороне, и научились правилам

осторожности. Они узнали про ружье и западни и научились отличать ядовитых

насекомых от съедобных. Узнали, что толстуха-жена старого фермера

несравненно менее опасна для них, нежели ее пятнадцатилетний сын, хотя она

гораздо крупнее его. Они научились также отличать брата от сестры. Они

узнали, что зонтик - это не ружье. Они научились уже считать до шести, что

очень хорошо для таких юных ворон, хотя Серебряное Пятнышко мог сосчитать

почти до тридцати. Запах пороха тоже стал им знаком, и они научились

распознавать южную сторону дерева. В конце концов, они, разумеется,

заважничали и стали считать себя совсем взрослыми. Спускаясь после полета,

они всегда складывали свои крылья три раза, для того чтобы быть

уверенными, что крылья сложены аккуратно. Они знали, каким способом можно

заставить лисицу отдать половину своего обеда, и знали, что надо

немедленно прятаться в кусты при нападении других птиц, корольков или

зимородков, так как сражаться с этими маленькими врагами так же

невозможно, как невозможно толстой торговке поймать мальчишек, стащивших у

нее из корзины яблоки. Все это уже узнали юные вороны, но еще не научились

воровать чужие яйца. Они еще не имели никакого представления о ракушках,

они ни разу еще не отведали лошадиных глаз, не видели пшеницы и ничего не

знали о путешествиях, воспитывающих лучше всего.

Сентябрь произвел большие перемены и в старых воронах. Пора линьки

прошла. Оперение у них выросло вновь, и они стали гордиться своим красивым

одеянием. Здоровье у них опять восстановилось, и они приободрились. Даже

строгий учитель Серебряное Пятнышко стал веселым, и молодые, давно уже

научившиеся уважать его, теперь действительно полюбили своего вожака.

Он хорошо воспитал их, обучил всем сигналам и приказаниям, и теперь

просто приятно было смотреть на них ранним утром.

"Первый отряд!" - крикнет старый командир на вороньем языке, и первый

отряд отвечает ему громким гамом.

"Летите!" - и все летят вперед во главе со своим предводителем.

"Поднимайтесь!" - и в ту же минуту все взлетают вверх.

"Собирайтесь в кучу!" - и все собираются в одну плотную массу.

"Разлетайтесь!" - и все моментально рассеиваются в разные стороны,

словно опавшие листья.

"Стройтесь в ряд!" - и все тотчас же вытягиваются в одну линию.

"Спускайтесь!" - и все срываются вниз, чуть не до самой земли.

"Ищите пищу!" - и все спускаются на землю и рассыпаются в разные

стороны, между тем как два постоянных часовых сторожат: один - на дереве с

правой стороны, другой - на пригорке с левой. Спустя две минуты раздается

крик Серебряного Пятнышка, означающий: "Человек с ружьем!" Часовые

повторяют этот крик, и весь отряд моментально взлетает и направляется

вольным строем к деревьям. Очутившись в безопасности за деревьями, они

снова растягиваются в линию и летят к своим родным соснам.

Ежегодно в ноябре вся стая улетает на юг, чтобы познакомиться с новыми

странами и новой пищей под руководством мудрого Серебряного Пятнышка.

Ворона бывает глупа только ночью, и только единственная птица на свете

страшна для вороны - это сова. Когда в темноте раздается крик совы, ужас

охватывает ворон. Даже самый отдаленный крик совы ночью пугает ворон. Они

тотчас же высовывают голову из-под крыла и сидят, прислушиваясь и дрожа от

страха всю ночь. Во время больших морозов вороны иногда отмораживают себе

глаза. Если ворона не спрячет голову под крыло, она может лишиться зрения.

С наступление утра к воронам возвращается мужество. Приободрившись, они

отправляются обыскивать леса. Отыскав сову, напугавшую их своим криком,

они или убивают ее, или, замучив до полусмерти, прогоняют за двадцать

миль.

В 1893 году вороны, по обыкновению, прилетели в Кэстл Франк.

