Обобщение имени собственного

Большинство фразеологизмов, как мы видели, восходит к какому-нибудь сюжету, историческому или псевдоисторическому факту. Развитие образного выражения и обобщение имени собственного, входящего в него, идет, как правило, путем сгущения этого сюжета — путем, указанным А. А. Потебней. Всякое ли обобщение собственного имени движется, однако, по этому пути? За каждым ли именем стоит конкретный исторический или мифологический прототип? Языковой опыт подсказывает, что нет.

Одним из видов обобщения имени, например, является его рифмованное употребление в детских дразнилках: Сергей-воробей, Гаврило — свиное рыло, Иван-болван, Мишка — еловая шишка, Татьяна-сметана и т. д. Вряд ли кому-нибудь придет в голову искать сюжеты этих «устойчивых сравнений»: ясно, что они обусловлены случайными ассоциациями под влиянием рифмы.

Рифма иногда становится отправным пунктом целого повествования, в котором действия персонажей обусловлены лишь подобными ассоциативными возможностями имени. Вот отрывок из сатирического стиха XVII в.:

Пришел Мещеря, поставил котел в пещеру.

Пришел Абросим да ерша в котел бросил,

Пришел Ерема, принес дров беремя,

Пришел Клим, подложил под котел клин.

Таких случаев немало и при создании пословиц. Так, в беломорских говорах весьма популярна рифмованная поговорка с именем Пестя (Пистимся): У пашей Лести все в тесте, а про обед нет вести.

При частом повторении подобные ассоциации, вызванные рифмой, могут стать постоянной характеристикой имени: Алеха не подвоха; Афонька-тихонька; Афонасьи беспоясны; наш Фома пьет до дна; Зина-разиня; И на Машку бывает промашка и т. п. Для большинства русских имя Емеля ассоциируется с характеристикой «болтун, краснобай». Она обусловлена чисто формальным сходством с глаголом молоть, вошедшим в прибаутку: Мели Емеля — твоя неделя.

Обобщение имени путем обработки рифмой весьма произвольно. Гораздо закономернее его социальная, общественная типизация. Хотя имя в принципе и индивидуально, но мы можем говорить о типично русских именах {Татьяна, Иван, Маша). Это уже шаг к обобщению, который приводит к таким нарицательным употреблениям, как русские Иваны, немецкие Фрицы и Гансы, английские Джоны Буллы и т. д. Можно было бы вполне написать эти имена с маленькой буквы, потому что они синонимичны словам русский, немец, англичанин.

Примерно такое же социальное «расслоение» имен происходит и по оси «богатый/бедный». Одни имена прежде вызывали представление и родовитости и благородстве, другие — о «черной кости». Для имущих классов России было характерно стремление отгородить себя от народа не только образом жизни, но и именем.

Социальная оценка многих имен глубоко осела в языке. Нередко знание этой оценки помогает понять фразеологизм. Нельзя, скажем, правильно передать смысл английских сочетаний Tom, Dick and Harry или Brown, Jones and Robinson, значащих 'простые, заурядные люди', не учитывая того факта, что эти имена и фамилии типичны для рядового англичанина.

Социальная оценка имени часто перерастает в оценку качеств человека. Не случайно столько имен, приписывавшихся «подлому» сословию, имеют значение 'глупый': Ванька, Агафон, Алуферип, Ананья, Аноха, Арина, Варлаха, Ерема, Максим, Мартын, Митька, Пантелей (Пантюха, Пентюх), Пахом, Стеха, Стеша, Щура, Фома, Фока. Народные выражения Аноху строить 'валять дурака'; бесполденная Арина 'безнадежная дура'; с одной стороны Ульяна, с другой Фома 'не в своем уме'; Алеха сельский, Алеша бесконвойный 'сумасбродный, неуравновешенный, с причудами, чрезмерно хвастливый человек'; идет как Мартын с балалайкой 'неловко и несуразно идет' — это фразеологическое развитие подобных отрицательных характеристик.

