Книга ii 2 страница
«Я на тебя смотрю!» — написала клиентка, медиабаер импортера спортивных товаров из Нью-Джерси. Звали ее Дженис, и она все никак не могла успокоиться: она в реальном времени наблюдает, как Мэй печатает ответ на ее запрос, а в соседнем окне ей прилетает ответ от Мэй. «Какой-то зеркальный лабиринт!!!» — написала она.
После Дженис было несколько клиентов, которые не узнали Мэй, и ее это как-то огорчило. Одна клиентка, дистрибьютор футболок из Орландо по имени Нэнси, пригласила Мэй в свою сеть профессиональных контактов, и Мэй тотчас туда вступила. Джаред предупреждал, что сотрудников ЧК поощряют откликаться на новом уровне. Посылаешь опросник — будь готова и сама заполнить опросник клиента. Вступив в профессиональную сеть дистрибьютора футболок, Мэй получила от Нэнси новое сообщение. Нэнси просила заполнить короткую анкету о предпочтениях в повседневной одежде, и Мэй согласилась. Открыла анкету, и оказалось, что анкета отнюдь не короткая, аж 120 вопросов. Но Мэй с удовольствием ответила на все: ее мнение ценится, ее голос услышан, а подобный уровень отклика укрепит лояльность Нэнси и всех, с кем Нэнси будет общаться. Когда Мэй заполнила анкету, Нэнси многословно ее поблагодарила, сказала, что теперь Мэй может выбрать себе любую футболку, и поставила ссылку на сайт магазина. Мэй ответила, что выберет попозже, но Нэнси написала снова: ей не терпится посмотреть, какую футболку Мэй предпочтет. Мэй глянула, который час; она работала над запросом из Орландо уже восемь минут, гораздо дольше, чем полагалось по новым нормативам — 2,5 минуты на запрос.
Чтобы восстановить приемлемый темп, следующие штук десять запросов придется одолевать наскоком. Мэй перешла на сайт Нэнси, выбрала футболку с мультяшной собакой в костюме супергероя, и Нэнси отметила, что это прекрасный выбор. Затем Мэй перешла к следующему запросу и как раз составляла простой шаблонный ответ, когда от Нэнси прилетело очередное сообщение. «Прости, что я тут прямо цаца какая-то, но я тебя пригласила в свою профессиональную сеть, а ты меня в свою не позвала, и хотя я понимаю, что я никто, звать меня никак и вообще я в Орландо, я подумала, надо тебе сообщить, что это меня обесценивает». Мэй ответила, что совсем не хотела ее обесценивать, просто в «Сфере» очень много дел, а ответное приглашение она прохлопала нечаянно, и сейчас же исправила эту оплошность. Мэй обработала следующий запрос, получила 98, собралась выслать опросник, и тут снова написала Нэнси: «Видела меня в профессиональной сети?» Мэй заглянула во все свои ленты, но сообщения Нэнси не нашла. «Я его запостила в твоей профессиональной сети!» — пояснила Нэнси. Мэй открыла страницу, куда вообще-то заходила нечасто, и увидела, что Нэнси написала там: «Привет, незнакомка!» Мэй напечатала: «И тебе привет! Но я тебя знаю!!!» — и сочла было, что на этом беседа прекратится, но все-таки задержалась на странице, заподозрив, что Нэнси еще не закончила. И была права. «Так рада, что ты ответила! Я боялась, ты обидишься, что я назвала тебя незнакомкой. Не сердишься, честно?» Мэй ответила, что честно не сердится, в конце приписала «ХО», послала десять смайликов подряд и вернулась к запросам, надеясь, что теперь Нэнси довольна, счастлива и они друзья. Обработала еще три запроса, увидела, что средний рейтинг у нее 99. Это вызвало поток поздравительных кваков — зрители радовались, что Мэй по-прежнему так предана повседневной работе, что она такой важный участник мировых процессов. Очень многие зрители, напомнили они ей, тоже работают в офисах, и она, поскольку не отказалась от подобной работы, выполняет ее добровольно и явно с удовольствием, для всех них стала ролевой моделью и музой. Это было приятно. Это Мэй очень ценила. От клиентских отзывов ей легчало. А когда она работала для них в своем прозрачном качестве, ей легчало существенно. Чему она не удивлялась. Стюарт предупреждал, что, когда за тобой наблюдают тысячи или даже миллионы, ведешь себя лучше всего. Становишься бодрее, позитивнее, вежливее, великодушнее, пытливее. Но Стюарт не говорил, что поведение меняется к лучшему и по мелочи.
