Существование и сущность

«Существование, — провозглашал Сартр, — предшествует сущности». Эта формула лежит в основе его понимания человеческого существования и свободы. Подчеркивая негативную силу сознания применительно к бытию-в-себе, Сартр истолковывал сознание как форму бытия, которая всегда стремится выйти за свои пределы, но никогда не исполняет свою задачу полностью. Сартру представлялось, что люди движутся к тому, чтобы оставить позади то, чем они были, и стать тем, чем они еще не были. Мы всегда куда-то стремимся; нам чужды устойчивость, завершенность и статика. При жизни мы участвуем в непрекращающемся процессе отрицания и постоянно движемся к будущим возможностям и неопределенностям.

То, чем будет человек, неопределенно до тех пор, пока это не решено сознанием. Мы суть то, чем мы становимся, куда в большей мере, нежели становимся тем, что мы суть. В этом смысле наше существование предшествует образованию нашей сущности. Сартр отождествлял негативную силу сознания со свободой человека. Тот факт, что мы можем выйти из того, что мы суть, и прийти к тому, чем еще не были, свидетельствует, по мнению Сартра, о свободе. Всякий раз, когда мы действуем свободно, мы вправе говорить, что оставляем нечто позади. Мы отрицаем то, чем были прежде, чтобы попытаться стать тем, чем еще не были. Поэтому не только существование предшествует сущности, но и, по утверждению Сартра, «свобода есть существование». Согласно Сартру, жизнь человека осенена свободой, выбором того, кем ты хочешь стать и каким ты хочешь видеть мир, в котором живешь. То, что ты есть, определяется твоим индивидуальным выбором, а не чередой детерминистических причин вне или даже внутри тебя.

Не слишком ли далеко заходил Сартр, приписывая мужчинам и женщинам чрезмерную степень свободы? Большинство людей отнюдь не чувствует, что их жизнь пронизана свободой, напротив — они чувствуют препоны со всех сторон. Многие не в состоянии найти вдоволь еды, крышу над головой, работу для достойной жизни. Сартр отдавал себе полный отчет в этих затруднениях. Его объяснение подчеркивает, что человеческое существование всегда протекает в конкретное время и в конкретном месте, а кроме того, оно еще более конкретизируется отношениями, в которые мы вступаем с другими людьми. Множество таких ситуаций исполнено боли и трагизма. И все же Сартр утверждал, что структура человеческой свободы сохраняется, так как мы не перестаем стремиться к тому, чтобы чем-то стать. Пусть нам не удается достичь того, что мы хотим, но, на взгляд Сартра, любое человеческое устремление в основе своей подразумевает провозглашаемую им свободу.

В конце концов, рассуждает Сартр, наша неуспокоенность побуждает нас к тому, чтобы достичь полной самотождественности, при которой мы полностью постигнем себя и более не будем дистанцироваться от самих себя. Чтобы исполнить эту задачу, утверждает он, человек должен был бы стать Богом («бытием-в-себе-для-себя»), но в этом предприятии не дано преуспеть никому. Фактически, заявляет Сартр, идея Бога противоречива (этот вывод делает его экзистенциализм атеистическим), ибо сознание исключает самотождественность, а самотождественность исключает сознание. Сознание всегда простирается за самое себя. Став абсолютно самотождественным и неизменным, ты утратишь сознание. Если принимать во внимание наш порыв к самотождественности, то мы обречены на вечное разочарование. Именно в этом смысле свобода человека превращает его существование в «бесполезную страсть».

Познание "излишества" своего существования ведет героя не к смерти, а к открытию "фундаментальной абсурдности" бытия, определенной главным образом тем, что "экзистенция не есть необходимость". Тех, кто хоронится от этих истин, полагая, что имеет особые права на существование, Рокантен шельмует словом "мерзавцы". Жизнь "мерзавцев" также бессмысленна, они также "лишни", ибо любое человеческое существование напоминает "неловкие усилия насекомого, опрокинутого на спину".