Через два дня после этого на рассвете среди ворон началась суматоха. Я

вышел рано, желая узнать, отчего разволновались птицы, и вдруг увидел на

снегу несколько черных перьев, уносимых ветром. Я пошел навстречу ветру,

чтобы узнать, откуда он принес эти перья, и вскоре увидел окровавленные

останки вороны и рядом - двойной след больших когтей, указавший мне, что

убийцей была сова. Кругом были заметны явные признаки происходившей тут

борьбы. Но свирепый убийца, очевидно, был гораздо сильнее несчастной

вороны. Он стащил ее с ветки, на которой она сидела ночью, когда темнота

лишала ее возможности сопротивляться.

Я перевернул окровавленные останки птицы.

Вдруг я увидел ее голову и невольно вскрикнул.

Увы, это была голова моего старого знакомца - Серебряного Пятнышка!

Кончилась долгая жизнь Серебряного Пятнышка, столь полезная для его

племени. Его убила сова, от которой он предостерег столько сотен молодых

ворон.

Старое гнездо на холме Сахарная Голова опустело. Вороны по-прежнему

прилетают весной в Кэстл Франк, но с ними уже нет их знаменитого вожака. С

его гибелью их ряды стали редеть, и, вероятно, скоро вороны совсем

исчезнут в старой сосновой роще, где их предки жили и учились жизни в

течение стольких веков...

ЖИЗНЬ СЕРОГО МЕДВЕДЯ

Далеко-далеко отсюда, на западе, в верховьях реки Малой Пайни, там, где

теперь стоит ферма Палетт-Рэнч, тихо жила серая медведица. Это была самая

обыкновенная медведица, занятая заботами о своих детях. Больше всего на

свете она желала, чтобы ее семью оставили в покое.

Был уже июль, когда медведица решила вести свое семейство к реке и

показать детям, что такое земляника и где ее надо искать.

Медведица-мать была глубоко убеждена, что у нее самые крупные и

смышленые медвежата в мире. У нашей медведицы было целых четверо медвежат,

а медведица ее породы, медведица-гризли, редко может похвастаться более

чем двумя детьми. Пушистые малыши чудесно проводили время, наслаждаясь

прекрасным летом и множеством вкусных вещей.

Мать выворачивала для них каждый пень, каждый плоский камень,

попадавшийся на пути. Медвежата сейчас же бросались под камень, как куча

поросят, и вылизывали прятавшихся там муравьев и червей.

Медвежатам никогда не приходило в голову, что силы могут изменить

матери и она выпустит из лап огромный камень, как раз когда они залезли

под него. Собственно говоря, этого и никто не мог подумать, кому хоть раз

случалось видеть эту громадную лапу и это плечо, скрытое под пушистой

бурой шубой. Нет-нет, эта лапа никогда не могла уронить камень, и детки

были совершенно уверены. Они опрометью кидались к каждому новому пню,

толкая и давя друг друга, чтобы поспеть первыми, и пищали, визжали,

ворчали, как целая куча поросят, щенят и котят вместе. Медвежата уже

хорошо знали маленьких бурых муравьев, которые гнездятся под пнями в

горах. Но вот им в первый раз встретился муравейник с большими, жирными,

сладкими лесными муравьями. Медвежата толпились вокруг, стараясь поймать

на язык разбегавшихся насекомых. Однако они скоро убедились, что слизывают

больше кактусовых колючек и песка, чем муравьев. Наконец мать им сказала

по-медвежьи:

"Постойте, я вам сейчас покажу, как это делается".

Она сшибла верхушку муравейника, потом положила на нее плашмя свою

широкую лапу и через несколько секунд, когда рассерженные муравьи облепили

ладонь, слизнула их всех разом и аппетитно зачавкала, набив полный рот.

Вскоре и медвежата поняли, в чем дело. Каждый из них положил на муравейник

обе свои бурые лапки. Так они долго сидели вокруг муравейника, облизывая

попеременно то правую, то левую лапу и давая друг другу затрещины, если

кто-нибудь принимался лизать чужую лапу. Вскоре муравейник был опустошен,

и лакомки опять были готовы приняться за что-нибудь новое.

Но муравьи - все-таки довольно кислая пища" и медвежата захотели пить.