Впервые камера заставила Мэй переменить решение, когда та зашла в кухню поесть. Экран на запястье показал содержимое холодильника — Мэй искала, чем бы перекусить. Как правило, в таких случаях она хватала холодный брауни, но увидев, как тянется к нему, увидев то же, что и зрители, она отдернула руку. Закрыла холодильник, из вазы на столе взяла упаковку миндаля и ушла. В тот день к вечеру разболелась голова — видимо, из-за недостачи шоколада. Мэй сунула руку в сумку, где таскала пакетики аспирина, но снова увидела на экране то же, что и все. Увидела, как рука шарит в сумке, скребет ногтями, и почувствовала себя какой-то отчаявшейся развалиной, таблеточной наркоманкой.
Она обошлась. Каждый день она обходилась без того, чего не хотела хотеть. Без того, что ей не нужно. Отказалась от газировки, энергетиков, полуфабрикатов. На тусовках в «Сфере» весь вечер таскалась с одним-единственным бокалом и старалась не допивать. Любые излишества вызвали бы поток встревоженных кваков, так что Мэй не излишествовала. И это освобождало. Она свободна от дурного поведения. Она избавлена от поступков, которых не хочет совершать, ей можно не есть и не пить то, от чего один вред. Прозрачность наделила ее благородством. Мэй называли ролевой моделью. Матери твердили, что их дочери берут с нее пример, и это обостряло ответственность, а ответственность — перед сфероидами, перед клиентами и партнерами, перед молодежью, которую Мэй вдохновляла, — питала энергией, не давала упасть.
Тут она вспомнила про «Сферический опрос», нацепила гарнитуру и приступила. Она только и делала, что высказывала свое мнение зрителям, это правда, она стала гораздо влиятельнее, но скучала по опрятному ритму, по системе вопрос-ответ. Обработала очередной клиентский запрос и кивнула. Бом-м. Она кивнула снова.
— Спасибо. Ты довольна уровнем обеспечения безопасности в аэропортах?
— Весело, — сказала Мэй.
— Спасибо. Ты хочешь, чтобы процедуры обеспечения безопасности в аэропортах изменились?
— Да.
— Спасибо. Мешает ли тебе уровень безопасности в аэропортах летать чаще?
— Да.
— Спасибо.
Вопросы поступали, она одолела девяносто четыре и сделала паузу. Вскоре раздался неизменный голос:
— Мэй.
Она нарочно не откликнулась.
— Мэй.
Ее имя, произнесенное ее голосом, по-прежнему обладало властью. Мэй так и не выяснила почему.
— Мэй.
На сей раз — как будто Мэй, однако очищенная версия Мэй.
— Мэй.
Она глянула на браслет — в куче кваков ее спрашивали, все ли с ней благополучно. Надо ответить, а то зрители решат, что она поехала крышей. Одна из множества крошечных перемен, к которым потребовалось привыкать: тысячи людей наблюдали то же, что она, имели доступ к ее медицинским показателям, слышали ее голос, видели ее лицо — у нее монитор, плюс она всегда перед той или иной камерой «ВидДали», — и когда в ее обычной жизнерадостности случались колебания, люди всё замечали.
— Мэй.
Хотелось послушать снова, и она промолчала.
— Мэй.
Девичий голос, голос молодой женщины — умной, страстной, способной на все.
— Мэй.
Она сама, но лучше, неукротимее.
— Мэй.
С каждым разом силы прибывали.
