Возвращение блудного отца

— Хеня, я всего лишь задала тебе вопрос, — промолвила бабушка. — Не надо сразу устраивать истерику.

— Но я хочу!!! — взвизгнула мама.

Если бы папаша ее сейчас увидел... К сожалению, он отправился в Германию за своими шмотками. Я сидела в комнате Ирека. Мы подслушивали бабушкины попытки поговорить с мамой. Ей тоже не понравился план с возвращением папаши.

— Ну хорошо, поплачь, поплачь, — сдалась бабушка.

— Благодарю за разрешение. — Мама высморкалась в платочек.

— Бабушка не хочет тебе ничего плохого, — выглянул из комнаты Ирек. — Просто мы все беспокоимся. Отец однажды уже оставил тебя без гроша...

— А сейчас у него есть шанс восполнить это! Знаешь ли ты, что чувствует одинокая женщина с двумя детьми?

— Не очень, у меня нет детей, — отвечал Ирек.

— Не знаешь, — продолжала мама, — и даже представить себе не можешь. Борьба за выживание, помощи ниоткуда, поддержки никакой нет. Мать, которая не понимает тебя.

— Вот это-то как раз я могу себе представить, — пробурчал братец и быстренько ретировался в спальню.

К счастью, мама, всецело под впечатлением трагической картины своей одинокой жизни, не уловила намека.

— И с мужчинами мне не везло. Сперва Марек, научный сотрудник, а в свободное время художник. — Слово «художник» мама произнесла с нескрываемым презрением. — Но главное, жуткий кобель. Стоило ему увидеть юбку, и он сразу пускал слюни, что твой боксер. Но если бы дело кончалось только слюнями. Возвращаюсь я как-то домой, а он в кухне с Кабатовой. Он в моем переднике, а эта толстуха лежит в одних босоножках на столе на кухонной доске и вся в муке. Рядом скалка.

— Ей что, обязательно все это рассказывать? — шепнул мне Ирек.

— Тихо, — зашипела я, — не мешай. Я почти ничего не слышу.

— Ты шутишь, — изумилась бабушка. — С Кабатовой?

— А ты спроси ее, как в восемьдесят седьмом она с Мареком лепила вареники. Увидишь, как она краской зальется. Теперь-то ей стыдно. А тогда? Кабатова сразу сбежала к себе наверх. Я в слезы, кричу: «Ты, извращенец!»

— А Марек?

— Марек надел брюки, отряхнулся от муки и спокойно так отвечает: «Я же тебе говорил, что каждый художник — извращенец». — «Но не каждый извращенец — художник», — парировала я. «А ты не могла бы не устраивать сцен? Мещанка». — «Это я устраиваю сцены? Я?» — заорала я.

А он: «Я тут ничего не могу поделать, это природа. Тебе что-нибудь говорит теория эгоистического гена?» — «И поэтому ты должен был завалить Кабатову? На мою кухонную доску? Этому ни в какой теории оправдания нет!» Я схватилась за скалку и как замахнусь. Он едва успел в туфли вскочить. И оставил меня одну с детьми. Жуткий эгоист.

— Ненадолго, потому что в восемьдесят восьмом ты в отпуске познакомилась с Лешеком, — напомнила ей бабушка.

— Грязнуля, — возмущенно бросила мама. — Сколько раз я его просила, чтобы он облегчался на работе. «Ты что, не можешь подождать до семи? Тебе обязательно нужно провонять всю квартиру?» — говорю я ему утром. А он с обиженной физиономией отвечает, что не собирается мучиться. Полчаса, видишь ли, не мог потерпеть. В лагерях люди и не столько терпели. Если бы ему грозил расстрел, то и сутки бы вытерпел.

— Но, может, он и вправду не мог, — вступилась за него бабушка. — Может, у него, к примеру, понос был.

— Так пусть бы жрал рис, — закричала мама. — Когда хочешь, от всего можно найти средство! Но он не хотел! Предпочел сбежать!

— В очередной раз физиология одержала верх над любовью, — философски заметил Ирек.

— А потом был Юзефат. — продолжила перечисление мама. — Страшно капризный. Я подаю ему обед, а он ковыряет вилкой и рассматривает каждое зернышко. «Что это за рис? — передразнила она тоненький голосок Юзека. — А мясо какое? Свинина? Я ее не ем. С какой стороны ты нарезала огурец? С темной? Вот потому он горький. А что, морковку нельзя было еще кривей порезать?»

