Литературы народов поволжья и приуралья 21 страница

Константин Левин, как и сам Толстой, видит, что нарождающиеся буржуазные порядки не устранили вековой крестьянской нищеты, принесли с собой новые формы социальной несправедливости. В этом — объективная историческая основа того состояния смятения, неуверенности, в котором находится Левин и в котором находился в те годы создатель «Анны Карениной».

В ряду толстовских героев-правдоискателей Левин наделен наиболее явственными автобиографическими чертами. Толстой подарил этому герою собственную бескомпромиссную честность, собственное отвращение к праздной барской жизни, светским условностям, казенному лицемерию. Он подарил Левину и собственную органическую привязанность к земле, к русской природе, даже тяготение к физическому крестьянскому труду. В размышлениях и исканиях Левина многое отражает ход поисков самого Толстого.

Левин одержим мечтой о «бескровной революции», о новых отношениях помещика и крестьянина: «Вместо бедности — общее богатство; вместо вражды — согласие и связь интересов». Но в «Анне Карениной» повторяется — в новых пореформенных условиях — ситуация, которая была обрисована еще в «Утре помещика»: мужики не хотят тех улучшенных способов хозяйствования, которые предлагает им добрый барин. И трудность эта коренится вовсе не в упрямстве или косности крестьян, а в том — как ясно видит сам Левин, — что интересы помещика и интересы крестьян и в самом деле силою вещей «фатально» противоположны.

Левин, как и сам Толстой, отвергает социалистические, революционные идеи (о которых имеет лишь самое смутное представление). Отвергает он и либеральные концепции мирного буржуазного прогресса. Он видит вместе с тем несостоятельность собственных реформаторских усилий. Тревога социальная осложняется у него и тревогой философской, нарастающими сомнениями в догматах церкви, постоянными колебаниями между христианской верой и полным безверием.

Вкладывая в историю жизни Левина немалую долю собственного жизненного опыта, Толстой передает — детально, крупным планом — переживания и размышления своего героя в связи с узловыми событиями его личной жизни. Бракосочетание Левина с горячо любимой им Кити, рождение ребенка, а с другой стороны — смерть брата — все это побуждает Левина вновь и вновь ставить под вопрос свое отношение к религии и церкви, напряженно задумываться над тайнами человеческого бытия и своим жизненным назначением. Чтение философских и богословских книг не дает желанной ясности, а, напротив, вносит в его сознание раздражающую путаницу и неуверенность. Просветление наступает внезапно. Левин приходит — по примеру мужика Фоканыча, который живет «для души, по правде, по-божью», — к бесхитростной религиозной вере, основанной на «законе добра». Он убежден, что он может, оставаясь по-прежнему барином, помещиком, вложить в свое повседневное существование «несомненный смысл добра», — таков исход исканий Левина, тесно соотнесенных с исканиями Толстого, но не тождественных им. Создатель «Анны Карениной» был мыслителем слишком могучим, слишком смелым для того, чтобы принять простодушную веру Фоканыча и на этом успокоиться.

Осуждение собственнического мира, анализ внутренней драмы людей с чуткой совестью, пытающихся вырваться, выломаться из лжи и фальши этого мира, даны с несравненно большей силой, большей художественной убедительностью, чем его примиряющий итог.

Главная суть сдвигов в мировоззрении и творчестве Толстого, которые наметились на рубеже 70—80-х годов, определена в статьях В. И. Ленина, особенно в статье «Л. Н. Толстой и современное

144

рабочее движение»: «острая ломка всех „старых устоев“ деревенской России обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания. По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей знати в России, — он порвал со всеми привычными взглядами этой среды и, в своих последних произведениях, обрушился со страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их... Своеобразие критики Толстого и ее историческое значение состоит в том, что она с такой силой, которая свойственна только гениальным художникам, выражает ломку взглядов самых широких народных масс в России указанного периода и именно деревенской, крестьянской России» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 20. С. 39—40).