* * *
Она просидела в ЧК до пяти, затем показала зрителям Прояснение губернатора Аризоны и порадовалась нежданной прозрачности всей губернаторской администрации — так поступали многие чиновники, дабы избиратели понимали: за кругом света, что заливает ясного лидера, темных сделок тоже не ведется. На приеме в честь Прояснения Мэй столкнулась с Ренатой, Дениз и Джосией — когда-то эти люди отчасти ею повелевали, а теперь стали ее приспешниками, — и потом все они поужинали в «Стеклянной кормушке». Незачем питаться вне кампуса, поскольку Бейли, надеясь стимулировать дискуссии, обмен мнениями и социализацию сфероидов, ввел новые правила: вся пища не только бесплатна — бесплатной она была всегда, — но и готовится известными шеф-поварами, которые сменяются каждый день. Шеф-повара от такой публичности млели — тысячи сфероидов ставят смайлики, квакают, постят фотографии, — программа с первого дня пользовалась дикой популярностью, и теперь в кафетериях было не продохнуть от посетителей и, надо полагать, новых идей.
Посреди этой вечерней суматохи Мэй жевала, но на душе скребли кошки, а в голове эхом отдавались загадочные слова Кальдена. Впрочем, по счастью, ей было на что отвлечься. Битва комиков оказалась предсказуемо чудовищной и смешной, несмотря на безграничную некомпетентность участников, пакистанский благотворительный прием очень вдохновлял — в результате для школы собрали 2,3 миллиона смайликов, — а на барбекю Мэй позволила себе второй бокал вина, после чего отправилась в общагу.
Номер оставался за нею уже полтора месяца. Больше не было смысла мотаться в квартиру — квартира дорогая, а в последний раз, когда Мэй приехала после восьми дней отсутствия, оказалось, что там зародились мыши. От квартиры Мэй отказалась и стала одной из сотни Поселенцев — сфероидов, которые переехали в кампус насовсем. Плюсы очевидны, а в списке ожидания уже 1209 человек. Сейчас в кампусе имелось жилье для 288 сфероидов, а недавно компания выкупила здание по соседству, бывший завод, и планировала перестроить его в общежитие еще на 500 номеров. Мэй апгрейдили — умные электроприборы, стенные экраны, жалюзи, и все с центральным управлением. В номере прибирались каждый день, холодильник комплектовали ее стандартным потребительским набором — за которым следил «Домовой» — и бета-продуктами. Доступно что угодно — только оставляй отзывы производителям.
Она умылась, почистила зубы, погрузилась в облачно-белую постель. После десяти вечера прозрачность была по желанию, и обычно Мэй уходила из эфира, едва отложив зубную щетку, — выяснилось, что людям интересна зубная гигиена, и кроме того, Мэй считала, что пропагандирует стоматологическое здоровье среди молодежи. В 22:11 она пожелала доброй ночи зрителям — их к тому времени осталось всего 98 027, и несколько тысяч пожелали ей доброй ночи в ответ, — сняла камеру и сунула в чехол. Выключать камеры «ВидДали» в номере разрешалось, но Мэй редко этим пользовалась. Понимала, что ночные съемки — скажем, то, как она ворочается во сне, — однажды могут пригодиться, и оставляла камеры работать. Спать с запястными мониторами она привыкала несколько недель — однажды расцарапала себе лицо, в другую ночь разбила экран на правом браслете, — но инженеры «Сферы» усовершенствовали дизайн, заменили твердые экраны гибкими, небьющимися, и теперь без браслетов Мэй словно чего-то недоставало.