Выражение филькина грамота значит 'пустая, ничего не стоящая бумажка', 'не имеющий никакой силы документ'. Первоначально это грамота, написанная безграмотным человеком, человеком «подлого сословия», а потому не имеющая веса. Словом, грамота, составленная простофилей. Слово простофиля, как показал В. В. Виноградов, образовано в итоге от греческого имени Филипп, превращенного русскими в Филю, Фильку, Филюху. Этим именем бары часто называли своих слуг. Помните фамусовское обращение к своему Фильке?

Ты, Филька, ты прямой чурбан,

В швейцары произвел ленивую тетерю...

Не удивительно, что типизированное имя слуги пополнило синонимический ряд со значением 'глупый и ленивый человек'. Этому способствовало и употребление имени Филя в русских пословицах, где его обладатель выступает в роли простака и неудачника: У Фили пили да Филю и побили.

Любопытно, что имя Филипп в чешской фразеологии вызывает совершенно противоположные ассоциации. Здесь mit filipa (буквально 'иметь Филиппа') означает 'быть умным и проницательным'.

Столь же глубокое противоречие заключено в имени Сидор. Оно восходит к древнеегипетской богине земледелия Исиде. Греческое Исидор, превращенное у нас в Сидора, значит 'дар Исиды', т. е. обильный, щедрый дар. Но в русских пословицах и поговорках Сидор — обычно богатый, но скупой и мелочный человек. В сибирских говорах, например, записана рифмованная поговорка Сидор и Борис об одной дрались — «о мелкой ссоре», отражающая крохоборный характер Сидора. Может быть, поэтому, как гласит пословица, На Сидора ни одна беда не пришла, ведь у него на любой голодный год припасена копеечка.

Зная социальные ассоциации, связанные с именем Сидор, легко понять мотивировку выражения драть как Сидорову козу: скряге-хозяину даже мелкая потрава кажется большим бедствием. Шкодливый же характер козы постоянно тянет ее в огород. Упорное стремление хозяина отучить ее от этой привычки и вошло в поговорку.

Впрочем, известна и другая трактовка этого выражения. Т. Н. Кондратьева считает, что в нем «сказалось стремление мести Сидору: если он сам недосягаем, то пусть хоть его козе достанется основательно».

За скверный характер Сидора отдувается его коза. Бедному же Макару, как правило, приходится самому быть козлом отпущения. Русские пословицы дают подробную характеристику этому горемыке. Он беден (У Макара лишь возгрей (т. е. соплей) пара; Не рука Макару калачи есть) и бездомен (Грядет Макар к вечерне от собак в кабак), незнатен (Не рука Макару с боярами знаться), послушен и почтителен (Макару поклон, а Макар на семь сторон), а главное — безответен (На бедного Макара все шишки валятся). Пословицы подчеркивают, что он обычно занимается тяжелым крестьянским трудом: Доселева Макар огороды (гряды) копал, а нынче Макар в воеводы попал.

Не удивительно, что имя Макар уже давно в русском языке считается не более лестным, чем Аноха или Филька. Отрицательное отношение к имени Макар, сложившееся в русской среде, закрепилось и лубочными картинками, где Макарка изображался в смешных базарных сценках вместе с сатирическими героями рынка Захаркой, Назаркой, Фомой и Еремой, Пантюхой и Филатом.

Так постепенно складывался образ бедного простака и неумехи Макара, вошедший в одну из самых загадочных русских поговорок — куда Макар телят не гонял. Она означает 'очень далеко' и нередко употребляется как угроза сурового наказания. Обычно пытаются объяснить это выражение какой-нибудь народной легендой о реальном Макаре, некогда пасшем реальных телят. Вот, например, объяснение поморской сказительницы Т. И. Махилевой: «Макар, наверно, был хороший пастух: везде пас, дальше его никто не пас. Так вот, даже туда, где и Макар не мог гонять телят, кого-то и посылают».