— Ну, ты ему тоже дала прикурить.

— Большое дело, стукнула разок ложкой по голове. Размешиваю я яичницу, а он: «Зачем ты столько масла кладешь? Не знаешь разве, что это холестерин?» Ну, я не выдержала и как врежу ему ложкой по лбу.

— Как же, помню, — усмехнулся Ирек. — У него на лбу остался кусок яичницы. И обиженный Юзек весь вечер ходил с ним, как с кокардой.

— Он думал, что я буду просить прощения, — продолжала мама. — Бессовестный. Потом распускал про меня на работе слухи, будто я неаккуратная. Я — и неаккуратная!

— Да, это он действительно придумал, — признала бабушка. — Может, он не видел ваш дачный участок?

— Зато видел кухню, ванную, коридор, комнаты. К счастью, знакомые на работе ему не поверили.

— А вот со Сташеком вы были идеальной парой. Он был прямо как многоцелевой робот. Настоящая ракета.

— Но, к сожалению, топливом были таблетки из больницы, — вздохнула мама.

— Я с полгода назад видел его, — крикнул из комнаты Ирек.

— А он, оказывается, подслушивает. Вылитый дед, — бросила мама бабушке. — И что? Как он выглядит?

— Развалина. Ссутуленный, глаза потухшие. Перестал красить волосы. Ни следа от былого Сташека. «Я сейчас на отвыкании, — сказал он мне. — Первые два месяца я вообще проспал. Теперь потихоньку оживаю. Как приду в форму, позвоню». Сказал, что скучает.

— Милый! — растрогалась мама. — Он единственный понимал меня.

— А папа? — задал каверзный вопрос Ирек.

— Ваш папа любит меня и хочет обеспечить вам комфорт.

— После пятнадцати лет молчания, — напомнила бабушка.

— Лучше поздно, чем никогда.

* * *

Он заявился через неделю — и сразу случился казус. К его возвращению мама заново покрасила ванную. Шкафчики, вешалки и унитазное сиденье.

— До вечера должно высохнуть, — объявила она перед уходом в магазин. — В случае чего делайте свои дела, не садясь.

Отец пришел в шесть. Поставил чемоданы в коридоре и сразу ринулся в клозет. Мы даже предупредить его не успели. А по правде сказать, просто начисто забыли про краску. Прошел час, может, и два.

— А что там наш старик делает? — заинтересовался Ирек в перерыве на рекламу. — Может, он газами отравился?

— Ты был маленький, так что не помнишь. Отец любил вздремнуть после обеда. Устроить себе небольшую сиесту.

— Надеюсь, крышка горшка высохла, — вдруг вспомнил Ирек.

И в этот момент мы услышали жуткий вопль.

— Вы можете мне помочь? — крикнул из ванной отец.

— Как? У нас нет растворителя, — крикнула в ответ я.

— А может, ножницами как-нибудь?

— Подожди маму. Мы стесняемся, — ответил Ирек.

Отстригала мама отца почти что до полуночи.

— Раньше ты не был такой волосатый, — удивлялась мама. — Ну, я понимаю, живот, руки, даже спина, но тут? Прямо шерсть какая-то.

— А что я могу поделать, если у меня предки с Сицилии.

— И фантазии с Луны, — шепотом добавил Ирек.

— Сиди, не вертись, а то порежу тебя бритвой.

— Кажется, ты меня уже резанула. Ой!

— Все! Еще минута — и меня вывернет, — объявил Ирек.

— Сиди, не дергайся, сейчас я продезинфицирую порез, — сказала мама. — Еще несколько волосков. Ну что ж, сиденье можно выбрасывать. Дети, хотите посмотреть?

— Нет, спасибо. — Ирек сбежал к себе в комнату.

А я заглянула в ванную. Сиденье как сиденье, если бы не густой мех, вклеившийся в краску. Какая-то шуба.

— Добро пожаловать в родной дом, папочка!

* * *

В Страстную среду папаша повез нас на экскурсию в Вену. В «форде» семьдесят третьего года. Старше меня.

— Зато выглядит лучше, — огрызнулся папаша.

— Ты думаешь, я сама выбирала себе предков, — я принялась искать носовой платок, — и могла повлиять на свой набор генов?

— Да ты что, Малинка! Я же пошутил. — Папаша похлопал меня по плечу. — Ты красивая девушка... Просто даже не верится.

— Почему?