Сопоставление Толстого — художника и мыслителя — с деревенской, крестьянской Россией, сделанное в цикле статей Ленина, явилось своего рода открытием, весомым вкладом в литературную науку. Ленин показал на этом примере, что социальная природа творчества художника вовсе не обязательно определяется его личным классовым происхождением и личным классовым опытом. Характеристика Толстого как «зеркала» русской крестьянской революции, выдвинутая и обоснованная Лениным, разрешала загадку, перед которой становились в тупик критики и публицисты, писавшие о Толстом в России и за рубежом. Перелом, пережитый Толстым, был не случайностью, не личной причудой гения, а отражением жизненных процессов всемирно-исторической важности. Притом перелом этот был подготовлен десятилетиями предшествующего развития писателя и отвечал особенностям его личного художнического склада. Известно замечание Ленина, сделанное в беседе с Горьким, — в первоначальном варианте горьковского очерка о Ленине оно изложено в такой форме: «...Знаете, что еще изумительно в нем. Его мужицкий голос, мужицкая мысль, настоящий мужик в нем». Глубокая, органическая народность, близость к крестьянскому складу мышления — неотъемлемые свойства творческой индивидуальности Толстого. Многие документы и материалы о нем, опубликованные посмертно, подтвердили меткость ленинской характеристики. В дневниках, записных книжках, черновых рукописях Толстого разных лет, в воспоминаниях современников о нем отражен его живейший, сочувственный, необычайно взволнованный интерес к крестьянским нуждам, быту, психологии, к народному языку и народному творчеству. Все это сказалось в его произведениях, созданных и до, и в особенности после перелома.

В первой половине 80-х годов Толстой написал ряд религиозно-философских работ, где отстаивал принцип той новой, очищенной религии, к которой он пришел в результате своих многолетних исканий: «Исповедь», «В чем моя вера?», «Исследование догматического богословия». В «Исповеди» он откровенно рассказал о пережитом им тяжелом духовном кризисе, приведшем его на грань самоубийства, и о том, как сближение с «верующими из бедных, простых, неученых людей», со странниками и мужиками помогло ему выйти из кризиса.

Однако, принимая в качестве ориентира наивные верования «неученых людей», Толстой, в сущности, был очень далек от этих верований. Он резко и гневно оспорил официальные догматы христианства, отверг обряды, веру в чудеса, церковную иерархию, проанализировал и подверг критике евангельские тексты, обвинил все существующие церкви в поддержке социальной несправедливости, «гонений, казней и войн». Та новая религия, которую он утверждал как истинно христианскую, сводилась к элементарным принципам практической этики: люби ближнего, как самого себя, прощай врагу, не противься злу. Это была религия, вызывающе неканоническая, и с точки зрения православной церкви она представляла опасную ересь. Неудивительно, что его философские работы начиная с «Исповеди» систематически запрещались царской цензурой и могли печататься только за границей. Та же судьба постигала и почти все его публицистические сочинения, написанные после перелома.

Толстой — в противовес иным не в меру ревностным «толстовцам» — и не хотел, и не мог замыкаться в пределы религиозного реформаторства. Приняв для себя как руководство к действию христианский «закон добра», он пытался сделать из него практические выводы. И это приводило его к настоятельной внутренней необходимости противиться злу буржуазно-помещичьего мира, восставать против самых его основ.

В 1881 г. Толстой с семьей поселился в Москве, чтобы дать образование старшим детям: в Ясной Поляне он проводил теперь лишь летние месяцы. Впервые писатель соприкоснулся вплотную с острыми классовыми контрастами столицы. Он не оберегал себя от тяжелых впечатлений, а, напротив, шел им навстречу. Побывал он на Хитровом рынке, в ночлежном доме Ляпина, где ютилась нищета, — и был потрясен. В 1886 г. вышла за границей его публицистическая книга «Так что же нам делать?» — развернутый, насыщенный болью и

145

гневом обвинительный акт современному ему обществу. С пронзительной силой выражено в этой книге чувство личной вины. По мысли Толстого, каждый человек из среды имущих — соучастник преступлений, творимых по отношению к бедным и угнетенным.