Наблюдения над нарицательным значением имени Макар свидетельствуют, однако, о другом. Макар — это нищий, безземельный крестьянин, вынужденный пасти своих телят на самых заброшенных и запустелых выгонах. Более того, возможно, что Макаровы телята — фикция, и в этом выражении заключен такой же скрытый юмор, как во фразеологизмах показать где раки зимуют или сделаю когда рак на горе свистнет. Такой трактовке, на первый взгляд, противоречит отрицание не. Однако необходимо учитывать, что уже в рукописных сборниках XVIII в. эта поговорка зафиксирована и без отрицания, например: Пошел к Макару телят пасти. Найти такое пастбище столь же трудно, как и отыскать рачью зимовку.

Один из героев неоконченного романа Н. Г. Помяловского «Брат и сестра» задумывается над происхождением выражения показать кузькину мать: Что такое кузькина мать, мы не можем объяснить читателю. У нас есть много таких присловий, которые от времени утратили смысл. Вероятно, Кузькина мать была ядовитая баба, если ею стращают захудалый род.

Действительно, когда мы думаем о происхождении фразеологизмов с собственными именами, нам поневоле хочется связать эти имена с конкретными лицами.

Характерно, что представление о реальной Кузькиной матери всегда окрашено юмором. Это персонаж веселых народных частушек:

Ох, Кузькина мать — хуже лихорадки:

Щи варила, спролила прямо на запятки.

Такие частушки поют на Белом море. Там же рассказывают и историю происхождения выражения показать кузькину мать. У Кузьмы было много детей, был он беден. Но еще беднее была его мать, которая едва могла прокормить своих детей. Вокруг образа Кузькиной матери, как видим, разворачивается широкий круг ассоциаций: «ядовитость», бедность, неряшливость и неловкость.

Примерно такие же качественные ассоциации характерны и для имени Кузьма в русских пословицах. Кузьма злой и драчливый: Наш Кузьма все бьет со зла; Не грози, Кузьма, не дрожит корчма. Он беден, и поэтому ему достается все самое плохое и негодное: Что хромо, что слепо, то Козьме и Демьяну (речь идет о домашней птице, жертвуемой в день святых Козьмы и Дамиана). Он несообразителен: Эта пословица не для Кузьмы Петровича. Происхождения он такого же «подлого», как и Макар: Прежде Кузьма огороды копал, а нынче Кузьма в воеводы попал. Словом, Горькому Кузеньке — горькая и песенка.

Быть сыном драчливого и бедного неудачника не особенно приятно. Разве что крайняя нужда заставит признать такое родство: Поживешь — и Кузьму отцом назовешь. Видимо, выражение показать кузькину мать и обобщает такое нелестное представление о родителях и близких неудачника Кузьмы.

Существует и другое предположение о происхождении этого оборота. Т. Н. Кондратьева видит в нем метафорический образ: кузькина мать — это плеть, которой пороли «кузек», т. е. голодных и озлобленных на помещика крепостных крестьян.

Какая из этих двух версий верна, может показать лишь надежный материал. А пока следует признать вслед за героем Помяловского, что мы не можем объяснить читателю, что такое кузькина мать, с гарантией достоверности.

Зато в родословной титовых детей можно не сомневаться. Т. Н. Кондратьева сообщает год рождения их отца. Впрочем, сначала следует объяснить значение этого сочетания, бывшего популярным в прошлом веке. Оно означало 'идиоты и тупицы'.

Как ни странно, фразеологическим отцом таких детей был коллега Цезаря, Миноса и Карла Великого римский император Тит — герой русской трагедии «Титове милосердие», написанной Я. Б. Княжниным в 1778 г. Тит — добродетельный и мудрый правитель. Имя его в XVIII — начале XIX в. становится нарицательным и приобретает значение просто 'император', как в случаях с царь и король.

В дальнейшем этот литературного происхождения фразеологизм не избежал народной обработки. В нем развилось отрицательное значение, подкрепленное пословичной репутацией имени Тит. Ведь в народном языке Тит испокон веков — прожженный лоботряс и дармоед:

Тит, поди молотить! — Брюхо болит.