Медведица свела их вниз, к реке. Наплескавшись вдоволь в воде, они пошли

по берегу и дошли до места, в котором опытный взгляд медведицы разглядел

много рыбок, гревшихся на дне. В этом месте реки на дна чернели глубокие

ямы, а между ямами было очень мало воды, и текла она по камням. Мать

сказала малышам:

"Ну, теперь посидите на берегу, а я вам покажу новую штуку".

Сперва она подошла к одной яме, находившейся пониже, и подняла со дна

целое облако грязи, которое потянулось вниз по течению. Затем она подошла

к верхней яме и со всего размаха со страшным шумом плюхнулась в воду.

Рыбки при таком неожиданном нападении бросились в паническом страхе в

мутную воду, и так как среди пяти десятков рыб всегда найдется несколько

глупых, то с полдюжины их устремилось сквозь мутную воду дальше по

течению; не успели они опомниться, как уже беспомощно бились на каменистой

отмели. Медведица стала выкидывать их на берег. Медвежата шумно

набросились на этих смешных коротеньких змеек и стали уписывать их за обе

щеки, пока животы у них не надулись, как барабаны.

Солнце пекло жарко, медвежата наелись досыта, и всех начало клонить ко

сну. Медведица увела их в укромный уголок, легла, и все медвежата улеглись

вокруг нее.

Пыхтя от жары, они тотчас же заснули, подобрав свои бурые лапки и

уткнув черные мордочки в шерсть.

Медвежата сладко поспали часок-другой, а затем начали зевать и

потягиваться. Самая младшая. Мохнатка, высунула было на минутку свой

острый носик, а затем опять зарылась между большими лапами матери: эта

маленькая неженка была ее любимицей. Старший медвежонок, Уэб, развалился

на спине и начал тормошить торчавший из земли корень. Он ворчал про себя и

то грыз его, то шлепал лапой, когда тот не лежал, как ему хотелось.

Проказник Лыска стал дергать Кудряша за ухо и получил от него здоровую

затрещину. Они начали бороться. Потом, сцепившись в серовато-желтый ком,

они покатились по траве - все дальше и дальше - и не успели опомниться,

как полетели вниз, к речке.

В отчаянии они полными ужаса голосами звали мать на помощь.

Нежная мать мигом превратилась в настоящего дьявола. Она одним прыжком

подлетела к своим медвежатам. И как раз вовремя, потому что громадный бык

уже готов был кинуться на Кудряша, которого он, вероятно, принял за желтую

собаку. Медведица взревела и бросилась на быка.

Бык не испугался. Он испустил грозное мычанье и устремился на

медведицу. Однако, едва он нагнул голову, чтобы пырнуть ее своими рогами,

она нанесла ему оглушающий удар по голове. Когда он пришел в себя,

медведица уже сидела на нем верхом и терзала ему бока своими ужасными

когтями.

Бык ревел от бешенства и бросался то вперед, то назад, таща на себе

медведицу. Наконец он тяжело скатился с берегового обрыва в реку, и только

тогда, спасаясь сама, медведица оставила его.

Старый скотовод Пикетт объезжал свои стада. Проезжая под горой, он

услышал отдаленный рев. "Верно, быки подрались", - подумал он.

Сначала он не обратил на это никакого внимания. Однако вскоре он

увидел, что часть его скота роет копытами землю. Подъехав ближе, он

разглядел, что сам "паша", большой бык, весь окровавлен. Его спина и бока

были истерзаны когтями, а голова разбита, как после стычки с другим быком.

"Это медведь", - сразу догадался Пикетт.

Винтовка была с ним, и он быстро поехал по следам быка. Доехав верхом

до усеянного галькой брода, он перебрался на другой берег и начал

взбираться вверх по откосу. Как только голова Пикетта поднялась над краем

откоса, он увидел прямо перед собой все семейство: медведицу и четверых

медвежат.

Медведица знала, что люди всегда ходят с ружьями.

"Бежим в лес!" - шепнула она.

Мать боялась не за себя, а за своих дорогих крошек. Она уже повела

своих деток к лесной чаще, когда началась ужасная пальба.

"Паф!" - и сердце бедной матери сжалось в смертельной тоске.

"Паф!" - и бедная малютка Мохнатка покатилась со стоном и замолкла.

