Править] Русскоязычные поэты-верлибристы

Акростих

Акрости́х — литературная форма: стихотворение, в котором некоторые (в норме — первые) буквы каждой строки составляют осмысленный текст (слово, словосочетание или предложение).

Примером может послужить следующее стихотворение:

Светит Солнце, люди отдыхают,

Облака по небу плывут

Толпы пчёл на поле летают,

А цветы всё цветут и цветут.

От античности и до средних веков выбор этой формы чаще связан с сакральными мотивами (читается имя Христа, Девы Марии и т. п.), или с обращением поэта (к своему покровителю, собрату по перу), или с подписью, встроенным в первый столбец букв авторским именем (считается, что именно так использовал акростих его изобретатель, древнегреческий поэт и драматург Эпихарм; у истоков русского акростиха также стоят акростишные подписи жившего в XVII веке иеромонаха Германа, занимавшегося переложением псалмов: например, его переложение 140-го псалма показывает по первым буквам фразу «Герман монах моляся писах»). В функциональном отношении этим трём случаям соответствуют три типа акростиха:

ñ акростих-ключ: читаемый по первым буквам текст в концентрированном виде выражает смысл произведения и, по авторскому замыслу, должен быть замечен всяким читателем; частный случай такого решения — стихотворение-загадка с разгадкой в первых буквах:

Довольно именем известна я своим;

Равно клянётся плут и непорочный им,

Утехой в бедствиях всего бываю боле,

Жизнь сладостней при мне и в самой лучшей доле.

Блаженству чистых душ могу служить одна,

А меж злодеями — не быть я создана.

Юрий Нелединский-Мелецкий

ñ акростих-посвящение: читаемый по первым буквам текст называет его адресата; часто этот адресат указан в тексте и другим способом (в названии, в эпиграфе, прямо в стихотворении), иногда других указаний нет, и тогда посвящение заметно только очень внимательному или подготовленному читателю:

Бывало, я с утра молчу О том, что сон мне пел. Румяной розе и лучу И мне — один удел. С покатых гор ползут снега, А я белей, чем снег, Но сладко снятся берега Разливных мутных рек. Еловой рощи свежий шум Покойнее рассветных дум. Анна Ахматова, Песенка

Радость, как плотвица быстрая, Юрко светит и в воде. Руки могут церковь выстроить И кукушке и звезде. Кайся нивам и черемухам, — У живущих нет грехов. Из удачи зыбы промаха Воют только на коров. Не зови себя разбойником, Если ж чист, так падай в грязь. Верь — теленку из подойника Улыбается карась. Сергей Есенин, Акростих, 1919

ñ акростих-шифр: читаемый по первым буквам текст не имеет прямого отношения к содержанию стихотворения и вводит в произведение новую, побочную информацию. Часто такой тип акростиха использовался как средство обойти цензурные или иные запреты. В различных мемуарах встречаются упоминания об акростихе Феликса Чуева с зашифрованным девизом «Сталин в сердце», об опубликованных в советской провинциальной периодике акростихах Николая Глазкова «Дорогому Леониду Ильичу» (само стихотворение носило невинный лирический характер, что делало иронию в адрес Л. И. Брежнева одновременно безобидной и едкой) и Евгения Шешолина «Христос воскрес». Особенно известна история воронежского поэта Павла Мелехина, продававшего свои стихи более удачливым советским авторам и однажды, вместо собственной авторской подписи, зашифровавшего в первых буквах акростиха своё отношение к поэту Михаилу Касаткину, купившему и опубликовавшему это стихотворение («И» в начале последней строки поставлено вместо «Ы»):

Месяц в городе ночью не виден,

Как над сквером — отдельный плафон.

Ах, зачем так безмолвен Никитин,

Словно морем огней напоён.

Автоматы у входа в аллею

Тоже будто бы странники тут,

Как слепцы — ни о чем не жалеют,

И даяния медного ждут.

Нам-то кажется полночь пустою,

Грубоватым — неоновый свет.

Он хоть движется, зренье — в застое:

Вот чего опасайся, поэт!

Ну а чтоб глубоко, не парадно

Оценить, как мы нынче живём,

Встать на место Никитина надо —

И не в сквере, а в веке былом…

Еще один тип акростиха — алфавитный акростих (абецедарий), при котором каждый первые буквы стихов или строф образуют алфавитную последовательность. Примером такого акростиха является ветхозаветный Плач Иеремии, первые четыре песни которого состоят каждая из 22 строф, причем каждая строфа начинается с новой буквы, в последовательном порядке еврейского алфавита.