Любовь -- испытанное средство спасения героя от метафизического "невроза". Сартр предложил Рокантену проверить его на себе. У рыцаря "тошноты" некогда была возлюбленная, Анни, с которой он расстался, но к которой сохранил самые нежные чувства. Она живет по другую сторону Ла-Манша. Анни -- второстепенная актриса лондонского театра. Когда Рокантен заболел "тошнотой", мысли об Анни стали нередко его посещать. "Я хотел бы, чтобы Анни была здесь",-- признается он в дневнике. Встреча в парижском отеле вызвала у героя меланхолическое чувство ностальгии по прежним временам, которое тем больше усиливалось, чем больше он понимал, что прошлое не возвратить. Духовная жизнь, или, вернее, духовное небытие, Рокантена и Анни имеет много общих черт. Можно было бы даже сказать, что Анни -- двойник Рокантена в женском обличий, если бы из их разговора не выяснилось, что скорее Рокантен следовал за Анни по пути постижения "истины", нежели наоборот. Анни живет, окруженная умершими страстями. Приехавшему "спасаться" Рокантену, оказывается, нужно "спасать" самому, но -- "что я могу ей сказать? Разве я знаю причины, побуждающие жить? В отличие от нее, я не впадаю в отчаяние, потому что я ничего особенного не ждал. Я скорее... удивленно стою перед жизнью, которая дана мне ни для чего".

Модерн традиц: шорирующ назван. Модернизм – установка на активное воздействие. Тошнота – болезнь. Тема болезни и смерти.Лдиночество, отчуждение, переоценка. Пограничность.Этап экзистенц кризиса. Должен быть переход. Нет Бога, нет души. Человек живет в творчестве, нет общей морали. Человек делает выбор и в этом он человек. Эпиграф ироничен. «Это человек, не имеющий никакой значимости в коллективе, это всего-навсего индивид. Л.-Ф. Селин. "Церковь" Посвящается Бобру1.» индивид в обществе. Анни становится человеком и теряет способность чувствовать мгновения. Любое пространство – отчуждение человека от свободы. Болезнь ведет за собой отчужденность и избирает героев сама. Бобр – маска. Посвящение = достоверность. Сумбурность вызвана состоянием тошноты и пустоты. Вечность – аморфность которая тянется и тянется. Он не хочет смерти так как тело его еще будет существовать и его будут есть черви. Стирается грань между телом и окр миром. Форма- жизнь, бесформенность, и смерть. Сказка в конце – это обретение жизни, но и смерти – и в этом ирония текста. Пограничность в начале и в конце романа. Цикличность. Свобода в кризисных ощущениях, иначе не будет возможности преодолеть. Самоучка и Анни его двойники.

9. «Мухи» Ж.-П. Сартра как интеллектуальная «пьеса ситуаций». Проблема свободы и выбора.

10. А. Камю «Посторонний»: философская концепция образа Мерсо, семантика заглавия.