В книге «Так что же нам делать?» ярко сказались противоречия мировоззрения Толстого, о которых говорил Ленин: с одной стороны — бесстрашие в стремлении «дойти до корня», найти настоящую причину бедствий масс, с другой — отчуждение от политики, наивность, утопичность предлагаемых им рецептов спасения человечества. Людям из «богатых классов», утверждал Толстой, надо осознать и искупить свою вину перед народом, прежде всего — постараться «честно кормиться, т. е. выучиться жить не на шее у других». Надо силою общественного мнения заставить каждого богатого человека взять на себя долю физического труда, необходимого для поддержания жизни общества.

Сам Толстой — еще задолго до перелома — старался следовать этому правилу, усердно занимался в Ясной Поляне крестьянской работой, косил, пахал, сеял, пилил и колол дрова, научился на старости лет шить сапоги. Такой род деятельности доставлял ему, по собственным его словам, большую радость.

К середине 80-х годов Толстой-художник приобрел широкую известность в разных странах мира. Его философско-публицистические работы, выходившие на иностранных языках почти одновременно с публикацией их в оригинале, привлекали к себе общественное внимание уже потому, что принадлежали знаменитому автору «Войны и мира» и «Анны Карениной». А влияние и моральный авторитет Толстого-художника повышались и благодаря тому, что он в своих статьях и трактатах так бесстрашно ставил коренные, самые наболевшие проблемы современного мира. Диапазон вопросов, выдвигавшихся в его публицистических работах, продолжал расширяться: он обличал капиталистическую эксплуатацию («Рабство нашего времени»), милитаризм, захватническую политику империалистических держав («Христианство и патриотизм», «Царство Божие внутри вас»). Каждое из этих выступлений приобретало живой резонанс за рубежами России, вызывало разнообразные отклики, сочувственные или полемические. В Ясную Поляну шли непрерывным потоком письма из разных стран. Волна международной популярности писателя-моралиста поднималась все выше. Этому способствовали и его новые художественные произведения.

Рассказ «Чем люди живы?» (1881) положил начало циклу из двадцати «Народных рассказов»: это были сочинения в совершенно новом для Толстого жанре, короткие нравоучительные истории, своего рода притчи, иногда — с вольной переработкой мотивов фольклора. Толстой настойчиво трудился над стилем этих рассказов, добиваясь максимальной доходчивости, лаконизма, близости к крестьянской речи. Он щедро вводил в них будничные реалии народного быта, а иногда переходил от разговорного просторечия к торжественному строю религиозной легенды.

В «Народных рассказах» отразились со всеми их противоречиями идеи, в которых он утвердился в итоге перелома. Картины народной нужды и бесправия, обличение эгоизма и стяжательства сочетались в них с проповедью деятельного добра, а вместе с тем — и всепрощения, и покорности судьбе. Принцип непротивления злу доводится здесь почти до абсурда: народ, подвергшийся военному нападению, не оказывает никакого отпора захватчикам, и те мирно уходят. Вместе с тем плебейская трудовая мораль, неприязнь к бездельникам облечена в выразительный афоризм: «У кого мозоли на руках — полезай за стол, а у кого нет — тому объедки».

Примечательна международная судьба этих рассказов. В ряде стран Востока — Индии, Китае, Иране — знакомство читателей с творчеством Толстого началось именно с публикации произведений из этого цикла. Очень высоко оценили их и почитатели гения Толстого на Западе. Генрих Манн разглядел в рассказе «Много ли человеку земли нужно» скрытый революционный заряд: «Это притча такой ударной силы, такой беспощадности, что ее мог бы придумать сам Иисус Христос, чтобы показать всю тщету собственности».

В повести «Смерть Ивана Ильича» (1886) впервые ярко сказались те черты реализма Толстого, которые характерны для его произведений на темы современности, созданных или опубликованных им после перелома (включая и «Отец Сергий», повести «Холстомер», «Хозяин и работник», рассказ «После бала»). Психологическое ясновидение, глубинное исследование человеческой души в ее противоречиях и развитии — все это сохранилось. Но возникли новые социально-критические акценты, новая прямота выражения авторской мысли, побуждавшая Толстого заострять контрасты, будь то между «верхами» и «низами» общества, будь то между видимостью человека и его сущностью. И более прямой, более обнаженной стала связь между изображением жизни «как она есть» и постановкой кардинальных философских вопросов — о назначении человека, о жизни и смерти.