Формальными разновидностями акростиха можно считать более редкие телестих и месостих, в которых дополнительный текст читается не по первым, а соответственно по последним и по средним буквам стихотворной строки, а также акротелестих. В XX веке был опробован ряд усложнений формы, начиная с двойных и тройных акростихов (первые, третьи и пятые буквы в каждом стихе), встречающихся в поэтической переписке Михаила Лозинского и Константина Липскерова. Крупнейшим современным мастером русского акростиха является Валентин Загорянский, в чьих стихотворениях (автор называет их акрограммами) дополнительный текст может читаться сразу во многих направлениях (по первым, последним и средним буквам, обеим диагоналям и т. п.).

Поэту Айдыну Ханмагомедову удаются не только традиционные акростихи, но и акропалиндромы:

Изредка аналогичная акростиху форма встречается и в прозе: так, известен относящийся к самому началу XX века фельетон Александра Амфитеатрова, в котором антиправительственный лозунг читался по первым буквам слов. Последний абзац англоязычного рассказа Владимира Набокова «Сёстры Вейн» (англ. The Vane Sisters, 1951) также организован таким образом: первые буквы всех слов выстраиваются во фразу, представляющую собой ключ к рассказанной в основном тексте истории. В этих случаях, однако, правомернее рассматривать такое проявление акронимии не как самостоятельную форму, а как литературный приём, поскольку речь идёт об организации лишь определённого фрагмента текста, а не произведения целиком.

Акротелестих

Акротелестих (от греч. «акрос» – крайний и «теле» – дальний) — это строфа, где и первые, и последние буквы строк читаются сверху вниз и образуют слово (словосочетание или разные слова).

Акростихи и телестихи известны в мировой поэзии издавна. Гораздо реже встречаются стихи, в которых перпендикулярный к основному текст вплетён и слева, и справа. Мастерами акротелестиха являются современные поэты Валентин Загорянский и Айдын Ханмагомедов. Примерами могут послужить иллюстрации из поэзии А. Ханмагомедова, который использует собственный термин «акротелестишье»

Лукава я, а ты невинно миЛ, Игру мою любовью не зовИ, Люби другую как меня любиЛ. Истомная владычица любвИ, Являясь всем, я между тем ничьЯ, Я слева, милый, но и справа Я.

Мир без тебя – пустой бездругий доМ, А отчий дом невыносим как мукА. Мучитель твой, я и в бреду ночноМ Аукаю и жду тебя как другА.

и создаёт палиндромные акротелекуплеты[1]:

Я омич и моЯ

Хата на канатаХ,

Там и ад, да и маТ,

А в Тибете битвА.

Весьма необычно его палиндромное акротелестишье "Алла", сконструированное всего из двух букв[2]:

Ал, ЛалА,

ЛаЛ.

Лал аЛ,

АллА.

Верлибр

Верли́бр (фр. vers libre) — в разной степени свободный от жёсткой рифмометрической композиции[1][2] стих, занявший довольно широкую нишу в европейской, в частности — англоязычной, поэзии XX века. Это тип стихосложения, для которого характерен последовательный отказ от всех «вторичных признаков» стиховой речи: рифмы, слогового метра, изотонии, изосиллабизма (равенства строк по числу ударений и слогов) и регулярной строфики[3].

ихе[8]:

Править] Примеры

Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней.

Она немедленно уронила на пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.

Всё это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух Макбета.
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.

Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.

Я рассердился больше всего на то,
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Паоло и Франчески.

6 февраля 1908

Александр Блок

Молодые девушки похожи лицом
на небо,
на ветер,
на облака.
Потом из них получаются
верные жены,
лица которых похожи
на дома,
на мебель,
на хозяйственные сумки.
Но их дочери
вновь похожи лицом
на небо, ветер
и весенние ручейки.

