В мире художественного слова л.н. андреева
Леонид Андреев - мастер художественной детали. Писатель строит фразу таким образом, чтобы мы быстро и точно вообразили себе происходящее, ярко представили характер персонажа. Вот, например, детали, создающие портрет посетителя парикмахерской. Это обострённая внимательность, с которой он рассматривает себя в зеркале; угорь, увиденный на подбородке. Они соединяются вместе на коротком пространстве текста - и образ второстепенного персонажа входит в сознание читателя. Он запомнится.
1. Найдите в тексте рассказа детали, с помощью которых ярко представляешь себе условия жизни и работы Петьки в парикмахерской.
Рассказ - жанр короткого эпического повествования. Л.Н. Андреев использует в нём разнообразные средства выразительности: деревья бульвара (обратите внимание: деревья не на бульваре, деревья бульвара!) «млели под горячим солнцем».
2*‘. Какие художественные приёмы использует писатель в данном фрагменте текста?
Одним из важных средств выразительности в рассказе является приём контраста, противопоставления; он пробуждает в читателе желание рассуждать, сопереживать, лучше понимать и чувствовать происходящее.
Контраст— сопоставление противоположных качеств, способствующее их усилению. В отличие от антитезы, контраст может быть скрытым, то есть не обозначенным в тексте словами-антонимами.
3. Перечитайте рассказ внимательно. Что чему и кто кому противопоставлены в рассказе? Как вы думаете, чего добивается этими противопоставлениями автор?
АЛЕКСАНДР
ИВАНОВИЧ
КУПРИН
1870-1938
Александр Иванович Куприн родился в городе Наровчат Пензенской губернии. Его отец рано умер от холеры, оставив жену и детей совсем без средств. Саша боготворил свою мать, но часто стыдился унижений, которые ей приходилось терпеть ради детей, когда она обращалась к благодетелям учреждений. Он никогда не мог забыть её унизительных фраз, обращённых к высокопоставленным лицам.
Матери удалось поместить Сашу в Разумовский сиротский приют.
С шести лет началось для мальчика детство, которое он впоследствии во многих своих произведениях назовёт «поруганным» и «казённым».
В 1880 году Саша Куприн выдержал вступительные экзамены во 2-ю Московскую военную гимназию, преобразованную вскоре в кадетский корпус. Порядки там были суровые. Так, в автобиографическом рассказе «На переломе» Куприн описывает, как за незначительный проступок героя приговорили к десяти ударам розгами. «В маленьком масштабе он испытал всё, что чувствует преступник, приговорённый к смертной казни». И кончается рассказ словами: «Прошло очень много лет, пока в душе Буланина не зажила эта кровавая, долго сочившаяся рана.
Да полно — зажила ли?»
А.И. Куприн - кадет
Тема телесного наказания звучит и в рассказе «Механическое правосудие».
Уже с тринадцатилетнего возраста Саша Куприн пишет стихи, чаще всего сидя в карцере за буйный нрав.
В 1888 году, уступив слёзным просьбам матери, которой казалось, что военная карьера обеспечит сына на всю жизнь, Саша поступил в Александровское военное училище в Москве. Там за «тяжёлый проступок» — за первый напечатанный рассказ «Последний дебют» — Куприн был приговорён к карцеру на двое суток.
Позднее он описал впечатления детства и юности в своих произведениях. Поэтому, когда его попросили написать автобиографию, он ответил, что почти все его произведения автобиографичны.
По К. Куприной
ЗОЛОТОЙ ПЕТУХ
Не могу точно сказать, когда случилось это чудо. Во всяком случае, — если не в день летнего солнцестояния, 21 июня, то очень близко к нему. А происходило оно на даче, в Виль д'Авра, в десяти километрах от Парижа.