Альбер Камю – один из моралистов в современной французской литературе ХХ столетия. С давних пор культура Франции была щедра на «моралистов», то есть назидателей, нравоучителей, проповедников добродетели. Прежде всего это мастера пера и мыслители, об­суж­­дающие в своих книгах загадки человеческой природы с ост­ро­умной прямотой, подобно Монтеню в ХVIв., Паскалю и Ларошфуко в ХVIIв., Вальтеру, Дидро, Руссо в XVIII в. Франция XX столетия выдвинула очередное созвездие таких моралистов: Сент-Экзюпери, Мальро, Сатр... Среди первых в ряду этих громких имен должен быть по праву назван и Альбер Камю. В своем творчестве он рассмотрел концепцию отчуждения личности и общества. Он - глашатай множества раз­­­роз­ненных фишочек, которые в мире, расколотом на лагеря, ведут судорожные поиски собственного серединного пу­ти. В своих произведениях он придерживался умозаключений «философии существования», экзистенциализма. Понять жиз­нь - значит, по Камю, различать за ее изменчивыми малодостоверными обликами лик самой Судьбы и истолковать в све­те последней очевидности нашего земного удела. Все книги Камю претендуют на то, чтобы быть трагедиями метафизического прозрения: в них ум тщится пробиться сквозь толщу преходящего, сквозь житейско-исторический пласт к прямоугольной бытийной правде существования личности на земле. К одной из таких книг относится и произведение Камю «Посторонний», о котором уже написаны тысячи станиц. Он вызвал живой интерес как во Франции, так далеко за ее рубежами. Но и сегодня, более сорока лет после его выхода а свет, книгу продолжают читать, она остается во Франции бестселлером. «Посторонний» прочно вошел в лицейские и университетские курсы, где трактуется как «капитальная дата» в истории французской литературы. Эта книга Камю называется и «лучшим романом поколения Камю», и «одним из больших философских мифов в искусстве этого века» и даже одним из наиболее захватывающих, убедительных и наилучшим образом построенных романов в мировой литературе. Литература о «Постороннем» настолько разно­образна, что знакомство с ней дает довольно полное представление о возможностях различных направлений в методологии современного западного литературоведения. Повесть подвергалась разного рода прочтению - метафизическому, экзистециалистическому, биографическому, политическому и социологическому. К ней обращались представители многих областей знаний.Творческая история «Постороннего» довольно легко прослеживается по «Записным книжкам» Камю. Он отмечает, что главный герой повести - человек, не желающий оправдываться. Он предпочитает то представление, которое люди составили о нем. Он умирает, довольствуясь собственным сознанием своей правоты. Примечательно, что уже в этой первой записи как ключевое звучит слово «правда», в июне 1937г. появился набросок темы о человеке, приговоренном к смертной казни. Узник парализован страхом, но не ищет никаких утешений. Он умирает с глазами, полными слез. В июле 1937г. вновь появляется запись о человеке, который всю жизнь защищает некую веру.

По запискам Камю, герой - хранитель правды, но какой? Ведь этот человек странный, на что некоторым образом намекало название романа - «Посторонний». Когда «Посторонний» вышел в свет, целое поколение с жадностью прочло эту книгу - поколение, жизнь которого не покоилась на тради­ционных основах, была замкнутой, лишенной будущего, совсем как жизнь «Постороннего». Молодежь сделала из Мерсо своего героя.

Как писал Камю, основной проблемой был абсурд. Главное, что определяет поведение Мерсо, считал писатель - это отказ от лжи. Психология Мерсо, его поведение, его правда - результат долгих размышлений Камю над эстетикой абсурда, которая по-своему отражала его собственные жизненные наблюдения. «Посторонний» - произведение сложное, его герой «ускальзывает» от однозначной трактовки наибольшая сложность в повести заключается в ее двуплановости. Повесть разбита на две равные, перекликающиеся между собой части. Вторая - зеркало первой, но зеркало кривое. Однажды пережитое в ходе судебного разбирательства, и «копия» до неузнаваемости искажает натуру. С одной стороны, Камю стремится показать столкновение «обычного человека» лицом к лицу с судьбой, от которой защиты нет - и это метафизическая плоскость романа. С другой стороны, своим негативизма Мерсо поверяет общепринятые ценности, чтобы своей внутренней правдой осудить внешнюю ложь. Жанр романа близится к моралистическому роману, поэтому философско-эстетическая система автора не отделима от его личности. Полноту «Постороннему» придает его философский подтекст. В «Постороннем» Камю стремится придать истории универсальный характер мифа, где жизнь изначально отмечена печатью абсурда. Действительность здесь является скорее метафорой, необходимой для раскрытия образа Мерсо. Механически размеренно течет жизнь молодого героя на городской окраине Альшера. Служба мелкого клерка в конторе, пустая и монотонная, прерывается радостью возвращения Мерсо к пляжам «залитым солнцем, к краскам вечернего южного неба». Жизнь и здесь под пером Камю предстает своей «изнанкой» и своим «лицом». Сама фамилия героя содержит для автора противоположность сущности: «смерть» и «солнце». Трагизм удела человеческого, сотканный из радости и боли, и здесь с недоступностью закона охватывает все круги жизни героя». Мерсо не требует много от жизни и по-своему он счастлив. Следует отметить, что среди возможных названий романа Камю отметил в своих черновиках «Счастливый человек», «Обыкновенный человек», «Безразличные». Мерсо - скромный, уступчивый и благожелательный, правда, без особого радушия, человек. Ничто не выделяет его из числа обитателей бедных предместий Алжира, кроме одной странности - он удивительно бесхитростен и равнодушен ко всему, что обычно представляет интерес людей.