Арво Метс

править] Русскоязычные поэты-верлибристы

ñ Геннадий Айги

ñ Геннадий Алексеев

ñ Анна Альчук

ñ Владимир Аристов

ñ Наталья Астафьева

ñ Иван Ахметьев

ñ Сергей Бирюков

ñ Владимир Британишский

ñ Максим Бородин

ñ Владимир Бурич

ñ Дмитрий Григорьев

ñ Карен Джангиров

ñ Павел Жагун

ñ Елена Кацюба

ñ Константин Кедров

ñ Кирилл Ковальджи

ñ Анатолий Кудрявицкий

ñ Вячеслав Куприянов

ñ Александр Макаров-Кротков

ñ Арво Метс

ñ Елизавета Мнацаканова

ñ Всеволод Некрасов

ñ Ры Никонова

ñ Вера Павлова

ñ Виктор Полещук

ñ Игорь Померанцев

ñ Валерий Прокошин

ñ Лев Рубинштейн

ñ Генрих Сапгир

ñ Владимир Стариков

ñ Игорь Холин

ñ Андрей Чемоданов

ñ Вера Чижевская

ñ Ася Шнейдерман

ñ Руслан Элинин

ñ Владимир Эрль

Лесенка Маяковского

«Лесенкой» Маяковского называют использовавшийся поэтом способ записи стиха с разрывами строк на определённом слове и продолжением записи с новой строки, как, например, в стихотворении «Сергею Есенину»:

Вы ушли,

как говорится,

в мир в иной.

Пустота...

Летите,

в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса,

ни пивной.

Трезвость.

. . .

Основные причины подобных разрывов строки Маяковский называет в своей книге «Как делать стихи» (1926). Это прежде всего более чёткое оформление ритма стиха, так как, по мнению Маяковского, традиционные знаки пунктуации недостаточно для этого приспособлены.

Однако, злые языки часто шутили в адрес Маяковского, будто он нарочно разбивает строки, чтобы получить больше денег за свои стихи. Слухи были основаны на том, что в некоторых изданиях гонорар за напечатанные стихотворения выплачивался поэтам в зависимости от количества строк в произведении, а не от фактического количества печатных знаков.

Интересным свидетельством представляется запись о выступлении Маяковского в Одессе из дневника литературоведа Льва Рудольфовича Когана (1885–1959). Запись сделана раньше появления книги Маяковского «Как делать стихи». Когану довелось зафиксировать диалог Маяковского со студентом, который вопросом «А правда, что вам за каждую строчку платят рубль?» публично намекнул на чисто корыстные мотивы «ломания» строки. Однако (по Когану) Маяковский уже тогда пояснил публике на конкретных примерах важность оформления ритма стиха в печатном виде.

Но, несмотря на все объяснения Маяковского, некоторые продолжали и продолжают считать, что он записывал строчки «лесенкой» исключительно ради повышения своего авторского гонорара.

«Лесенка» впоследствии получила широкое распространение среди поэтов. Такой схемой записи стихов пользовались Семён Кирсанов, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко и другие.

Мнимая проза

Мни́мая про́за — термин, предложенный М. Л. Гаспаровым[источник не указан 1301 день] для текстов, обладающих отчётливым метром, однако записанным как проза, без специфической стиховой графики. В качестве примера Гаспаров широко использовал произведения Марии Шкапской, относящиеся к началу 1920-х годов:

Причастницей войду в твою постель, закрыв глаза и открывая губы, и будет медь звенящая и трубы, и закачается над нами лёгкий Лель.

А после, горестно простёрты перед ним, узнаем мы, что жертва неугодна, и будет стлаться горько и бесплодно её пустой и легковейный дым.

— при нормальной ширине книжной страницы этот текст оказывается записан двумя небольшими прозаическими абзацами, каждый из которых представляет собой записанное в подбор четверостишие пятистопного ямба (с лишней стопой в одном из восьми стихов). По мнению Гаспарова, этот приём используется Шкапской и другими авторами для ослабления значимости метра, для придания тексту видимости прозаического. Гаспаров, однако, полагает, что такая маскировка не превращает текст в прозу. Другие теоретики стиха — в частности, Ю. Б. Орлицкий и М. И. Шапир — оспорили позицию Гаспарова[источник не указан 1301 день], заявив, что «мнимую прозу» правомернее рассматривать именно как прозу (поскольку деление текста на отрезки, соответствующие стихотворным строчкам, нельзя считать обязательным); для Орлицкого и Шапира не существует различия между «мнимой прозой» Шкапской и метризованной прозой Андрея Белого. В дальнейших стиховедческих дискуссиях вокруг «мнимой прозы» указывалось, что наиболее распространённые стихотворные размеры всё же могут требовать от читателя опознания текста в качестве стихотворного даже при прозаической записи.

В русской поэзии новейшего времени «мнимая проза» встречается не слишком часто и, как правило, в отдельных произведениях того или иного автора, не становясь характерной чертой его авторской поэтики:

Картина мира, милая уму: писатель сочиняет про Муму; шофёры колесят по всей земле со Сталиным на лобовом стекле; любимец телевидения чабан кастрирует козла во весь экран; агукая, играючи, шутя, мать пестует щекастое дитя. Сдается мне, согражданам не лень усердствовать. В трудах проходит день, а к полночи созреет в аккурат мажорный гимн, как некий виноград.