146

Иван Ильич Головин (отдаленно напоминающий Каренина) — человек от природы вовсе не злой и совсем не глупый. Но его жизнь благонамеренного судейского чиновника была «жизнь самая простая и обыкновенная и самая ужасная». Он привык и в суде, и дома находиться в атмосфере лжи и встречать в ответ подобное же притворство окружающих. И лишь накануне смерти к нему приходит прозрение, понимание, что вся его прошедшая жизнь была «не то». Мужик Герасим, исполняющий при Иване Ильиче обязанности сиделки, — единственный человек, с чьей стороны больной видит искреннее сочувствие и доброту.

Подчеркивая массовидность, банальность личности и судьбы Ивана Ильича, его сходство с другими людьми той же среды, автор не снимает со своего героя нравственной ответственности за совершенные им недобрые и неблагородные поступки. Но психологическое самораскрытие умирающего, пробудившаяся в нем способность к самокритике как бы возвышают его и над средой, и над собственным прошлым. Понятно то сильное впечатление, которое произвела эта повесть на мыслящих читателей, и не только в России.

Еще большую общественную сенсацию вызвала повесть «Крейцерова соната» (1890), которая — еще до того как завершились ее цензурные мытарства — широко разошлась в списках и литографированных изданиях, была переведена на ряд иностранных языков. Реализм Толстого приобретает здесь неожиданный отпечаток крайней суровости, можно даже сказать — жесткости. Исповедь Позднышева, состоятельного человека, убившего жену в припадке дикой ревности, превращается в категорическое, небывалое по остроте осуждение нравов высшего общества, и в особенности буржуазного брака, безлюбовного и бездуховного по своей сути, представляющего циничный торг. Вместе со своим героем автор доходит до крайностей: он склонен не только отрицать институт брака как таковой, но и выдвигать в противовес ему христиански-аскетический идеал абсолютного целомудрия. Этот вывод Толстой постарался обосновать в послесловии к повести.

Ромен Роллан писал, сопоставляя оба «трагических произведения» Толстого, обличающие обеспеченные классы: «Чувствуется, что в этот период творческая мысль Толстого находится под сильным воздействием законов театра. „Смерть Ивана Ильича“, „Крейцерова соната“ — это именно внутренние драмы, драмы души; отсюда их сжатость, сосредоточенность».

Склонность к драматической концентрации событий порождалась у Толстого-прозаика, видимо, прежде всего тем, что современная действительность все яснее раскрывалась перед ним в ее острейших конфликтах. Отсюда же вытекало и его тяготение к театру. Именно после перелома проявился в полную силу гений Толстого как драматурга.

Три основных произведения Толстого, созданных для сцены, — народная драма «Власть тьмы» (1886), комедия «Плоды просвещения» (1890), драма «Живой труп» (написанная в начале 900-х годов и вышедшая посмертно) — заняли прочное место в классическом репертуаре мирового театра. «Власть тьмы» задолго до того, как она была разрешена к постановке в России, начала ставиться за рубежом, прежде всего в театрах реалистического, демократического направления (в «Свободном театре» А. Антуана во Франции, в «Независимом театре» Джона Грейна в Англии, в театре «Фольксбюне» в Германии). Постановка «Власти тьмы» стала вехой в истории мирового театра — она помогла утвердить жизненную правду на сцене и в этом смысле оказала влияние на иностранных режиссеров и драматургов (в частности — на Г. Гауптмана, который в старости сам говорил о том, как помогла его творческому становлению «особая смелость трагизма», присущая «Власти тьмы»).

Имя Толстого в зарубежной критике не раз называлось рядом с именем Г. Ибсена. В самом деле, их обоих роднит прежде всего высокий нравственный максимализм. Оба они самой сутью творчества противостояли привычной для Запада развлекательной драматургии, основанной на фабуле и интриге. У Толстого, как и у Ибсена, сценическая напряженность достигалась прежде всего бескомпромиссной постановкой социально-нравственных проблем, силой психологического анализа. Притом Толстой — в отличие от Ибсена — и во «Власти тьмы», и в «Плодах просвещения» сделал фигурами первого плана людей из народных низов: это было само по себе дерзко и ново.

