В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «РУССКИЕ ВЕДОМОСТИ». Не откажите поместить в вашей уважаемой газете нижеследующее
[12 ноября 1905 г.]
[Москва]
Не откажите поместить в вашей уважаемой газете нижеследующее. Растет и крепнет борьба за лучшее будущее. Во всех общественных группах идет энергичная работа по созданию союзов, как наиболее могучих факторов борьбы. Безусловно потребность в такого рода организации должна глубоко чувствоваться людьми, несущими знамя свободного искусства. Необходим союз, в котором соединились бы в общей деятельности служители всех изящных искусств. В организации сила. Время не ждет. Во имя общих профессиональных интересов и интересов того искусства, которому каждый служит, мы зовем наших сотоварищей соединиться и образовать один общий союз — «Всероссийский союз деятелей изящных искусств».
Д. Бестужев (Толбузин), А. Волков, Н. Григорьев (Истомин), В. Калюжный, О. Шишковский, А. Хсссин, С. Рахманинов, Коровин Константин, Сем. Кругликов, Ев. Чириков, Ник. Кашкин, Г. Конюс, Н. Баженов, Сергей Виноградов, Н. Светлов, Ф. Ухов, Ю. Энгель,
A. Гольденвейзер, И. Савицкий, Сергей Василенко, Петр Оленин, Секар-Рожанский.
B. Савостьянов, В. Осипов, Р. Глиэр, О. О. фон-Риземан, Юр. Сахновский, И. Тихомиров, О. М. Окунева, О. Шульгина, Евг. Букке, Б. Сибор, С. Мамонтов, А. Палице, /У. К. Правдин, М. Карпантье, Э. Розенов, В. Трубин, С. Гецевич, В. Репман (Владимиров), П. Гуревич, Е. Кнорре, М. Шувалов, Блюменау, А. Улуханов, Вл. Держановский, Ник. Миклашевский, В. Машкова, Т. Андреева, М. Чавва, В. Салтыков, Ф. Эрнст, Каржевин, Ф. Субботин, М. Ржаное, К. Соколов, Н. Вавин, Г. Хлюстин, Кудрин, В. Воротников, Н. Соколов, Л. Вишневский, К. Делле.
Желающих присоединиться просим адресовать: Москва, Большая Никитская, Оперный театр С. И. Зимина, «О. В. С.» Для личных объяснений — от 4-х до 5-ти часов ежедневно. Покорно просим другие газеты перепечатать.
г. Москва, 1905 г., Ноября 12-го дня.
А. В. ЗАТАЕВИЧУ
9 января 1906 г.
[Москва]
Милый друг Александр Викторович, только несколько слов, извините меня! Буду очень рад посмотреть Ваши сочинения, которые прошу Вас выслать по следующему адресу: Москва, Страстной бульвар, д[ом] 1-й женской гимназии, кв[артира] 10.
Что касается Юргенсона, то я советую Вам самому написать, так как Вы уже у него печатались. Пишите на имя Бориса Петровича Юргенсона (Неглинный проезд). Только в том случае, если Ваши разговоры не увенчаются успехом, передайте их в мои руки 1.
Очень рад был получить от Вас письмо и узнать, что Вы что-то написали.
Преданный Вам С. Рахманинов
А. К. ГЛАЗУНОВУ
23 февраля 1906 г.
[Москва]
Дорогой Александр Константинович.
То, что ты меня просил передать от твоего имени оркестру Большого театра — я передал. И он и я — очень жалеем о твоем отказе, хотя лично я и понимаю вполне приведенные тобой мотивы для отказа. Как-нибудь до другого раза!
Голоса и партитуру «Эй, ухнем»1 получил и очень благодарю тебя за твое внимание, к сожалению, исполнить эту вещь весной в Нью-Йорке мне не придется (моя поездка в Америку откладывается), и я, с твоего разрешения, назначу ее в каком-нибудь концерте здесь, в будущем сезоне 2.
Недели через две уезжаю за границу, но не для концертов, а для того чтобы отдохнуть.
До свидания!
Искренно тебе преданный С. Рахманинов
В будущем сезоне назначена к возобновлению «Раймонда»3. Спрашивается, для чего ее снимали?
А. К. ГЛАЗУНОВУ
26 февраля 1906 г.