Я тогда проснулся ещё до света, проснулся как-то внезапно, без мутного перехода от сна к яви, с чувством лёгкой свежести и со сладкой уверенностью, что там, за окнами, под открытым небом, в нежной ясности занимающегося утра происходит какое-то простое и прелестное чудо. Так, иногда меня ласково пробуждали до зари — весёлая песня скворца или дерзкий, но мелодичный свист чёрного дрозда.
Я распахнул окно и сел на подоконник. В ещё холодном воздухе стояли наивные ароматы трав, листьев, коры, земли. В тёмных паникадилах каштанов ещё путались застрявшие ночью, как тончайшая кисея, обрывки ночного тумана. Но деревья уже проснулись и поёживались, открывая радостно и лениво миллионы своих глаз: разве деревья не видят и не слышат?
Но весёлый болтун-скворец и беззаботный свистун-дрозд молчали в это утро. Может быть, они так же, как и я, внимательно, с удивлением, прислушивались к тем странным, непонятным, никогда доселе мною не слыханным звукам — мощным и звонким, — от которых, казалось, дрожала каждая частица воздуха.
Я не вдруг понял, что это пели петухи. Прошло много секунд, пока я об этом догадался. Мне казалось, что по всей земле трубят золотые и серебряные трубы, посылая ввысь звуки изумительной чистоты, красоты и звонкости.
Я знаю силу и пронзительность петушиного крика. В прежние времена, охотясь на весенних глухариных токах в огромных русских лесах, в десяти, пятнадцати верстах от какого-либо жилья, я перед восходом солнца улавливал своим напряжённым слухом лишь два звука, напоминающих о человеке: изредка отдалённый паровозный свисток и петушиные крики в ближних деревнях. Последними земными звуками, которые я слышал, поднимаясь в беззвучном полёте на воздушном шаре, всегда были свистки уличных мальчишек, но ещё дольше их доносился победоносный крик петуха. И теперь, в этот стыдливый час, когда земля, деревья и небо, только что выкупавшиеся в ночной прохладе, молчаливо надевали свои утренние одежды, я с волнением подумал: ведь это сейчас поют все петухи, все, все до единого, старые, пожилые, молодые и годовалые мальчуганы, — все они, живущие на огромной площади, уже освещённой солнцем, и на той, которая через несколько мгновений засияет в солнечных лучах. В окружности, доступной для напряжённого человеческого слуха, нет ни одного городка, ни одной деревни, фермы, двора, где бы каждый петух, вытягивая голову вверх и топорща перья на горле, не бросал в небо торжествующих прекрасно-яростных звуков. Повсюду — в Версале, в Сен-Жермене и Мальмезоне, в Рюелле, Сю-рене, в Гарше, в Марн-ла-Кокет, в Вокресоне, Медоне и на окраинах Парижа — звучит одновременно песня сотен тысяч восторженных петушиных голосов. Какой человеческий оркестр не показался бы жалким в сравнении с этим волшебным и могучим хором, где уже не было слышно отдельных колен петушиного крика, но полнозвучно льётся мажорный аккорд на фоне пурпурно-золо-того б/о!
Временами ближние петухи на несколько мгновений замолкали, как будто выдерживая строгую, точную паузу, и тогда я слышал, как волна звуков катилась всё дальше и дальше до самых отдалённых мест, и, точно отразившись там, возвращалась назад, увеличившись, нарастая, взмы-пая звонким певучим валом до моего окна, до крыш, до верхушек деревьев. Эти широкие звуковые валы раскатывались с севера на юг, с запада на восток в какой-то чудесной, непостижимой фуге. Так, вероятно, войска великолепного древнего Рима встречали своего триумфатора-цезаря. Когорты, расположенные на холмах и высотах, первые успевали увидеть его торжественную колесницу и приветствовали её отдалёнными восклицаниями радости, а внизу кричали металлическими голосами восторженные легионы, чьи ряды один за другим уже озарились сияющим взглядом его лучезарных глаз.