«Власть тьмы» своей проблематикой, отчасти и поэтикой связана с «Народными рассказами». Подобно тому как Толстой ставил в заголовке некоторых рассказов нравственный тезис в форме пословицы, в подзаголовке «Власти тьмы» тоже стоит пословица «Коготок увяз — всей птичке пропасть»: вывод как бы задан с самого начала. Однако действие драмы не просто иллюстрирует эту истину, а исследует динамику морального падения персонажей, людей от природы заурядных, не столь плохих, но скатывающихся все ниже по пути преступлений. Толстой здесь предельно далек от идеализации крестьянской среды и нравов; трезвость его анализа подкрепляется достоверными картинами деревенского быта, мастерским воспроизведением колоритной,

147

неприглаженной крестьянской лексики. Особое место занимает в драме наивный и богобоязненный старик Аким, воплощающий для Толстого идеал христианина: своей упрямой проповедью добра он противостоит силам «тьмы» и в финале действия «в восторге» (согласно авторской ремарке) воспринимает покаяние своего сына Никиты, когда тот сознается в убийстве собственного ребенка и других преступлениях.

Высокой художнической смелостью отличается и комедия «Плоды просвещения». По словам Бернарда Шоу, Толстой обнажил здесь «все ничтожество и абсурдность праздной высокомерной жизни». Пьеса построена новаторски: здесь сопоставляются, сталкиваются люди из антагонистических социальных миров — на одном полюсе богатое барское семейство, на другом — слуги и мужики-ходоки, добивающиеся возможности купить насущно им необходимый участок помещичьей земли. На свой лад реализуется здесь антитеза, восходящая еще к Пушкину, — «рабство тощее» против «барства дикого» — и высмеивается умственное убожество господ, которые тешат себя грубыми суевериями.

Глубокий социально-психологический конфликт лежит и в основе драмы «Живой труп», где герой — правдоискатель, порвавший с барской средой, трагически запутывается, не находит выхода, но сохраняет до смертного часа чувство достоинства и нравственную независимость.

В 1898 г. вышел трактат Толстого «Что такое искусство?» — обширный острополемический труд, посвященный вопросам, над которыми писатель размышлял в течение всей жизни. Толстой — мыслитель и художник — решал в стихийно-материалистическом духе основной вопрос эстетики, вопрос об отношении искусства к действительности: он всегда ратовал за правду в искусстве, за его содержательность, за отражение в нем существенных сторон жизни. Он был убежден, что труд писателя, художника — выполнение важного долга перед народом, а народно-поэтическое творчество, язык, образность представляют ценный источник вдохновения для писателя.

Однако в книге «Что такое искусство?» не могли не сказаться противоречия мысли Толстого тех лет. Он проницательно увидел в художественной жизни «конца века» черты духовного вырождения, осудил элитарность, нездоровую изощренность, скудость содержания, присущую искусству декаданса; но под топор толстовской критики попали заодно и подлинные таланты, большие мастера. И уж вовсе несправедливыми оказались его оценки ряда классиков мировой литературы, музыки, живописи, которых он причислил к кругу творцов «господского искусства», чуждых народу и непонятных ему. Осуждая культ гениев, искусственно поддерживаемый буржуазной эстетикой, он ставил под сомнение подлинные заслуги, подлинное величие этих гениев, будь то Бетховен или Шекспир.

В трактате «Что такое искусство?» автор выразил свою искреннюю боль и тревогу по поводу того, что трудящиеся массы, т. е. подавляющее большинство человечества, не могут пользоваться благами культуры. В этой тревоге были свои серьезные основания. Но Толстой был неправ, когда пытался оценивать сложные явления искусства с позиций патриархального крестьянства и решать наболевшие проблемы художественной культуры с помощью религиозно-утопической проповеди.