[Москва]
Дорогой Александр Константинович,
Присланного тобой ученика Петербургской консерватории, Павловского1, записал на пробу голоса в Большой театр, о чем и хочу тебя уведомить.
Твой С. Рахманинов
Сейчас только разбирал вышедшие недавно из печати (издание Беляева) последние сочинения Скрябина, ор. 44, 45, 46, 47. Если ты не видал, советую посмотреть. Любопытно! В особенности Poème fantastique. Право, посмотри!
Н. С. МОРОЗОВУ
[19 марта]/1 апреля 1906 г.
[Флоренция]
Милый друг Никита Семенович, мы здесь уже шесть дней, по ничего еще не видали. Все время уходит на искание квартиры или дачи. Пока ничего нет подходящего! Вчера ездили с той же целью и с тем же результатом
в Пизу. Завтра жена едет в Виа Реджио. Мы ходим пока только почти ежедневно на площадь Микель Анджело, и я восторгаюсь чудным видом оттуда. Вот все, что я пока знаю во Флоренции. Перед тем как перейти к делу, хочу узнать, как вы живете. Как Вера Александровна и Вера Никитишна? Теперь просьба. Спишись с Сахновским (Тверская застава, Петербургское шоссе, левая сторона. Собственный дом) и будь добр сходить к нему повидаться с Свободиным, который живет у него, и переговори с ним о моем сценарии, прилагаемом здесь1. Посмотри его сам раньше, и извести, с чем не согласен. Твоего сценария пока не получал и очень интересуюсь, с какой стороны ты подошел к этой работе. Итак начинаю.
Картина I. Терраса дворца Саламбо. По роману (Глава III) «говорит жалобным, тягучим голосом, как будто призывает кого-то к себе и вместе с тем приветствует богиню, царицу земли. Перевела глаза на луну и восторженная речь полилась из ее уст.
Обращение к луне. )совсем по роману. Разговор сТаанах
Обращение к Таните) г
(игру в «небаль» выкинуть). Упоминание об Амилькаре. Приход Сахабарима. Далее совсем по роману. Рассказ Сахабарима: сотворение мира. Просьба Саламбо о Таните. Отказ. Окончить картину известием, что армия варваров возвращается в Карфаген. («Вдруг жрецу показалось, что со стороны Туниса стелется будто туман по земле...» и т. д.)».
Конец I картины.
II картина. Под стенами Карфагена. В лагере. В шатре Мато. Мато не должен рассказывать всю сцену встречи его с Саламбо, о чем сама Саламбо (по Флоберу) будет рассказывать в одной из следующих картин. Он должен начать только с того, что мысль о Саламбо, которую он видел в Карфагене, не дает ему покоя. Это короткое вступление. Приходит Спендий. Следующая сцена должна быть построена из нескольких глав. Чтоб это было более понятно, я выпишу почти все слова, кроме монологов.
Входит Спендий. (Гл. I) «Пошел прочь», крикнул ему Мато (стр. 14). «Нет», отвечал тот, «ты освободил меня из тюрьмы, и я весь принадлежу тебе! Ты мой
господин». Mato молчит. «Послушай», говорит Спендий, «не относись так презрительно к моему ничтожеству. Я столько времени жил в Карфагене (а не в городе, как у Флобера), что как змея могу незаметно пробраться в его стены». «А мне какое дело до этого?», говорит Мато. Спендий продолжает так: «Какие там сокровища, сколько богатств». Сейчас же следует монолог: «Понимаешь ли меня, воин!.. Тогда мы с тобой оделись бы и т. д.» до слов «Карфаген наш, нападем на него».—«Нет,—прервал его Мато. — Надо мной тяготеет проклятие». Оглядывается кругом себя и говорит: «Где же она?» — «Ты страдаешь» —спросил тихо раб. (стр. 24. Гл. II). «Не могу ли я чем помочь тебе? Отвечай. Господин! Господин!» Наконец Мато говорит ему тихо: «Слушай, это гнев богов! Дочь Амилькара преследует меня. Я боюсь ее, Спендий! Поговори со мной! Видишь, я болен. Я хочу выздороветь, испробовал все и т. д.» (по Флоберу) до слов: «Ах, я уверен, что камни оживляются под ее сандалиями, а звезды небесные склоняются, чтобы лучше ее видеть». Тогда Спендий говорит: (Глава IV, стр. 50) «Господин, если в груди твоей бьется сердце полное отваги, я проведу тебя в Карфаген».—«Каким образом?»—«Поклянись повиноваться мне во всем без возражений и т. д.» «Клянусь именем Тапиты». «Я исполню свое обещание», говорит Спендий (гл. V начало, стр. 52). «Помнишь как на рассвете с террасы дворца Саламбо я показывал тебе Карфаген? Мы были сильны тогда, но ты и слушать не хотел. Господин! продолж[ает] он, в святилище Таниты находится таинственное покрывало, упавшее с неба, и прикрывающее богиню Танит». «Я знаю это» — «Хочешь я поведу тебя туда, чтоб его похитить» и т. д. по Флоберу до крика Мато: «Идем». Чем и кончается картина. Мне эта картина очень нравится, хотя она и будет так же скучна, как«Ск[упой] Рыц[арь]». 1-я картина. Вот еще что мне хочется, чтоб Мато начал эту картину в очень приподнятом тоне возгласом: «Саламбо». Пожалуй, хорошо, если вначале он расскажет публике, как Саламбо на пиру поднесла ему кубок и сказала: «Пей» — это можно взять.