Она сидела в постели, понимая, что заснет разве что через час. Включила стенной экран, хотела проверить, как там родители. Но их камеры «ВидДали» показывали сплошную черноту. Мэй послала родителям квак, не ожидая и не получив ответа. Отправила сообщение Энни, но и та не откликнулась. Мэй полистала ленту в «Кваке», прочла несколько анекдотов; с начала прозрачности она похудела на шесть фунтов, поэтому сейчас двадцать минут поискала себе новую юбку и футболку и где-то на восьмом сайте внутри нее снова открылся провал. Неизвестно почему она проверила, все ли еще лежит сайт Мерсера, — сайт Мерсера все еще лежал. Она поискала свежих упоминаний о Мерсере, новостей о его местонахождении — и ничего не нашла. Провал рос, распахивался, разверзалась бездонная чернота. В холодильнике стояло сакэ, с которым ее познакомил Фрэнсис, и Мэй встала, плеснула себе чересчур, выпила залпом. Зашла на портал «ВидДали», посмотрела на пляжи Шри-Ланки и Бразилии, успокаиваясь, согреваясь, а потом вспомнила, что несколько тысяч студентов, называвших себя ДальноВидцами, разъехались по всей планете и ставят камеры в самых отдаленных районах. Она поглядела, что показывает камера из деревни в пустыне Намибии — две женщины стряпали, в отдалении играли дети, — но вскоре почувствовала, что провал разрастается вновь, а крики громче, голоса нестерпимо шипят из-под воды. Она снова поискала Кальдена, сочиняя ему новую, решительно иррациональную орфографию, сорок пять минут листала портреты в справочнике компании и никого даже отдаленно похожего не нашла. Выключила камеры в номере, налила еще сакэ, выпила, забралась в постель и, вспоминая Кальдена, его худые ноги, его ладони, его длинные пальцы, левой рукой стала по кругу тереть соски, а правой сдвинула ластовицу трусов, погладила себя как будто языком — его языком. Не подействовало. Но сакэ растворяло тревогу в мозгу, и наконец, незадолго до полуночи, к Мэй пришло некое подобие сна.
* * *
— Итак, слушайте все! — сказала Мэй. Утро выдалось ясное, она была бодра и решила вбросить некую фразу, понадеявшись, что ее подхватят сфероиды и не только. — Этот день похож на все прочие дни тем, что на все прочие дни совсем не похож! — С этими словами она глянула на запястье — похоже, тезис за живое не задел. На секунду она пала духом, но сам этот день, его безграничные обещания вновь вознесли ее к радости. На часах 9:34, солнце вновь палит ярко и жарко, а кампус гудит и гомонит. Если сфероидам и нужны были доказательства того, что они живут в средоточии важнейших мировых событий, этот день им все доказал. С 8:31 кампус то и дело сотрясали вертолеты — они привозили руководителей крупнейших медицинских страховых компаний, министерств здравоохранения, центров борьбы с заболеваниями и всех крупных фармацевтических корпораций планеты. По слухам, наконец-то будет развернут обмен полной информацией между этими организациями, прежде разъединенными и даже враждовавшими, и когда все они будут скоординированы, а базы их медицинских данных откроются им всем — в основном благодаря «Сфере» и, что важнее, благодаря «АУтенТы», — станет возможно купировать вирусные эпидемии в зародыше, отслеживать болезни до самых истоков. Все утро Мэй наблюдала, как коммерческие управленцы, врачи и государственные чиновники весело шагают через кампус в только что построенный «Гиппокамп». Там они весь день проведут на совещаниях — пока закрытых; в дальнейшем обещаны публичные дискуссии, — а позднее состоится концерт некоего стареющего автора-исполнителя, который нравился только Бейли и прибыл отужинать с Волхвами накануне вечером.
Но для Мэй всего важнее то, что в одном из многочисленных утренних вертолетов наконец-то возвращалась домой Энни. Она почти месяц моталась по Европе, Китаю и Японии, сглаживая законодательные шероховатости, совещаясь с прозрачными руководителями стран, и, судя по количеству смайликов, которые Энни запостила в ленте «Квака» по завершении командировки, результаты были хороши. Но осмысленный разговор Мэй и Энни как-то не давался. Энни поздравила Мэй с прозрачностью, с восхождением, как она выразилась, но затем стала ужасно занята. Просто очень занята, сказала Энни, — некогда ни внятное сообщение написать, ни по телефону поболтать достойно. Они каждый день перебрасывались записками, но график у Энни был, по ее словам, шизанутый, а из-за разницы часовых поясов они редко совпадали и поговорить толком не могли.