Трактат этот вызвал за рубежом бурные споры. Резкость тона Толстого, явные перегибы в критических оценках — не только Бодлера и Верлена, но и Золя, и Ибсена, и даже Пушкина — все это словно напрашивалось на возражения. Против идей этой книги высказались не только литераторы эстетского склада, но и некоторые серьезные ценители творчества писателя (например, поэт Р.-М. Рильке). Однако суждения Толстого встретили поддержку у нескольких крупных писателей, которые сумели, отметая перехлесты и крайности, распознать то здоровое и мудрое, что содержалось в его трактате: среди них были Шоу и Роллан, американский романист Ф. Норрис и польский прозаик Б. Прус. Толстовская критика буржуазно-декадентского искусства отозвалась годы спустя в выдающихся произведениях западных литератур — в «Жан-Кристофе» Роллана, «Саге о Форсайтах» Голсуорси, в «Докторе Фаустусе» Томаса Манна.

Несколько раз Толстой, начиная работать над новыми произведениями, брал как отправную точку реальное происшествие, о котором он слышал, и каждый раз сюжет произведения оказывался неизмеримо богаче и значительнее, чем само это происшествие. Так было с «Анной Карениной», «Властью тьмы», «Живым трупом». Так было и с романом «Воскресение» (1899). Воображение Толстого поразил судебный казус, о котором сообщил ему видный юрист А. Ф. Кони. Толстой по-своему переработал сюжет, взятый из действительности, — не приглушил конфликт, а предельно заострил его. Так возник роман «Воскресение», который быстро перерос первоначально намеченные рамки «коневской повести», превратился в широкое социальное полотно, обозначившее одну из вершин критического реализма в мировой литературе.

Новизна романа «Воскресение», которую сразу

148

ощутили современники, заключалась прежде всего в том, что острая социальная тема, со всеми ее злободневными ответвлениями (критикой суда, царской администрации, православной церкви, постановкой крестьянского вопроса), выступала в нерасторжимом сплаве с темой нравственной. В ходе работы автор изменил первоначально намеченное имя героя и назвал его Дмитрием Нехлюдовым: так было подчеркнуто кровное родство центрального персонажа «Воскресения» со всей большой семьей толстовских правдоискателей. Однако Дмитрий Нехлюдов из «Воскресения» не тождествен своим тезкам и однофамильцам из «Отрочества» и «Юности», из «Люцерна» и «Утра помещика»: нравственная чуткость и склонность к рефлексии не присущи ему с юных лет — эти качества рождаются в нем в результате встряски, которую он испытывает в зале суда. Все дальнейшее развитие сюжета — судьба Нехлюдова и Катюши Масловой после их неожиданной встречи, хлопоты героя в высших судебных и правительственных кругах, путь Катюши и следующего за ней Нехлюдова в Сибирь — дало Толстому возможность ввести в роман такой жизненный материал, который сам по себе обладал взрывчатой силой. В сжатых рамках повествования романист сумел дать синтетический образ России в разных социальных разрезах, от верхушки петербургской знати до каторжников и деревенской бедноты.

Структура этого романа — при всем многообразии типов и жизненных фактов — отличается большой стройностью: все действие организовано вокруг двух главных действующих лиц, их взаимоотношений. Однако в орбиту сюжета включаются все новые лица и вопросы, социальные рамки раздвигаются. И совершенно естественно вмещается в них и то, что было для Толстого главным предметом его забот и волнений на протяжении десятилетий: судьба русского многомиллионного земледельческого народа. Эпизод поездки Нехлюдова в свое имение, описание его попыток наладить на новых справедливых основах отношения с крестьянами, работающими на его землях, обнажает вопиющую, безысходную нужду, в которой живет пореформенная деревня. И возобновляется в новом варианте ситуация, знакомая читателю и по «Утру помещика», и по «Анне Карениной»: мужики встречают все гуманные проекты барина с глухим и упрямым недоверием.