— Когда-то мне казалось, что у тебя будет большой нос. А может быть, я плохо помню. Столько лет пролетело.

Я ничего не стала ему рассказывать. Мы уселись. Папаша лихо рванул с места. И вот мы едем. Ирек дремлет, я любуюсь пейзажами, мама дает папаше советы. В начале первого мы пересекли словацкую границу. Едем дальше.

— Черт возьми! — вспомнил вдруг отец. — Я же забыл заправиться.

Мы встали. Вокруг чистое поле, а в центре мы и наш «форд».

— Может, мы посидим тут, а ты сходишь на заправочную станцию? — пока еще спокойно предложила мама.

— У меня нет канистры.

— Что же ты предлагаешь?

— Может, палить бензин в банку или в полиэтиленовый мешок? — размышлял папаша.

— А может, вернемся автостопом? — выдвинул предложение Ирек. — Чего тут торчать в пустыне? Тем более что в Вену нас на такой развалюхе все равно не пустят.

— А у тебя есть лучше? — возмутился папаша. — Я в твоем возрасте ездил на «харлее», а через десять лет...

— ...начал работать на германскую разведку, — подхватил Ирек. — Дальше можешь не рассказывать, папочка, мы все это слышали па помолвке Малины.

— Кстати о помолвке. Куда делся твой жених?

— Сбежал. Испугался, что это наследуется.

— Дети! Сейчас же прекратите, иначе на вашей совести будет смерть матери!

— Я возвращаюсь автостопом, — решительно объявил Ирек. — Я плохо себя чувствую, наверно, слишком много черносливок съел.

— Чернослива, — машинально поправила мама. — Как это, возвращаешься?

— И я с ним. Завтра мне нужно быть на факе, — соврала я. — Меня вызвал руководитель диплома.

— А разве у вас не каникулы? — удивился папаша.

— Ты думаешь, для руководителя имеет значение — каникулы или не каникулы? Хорошо еще, что он не велел мне притащиться в Пасху.

— Раз надо, значит, надо, ничего не поделаешь, — вздохнула мама.

К полуночи мы с Иреком были дома, а родители явились только через два дня.

— Через границу нас не хотели пропускать, — объяснил отец. — Все из-за номеров. Пришлось ехать на другой пропускной пункт.

— Сжалились над нами лишь в Хижном. А что руководитель? — поинтересовалась мама.

— Как обычно, надрал, не пришел. Зря только на билет потратилась, — соврала я.

— Ох уж эти ученые! Все они одним миром мазаны. Помните Марека?

— Мама, мы больше не хотим слушать про вареники и Кабатову, — прервал ее Ирек. — Лучше расскажите, что случилось с номерами.

— Да ничего особенного, — махнул рукой папаша.

— Ну расскажи, интересно же, — не отставал Ирек.

— Да просто в городе, — начала мама, — мы припарковались там, где стоянка запрещена. Это, кажется, был Микулаш?

— Или Трстена.

— Нет, Микулаш.

— Возможно, хотя здорово похож на Трстену.

— А я тебе говорю, Микулаш, потому что там есть гостиница «Яносик».

— Гостиница «Яносик» есть там, наверно, в каждом городе, потому что это их национальный герой[8].

— Яносик? — возмутилась мама. — Так его же играл Перепечко, поляк.

— Брюнера тоже играл поляк, Каревич, и еврея тоже поляк.

— Какого еще еврея? — не отступалась мама.

— Может, вы все-таки закончите с номерами, — прервала я их спор, — а к своей дискуссии вернетесь потом?

— Ну хорошо, — перехватил эстафетную палочку папаша. — Короче, мы в запрещенном месте припарковались и пошли выпить пива. Возвращаемся, а возле нашей машины полицейские. Ждут, чтобы влепить нам штраф. Ну, мы спрятались, решили взять их измором. Час прошел, два, три. Наконец они не выдержали, отвернули у нас одну таблицу с номерами и оставили под дворником адрес полицейского участка.

— Дескать, номера нам вернут, только когда мы заплатим штраф. А у отца осталось всего двадцать крон.

— И что?

— В Приоре мы купили черную плакатную краску, и я на куске картона нарисовал номер. Подъезжаем к границе. Мы уже почти переехали ее, и тут один, уж больно дотошный, светит фонариком и спрашивает, что это. И нас завернули. Мы тогда поехали в Яблонку, но проскочить нам удалось только в Хижном. И вот мы здесь.