Энни обещала прилететь утром прямо из Пекина, и, поджидая ее, Мэй еле могла сосредоточиться. Она наблюдала, как садятся вертолеты, щурилась, глядя на высокие крыши, высматривала желтую шевелюру Энни — тщетно. А теперь надо час проторчать в «Павильоне Протагора» — Мэй понимала, что дело важное, в любой другой день сочла бы его увлекательным, но сегодня казалось, что оно неприступной стеной воздвиглось между нею и ее ближайшей подругой.
* * *
На гранитной плите у «Павильона Протагора» приблизительно цитировался тот, в честь кого назвали корпус: «Человек — мера всех вещей».
— А для нас значимее, — произнесла Мэй, открывая дверь, — что с имеющимся инструментарием человек может измерить все вещи. Правда, Терри?
Обращалась она к высокому американскому корейцу Терри Мину.
— Привет, Мэй, привет, зрители и подписчики Мэй.
— Ты по-новому подстригся, — сказала Мэй.
Энни возвращалась, Мэй хотелось чудить и дурачиться, и Терри сбился. Экспромтов он не ожидал.
— Э, ну да, — сказал он, ероша себе волосы.
— Угловато, — отметила Мэй.
— Ну да. Угловатее. Пойдем внутрь?
— Разумеется, пойдем.
Для этого корпуса архитекторы тщательно отбирали органические материалы — смягчить жесткую математику повседневной инженерной работы. Атриум в серебристой гамме был волнистый — Мэй и Терри как будто очутились на срезе гигантской гофры.
— Что мы сегодня посмотрим, Терри?
— Я подумал, начнем с обзорной экскурсии, а затем поглядим внимательнее на кое-какие образовательные проекты.
Мэй зашагала следом за ним; обстановка гораздо больше походила на обиталище инженеров, чем привычные ей районы кампуса. Со зрителями надо как? Найти баланс между рутиной и блеском; и то и другое показать необходимо, наверняка тысячи зрителей больше заинтересуются котельными, чем пентхаусами, но выверять равновесие нужно очень точно.
Они миновали Джозефа с его зубами, поздоровались со всякими инженерами и разработчиками, и все по очереди объяснили, как могли, чем они тут занимаются. Мэй глянула на часы и заметила, что пришло новое оповещение от доктора Вильялобос. Та просила заглянуть, как только найдется минута. «Ничего срочного, — писала она. — Но обязательно сегодня». Мэй на ходу настучала ответ — обещалась быть через полчаса.
— Может, посмотрим теперь образовательный проект?
— Я считаю, прекрасная идея, — сказал Терри.
По дуге коридора они перешли в огромный открытый зал, где без всяких перегородок трудилась минимум сотня сфероидов. Немного смахивало на биржу середины двадцатого века.
— Как, может быть, знают твои зрители, — сказал Терри, — Министерство образования выделило нам неплохой грант…
— Три миллиарда долларов, нет? — спросила Мэй.
— Да кто считает? — ответил Терри, бесконечно довольный этой суммой и ее подтекстами, а именно: Вашингтон сознает, что в вопросах оценки всего, в том числе учебных достижений, ему до «Сферы» — как до неба. — Но суть в том, что Минобразования заказало нам разработку и внедрение более эффективной системы оценки данных по американским учащимся. О, погоди, вот это круто.
Они подошли к женщине с ребенком. Ребенку было года три — он играл с очень блестящими серебряными часами на руке.
— Привет, Мари, — сказал Терри женщине. — Это Мэй — ты, наверное, ее знаешь.
— Я ужье знаю Мэй, — с легким французским акцентом сказала Мари. — И Мишель тожье. Поздоровайся, Мишель.
Мишель предпочел помахать.
— Скажи что-нибудь Мишелю, Мэй, — велел Терри.