Картина III. Храм богини Таниты. Здесь происходит похищение заимфа. Флобер дает здесь мало слов, но по его канве надо, может быть, несколько расширить эту сцену. Кстати, в уста Спендия надо вложить непременно
ремарку Флобера, которой Спендий будет утешать испуганного Мато, что: «никому в голову не приходило, чтобы кто-нибудь отважился на подобное преступление и т. д.». Вот еще самое главное: перед тем как прийти к храму Мато и Спендию, я хочу, чтобы там произошло маленькое богослужение богине Танит, хотя Флобер и говорит (на стр. 54), что «в темные безлунные ночи не совершались в храме никакие религиозные обряды». Но кто же нам мешает сделать ночь «лунной». Здесь надо выдумать только 16 строчек слов и одно восклицание» которое бы было возможно повторять несколько раз.
После обряда все расходятся, наступает тишина, и наши герои входят. Пусть взойдет (по Флоберу) безмолвный жрец, пусть они его убьют и войдут в открытую жрецом дверь. Как же им взойти в храм, пусть выдумает либреттист.
4-я картина у Саламбо. Пусть, по Флоберу, висит на воздухе постель и около нее скамья, при помощи которой влезали на постель. Пусть, по Флоберу также, виден только край красного тюфяка и кончик маленькой босой ножки, если против этого ничего не имеет нога примадонны. Приход Мато. Все по Флоберу, без изменения. Вбегают женщины, слуги, рабы. Суматоха. Крик Спендия: «спасайся — они бегут». Проклятие Саламбо и выход Мато. Конец 4-й кар[тины]. Я считаю, что здесь 2 действия, в каждом по 2 картины.
5-я картина. — Целое действие. Храм Молоха. Сцена полна народа (старейшие). Это, так сказать, заседание парламента. В начале старейшие должны возвестить публике, что их дела с варварами плохи, и что вся надежда на Амилькара, которого они ждут. Кстати, этот Амилькар интересный человек для музыки. Его приход надо подготовить, поэтому очень желательно, чтоб упоминание об нем было бы, если возможно, в начале предыдущей картины. В первых двух оно есть. Как быть во вторых двух? Нельзя ли и там его имя втянуть; хоть в одной из картин. Итак, входит Амилькар. Его встречают словами хотя бы из начала главы (крики народа): «Привет тебе, благословение! Око Камона!» (Что это значит? кто это Камон! в словаре не нашел).
Амилькар приближается к канделябру (стр. 85), бросает в него порошку и т. д. Слышится чей-то резкий, пронзительный голос, за ним другой, и вдруг все старейшие,
жрецы Амилькара поднялись и запели Гимн, кот[орый] обрывается, по Флоберу. Амильк[ар] вынимает с груди статуэтку «Истины» и все идет дальше по роману, пожалуй, даже без пропусков вплоть до упрека от Саламбо. Как бы только половчее после его гнева перейти на его согласие: (конец VII главы) «Светила Ваала, я принимаю командование над войсками против варваров» и крики старейшин (как раньше что ли): «Привет тебе, благословение». Вся сцена должна быть написана короткими фразами со стороны старейшин.