Бог в помощь всем. Но мой физкультпривет писателю. Писатель (он поэт), несносных наблюдений виртуоз, сквозь окна видит бледный лес берёз, вникая в смысл житейских передряг, причуд, коллизий. Вроде бы пустяк по имени хандра, и во врачах нет надобности, но и в мелочах видна утечка жизни. Невзначай он адрес свой забудет или чай на рукопись прольёт, то вообще купает галстук бархатный в борще. Смех да и только. Выпал первый снег. На улице какой-то человек, срывая голос, битых два часа отчитывал нашкодившего пса.

— в этом тексте Сергея Гандлевского прозаическая запись использована (единственный случай в опубликованных текстах этого автора) для подчёркивания приземлённости, низменности описываемой картины. К «мнимой прозе» обращались также Ольга Зондберг, Константин Победин, Дмитрий Быков, Леонид Каганов и другие авторы. Часты переходы на мнимую прозу у Феликса Кривина.

Моностих

Моностих — литературная форма: стихотворение, состоящее из одной строки.

Принято считать, что однострочные стихотворения возникли уже в античной поэзии, хотя совершенно достоверных подтверждений этому нет: большинство дошедших до нас однострочных текстов древнегреческих и римских авторов представляют собой, по-видимому, обломки не сохранившихся полностью стихотворений, хотя моностих Авзония «Рим», кажется, представляет собой исключение, а по поводу нескольких эпиграмм Марциала существуют определенные сомнения. Однако в последующей культуре (зачастую уже в позднеантичный период) такие фрагменты бытовали как самодостаточные, становясь объектом имитации позднейших (чаще всего анонимных) авторов, так что возможность однострочного стихотворения европейской литературной традицией подразумевалась. Новую жизнь вдохнула в эту экзотическую стихотворную форму модернистская поэзия начала XX века: моностих Гийома Аполлинера «Поющий» (1914) положил начало однострочным экспериментам не только французских, но и английских (Р.Ходжсон), американских, итальянских, румынских поэтов. Русская поэзия, однако, обратилась к литературному моностиху двумя десятилетиями раньше, когда Валерий Брюсов опубликовал свое знаменитое однострочное сочинение «О закрой свои бледные ноги» (1894; так, без запятой после «О»!), вызвавшее бурную реакцию российской литературной мысли, в том числе резкие отповеди Владимира Соловьева и Василия Розанова. Впрочем, моностихи публиковали еще на рубеже XVIII—XIX вв. Державин, Карамзин и граф Хвостов, однако эти тексты создавались в рамках жанрового канона эпитафии и не оказали влияния на дальнейшее развитие формы.

На протяжении XX века моностих во всех основных западных поэзиях, в том числе и в русской, прошел путь эстетической нормализации, превратившись в редкую, но закономерную, не связанную с эпатирующим эффектом форму поэтического высказывания; в России, в частности, к моностиху обращались такие разные авторы, как Константин Бальмонт, Даниил Хармс, Илья Сельвинский, Лев Озеров, Геннадий Айги, Иван Жданов и др. На рубеже 1980-90-х гг. поэт Владимир Вишневский даже создал на основе моностиха собственный авторский жанр, принесший широкую популярность и автору, и использованной им форме. В англоязычной поэзии заметное влияние на расцвет моностиха было оказано усвоенным из японской поэзии стихотворным жанром хайку, в оригинале представляющим собой — вопреки привычке русского читателя к трехстрочной форме — один столбец иероглифов; в конце 1990-х гг. с начавшейся экспансией хайку в русскую поэзию развитие русского моностиха также получило новый стимул.