— Как дела, Мишель? — спросила Мэй.
— Покажи ей, — сказал Терри, пихнув Мишеля в плечо.
Часы на запястье у Мишеля подсчитали три слова, которые сказала Мэй. А ниже счетчик: 29 266.
— По результатам иссльедований, дьети должны слышать минимьюм тридцать тысяч слов в дьень, — объяснила Мари. — Часы дьелают простое: распознают, классифицируют, а главное, считают слова. Это в основном длья дошкольников, длья тех, кто сидьит дома. А потом за этим должны сльедить в школье.
— И мы плавно переходим дальше, — сказал Терри.
Они поблагодарили Мари и Мишеля и по коридору направились в большой офис, оформленный как школьный класс, только прогрессивный: куча мониторов, эргономичные кресла, общие рабочие пространства.
— А вот и Джеки, — сказал Терри.
Мэй обменялась с ней рукопожатием. Джеки, холеная женщина лет тридцати пяти, была в платье без рукавов — оно подчеркивало широкие плечи и манекенные руки. На правом запястье узкий гипс.
— Привет, Мэй, я так рада, что ты зашла. — Говорила она безупречно, профессионально, но с налетом кокетства. Встала перед камерой, сплела пальцы.
— Итак, Джеки, — сказал Терри, откровенно наслаждаясь ее обществом. — Не расскажешь нам, чем занимаешься?
Мэй увидела на запястном экране оповещение и перебила:
— Для начала, если можно, расскажи, откуда ты пришла. Чем занималась до того, как возглавила этот проект. Любопытная история.
— Спасибо тебе, Мэй. Не знаю, любопытно ли это, но до «Сферы» я занималась частными акциями, а еще раньше была одной из тех, кто первыми…
— Ты была пловчихой, — подсказала Мэй. — Олимпийской!
— А, это, — сказала Джеки, ладонью загораживая улыбку.
— И в двухтысячном году завоевала бронзу?
— Ну да. — Джеки вдруг застеснялась — само очарование. У себя на экране Мэй увидела несколько тысяч смайликов.
— И коллегам ты говорила, что спортивный опыт помог тебе в нынешней работе?
— Именно так, Мэй, — ответила Джеки, наконец сообразив, куда Мэй клонит. — В «Павильоне Протагора» много проектов, но твоих зрителей, вероятно, заинтересует «МолодоМер». Подойди-ка. Посмотрим на Большое Табло. — Она подвела Мэй к стенному экрану — двадцать квадратных футов. — Мы уже несколько месяцев тестируем систему в Айове, и теперь, раз ты пришла, самое время показать результаты. Может, твои зрители, если среди них есть ученики старших классов из Айовы, пришлют нам имя и название школы?
— Вы ее слышали, — сказала Мэй. — Нас смотрят старшеклассники из Айовы?
Она глянула на запястье — прилетели одиннадцать кваков. Мэй показала их Джеки, та кивнула.
— Так, — сказала Мэй. — И тебе нужно только имя?
— Имя и школа, — уточнила Джеки.
Мэй зачитала один квак:
— Вот у нас тут Дженнифер Бацуури — говорит, что учится в Академии рекордов в Сидар-Рэпидз.
— Хорошо, — сказала Джеки и отвернулась к экрану. — Посмотрим Дженнифер Бацуури из Академии рекордов.
На экране появилось имя и школьная фотография — девочка лет шестнадцати, индианка, в бежево-зеленой форме, на зубах скобки. Рядом с фотографией крутились два числовых счетчика — числа росли, потом замедлились и замерли; верхнее — 1 396, нижнее — 179 827.
— Что ж. Поздравляю, Дженнифер! — сказала Джеки, глядя в экран. Посмотрела на Мэй: — Похоже, в Академии рекордов учится рекордсменка. Она 1396-я из 179 827 старшеклассников в Айове.
Мэй глянула на часы. Надо бы ускорить эту презентацию.
— И вычисляется это…
— Рейтинг Дженнифер — результат ее оценок за контрольные, ее рейтинга в классе, ее относительной успеваемости и ряда других факторов.