«Посторонний» Камю служит примером для всех, кто склонен судить о произведении, о писателя исходя из рассказывания, стиля, из формы, если она усложнена, «разорвана», значит это модернист, а если проста, если присуща ей некая цельность-реалист. К тому же если все так просто таким про­з­рач­ным языком написано.

Какова же основная идея повести? Безмятежно-равно­душный, инертный Мерсо - это человек которого не вывело из сонного равновесия даже совершенное им убийство, однажды все-таки впал в неистовство. Случилось это именно в ключевой сцене романа, когда тюремный свя­щенник попытался вернуть героя в лоно церкви, приобщить к вере, будто все вертится по воле божьей. И Мерсо вытолкал священника за двери своей камеры. Но почему этот пароксизм ярости вызвал у него именно священник, а не жестокий, загонявший его в тупик следовать, не скучающий судья, вынесший ему смертный приговор, не бесцеремонная, пялившаяся на него, как на одинокое животное, публика? Да потому, что все они лишь утверждали Мерсо в его представлении о су­щности жизни и только священник, призывал уповать на божественное милосердие, довериться божественному промыслу, развернул перед ни­ми картину бытия гармонического, закономерного, пред­определенно­го. И картина эта угрожала поколебать пред­ставление о мире - царстве абсурда, мире - первозданном хаосе.

Взгляд на жизнь как на нечто бессмысленное - модернистический взгляд. Поэтому «Посторонний» - произведение для модернизма класс­ическое.Вклад Камю в мировую литературу, раскрытие «экзистенциалистической» личности при создании «Постороннего». Выходя за пределы понятий, которые были нужны Ка­мю для соз­дания экзистенциалиского типа «невиновного ге­роя», мы сталкиваемся с вопросом: можно оправдать убийство только на том основании, что произошло оно случайно? Концепция абсурда не только уживала художественное видение писателя, но и не освобождала героя от присущего ему порока нравственной индиффирентности. В трактате «Человек блуждающий» Камю строго оценит то, что со временем ему прийдется преодолевать. Чувство абсурда если пытаться извлечь из него правило дейст­вия, делает убийство по меньшей мере безразличным и, следовательно, возможным. Если не во что верить, если ни в чем нет смысла и нельзя утверждать ценность чего бы то ни было, то все допустимо и все неважно Нет «за» и «против», убийца ни прав ни неправ. Злодейство или добродетель - чистая случайность или прихо­ть. В «Постороннем» Камю сделал попытку встать на защиту человека. Он освободил героя от фальши, если вспомнить, что свобода для Камю - это «право не лгать». Чтобы выразить чувство абсурда, у него самого достижение высшей ясности, Камю создал типичный образ эпохи тре­вог и разочарований. Образ Мерсо жив и в сознании современного французского читателя, для молодежи эта книга служит выражением их бунта. И вместе с тем Мерсо - это свобода бунтаря, замкнувшего вселенную на самом себе. Окончательной инстанцией и судьей остается определенный человек, для которого высшим благом является жизнь «без завтрашнего дня». Борясь с формальной моралью, Камю поставил алжир­ского клерка «по ту сторону добра и зла». Он лишил своего героя человеческой общности и живого проживания морали. Любовь к жизни, поданная в ракурсе абсурда, слишком очевидно вызывает смерть. В «Пос­тороннем» нельзя не почувствовать движение Камю вперед: это жизне­утверждающий отказ от отчаяния и упорная тяга к справедливости. Работая над романом Камю уже решил проблему свободы в ее свя­зи с проблемой правды.

11. Проблема нравственного выбора в романе-хронике А. Камю «Чума».

Роман «Чума» (1947) написан в жанре хроники. Следовательно, реальность внешняя стала поучительной, в ней появилось нечто такое, о чем должно рассказать языком летописи. Появилась исто­рия — история чумы. Абсурд перестает быть неуловимым, он обрел образ, который может и должен быть точно воссоздан, изучен ученым, историком. Чума — образ аллегорический, но самое оче­видное его значение расшифровывается без всякого труда: «корич­невая чума», фашизм, война, оккупация. Точность доминирует, она являет собой обязательный атрибуг рассказчика -— врача и новое качество метода Камю, овладевающего историзмом, конкретно-ис­торическим знанием.