Картина VI. У Саламбо. Она одна. Ей надо сделать сцену, заполненную хотя бы воспоминаниями о виденном заимфе (по Флоберу), о лице ее отца, кот[орый] к ней пришел после заседания старейшин, и вообще описанием своего душевного состояния. Входит Сахабарим и рассказывает ей, что ее отец окружен тремя армиями Мато и что спасение республики и отца зависит от нее, и далее по роману. Кончается тем, что Сахабарим заставляет ее преклонить колена и произнесть клятву (по роману). После ухода жреца сейчас же и сборы в путь, одевание, короткие с промежутками разговоры с Таанах. Уходит. Таанах плачет.
Картина VII. У Мато в лагере. Все совсем по роману, т. е. Мато входит в свою палатку вместе с Саламбо и начинает сцену словами: «кто ты» и до конца по роману. Теперь важный вопрос. Внемли мне. Надо ли делать что-нибудь дальше? Не кончить ли оперу этой картиной? т. е. (стр. 148). «В голове постели блеснул кинжал. В груди девушки шевельнулось кровожадное чувство, почудились чьи-то голоса, нашептывающие недобрые слова. Она подвинулась, схватила кинжал. Шелест платья разбудил Мато, он потянулся губами к ее руке. Кинжал выпал. Вдруг раздались крики и палатка осветилась зловещим светом. Лагерь Ливийцев в пламени. Крики: «Мато! Амилькар приближается. Мы побеждены» и т. д. Мато выбегает, а Саламбо остается одна, подходит к заимфу, снимает его, и «грустно поникнув головой, стояла она перед своей заветной мечтой». Нельзя ли этим кончить, чтобы не делать не нужной последней картины, где смерть Саламбо мало понятна. Что же касается смерти Мато, то она поймется из самих криков наступления Амилькара, который спалил весь лагерь. Подумай об этом. Я главное внимание уделил Саламбо.
С нее начал, ею кончил и даю ее название опере. Не достаточно ли этого? Я выбрасываю также совсем Нар-Аваса. Он положительно лишний, по-моему. Надо выдумать только несколько заключительных слов для Саламбо. Может быть, ее заставить умереть, упасть, так, как у Флобера в конце?
Итак, если тебе это понравится (мой сценарий), съезди к Свободину, объясни ему, что мне не надо оперного либретто, а нужно драму, и закажи, чтобы он мне присылал какую-нибудь одну картину скорее. Скажи, что все слова надо буквально взять из Флобера, только скомпоновать их в стихи, что все декорации из Флобера и описание их также языком Флобера. Чтоб он не боялся длинных диалогов. Сократить всегда можно. В случае, если мой сценарий ты найдешь совсем никуда негодным, сообщи. Но хотя одну мою картину чтоб Свободин мне выслал, а там спишемся.
Мой адрес: Флоренция: Poste restante.
Твой С. Р.
А. М. КЕРЗИНУ
[20 марта]/2 апреля н. ст. 1906 г.
Флоренция
Многоуважаемый Аркадий Михайлович, Вот уже неделя как мы во Флоренции, куда добрались благополучно. Ничего еще не видали из примечательностей, так как все время, все дни у нас ушли на искания отдельной квартиры или дачи. Поиски эти пока безрезультатны. Во Флоренции сейчас пропасть приезжих и все подходящее для нас занято. Впрочем, мы мало видели и неподходящего. Погода у нас хорошая и теплая. Ходим в одном платье и сидим в комнате с открытым окном. Вообще здесь хорошо, и мне Флоренция очень нравится.
От души благодарю Марью Семеновну за переписанные стихи. Я их наскоро просмотрел и нахожу, что там многое подходит для музыки1. Передайте мой привет. Если Вам не трудно, то напишите мне, были ли у Вас какие-нибудь разговоры с конторой о Собинове?2 Меня этот вопрос очень интересует. Как прошел Ваш Мусоргский
на утре?3 Какое впечатление произвел на последнем утре квартет Мекленбургского?4 Сообщите, кстати, как и фамилия Вашего домохозяина, а то мой адрес к Вам вышел больно несуразный.
Жму Вашу руку. Преданный Вам С. Рахманинов
P. S. С интересом прочел Вашу книжку о Мусоргском 5.
Мой адрес: Florence. Poste restante. Письма мне пересылают.