С бешеным ревом медведица повернулась и бросилась на человека, но -

"паф!" - и она сама упала со смертельной раной. Оставшиеся медвежата, не

зная, что им делать, побежали обратно к матери.

"Паф, паф!" - и Лыска с Кудряшом упали рядом с нею в предсмертных

судорогах.

Испуганный и ошеломленный, Уэб обежал кругом Лыски и Кудряша. Потом,

едва ли сознавая зачем, пустился в лес и скрылся там. Но последний выстрел

нагнал его. Этот выстрел попал в одну из задних лапок и перебил ее.

Пикетт был очень доволен охотой.

Всю эту ночь маленький хромой медвежонок бродил по лесу. Бедный Уэб

ковылял на трех лапах. Каждый раз, когда он пробовал ступить на больную

лапу, из нее текла кровь, и он плакал и стонал:

"Мама, мама, мама! Где же ты?"

Медвежонок озяб, проголодался, и у него очень сильно болела нога. Но

мать уже не могла прибежать на его зов, а сам он боялся вернуться туда,

где ее оставил, и продолжал бесцельно бродить между деревьями.

Вдруг он почуял какой-то странный запах и, не зная, что делать,

вскарабкался на дерево.

Под деревьями показалось несколько высоких, длинношеих, тонконогих

животных. Уэб видел их однажды, когда он был с матерью. Тогда он их не

испугался, а теперь совсем тихо притаился на дереве. Однако большие

животные, подойдя к дереву, перестали щипать траву и, потянув носом

воздух, быстро скрылись из виду.

А бедняжка Уэб просидел на дереве почти до утра и так закоченел от

холода, что еле мог слезть вниз. Но взошло жаркое солнце, он почувствовал

себя лучше и стал искать ягод и муравьев, потому что был очень голоден.

Потом он отправился обратно к родной реке и опустил раненую лапу в

холодную, как лед, воду. Ему хотелось уйти в горы, но он решил прежде

побывать там, где остались мать и братья. После полудня стало совсем

тепло, и он заковылял лесом вниз, а затем по берегу реки Грейбулл. Уэб

шел, шел и дошел до того места, где вчера, объедаясь рыбой, они пировали

все вместе с матерью. Рыбьи головы еще валялись здесь, и он их с жадностью

подобрал. Странный, отвратительный запах доносился откуда-то. Этот запах

пугал медвежонка. Когда он приблизился в тому месту, где в последний раз

видел мать, запах еще больше усилился. Осторожно выглянув из-за деревьев,

медвежонок увидел стаю шакалов, терзавших что-то.

Что это было, он не знал, но матери его тут не было, а запах становился

все сильнее и сильнее и мутил Уэба. Уэб повернул тихонько назад, в лес, и

решил больше не возвращаться сюда. Ему по-прежнему хотелось увидеть мать,

но он чувствовал, что искать ее бесполезно.

Наступила холодная ночь. Бедный медвежонок все больше тосковал по

матери. Горько всхлипывая, ковылял все дальше и дальше бедный, брошенный

маленький сиротка-медвежонок. Он был болен и одинок, нога мучила его, и

желудок жаждал материнского молока, которого ему больше никогда не

придется отведать! В эту ночь он нашел поваленный дуплистый ствол дерева и

заполз туда. Он постарался представить себе, свернувшись поудобнее, что

лежит в объятиях больших лохматых лап своей матери, и, убаюканный этими

мечтами, заснул.

Уэб всегда был угрюмым медвежонком, а несчастья сделали его еще более

мрачным.

Все, казалось, было против него. Он старался не выходить из леса. Днем

Уэб добывал себе пищу, а ночь проводил в дупле дерева. Однажды вечером его

дупло занял дикобраз, ростом с него самого и колючий, как кактус.

Медвежонок ничего не мог с ним поделать и начал искать себе другое жилище.