— Но страху уж мы натерпелись, — крикнула мама уже из кухни.

— Да какой это страх, — презрительно усмехнулся папаша. — Настоящий страх я испытал, когда меня в первый раз забросили в Корею. Но что поделать. Никто ведь мне не обещал, что жизнь шпиона будет усыпана розами.

26.04. В Великую субботу папаша исчез. Вышел святить яйца и не вернулся.

— Я знал, что так и будет, — сказал мне Ирек, но шепотом, чтобы не раздражать маму.

— Может, с ним что-то случилось? Попал в автомобильную катастрофу или утратил память, как в телесериале?

— Скорей уж я поверю, что он опять сражается с бельгийской мафией. Бедная мама. Интересно, как она это перенесет? Может, растворить ей в супе немножко твоего прозака?

— Подождем развития событий.

Его не было всю субботу. В Пасху мы сели завтракать в самом мрачном настроении. Мама ни с кем не разговаривала. Уставясь в тарелку, она лишь бездумно постукивала обручальным кольцом о стакан.

— Не хочешь жура[9]? — спросила ее бабушка.

Молчание.

— А салата из порею? — не отступалась бабушка.

— Из порея, — машинально поправила мама. И снова тишина.

— Ну хотя бы кусочек кулича. Это уж точно тебе поможет.

— В чем он должен мне помочь? Все в норме. Все в порядке.

— Хеня, ну нельзя же так переживать. Не стоит.

— Не называй меня Хеня! — закричала мама. — Меня зовут Хелена! Хе-ле-на! Никакая не Хеня!

— Хорошо, хорошо.

— Нет, не хорошо!!! Плохо! Сорок лет я прошу тебя называть меня Хелена, и что? Какая реакция? Никакой! Ты вечно пренебрегаешь моими просьбами и видишь, каковы результаты? Мной пренебрегли все мужчины, с которыми я жила. И все из-за тебя!

— Из-за меня? Хеня... Хеленка! — вскипела бабушка.

— Да, потому что с тобой я привыкла к пренебрежению. Вместо того чтобы уйти, я позволяю садиться себе на голову. И потому меня никто не уважает! Даже этот врун — мой муж! Хоть я и вырастила ему двоих детей!

— Кто тут говорит о детях? — раздалось в коридоре. Там стоял папаша, живой и невредимый. С корзинкой в руке.

— Эдек! — вскричала мама. — Где ты пропадал? Мы уже звонили в полицию и в больницу!

— А зачем? Я всего лишь вышел святить яйца.

— И через час должен был вернуться, — бросила я, кладя себе на тарелку шинку, свеклу с хреном и горку маринованных грибов. Ох, наверно, пойду сыпью.

— Да, я немножко задержался.

— Немножко? Двадцать три часа десять минут — это, по-твоему, немножко?

— Как, двадцать три часа? — удивился папаша. — Сколько сейчас времени?

— Уже наступила Пасха. Ты что-нибудь принял? Боже, почему мне все время попадаются наркоманы?

— Ничего не понимаю. По дороге из костела я завернул в парк подышать кислородом. Посидел там часок и пришел.

— А свидетели у тебя есть? — закричала мама.

— Чего? Что я сидел в парке? С ума ты сошла?

— Это ты сошел, если думаешь, что я тебе поверю! Пошел подышать кислородом! Небось встретил какую-нибудь оторву!

— Хеня, то есть Хеленка, напоминаю, что сегодня Пасха!

— Так вы не шутите? — дошло наконец до папаши. — Послушайте, это же странно. Куда подевались мои двадцать... сколько там было?

— Двадцать три, — подсказал Ирек.

— Спасибо. Двадцать три часа жизни. Интересно куда?

— Мне бы тоже хотелось знать. И будет лучше, если ты вспомнишь, а иначе ищи себе другое место жительства.

* * *

— Завтрак продолжился. Мама упорно молчала, отец пытался ее задобрить. А мы делали вид, будто все в порядке, — завершила я рассказ. — Могу я получить у вас новый рецепт, потому что в праздники я принимала двойную дозу?

— Сам бы я принимал тройную, — утешил меня Губка. — Сейчас выпишу. Только, понимаешь, проблему это не решит.

— Да, я отдаю себе отчет, — пробормотала я.

— Есть у меня одна идея. — Губка вовсю терзал бородку. — Не могла бы ты уговорить маму прийти ко мне на прием?