Н. С. МОРОЗОВУ
[28 марта]/10 апреля 1906 г.
[Флоренция]
Милый друг Никита Семенович, твое письмо я получил дней пять назад, как раз на следующий день после того, как отправил тебе сценарий. Я не отвечал тебе сразу, потому что хотел с себя снять душевное бремя, в виде партитуры «Скуп[ого] Рыцаря». Сегодня я кончил наконец поправку; многое переделал вновь и сегодня же я отправил партитуру в Лейпциг. Теперь мне стало полегче, т. е. впереди одна поправка «Франчески» только. Затем я свободен для другой работы. Я до сих пор еще не видел ни одной галереи. Заходил только смотреть некоторые соборы и во все сады и парки во время гулянья. По этой части я осмотрел все, кажется, и от всего в восторге, главным же образом от Boboli-Garten и площади Микель-Анджело. Хотя, как я уже сказал выше, я не видал галерей, но виды с площади и с Boboli, пожалуй, лучше, или не хуже всяких картин. Мы так и не нашли себе подходящей квартиры. Решили пока так. Так как мне, пока я занят поправками партитур, не надо инструмента, то мы остаемся здесь у Лукези в пансионе. Тут недурно и недорого. Платим за четырех нас и за две комнаты 24 франка в день полный пансион. На «Франческу» уйдет еще дней десять. Если же мне понадобится после этого рояль, то Madam Лукези предлагает мне (кажется безвозмездно — не выяснил еще) комнату у нее, в подвальном этаже, где даже и пианино стоит, на котором играет ее брат. Там мне разрешено играть от 9 до 1»
и от 3 до 6-ти часов. Это, по-моему, удобно, да и в самом крайнем случае проживем здесь до 1-го мая н/ст., т. е. недолго придется сидеть в подвале, а там переедем на море.
Теперь по поводу «Саламбо». Мне было очень неприятно узнать, что сюжет этот тебе не нравится. Главным образом неприятно оттого, что ты не вникнешь во все то, что я тебе сказал в первом письме1. А раз не вникнешь, то и на недостатки не укажешь. Вот это хуже всего. А мне сюжет нравится вобщем. И многое там «музыкально». Не удовлетворен я только концом 1-ой картины (по плану своего сценария). Нельзя ли там что-нибудь выдумать кстати. Хоть какой-нибудь хор. Теперь мне также кажется, что Таанах можно бы было дать пропеть и поиграть, как у Флобера. Все-таки я прошу тебя просмотреть мой сценарий и проверить его по книжке, т. е. прочесть все монологи, которые взойдут в либретто, но которые я тебе не выписывал. Может быть, эти отдельные сцены тебе и понравятся и ты мне поможешь каким-нибудь советом. Видал ли ты Свободина? А он что сказал? Хотя его мнением пока мало интересуюсь. Вообще я жажду услышать возражений на мой сценарий, затем каких-нибудь поправок и, наконец, хотя одну картину слов, чтоб что-нибудь начать делать, если только меня не раскритикуют окончательно.
У Вас в Москве все, по-видимому, обстоит благополучно. Не вызывает ли только победа кадетов2 каких-нибудь беспорядков? Как вы поживаете? Как жена и дети? Напиши что-нибудь и поскорее.
Твой С. Р.
Мой адрес тот же. Пиши или Poste restante или Pension Lucchesi, Lungarno délia Zecca, 16, как на конверте.
Н. С. МОРОЗОВУ
[14]/27 апреля 1906 г.
[Флоренция]
3-е письмо.
Милый друг Никита Семенович, вчера получил твое третье письмо, ко мне. Я тоже очень недоволен Свободиным, вернее его поведением, и нахожу, что так
делать дело никуда не годится. Это не шутки и не одолжение он мне делает, а получает за свой труд деньги, и деньги довольно большие. Прошу тебя ему это высказать и, кроме этого, даю тебе «carte blanche» на случай дальнейшего такого поведения отказать ему вовсе от моего имени1. Я обращусь тогда к Чайковскому, для чего попрошу тебя только узнать его местонахождение у Б. Юргенсона, или даже к Слонову.