Как-то раз Уэб спустился к реке поискать вкусных кореньев, которые

показывала ему мать. Однако не успел он приняться за работу, как из норы в

земле вышел какой-то серый зверь и с ворчаньем и шипеньем бросился на

медвежонка. Это был барсук. Уэбу он показался очень свирепым животным, к

тому же Уэб был болен и хром. Он поспешно заковылял прочь и не остановился

до тех пор, пока не дошел до перевала в ближайшее ущелье. Но тут его

заметил шакал и поскакал за ним вдогонку, подзывая еще одного шакала. Уэб

влез на ближайшее дерево, шакалы прыгали и лаяли внизу. Но вскоре они

подумали, что если медвежонок сидит на дереве, то где-нибудь поблизости

должна быть и медведица, и потому сочли за лучшее оставить его в покое.

Шакалы скрылись, и Уэб слез с дерева. Он решил вернуться обратно на

свою реку Пайни. Корм был, правда, лучше на Грейбулле, но, с тех пор как

он лишился матери, казалось, все были против него. На Пайни же его, по

крайней мере, никто не тревожил. К тому же там было много деревьев, где

можно было укрываться от врагов. Раненая лапа заживала медленно.

Собственно говоря, она так и не выздоровела вполне. Закрылась рана, прошла

боль, но подошва срослась совсем не так, как на другой лапе, и Уэб всегда

слегка прихрамывал. Это было особенно неудобно, когда приходилось влезать

на дерево или быстро удирать от врагов.

Врагов же было много у сиротки Уэба, а друзей не было совсем. Его

единственным и лучшим другом была погибшая мать. Много, много несчастий

выпало на долю бедняжки Уэба, рано лишившегося матери, - так много

несчастий, что только благодаря своей природной выносливости пережил он

их.

В этом году был урожай на кедровые шишки. С каждым порывом ветра на

землю сыпались славные, спелые орехи. Уэбу стало жить немного легче. Он

набрался здоровья и сил. Теперь уже те животные, которых он встречал

каждый день, не трогали его.

Однажды утром, когда он лакомился кедровыми орехами, с горы спустился

большой черный медведь. Уэб быстро полез на ближайшее дерево. Черный

медведь почуял запах серого медведя и сначала струсил. Увидев, что это еще

медвежонок, он осмелел и, рыча, погнался за Уэбом. Черный медведь лазил

очень хорошо, и как высоко ни карабкался Уэб, он влезал еще выше. Наконец

наш медвежонок уцепился за самую высокую, тонкую ветку. Тогда черный

медведь безжалостно сбросил его вниз. Хромая, со стонами улепетывал

разбитый, исцарапанный и наполовину оглушенный Уэб. Черный медведь мог

погнаться за ним и совсем доконать его, но он боялся, что где-нибудь

вблизи спряталась серая медведица.

Так черный медведь изгнал Уэба из прекрасных кедровых лесов.

На берегах родной реки стало совсем мало корма: ягоды почти все сошли,

не было ни рыбы, ни муравьев.

Бедный, одинокий Уэб должен был уходить все дальше и дальше в поисках

пищи.

Как-то раз в зарослях шалфея за ним погнался шакал. Уэб побежал, но

шакал настиг его. С неожиданным приливом храбрости отчаяния Уэб обернулся

и сам бросился на шакала. Озадаченный шакал струсил и убежал, поджав

хвост.

Так в первый раз Уэб узнал, что в лесу мир покупается ценой войны.

Но и на новых местах было мало пищи. Тогда Уэб направился к далеким

кедровым лесам в ущелье реки Мититсе. Здесь он внезапно увидел человека,

совершенно такого же, как тот, который убил его мать. В ту же минуту

раздалось "паф!" - и как раз над ним зашуршали и упали ветки шалфея. Уэб

пустился так бежать, как еще никогда не бегал. Вскоре он достиг оврага и

спустился по нему в ущелье. Уэб увидел расселину между двумя скалами и

решил, что это будет хорошим убежищем. Однако когда он подошел поближе,

ему навстречу выскочила дикая горная коза; она угрожающе фыркала и трясла

рогатой головой.

Медвежонок прыгнул на ствол ближайшего дерева, но сейчас же на другой

стороне этого дерева показался дикий кот. Бедный Уэб принужден был и

отсюда убраться: дикий кот отнесся к нему недружелюбно, а спорить теперь

было не время. С горечью убеждался бедный медвежонок, что весь свет полон

врагов. Нечего было делать - он влез на скалистый берег и пошел в глубь

кедровых лесов.