Тит, поди кисель есть! — А где моя большая ложка?

Так значение слова Тит сузилось до 'злой, несправедливый царь', 'глупый и недальновидный правитель', а Титовы дети стали тупицами и идиотами.

Но вернемся к кузькиной матери. Вернее, к ее сыну, имя которого вошло в популярный русский глагол подкузьмить. Не является ли он «сгущением» выражения показать кузькину мать'}

Значение этого слова, однако, совсем иное — 'обмануть, надуть кого-нибудь'. Его никак нельзя объяснить теми «злыми» и «бедными» качествами, которыми обладает вошедший в поговорку Кузьма, Оказывается, глагол подкузьмить образован примерно так же, как фразеологизм на Маланьину свадьбу. Это память о дне свв. Кузьмы и Дамиана, так называемых кузьминках, которые праздновались на Руси 17 октября. В этот день хозяева рассчитывались с работниками. Немудрено, что этот день был и днем большого обмана: хозяева всеми правдами и неправдами старались урвать кусок от каравая, заработанного «кузьками» за лето. Это и называлось подкузьмить.

Полностью расчеты сельских богатеев с батраками заканчивались 26 ноября, в день св. Егория. Поэтому слова подкузьмить и объегорить — двойняшки. В псковских говорах последний глагол известен даже без приставки об-: егорить значит 'обманывать'. А на вятском наречии Егорами называют проходимцев.

Забылись церковные праздники и святые, которых чествовали в эти дни. Но языковой календарь сохраняет отнюдь не «святые» представления об этих датах.

Звуковые ассоциации имен

До сих пор мы имели дело с двумя типами имен, входящих во фразеологизмы. Первый тип — имена-факты, имена, четко привязанные к конкретной личности — мифологической или исторической (танталовы муки, мамаево побоище). Второй тип — имена — общие знаменатели, концентрирующие определенные человеческие качества и свойства (куда Макар телят не гонял, филькина грамота).

Имена первого типа отражают «назывную», «индивидуализирующую» функцию собственного имени. Имена второго типа показывают относительность этого свойства, отражая способность собственного имени обобщать. Случаи, когда имя в результате переплетения языковых обстоятельств образует выражения типа наготовить как на Маланьину свадьбу, наглядно демонстрируют диалектическое единство этих диаметрально противоположных свойств.

Во всех этих случаях образование фразеологизмов совершалось в языке, но обусловливалось в основном внеязыковыми факторами: историческими, этнографическими, фольклористическими и т. д. Между тем язык, как мы видели на примере рифмованных дразнилок, может сам подсказывать определенные качества и свойства имени. Академику Б. М. Ляпунову даже казалось, что мы недооцениваем чисто звуковые ассоциации имен, а они нередко и являются причиной нашего к ним отношения. Узкие закрытые гласные в именах Алексей, Елисей, Дмитрий, по его мнению, ассоциируются с худощавостью и хитростью, а имена Антоний, Епифаний, Феодосии, Евстигней «производят впечатление чего-то более длинного, худого, тонкого, чем их восточно-славянские переделки Антон, Епифаи и под.».

Это свойство звуков влиять на восприятие имени всем нам знакомо. Действительно, почему имя Сергей имеет «серые» ассоциации в его вариантах Сереня, Серенький? Никаким развитием значения этих вариантов не объяснить, как не объяснить и других его «полуговорящих» форм: Гуля — Сергуля, Гуня — Сергуня, Гуся — Сергуся, Гуша — Сергуша.

Возможна и обратная связь нарицательных слов и имен собственных. Звуковые ассоциации, ложное сходство преобразует иногда устаревшие слова в собственные имена.