Твой набросок стихов получил, и нахожу в нем два недостатка только. Во-первых, для целой картины такого количества стихов, по-моему, недостаточно; а во-вторых, конец этой картины, как я и раньше писал, меня не удовлетворяет. Все эти крики за сценой хора никогда не «убеждают» публику. Хор, даже и на сцене, является элементом мало убедительным и непонятным, чтоб ему давать продолжать нить действия, поэтому я склонен предпочесть свой первоначальный вариант, т. е. чтоб Шахабарим (так по роману) «с оркестром» передал бы публике о том, что надвигается опять туча. Я же под его музыку могу вклинить всегда (и это иногда хорошо удается) какие-нибудь возгласы хора, которые в данном случае будут играть не главную роль, против чего я восстаю, а вспомогательную. Вот и все, мой милый друг. Остальное мне все очень нравится, и за твою работу я тебя от души благодарю. Только третьего дня кончил поправку партитуры «Франчески»2. Изменил по обыкновению целую пропасть, что отняло у меня очень много времени.
Вчера мы себе подыскали дачу. Это на «Marina di Pisa», т. е. верст десять от Пизы, на берегу моря. Дачка очень хорошая, и главное чистенькая. А чистота в жилищах у итальянцев, по-моему, встречается так же редко, как, например, ясность в сочинениях у всех музыкальных новаторов-композиторов. Pardon! В даче пять комнат, из которых одна для нас лишняя, что дает мне повод позвать вас к нам в гости. У нас есть еще и столовая не в счету. Чудный вид на море, из окон, которое от дачи находится в 50-ти шагах. Цена за четыре месяца от 1-го мая до 1-го сентября 900 лир и комиссия 45 лир. Расход предстоит еще в том, что надо здесь купить немного постельного белья, которое мы не догадались взять, и некоторых инструментов для еды, как-то ножей, вилок и ложек. Остальное все есть! Милости просим!
Теперь, Никита Семенович, слушай меня внимательно. У меня есть на будущий год: контракт, не подписанный, в театр на пять месяцев с 1-го сентября по 1-е февраля. Цена 8000 рублей. У меня есть предложение (тоже не подписанное) на 10 симфонических концертов. Цена 4500 руб[лей]. У меня есть три русских концерта ценою 900 рублей и 2 благотворительных концерта, без цены3. Должен еще к этому прибавить, что у меня, начиная с 1-го сентября, нет ни копейки сбережений. Прибавлю это для ясности. Теперь у меня будет, о чем получил вчера телеграмму, контракт в Америку4, на будущий сезон, на тех условиях, на которых я настаивал в начале переговоров с импресарио, и затем у меня в будущем есть еще маленькая надежда сочинить что-нибудь5. Большой у меня никогда не бывает. Теперь вопрос. Взвесь все то, что у меня есть, и все то, что у меня вероятно будет, и скажи мне вполне откровенно: не отправить ли мне, хотя бы к черту, все то, что у меня есть (т. е. хорошую, дорогую синицу), и не остаться ли мне при том только, что у меня вероятно будет? (т. е. при журавле.) Подумай, Никита Семенович, отпиши мне. Ты, как человек решительный, и понять не можешь, какие муки я переживаю, когда сознаю, что этот вопрос должен быть решен и отрезан мною. Главное, отрезать я ничего не умею. Руки трясутся! Подумай и напиши поскорее. Решить можно, по-моему, только в этом году, т. е. сейчас. Если я останусь «при журавле», я могу жить хотя бы за границей, если слажу с своей тоской по России. На этом вопросительном знаке— письмо свое и закончу.
Твой С. Рахманинов
Передай твоей жене мое мнение, как уже опытного и искусившего родителя. Все первые дети, пока они не приладятся к своим родителям, и пока, главное, сами родители не приладятся к своим первым детям, все они всё первое время бывают тяжелы. Потом это все налаживается и скоро дети начинают приносить одно утешение.
Утешь ее от меня, пожалуйста!
Сию секунду получил из Московск[ой] конторы импер[аторских] театров контракт для подписи.
«Судьба стучит в окно! Тук! Тук! Тук! Милый друг, брось за счастьем гоняться!»6.
277. а. м. керзину
[15]/28 апреля 1906 г.
[Флоренция]
Многоуважаемый Аркадий Михайлович, Не писал Вам так долго потому, что все это время был очень занят подчисткой и поправкой партитур «Скупого» и «Франчески» к печати. На эту работу истратил около 4-х недель добросовестного и усидчивого труда.