С точки зрения литературной теории моностих представляет собой парадоксальное явление, поскольку многие определения стиха явно или неявно требуют наличия в стихотворном тексте более чем одной строки. Стремление к научной последовательности заставило поэта и теоретика Владимира Бурича объявить, что однострочные тексты нельзя рассматривать ни как стихотворные, ни как прозаические: Бурич предложил выделить их в особый, третий класс текстов, и назвал такие тексты «удетеронами» (от греческого «ни тот ни другой»). С теми или иными оговорками позицию Бурича поддержали такие крупные русские теоретики литературы, как Михаил Гаспаров и Юрий Орлицкий. Однако такая теоретическая позиция вступает в критическое противоречие с читательской интуицией: трудно поверить, что однострочный текст Владимира Вишневского «И долго буду тем любезен я и этим…», мгновенно опознаваемый в качестве шестистопного ямба и представляющий собой ироническую трансформацию строки из знаменитого стихотворения Пушкина «Памятник», вопреки очевидности сам по себе стихотворным не является. В поисках такого понимания самого явления стиха, какое не будет заводить в тупик при обращении к однострочным текстам, специалисты, начиная с Максима Шапира, обращаются к стиховедческой концепции Юрия Тынянова, для которого главным признаком стиха были происходящие в стиховой речи изменения словесной семантики под действием ритма, иначе говоря — давление звучания на значение. Таким образом проблема моностиха из сугубо периферийной превращается в один из краеугольных камней стиховедения, оказывая непосредственное влияние на выбор той или иной научной парадигмы.

Некоторые специалисты предпочитают термину «моностих» образованный Владимиром Марковым по аналогии термин «однострок». За пределами научной литературы моностих называют и одностишием; в стиховедческой терминологии, однако, это слово чаще используется для обозначения изолированного (отделенного от остального текста отбивками) стиха в многострочном стихотворении.

Ропалический стих

Ропалический стих — один из видов так называемых «фигурных» стихотворений, имевших распространение в античной литературе времён упадка, а также в поэзии Ренессанса и Барокко. Стихи эти строились так, что расположение их строк образовывало какую-либо графическую фигуру: звезду, кубок и т. п. Ропалический стих по форме воспроизводил палицу (др.-греч. ῥόπαλον — отсюда название), которая, будучи узкой с одного конца, постепенно расширяется к другому; слова в этом стихе подбирались так, что каждое последующее слово длиннее предыдущего на один слог.

Ропалический стих воспроизводится В. Брюсовым:

«Пусть мечта рыдает горестными восклицаньями Даль горит сверкает радостными ожиданьями…»

Телестих

Телестих (телестишье) — особая стихотворная форма, в которой последние буквы каждого стиха, при чтении сверху вниз, образуют какое-либо слово, фразу или имя.

По своему композиционному замыслу телестих аналогичен акростиху, в котором сходную роль играют начальные буквы стихов, и мезостиху, в котором вертикальный ряд образуется буквами, расположенными одна под другой в середине стихотворных строк. Однако для рифмованного стиха техника выполнения телестиха обставлена неизмеримо большими трудностями. Обычно телестих используется одновременно с акростихом.

ñ

ñ

В качестве примера русского силлабического (слогового) телестиха приводят отрывок из Велимира Хлебникова:

Где Волга скажет «лю»,
Янцекиянг промолвит «блю»,
И Миссисиппи скажет «весь»,
Старик Дунай промолвит «мир»,
И воды Ганга скажут «я»…

— «Ладомир»[1]

В русской поэзии также известны телестихи Арсения Альвинга, Валентина Загорянского, Сергея Сигея, Айдына Ханмагомедова, Ивана Чудасова.

Произнося чудесный чистый звуК,
Вишу на колокольне. ВысокО!
Неоднократно сам звенеть хотеЛ,
Разлиться песней сердца далекО,
Но мой язык во власти чьих-то руК.
Вздохнул бы я свободно и легкО,
Когда бы сам, не по заказу, пеЛ.

— И. Чудасов. «Колокол»[2]

Фигурные стихи

Фигурные стихи или графические стихи, также стихографика и каллиграмма, — стихи, в которых графический рисунок строк или выделенных в строках букв складывается в изображение какой-либо фигуры или предмета (монограмма, ромб и др.), проще говоря, слова стихотворения образуют рисунок. Известны с III века до н. э.

Ещё древнегреческий поэт Симмий Родосский писал стихотворения в форме яйца, секиры и крыльев, с соответствующим форме содержанием. Монахи Средневековья предпочитали крест и восьмиконечные звезды, как, например, Симеон Полоцкий в XVII веке. Рабле в XVI веке сочинил оду бутылке[1]. Поэзия барокко любила стихи-рисунки; в России XVII века они были в большой моде. В XVIII-XIX веках фигурные стихи писали:

ñ Державин,

ñ Сумароков,

ñ Ржевский,

ñ Апухтин,

ñ Рукавишников и другие.

Позже фигурными стихами увлекались символисты и авангардисты:

ñ Брюсов,

ñ Кирсанов,

ñ Вознесенский и другие.