Непреодолимый антагонизм имущих и неимущих особенно очевиден на тех страницах, где выступают носители власти, угнетающей народ. Толстой непримирим к представителям правящего аппарата, будь то заурядные судейские чиновники, влиятельные сенаторы или комендант Петропавловской крепости, намеренно доводящий заключенных до «тихого» помешательства. Художническая беспощадность автора — не памфлетная, не гиперболизирующая, а аналитическая. Здесь, как и в предыдущих своих произведениях, он обходится без гротеска, без гоголевских или щедринских приемов сатирического заострения. Да, изображаемые им служители закона мало похожи на живых, нормальных людей, на них лежит печать душевного омертвения, окаменелости. Но в изображении их сказывается особенность гения Толстого, отмеченная Лениным: бесстрашие в стремлении дойти до корня. В романе много персонажей безоговорочно отрицательных, каждому из них уделено лишь немного места, однако художник стремится не только их заклеймить, но и понять, и объяснить логику поведения каждого из них, как бы разъять на составные части механизм угнетения. Речь повествователя то и дело подключается к потоку размышлений Нехлюдова, иногда вносит в них поправки или уточняющие акценты, причем авторское видение местами намеренно приближено к наивному видению простого человека и в силу этого обладает особой разоблачающей зоркостью.

Способ выражения авторской мысли здесь — предельно простой и прямой. Вместе с тем толстовская диалектика души, концепция бесконечной сложности человека живет, конечно, и в последнем его большом романе, но принимает новые формы, отвечающие его обнаженно социальному содержанию. Именно в «Воскресении» Толстой вводит в художественный текст свою излюбленную мысль (до того не раз выраженную в дневниках) о «текучести» человека, о том, что каждый человек носит в себе задатки как хороших, так и дурных свойств. В характеристиках отдельных персонажей представлены судьбы людей, от природы неплохих и неглупых, но подчинившихся в силу обстоятельств жестокой неправде, господствующей в стране. Вообще в «Воскресении» власть обстоятельств над личностью раскрывается более рельефно, чем в предыдущих его романах: эта особенность «Воскресения» связана с его резкой социально-критической направленностью. Однако писатель теперь больше чем когда-либо непоколебимо убежден, что никакие обстоятельства не снимают с человека моральной ответственности за его поступки. Толстовская диалектика души не отменяет, а, напротив, предполагает способность человека к развитию, изменению, т. е. возможность его противостояния среде.

Именно в этом — подспудный нравственный смысл истории двух главных действующих лиц. Судьбы Нехлюдова и Катюши развертываются

149

параллельно. Через воспоминания Нехлюдова вводятся эпизоды их молодости: так выявляется перемена, которая произошла в них обоих в зрелые годы. Их эволюция проходит аналогичные стадии. Вначале — безмятежная и чистая юность. Затем — цепь обстоятельств, превратившая Катюшу в проститутку, а Нехлюдова — в эгоистичного и сытого барина, который живет «как все». И после встречи в зале суда — начало медленного и трудного «воскресения», пробуждение тех подлинно человеческих чувств и свойств, которые таились на дне души каждого из них. История этого двойного «воскресения», осложненная многими тяжелыми перипетиями, и образует сюжетный и вместе с тем нравственный стержень романа.

Примечательно, что Толстой по ходу действия вводит Катюшу в общество политических заключенных. Впервые в творчестве великого художника появились образы революционеров, это было знамение времени. В главах романа, в которых действуют борцы против царизма, отражены и некоторые личные впечатления Толстого от встреч и переписки с передовыми людьми тех лет (в частности, с крестьянским революционером Е. Лазаревым, черты которого ожили в образе Набатова). В этих главах проявились и предубеждения автора. В образе народника Новодворова акцентированы неприятные черточки властолюбия и даже цинизма; иные его реплики заставляют вспомнить персонажей «Бесов». Зато с неподдельной симпатией очерчены те персонажи из круга «политических», которые ближе всего к христианской концепции социализма — Марья Павловна, Симонсон. В суммарных суждениях Нехлюдова (в какой-то мере и самого повествователя) отмечены благородные качества, присущие революционерам в их массе: воздержание, суровость жизни, правдивость, бескорыстие, готовность жертвовать всем личным ради общего дела. Для Катюши «политические» — люди высшего порядка: «...она поняла, что эти люди шли за народ против господ». И в конечном счете именно общение с революционерами, та новая, чистая нравственная атмосфера, которую она находит в этой среде, помогает ей морально «воскреснуть», обрести новый смысл бытия.

Наши рекомендации