Сегодня получил Ваше письмо с перечнем моих сочинений и поставил на них даты. Кроме того, вписал некоторые пропущенные Вами, но все-таки мной написанные сочинения мои, которые, если и не пригодятся Вам для отчета, то все-таки дела не испортят, я думаю. Кстати, хочу подтвердить сейчас и те странности, которые Вы в моих делах усмотрите. В 1893-ем году я действительно написал так много, как на прилагаемом листочке сказано. Здесь еще пропущен большой духовный Концерт1, довольно приличных качеств, но, к сожалению, мало духовных, исполненный тогда же в концерте Синодального хора, относящийся к тому же году...
Затем от 1896 года до 1900 я ничего не писал. И это объясняется тем впечатлением, которое на меня произвел провал моей Симфонии в Петербурге2. Тот же факт, что я после Симфонии вскоре написал 20 штук мелких вещей3, объясняется моей вынужденностью уплатить довольно большую сумму денег, которую у меня украли в вагоне и которая принадлежала не мне. Извините за эти скучные подробности, но моя Симфония и до сих пор мое больное место и при воспоминании о ней я начинаю хныкать и жаловаться.
Сейчас наступили дни назначенного мной себе отдыха. Таких дней будет около десяти. (По этому случаю совсем некстати испортилась погода!) По истечении этого срока, мы переедем, вероятно, на дачу, которую уже подыскали, но хозяин которой что-то не едет сюда для заключения условия. Это составляет только еще одно лишнее беспокойство, так как найти эту дачу было очень трудно. Дачка мне очень нравится. Находится она на берегу моря, верст десять от Пизы. Домик отдельный. Есть там свободные и ненужные две комнаты. Милости просим к нам в гости. Будем очень рады!..
Результат Ваших переговоров с Дирекцией о Собинове меня возмутил. То-то и горе у нас в Дирекции, где вопросы искусства стоят во втором номере или лучше сказать во втором отделении, а вопросы личностей в первом отделении. И первое отделение это очень обширное! Очень доволен также, что Вы с Боолем (который мне лично все-таки очень нравится, и которого я не считаю «виною всех бед») говорили обо мне в таком тоне. Вероятно, мне придется-таки писать ему и просить его отложить подпись контракта4 еще на некоторое время. Сейчас ничего не могу сказать еще определенного.
Переговоры с Америкой у меня только что опять возобновились5, и я покончу раньше там, а потом здесь...
Затем все, кажется. Очень рад был получить Ваше письмо и буду, конечно, очень рад, если получу и в будущем. Мой адрес все тот же, или такой, как напечатан на заголовке этой бумаги6- Если перееду, то мне перешлют, да и я сам Вам напишу тогда.
Мой привет Марье Семеновне.
Искренно преданный С. Рахманинов
Н. С. МОРОЗОВУ
[18 апреля]/1 мая 1906 г.
[Флоренция]
4-е письмо.
Милый друг Никита Семенович!
Недавно отправил тебе письмо, в котором просил тебя от моего имени отказаться от Свободина, если он так пренебрежительно и недобросовестно относится к работе 1. Цель моего письма сейчас только подтвердить это положение. Не допуская такого отношения и предполагая, что оно может проявиться и дальше, т. е. при каждой следующей картине (я до сих пор ничего не получил от Свободина), прошу тебя поскорей увидаться с Слоновым2 и спросить у него, не возьмется ли он за эту работу, которая нужна немедленно. Если он возьмется, то тем лучше. Тогда напиши Свободину сейчас же от моего имени, что я, не получая от него до сего дня условленной работы, передал эту работу другому. Я не знаю только, что делать, если Свободин уже выслал мне работу?
Повторяю, что до сих пор ничего не получил, и возмущаюсь. Если ты узнаешь, что он не выслал еще (через Сахновского, что ли) и что хотя бы он собирается выслать мне или сегодня или завтра, то я тебя прошу (заручившись уже ответом Слонова) отказать Свободину и привести ему вышесказанную фразу. Очень прошу тебя сделать это мое новое поручение. Теперь вот еще что. Через десять дней или около этого я переезжаю на дачу. Вот мой адрес: Italia. Marina di Pisa. Via della República Pisana, № 6a. S. Rachmaninov.
До свиданья. С нетерпением жду ответа на свое письмо № 3.
Твой С. Рахманинов