Я слушал эту чудесную музыку с волнением, почти с восторгом. Она то оглушала ухо, то сладостно наполняла и насыщала слух. Что за странное, что за необыкновенное утро! Что случилось сегодня с петухами всей окрестности, может быть всей страны, может быть всего земного шара? Не празднуют ли они самый долгий солнечный день и радостно воспевают все прелести лета: теплоту солнечных лучей, горячий песок, пахучие вкусные травы, бесконечные радости любви и бурную радость боя, когда два сильных петушиных тела яростно сталкиваются в воздухе, крепко бьются упругие крылья, вонзаются в мясо кривые стальные клювы и из облака крутящейся пыли летят перья и брызги крови. Или, может быть, сегодня празднуется день трёхсотого тысячелетия памяти Древнего Петуха — праотца всех петухов на свете, того, кто, как воин и царь, не знавший выше себя ничьей власти, полновластно господствовал над необозримыми лесами, полями и реками?
И наконец, может быть, думал я, сегодня, перед самым длинным трудовым днём лета, тучи на востоке задержали солнце на несколько мгновений, и петухи-солнцепоклонники, обожествившие свет и тепло, выкликают в священном нетерпении своего огнеликого бога.
Вот и солнце. Ещё никогда никто — ни человек, ни зверь, ни птица — не сумел уловить момента, когда оно появляется, и подметить секунды, когда всё в мире становится из бледного розового — розово-золотым, золотым.
Вот уже золотой огонь пронизал всё: и небо, и воздух, и землю. Напрягая последние силы, в самозабвенном экстазе, трепеща от блаженства, закрыв в упоении глаза, поёт великолепное славословие бесчисленный петушиный хор! И теперь я уже не понимаю — звенят ли золотыми трубами солнечные лучи, или петушиный гимн сияет солнечными лучами? Великий Золотой Петух выплывает на небо в своём огненном одиночестве. Вот он, старый прекрасный миф о Фениксе — таинственной птице, которая вчера вечером сожгла себя на пышном костре вечерней зари, а сегодня вновь восстала на Востоке из пепла, дыма и раскалённых углей!
Постепенно смолкают земные петухи. Сначала ближние, потом дальние, ещё более дальние, и, наконец, где-то совсем уже на краю света, почти за пределами слуха, я улавливаю нежнейшее пианиссимо. Вот и оно растаяло.
Целый день я находился под впечатлением этой очаровательной и могущественной музыки. Часа в два мне пришлось зайти в один дом. Посреди двора стоял огромный лоншанский петух. В ярких солнечных лучах почти ослепительно сверкало золото его мундира, блестели зеленью и голубым отливы его доспехов воронёной стали, развевались атласные ленты: красные, чёрные и белые. Осторожно обходя этого красавца, я нагнулся и спросил:
— Это вы так хорошо пели сегодня на заре?
Он кинул на меня боковой недовольный взгляд, отвернулся, опустил голову, черкнул туда и сюда клювом по песку и пробормотал что-то недовольным хриплым баском. Не ручаюсь, чтобы я его понял, но мне послышалось, будто он сказал: «А вам какое дело?»
Я не обиделся. Я только сконфузился. Я знаю сам, что я всего лишь слабый, жалкий человек, не более. Моё сухое сердце не вместит неистовых священных восторгов петуха, воспевающего своего золотого бога. Но разве не позволено и мне скромно, по-своему, быть влюблённым в вечное, прекрасное, животворящее, доброе солнце?
1923
Рассказ был напечатан в 1923 году в Берлине и отразил впечатления А.И. Куприна от его пребывания на даче под Парижем в 1921 году «Золотой Петух» сразу же был восторженно принят литературной критикой, заявлявшей, что это одно из самых лучших произведений из всего созданного писателем. Отмечались внутренняя напевность, особый пафос произведения, мощное жизнелюбие писателя, мастерство в изображении акта слияния человека с природой.