— Дженнифер, тебе как? — спросила Мэй. Проверила экран, но Дженнифер промолчала.
На миг повисла неловкая пауза — Мэй и Джеки ждали, что Дженнифер вернется и порадуется, но та не всплыла. Пора двигаться дальше.
— А можно вычислять рейтинг с учетом всех учащихся страны? Или даже мира? — спросила Мэй.
— В том и смысл, — ответила Джеки. — К примеру, сейчас мы в «Сфере» знаем свой Градус Интереса, а вскоре сможем в любой момент выяснить, каковы успехи наших детей на фоне других американских учащихся, а потом и на фоне учащихся всего мира.
— Вроде очень дельно, — сказала Мэй. — Должно сильно снизить сомнения и стрессы.
— И ты представь, как полезно родителям точно знать, велики ли у ребенка шансы поступить в колледж. Каждый год на первых курсах в Лиге Плюща открыты около двенадцати тысяч мест. Если ребенок в верхних двенадцати тысячах по стране, надо думать, у него немало шансов попасть в Лигу Плюща.
— А часто обновляется?
— Да каждый день. Когда привлечем к участию все школы и округа, появятся ежедневные рейтинги — будут сразу учитываться все контрольные и самостоятельные. И, конечно, можно сортировать — только публичные школы, только частные, школы по регионам, объединять рейтинги, взвешивать, анализировать, смотреть тенденции по разным факторам — социально-экономическим, расовым, этническим, каким угодно.
В ухе у Мэй плямкнуло ДУ:
— Спроси, как это пересекается с «АУтенДети».
— Джеки, как я понимаю, этот проект интересным образом пересекается с «АУтенДети», прежде известным как «Детиктив», — едва успела выпалить Мэй и тотчас вспотела, а к горлу подступила тошнота. Она не хочет видеть Фрэнсиса. Или будет не Фрэнсис? Он же не один там работает. Она глянула на запястье — надо срочно найти его «Сферическим поиском». Но Фрэнсис уже шагал к ним.
— А вот и Фрэнсис Гаравента, — сказала Джеки, не замечая смятения Мэй, — который расскажет о пересечениях между «МолодоМером» и «АУтенДети» — революционных, прибавлю я, и необходимых.
Фрэнсис приближался, смущенно заложив руки за спину, а Мэй и Джеки наблюдали; подмышки у Мэй ужасно вспотели, а кроме того, она улавливала, что Джеки к Фрэнсису питает не одни лишь профессиональные чувства. Сейчас глазам явился новый Фрэнсис. Стеснителен и худ, как прежде, но улыбка уверенная, будто он только что выслушал похвалы и ждет продолжения.
— Привет, Фрэнсис, — сказала Джеки, протянув ему здоровую руку и кокетливо поведя плечом. Объектив и Фрэнсис эту деталь проморгали, но Мэй про себя отметила, что такой флирт не тоньше дубины.
— Привет, Джеки, привет, Мэй, — сказал Фрэнсис, — не заглянете ко мне в берлогу?
Он улыбнулся и, не дожидаясь ответа, повел их в соседний кабинет. Мэй его офиса никогда не видела и не знала, хочет ли делиться этим зрелищем с аудиторией. В офисе было темно; на стене — плотная сетка из десятков мониторов.
— Итак, твои зрители, вероятно, знают, что мы запускаем новаторскую программу защиты детей. В штатах, где мы ее тестировали, почти на девяносто процентов упал уровень преступности в целом и на сто процентов сократились похищения детей. По стране были отмечены только три похищения, и так как мы можем отследить местонахождение детей, во всех трех случаях они были спасены за несколько минут.
— Это просто невероятно, — промурлыкала Джеки, качая головой; голос ее сочился неким раствором похоти.
Фрэнсис ей улыбнулся, не понимая, что творится, или делая вид. Мэй на запястье посыпались тысячи смайликов и сотни комментариев. Родители, которые жили в штатах, где программа «АУтенДети» еще не работала, подумывали переехать. Фрэнсиса сравнивали с Моисеем.