Мы часто считаем «человечьи» имена животных случайной прихотью первого охотника или хозяина, окрестившего их так. Однако за Мишкой-медведем скрывается древнее нарицательное название медведя (древнерусское мечька, болгарское мечка, литовское meska 'медведь'), за Петей-петушком — древнее потя или потка 'птица' (тот же корень вы найдете в словах птица и куропатка), за кошкой Машкой — древнее славянское наименование кошки (болгарское маче, мачка; сербскохорватское мачка; польское mаciek и чешское mасек 'кошка', 'кот'), а за поросенком Борей — нарицательное боров. Подобные примеры — не такая уж редкость.

Близкие по звучанию, норавные по смыслу и происхождению слова могут сталкиваться друг с другом, и тогда одно из них должно уступить место другому. Именно так и случилось со словами мечька и Мишка, потя и Петя, мачка и Машка. Как видим, победа этих собственных имен над нарицательными в русском языке не была абсолютной: отнесение их к одним и тем же животным все же выдает их нарицательную сущность.

Подобные процессы, имеющие чисто языковую основу, не могли не отразиться и на фразеологии с собственными именами.

Выражение толкнуть кого-нибудь под микитки 'ударить под ребра', 'в поддыхало' употребляется и в прямом и в переносном смысле. В «Рассказе неизвестного человека» А. П. Чехова оно означает 'силой завоевывать себе место под солнцем': Наш свет и пошл и пуст, но зато мы с вами... кое-что почитываем и не толкаем друг друга под микитки.

Форма слова микитки явно именная. Более того, В. И. Даль приводит его и как никитки 'пах, подвздошье, подреберье'. Казалось бы, фразеологу тут же следует приняться за поиски того Микиты или Никиты, который первый кому-то двинул «под микитки». Тем более что греческое имя Никита значит 'победитель'.

Однако такое формальное понимание этого выражения сослужит нам плохую службу. Совсем недавно Т. В. Горячева убедительно доказала, что оно не имеет ничего общего с Микитой. Никита, микитка — это лишь русский вариант праславянского слова со значением 'мягкие части тела'. В русском языке оно должно было звучать как мякита, мякитка. Но ни в одном говоре этой формы мы уже не найдем; ассоциация с Никитой и Никитой вытеснила ее.

Еще более удивительная метаморфоза произошла с именами Митька и Минька. Они образованы от разных имен: первое — от Дмитрий, второе — от Михаил. Но их сблизила фразеология.

Митькой звали значит то же, что и след простыл или и был таков, т. е. 'исчез безвозвратно'. Но в отличие от последних оборотов оно употребляется лишь по отношению к людям.

— Дедушка, а где твой крестник-то? — Митькой звали! Как ушел в город на заработки, так с тех пор про него и не слыхивали (С. В. Максимов. Питерщик).

Было бы довольно трудно разгадать происхождение этого оборота, если бы в народной речи не было его синонима с именем Минька. Он известен давно, на что указывает его употребление в сказке о Перекати-Горошинке: И вот, братцы мои, вылез Перекати-Горошинка на свет Божий, а богатырев и след простыл, Минькой звали. Примерно и таком же контексте его записали диалектологи в Псковской области: Пришли с покоса, а вас уже и Минькой звали.

Какое же имя — Митька или Минька — первым попало в поговорку с таким значением?

На этот вопрос помогает ответить фразеологизм пропасть как в Минькин мех 'бесследно исчезнуть', который также записан на Псковщине. Не кажется ли вам, что и Минькой звали, и пропасть как в Минькин мех подозрительно похожи на всем известные выражения поминай как звали, и помин простыл, и помину нет, пет и в помине и т. д.? Значение последних точно такое же: 'исчезнуть без следа', Формально же их объединяет корень -мин-. Это один из древнейших корней в индоевропейских языках. Русские слова помнить, память, мнить, мнение, сомнение, включающие его, имеют многочисленных родственников: литовское mineti 'вспоминать', латышское minct 'упоминать', древнеиндийское manyate 'думает, помнит', латинское memini 'вспоминаю'. Везде, как видим, сохранилось значение мыслительного процесса, запоминания.