Однако здесь его появление совсем не понравилось белкам, и они подняли

страшный крик. Белки боялись за свои орехи - они знали, что медведь пришел

их грабить. Они прыгали вслед за Уэбом по ветвям и осыпали его сверху

крикливой руганью, стараясь шумом привлечь какого-нибудь врага. В этом,

собственно, и состояла хитрость белок.

Пока не было видно никого из врагов, но медвежонок уже беспокоился и

старался добраться до опушки леса, где было мало корма, но мало и врагов.

Только тут, на опушке, он мог спокойно отдохнуть.

Преследования многочисленных врагов ожесточали Уэба все больше и

больше.

И почему все не дают покоя ему, несчастному? Почему все, решительно все

против него? О, хоть бы вернулась его мать! О, если бы он мог расправиться

с этим черным медведем, который прогнал его из родного леса! Он пока еще

не думал о том времени, когда он станет большим и сможет бороться с

врагами. Даже этот негодный дикий кот и тот прогнал его; а человек хотел

застрелить его! О, он не забыл никого из своих врагов и всех их ненавидел!

На этот раз Уэб поселился в довольно хорошем месте. Кругом было много

орехов. Скоро его чутье стало ему подсказывать, где находятся зимние

запасы белок. Эти находки, конечно, причиняли большое горе белкам, но Уэб

был очень счастлив, так как орехи - превкусная вещь. Когда дни начали

уменьшаться, а по ночам стало подмораживать, Уэб сделался гладким и

жирным.

Теперь Уэб путешествовал по всем лесам ущелья Мититсе. Большую часть

времени он проводил в верхних лесах, но иногда спускался за пищей почти до

самой реки.

Раз ночью, проходя по берегу, он почувствовал какой-то особенный запах,

который ему показался очень приятным. Уэб подошел к самой воде. Запах шел

от погруженного в воду куска дерева. Уэб полез на него, но вдруг что-то

громко щелкнуло, и одна из его лап оказалась в крепком, стальном бобровом

капкане.

Уэб завыл и изо всей силы дернулся назад. Он вытащил колышек, к

которому был прикреплен капкан. Сначала он старался стряхнуть этот капкан,

потом побежал в кусты, волоча его за собой. Он стал кусать его зубами, но

холодный крепкий, стальной капкан не двигался с места и продолжал спокойно

висеть на лапе медвежонка. Каждую секунду Уэб останавливался, царапал

ненавистный капкан, колотил им о землю. Он пробовал зарыть его в землю,

влезал с ним на дерево, надеясь хоть каким-нибудь образом избавиться от

него, но капкан очень крепко впился в лапу. Тогда Уэб пошел в лес, сел там

и стал думать, что делать с этим капканом. Он никак не мог понять, что это

за штука. В его зеленовато-коричневых глазках отражались и боль, и страх,

и ненависть к этому новому врагу.

Уэб прилег под кустом, собираясь разгрызть капкан. Он прижал один конец

капкана лапой, а другой конец зажал в зубах. Стальные челюсти капкана

раскрылись и освободили лапу Уэба.

Уэб совершенно случайно нажал одновременно обе пружины и не понял,

почему именно освободился от капкана. Но вся эта история с капканом

глубоко запечатлелась в его памяти, и он представлял все это себе таким

образом: "Среди врагов есть один маленький, который прячется у воды и там

подстерегает медвежат. Враг этот сильно пахнет. Он хватает за лапу, и его

самого никак нельзя укусить. Его можно снять, только крепко нажав".

Почти неделю болела у маленького Уэба лапа, попавшая в капкан. Но она

болела сильно только тогда, когда приходилось лазить по деревьям.

Стояла ранняя осень. Лоси оглашали горы трубными звуками. Каждую ночь

слышал Уэб эти звуки.