— А тем временем, — вступила Джеки, — наша команда работает над координацией всех учебных показателей — чтобы вся домашняя работа, чтение, посещаемость и оценки хранились в одной унифицированной базе данных. Осталось чуть-чуть. Не за горами тот день, когда мы получим всеобъемлющие данные обо всем, что успел выучить абитуриент к поступлению в колледж. Все прочитанные им слова, все слова, проверенные им по словарю, все подчеркнутые фразы, все написанные уравнения, все ответы и исправления. Можно больше не строить догадки о том, что знает студент и каковы его успехи.
Лента комментариев у Мэй на запястье проматывалась с бешеной скоростью. «Где они были 20 лет назад? — написал один зритель. — Мои ребятки поступили бы в Иель».
Вмешался Фрэнсис. Мэй представила, как он и Джеки все это репетировали, и ее замутило.
— Но великолепие и ослепительная простота вот в чем, — сказал он, улыбаясь Джеки почтительно, как профессионал профессионалу. — Все эти данные могут храниться на почти микроскопическом чипе, который сейчас используется сугубо ради безопасности. Но что, если посредством его мы будем отслеживать и местонахождение, и учебные показатели? Что, если на нем хранится все?
— Не бином Ньютона, — отметила Джеки.
— Надеюсь, родители тоже так решат. Семьям участников мы предоставляем постоянный доступ ко всему — местонахождению, оценкам, посещаемости. И хранится все это не в смартфоне, который ребенок может потерять. Все хранится в облаке и в самом ребенке — не теряется ничего и никогда.
— Само совершенство, — сказала Джеки.
— Надеюсь, — сказал Фрэнсис, вперив взгляд в носки ботинок, прячась за завесой ложной скромности; Мэй эту манеру наблюдала не раз. — И, как вам известно, — прибавил он, повернувшись к Мэй и обращаясь к ее зрителям, — в последнее время в «Сфере» много говорят о Полноте, и хотя даже мы, сфероиды, пока не понимаем, что это означает, у меня есть подозрение, что примерно такова Полнота и есть. Взаимосвязанность услуг и программ, которые друг от друга отделяет какой-то дюйм. Мы следим за безопасностью детей, мы следим за их успеваемостью. Мы просто переплетаем эти две нити — и наконец познаем ребенка целиком. Это и есть простота — а также, если позволите, полнота.
* * *
Мэй стояла посреди западного района кампуса, сама прекрасно понимая, что канителится, поджидая Энни. На часах 13:44, гораздо позже, чем предполагалось, и Мэй уже заподозрила, что ее пропустила. В два часа назначено у доктора Вильялобос, и это может затянуться, та ведь предупредила, что дело относительно серьезное — хотя и не в медицинском смысле, заверила она. Но мысли об Энни и докторе Вильялобос вытеснял Фрэнсис, вдруг опять, как это ни абсурдно, привлекательный.
Мэй понимала, что с ней сыграли простой фокус. Фрэнсис тощ, мышечный тонус равен нулю, слабое зрение, ярко выраженное преждевременное семяизвержение, но лишь потому, что в глазах Джеки читалась похоть, Мэй снова хотела остаться с Фрэнсисом наедине. Привести его к себе ночью. Это какой-то бред. Надо прочистить голову. Самое время, пожалуй, показать и обсудить новую скульптуру.
— Так, вот на это стоит посмотреть, — сказала Мэй. — Перед нами произведение известного китайского скульптора, у которого нередко случались конфликты с властями на родине. — В эту минуту Мэй, впрочем, не припоминала, как этого скульптора зовут. — И кстати, я хочу поблагодарить всех, кто послал грустные смайлики китайскому правительству в знак протеста против гонений на скульптора и ограничения интернет-свобод. Только из США мы направили более ста восьмидесяти миллионов грустных смайликов, и можно не сомневаться, что это подействует на китайский режим.