— Вы шутите! Она даже не знает, что я принимаю ваши лекарства, а то бы она умерла со стыда. Вы знаете, кто у нас ходит к психиатру? Алкоголики — получить бюллетень и чтобы подшиться.

— Очарование провинции, — подытожил Губка. — Хорошо, сейчас я выписываю тебе рецепт, а через неделю мы подумаем, как заманить сюда твою маму... Вот держи и пока.

28.04. Наконец-то я закончила писать диплом. В пять утра. До шести я охлаждала двигатели и теперь не могу уснуть. Быть может, устроить себе расслабляющую ванну, а потом сделать педикюр?

Я подготовила инструменты и бульк в ванну. Бросим взгляд на ступни... Однако и запустила я их, пятки как шкура акулы. Ладно, спокуха, сейчас разберемся. Бритвы хоть и острые, но соскальзывают. Где ступня? Ничего не вижу. И подумать только, что когда-то я была способна заложить ногу себе за голову. Ладно, попробую соскребать ощупью. Черт! Рассадила, наверно, до кости. Надеюсь, я успею выбраться из ванны, прежде чем окончательно истеку кровью. Осторожно, не спеша. Ну вот, я уже стою на полу. Однако слабость... Это все горячая вода и бессонная ночь, не говоря уже о виде бритвы в пятке. Я доковыляла до кухни, оставляя за собой кровавые следы. Теперь ногу в раковину. Боже, сколько кровищи! Может, позвонить в «скорую помощь»? А вдруг они сочтут это за попытку самоубийства и заставят платить? Или решат, что рана несерьезная, и тоже скажут платить? А вдруг нужно наложить шов? Я пустила струю ледяной воды и держала под ней ногу до тех пор, пока у меня не заломило кость. Ну, проверим. Кровь продолжает течь. Еще водой. Ну вот, уже немножко лучше. Теперь йодом и перевяжем. И в постельку.

* * *

Проснулась я оттого, что ступню со страшной силой рвало. Ну да, я же делала педикюр. Который час? Почти девять вечера. Весь день потеряла. Что теперь делать? Посмотреть телевизор? Почитать? Разложить пасьянс? В который уже раз? А может быть, потренировать сверхсознание? Это мысль. Не нужно никуда идти, что — имея в виду состояние ступни — весьма существенно. Ну, за дело. Я удобно лежу на спине, глаза закрыты, тело расслаблено. Первым делом нужно избавиться от негативных мыслей. Представляешь себе, что они улетают с кончиков твоих пальцев. Зависть, печали, огорчения. Вторая ступень самая трудная: нужно освободиться от всех мыслей, чтобы ввести позитивные. И вот лежишь и изображаешь, будто совсем не думаешь. Повторяешь: «Пустота, пустота, пустота» — и вдруг ловишь себя на мысли: а что приготовить на ужин или что сказала мама во время последнего телефонного разговора. «Надо купить колготки. Пустота, пустота, пустота. Интересно, Рафал все еще ходит с той толстухой? Пустота. Сволочная баба. Нет, это он скотина. Через месяц после разрыва. Пустота, пустота. Как он мог так поступить со мной?! Стоп, я же не должна ни о чем думать. Расслабимся. Нет никакого Рафала, нет проблем с деньгами, нет никакой толстухи. Пустота, пустота, пустота. О, кажется, стиральная машина остановилась. Кстати сказать, зачем я стирала, если батареи уже не греют. Теперь белье неделю будет киснуть. Все, я ни о чем не думаю. Значит, так. Пустота, пустота, пустота. Ну наконец-то я ни о чем не думаю. То есть как? Я думаю, что я не думаю, но я же думаю».

Я уже говорила, что освободиться от мыслей нелегко. Лучше сразу перейти к третьему этапу — призыванию позитивных мыслей. «Силой своего сверхсознания велю, приказываю, требую, чтобы...»Ну, и тут называешь желание и повторяешь эту формулу по меньшей мере трижды. Авторша книги предостерегает от употребления слов «умоляю», «прошу». Мы, люди, несем в себе элемент божественности и потому имеем право приказывать, колдовать, хотеть! Имеем право требовать. Да! Именно требовать! И вот я требую. Силой своего сверхсознания требую, чтобы кто-нибудь вызволил меня из этой скуки. Пусть кто-нибудь придет ко мне и сделает так, чтобы время полетело быстрей. Пусть это будет Рафал! Умоляю. То есть требую, пусть это будет Рафал! И вдруг звонок. Получилось! Я заковыляла к двери.