Бернар Риэ, в отличие от Мерсо, предпочитает говорить «мы», а не «я», предпочитает говорить о «нас». Риэ не «посторонний», он «местный», к тому же он «местный врач» — невозможно предста­вить себе врача, который устраняется от людей. В этом «мы» содержится новое качество, указано на возникновение общности людей, «коллективной истории», потребности в других людях.

Поведение человека определяется теперь не всесильным абсур­дом, обесценившим действие, но выбором относительно опреде­ленной задачи, имеющей значение и оценивающей каждого. В «Постороннем» все пространство было закрыто единственным ва­риантом выбора, который совершал единственный герой романа. В «Чуме» много действующих лиц, много вариантов выбора.

Здесь есть и «посторонний», журналист Рамбер, который не из «этих мест», пытается устраниться. Есть здесь «имморалист», выро­дившийся в мелкого жулика. Есть обитатель «башни слоновой кости», одержимый флоберовскими «муками слова». Есть и священ­ник, однако вера не возвращается на землю, зараженную чумой.

Позитивное утверждается в «Чуме» не как истина, не в качестве идеала, а как выполнение элементарного долга, как работа, необ­ходимость которой диктуется смертельной угрозой. Не убий — такова нравственная основа деятельности «врачей», «лечащих вра­чей». Профессия врача дает возможность герою романа обходиться без идей, просто делать привычное дело, не ломая голову над сложными вопросами, не забивая ее идеологией, которая отпугивает «санитаров» Камю.

Чума — не только аллегорический образ фашизма. Камю сохра­няет, наряду с социальным, метафизический смысл метафоры. Герои романа—практики, «врачи» еще и потому, что болезнь неизлечима, болезнь поразила само существование, которое неиз­лечимо абсурдно. Врачи не справились с болезнью, она ушла сама — чтобы вернуться. Вот почему в облике Риэ нетрудно рассмотреть черты Сизифа. Как и Сизифа, Риэ не ожидает победа, ему дано

только знание беды и возможность утвердить свое достоинство, свою человечность в безнадежном сражении со смертью.

Первые наброски сюжета «Чумы» и выход законченной книги в свет разделяют почти десять лет: отдельные персонажи, которых мы обнаруживаем в повести, появляются в записных книжках Камю еще в 1938 г. Несомненно, одним из событий, самым непосредственным образом определившим ход работы над книгой, стала война: чуть ли не буквальные отсылки рассеяны по всей книге, да и сам Камю, настаивая на множестве возможных прочтений повести, выделял одно: «Очевидно, что „Чума“ повествует о борьбе европейского сопротивления против нацизма: врага, который в книге прямо не назван, узнали по всей Европе» ("Письмо Ролану Барту о «Чуме»).

Фабула, некоторые элементы которой встречаются нам в сборнике новелл «Лето» (эссе «Минотавр, или Остановка в Оране») и «Калигуле» (акт IV, сц. IX), по мере работы над книгой быстро обогащается вариантами и деталями; множество бытовых деталей были подмечены Камю во время его пребывания в самом Оране, алжирском городе на побережье Средиземного моря, – в частности, образ старика, приманивавшего кошек и плевавшего им затем на головы. Камю так и описывал свою работу над книгой: «это заранее разработанный план, который изменяют, с одной стороны, обстоятельства и с другой – сама работа по его осуществлению».

Вариант заголовка появляется в 1941 г.: «Чума или приключение (роман)», помечает Камю в записных книжках; тогда же он приступает и к изучению специализированной литературы по теме. В следующем году Камю значительно увеличивает количество четко обрисованных персонажей (так, например, появляются Коттар и старик астматик) и размышляет о возможной форме будущего произведения: он обращается к романной классике, от Мелвилла и Бальзака до Стендаля и Флобера.

Первые наброски цельной рукописи значительным образом отличаются от окончательного варианта; так, например, изменен порядок глав и отдельных описаний, отсутствуют персонажи Рамбера и Грана.