'Исчезнуть так, что никто больше и не вспомнит' — не это ли значение является общим смысловым стержнем всех выражений, которые мы рассматриваем? Первичной основой оборота Минькой звали, таким образом, оказываются конструкции типа и помин простыл, поминай как звали.

Глагол звать в последнем выражении естественно вызвал представление о каком-то названии, имени. Эта ассоциация быстро получила языковое воплощение, благо имя Минька, сходное по звучанию с мнить, помнить, было под рукой. Переход же от Миньки к Митьке — дело позднейшее. Он обусловлен, во-первых, определенным созвучием этих имен и, во-вторых, возможностью замены имени во фразеологизмах.

Так Дмитрий и Михаил стали фразеологическими побратимами.

Столкновение различных по происхождению имени собственного и имени нарицательного может и не приводить к таким плодотворным фразеологическим результатам. Нередко оно остается лишь каламбуром-однодневкой, созданным искусством писателя. Такова, например, судьба крылатого слова узы Гименея 'брачные узы' в устах обер-кондуктора Стычкина из чеховского рассказа «Хороший конец»: Я человек образованного класса, — говорит он, — но ежели взглянуть на меня с точки зрения, то кто я? Бобыль, все равно, как какой-нибудь ксендз. А потому я весьма желал бы сочетаться узами Игуменея, т. е. вступить в законный врак с какой-нибудь достойной особой.

Соединение слов игумен 'настоятель монастыря' и Гименей 'древнегреческое божество брака, освященного религией и законом' не только создает юмористический эффект, но и метко характеризует «образованного» Стычкина.

Узы Игуменея — фразеологическая шутка, искусно и искусственно созданная в лаборатории писателя, созданная путем искажения имени в составе оборота, не имеющего первоначально шутливого значения.

Но есть фразеологизмы, которые уже в момент рождения были шуточными. Имя, образующее их, — фикция с самого начала.

Петр Первый говорит охмелевшим боярам «после пятой перемены блюд, когда уже было изрядно выпито»: Вижу — зело одолевает нас Ивашко Хмельницкий, не было бы конфузии.

Ни у одного из читателей романа А. Н. Толстого не возникает сомнения, что речь здесь идет не о реальном лице, а о хмеле, одолевающем именитых пьяниц. Имя Хмельницкий здесь фиктивно, оно гораздо ближе по значению к фразеологизму быть под хмельком, чем к этимологии самой фамилии. Ведь последняя расшифровывается так: 'человек родом из местечка Хмельницы' или 'дворянин, владеющий им'. Название же местечка связано с украинским словом хмельница 'поле, на котором выращивают хмель' (ср. Винница — от винница 'виноградник'). Даже от этого хмеля, растущего на украинских хмельницах, еще довольно далеко до хмеля, одолевавшего русских бояр. Язык, однако, все эти далекие расстояния, измеряемые формально-звуковыми и смысловыми ассоциациями, преодолевает за мгновенье. Противоречие между именной формой слова Хмельницкий и его неименным содержанием и рождает юмористический эффект.

Это противоречие заложено и в старом восточнославянском фразеологизме задать Храповицкого, столь близком к «неименному» задать храпака, также образованному от глагола храпеть.

Географические названия как разновидность имен также весьма активно участвуют в образовании шутливых оборотов. Поскольку географические масштабы несравненно больше, чем шкала личных имен людей, то здесь возможны целые каскады фразеологического остроумия народа. Вот, например, точные географические координаты, которые давали на Руси, повествуя о кулачных «подвигах»: Я съездил его в Харьковскую губернию, Зубцовского уезда, в город Рыльск, да прямо в Рожественский приход! Надеюсь, вам понятны адреса этих несколько устаревших «административных центров».

Не удивительно, что после таких путешествий некоторые драчуны тут же отправлялись в Магилевскую губернию. Это выражение, означающее 'умереть', до сих пор не отражено в литературном языке, но живет активной жизнью на огромной территории — от Украинского Полесья до Белого моря.