— Привет, Малина. Спала?

Это оказалась всего-навсего Эва. Где я совершила ошибку? Наверно, слишком быстро перешла к фазе требований.

— Нет. Тренирую сверхсознание. Заходи.

— Я тоже когда-то пробовала, но мне ни разу не удалось перебраться через вторую фазу. Достаточно было несколько раз повторить слово «пустота», и я засыпала. Что это у тебя с ногой?

— Педикюр делала, — объяснила я, дотронувшись до бинтов.

— Да уж, руки у тебя вставлены не тем концом, с этим спорить невозможно. Достаточно посмотреть на повязку. А я думала, что мы завтра вместе поедем за город. Тетушка дала мне ключи от своего домика в Малой Касинке.

— Не знаю, удастся ли мне натянуть ботинок. А кроме того, вряд ли я смогу доковылять до вокзала.

— Виктор одолжил у отца микроавтобус, так что мы подъехали бы прямо к твоему дому.

— А кто едет?

— Я, Иола с Виктором, Анка со своим новым парнем и еще Лешек.

— Он снова сменил партнера?

— Ну ты же знаешь Лешека, у него каждые два месяца новая любовь. Так как?

— Поеду.

— Мы будем у тебя ровно в девять утра. Ладно, я побежала, мне еще нужно делать закупки.

4.05. Уже с самого начала похоже было, что все пойдет сикось-накось. Из-за нового хахаля Анки, некоего Петра. Мы выехали первого в десять, ну, может, пятнадцать минут десятого.

— Слушай, Малина. Это у тебя такое имя, да? Тебе кто-нибудь говорил, что время — это деньги?

— Мне тоже очень приятно с тобой познакомиться.

И мы поехали. На протяжении всего пути Петр не сказал мне ни слова. Иола сидела и смотрела на Виктора, словно курица. Виктор смотрел на дорогу. Потому что вел машину. Эва подремывала, остальные сидели, погруженные в собственные мысли. Тишина. Сколько можно так ехать? Первым не выдержал Лешек.

— Ты где работаешь? — обратился он к Петру.

— В гипермаркете. Я — первый ассистент второго менеджера в отделе плодово-овощных консервов.

— Интересно. — Лешек подсел поближе к нему. — Консервы, надо же.

— И что ты там делаешь? Докручиваешь крышки на банках? — поинтересовалась Эва.

— Я — первый ассистент, — с упором повторил Петр. — Это ответственная работа. В скором времени я получу повышение и буду вторым менеджером. А через год, кто знает, может, даже буду первым.

— Карьера, — подвела итог Эва.

— Можно и так сказать, — Петр не уловил иронии. — Через пять лет я стану заместителем директора. Таков мой план.

— И будешь отдавать распоряжения начальственным басом, — мечтательно произнес Лешек. — Чудесно.

— Вовсе ничего чудесного, — вмешался его дружок Диди. — Ненавижу гипермаркеты. И это космическое освещение внутри...

— Благодаря ему овощи и фрукты выглядят как на рекламе, — объяснил Петр.

— Зато люди выглядят как больные рыбы.

— Да, действительно, — признал Лешек, — все угри видны, все лишние волоски. Кошмар.

— А кроме того, — не унимался Диди, — алчность в глазах покупателей.

— Вот это точно, — подтвердила Эва. — Помнишь, Иола? Я один раз дала себя вытащить в такой гипермаркет. Перед самой Пасхой. Тысячи людей с корзинками. Агрессивные, алчные, мечутся между стеллажами. Ужас. Как можно работать в таких условиях? Это занятие не для нормального человека.

— Я не жалуюсь, — сказал Петр.

— И это говорит о многом, — заключила я.

Он не отреагировал.

Остаток пути мы проделали в молчании. А когда высаживались из автобусика, Петр нагло втиснулся передо мной. Я послала ему взгляд василиска.

— Вы же сами хотели равноправия, — бросил он с циничной ухмылкой и пошел за своими вещами.

Я даже не успела огрызнуться. Я еще долго размышляла, стоит ли вообще вылезать, не безопасней ли для всех будет, если я останусь в машине. Я глянула на Лешека — он тоже не спешил выходить.

— И что ты о нем скажешь? — мотнула я головой в сторону Петра.

— О нем? Он не похож на «лесбиянца». Но как это проверить?

— Придумай что-нибудь, у тебя в запасе целый уикенд.

Наши рекомендации