Несколько раз приходилось ему влезать на деревья, спасаясь от

большеротого лося. Приходили теперь в лес звероловы, а вверху раздавались

крики диких гусей. Появилось в лесу и несколько новых запахов. На один из

этих запахов пришел Уэб. Он подошел к месту, где было навалено в кучу

несколько коротких бревен. Тут к манящему запаху примешался еще и тот

ненавистный человеческий запах, который он хорошо знал с того дня, как

потерял мать. Запах этот был не очень сильный. Уэб осторожно обнюхал

кругом и убедился, что этот отвратительный запах шел от переднего бревна,

а вкусный запах шел из-под кустарника позади. Медвежонок обошел сзади,

раздвинул кустарник, добрался до приманки - мяса. Как только он схватил

мясо, бревно с шумом шлепнулось о землю.

От неожиданности Уэб подскочил, но все же успел уйти благополучно с

куском мяса и несколькими новыми понятиями. Он еще тверже убедился, что

"ненавистный человеческий запах всегда не к добру".

Погода становилась все холоднее, и Уэба сильно клонило ко сну. Когда

бывал мороз, он спал целые дни. Определенного места для спанья он не имел,

но все же у него было несколько сухих мест для хорошей погоды и один-два

уголка на случай бури. Особенно любил он лежать в удобном гнездышке под

корнями. И вот однажды, когда поднялся ветер и пошел снег, Уэб забрался в

это гнездышко, свернулся клубочком и заснул. Вьюга все увеличивалась, все

больше и больше падал снег. Снег покрывал ветви деревьев, ветви сгибались

под тяжестью снега, потом снег стряхивался с них ветром, и опять ветер

засыпал ветви снегом. Снег носился по горам, заметал долины. Ветер

наполнял снегом овраги до краев. Над норой Уэба навалило целый сугроб.

Этот сугроб прекрасно защищал его от холода, и Уэб в своей берлоге все

спал да спал.

Как и все медведи, Уэб проспал всю зиму. Когда же наступила весна и Уэб

проснулся, он понял, что спал очень долго. Уэб мало изменился: он подрос и

немного похудел. Он был очень голоден и потому, пробившись сквозь толщу

снега, еще закрывавшую его нору, отправился на поиски пищи.

Однако сейчас не было ни кедровых орешков, ни ягод, ни муравьев. Уэб

стал усиленно нюхать воздух, и чутье привело его к ущелью, где лежал

убитый зимой лось. Наш Уэб наелся вдоволь и даже припрятал остатки впрок.

Каждый день приходил он к этому месту и ел вдоволь. Однако вскоре от

лося ничего не осталось, и два месяца он почти голодал. В эти месяцы Уэб

постепенно потерял весь жир, который у него еще остался после зимней

спячки.

Один раз в густом лесу ему послышался запах другого серого медведя. Уэб

пошел навстречу этому запаху и пришел к одинокому дереву у медвежьей

тропинки. Он поднялся на задние лапы и стал обнюхивать дерево; оно сильно

пахло медведем. Грязь и клочья шерсти были так высоко, что Уэб не мог их

достать. Очевидно, об это дерево чесался уже совсем взрослый медведь. Уэб

начал беспокоиться: ему давно хотелось встретить какого-нибудь медведя

своей породы, но теперь ему стало страшно. В своей одинокой жизни он видел

только врагов, и теперь он не знал, как встретит его этот большой медведь.

Пока Уэб стоял, размышляя, что делать, на склоне горы показался сам

старый медведь. Он шел с опущенной головой, по временам останавливался и

вырывал лапой дикую репу или сладкий корень.

Этот старый медведь был похож на громадное чудовище. Уэб сразу

почувствовал опасность и пробрался между деревьями на выступавшую скалу.

Здесь он стал наблюдать, что будет делать медведь.

Вот медведь увидел следы Уэба. Он злобно зарычал и пошел по следам к

дереву. Здесь он поднялся на задние лапы и стал рвать копями кору с

дерева. Он доставал гораздо выше, чем Уэб. Затем медведь оставил дерево и

пошел по следу Уэба. Уэб сильно испугался и быстро побежал обратно в

ущелье: так как там было мало корма, другой медведь туда не пойдет.

Приближалось лето, и каш Уэб начал линять. У него чесалась кожа, и он с

большим удовольствием валялся в грязи и скреб себе спину о корни и камни.

Лазить по деревьям он теперь уже не мог: у него отросли очень длинные

когти. Передние лапы, хотя и были уже большие, не имели той гибкости,