Жизнь, наука и искусство

Человек первоначально строит свою жизнь непроиз­вольно, согласно представлениям, полученным из произ­вольного созерцания природы и находящим свое выраже­ние в религии; затем они становятся для него предметом произвольного и сознательного научного исследования.

Наука идет от заблуждения к истине, от представлений к действительности, от религии к природе. Поэтому на заре научного знания человек по отношению к жизни на­ходится в таком же положении, в каком на заре своего существования, уже отличного от природного, он находился по отношению к явлениям природы. Наука включает в себя всю сумму произвольных взглядов человека, в то время как жизнь в целом продолжает своим чередом свое непроиз­вольное необходимое развитие. Наука, таким образом, бе­рет на себя грехи жизни и искупает их самоуничтожением: она приходит к своей прямой противоположности — приро­де, к признанию бессознательного, непроизвольного, следовательно, необходимого, действительного, чувственно дан­ного. Поэтому сущность науки конечна, сущность жизни бесконечна, так же как конечно заблуждение и бесконечна истина. Истинным и живым является лишь чувственно дан­ное или то, что обусловлено чувственно данным. Высоко­мерное и презрительное отрицание наукой чувственно дан­ного— крайняя степень заблуждения; высшая победа нау­ки— в добровольном отказе от этого высокомерия и в при­знании чувственно данного. Конец науки — оправдание бессознательного, осознавшая себя жизнь, признание чув­ственного, отрицание произвола и стремление к необходи­мости. Поэтому-то наука является лишь средством позна­ния, ее методы имеют лишь служебное значение и цель ее — быть посредником. Жизнь же — сама себе цель, сама довлеет себе. Признание непосредственной, самодовлеющей, действительной жизни, являясь завершением науки, находит свое непосредственное и открытое выражение в искусстве вообще, и в произведении искусства в частности.

Вначале художник действует опосредованно, его творче­ство произвольно именно тогда, когда он стремится быть посредником и .сознательно выбирает; созданное им про­изведение еще не является произведением искусства; его приемы — это, скорее, еще приемы ученого — ищущего, ис­следующего,— поэтому они произвольны и не ведут прямо к цели. Лишь там, где выбор уже сделан, где он был необ­ходим, где он пал на необходимое,— там, следовательно, где художник находит себя в своем предмете, подобно тому как современный человек находит себя в природе, — лишь там рождается произведение искусства, лишь там оно ока­зывается чем-то действительным, самостоятельным и непо­средственным.

Истинное произведение искусства — непосредственно чувственно воплощенное — в момент своего физического рождения является искуплением художника, уничтожением последних следов творящего произвола, несомненная опре­деленность того, что до тех пор существовало лишь как представление, искупление мысли через чувственное воплощение, удовлетворение жизненной потребности через жизнь.

В этом смысле произведение искусства как непосредст­венное жизненное действие является окончательным при­мирением науки и жизни, победным венцом, который с ра­достной признательностью протягивает побежденный осво­бодившему его победителю.

Народ и искусство

Искупление мысли, науки через произведение искусства было бы невозможно, если бы сама жизнь зависела от научных спекуляций. Если бы сознательная произвольная мысль действительно полностью господствовала над жизнью и смогла бы овладеть жизненной силой, использовав ее в иных целях, чем то диктуется необходимыми потребно­стями, это бы означало отрицание жизни и ее растворение в науке. И действительно, в своей непомерной гордыне нау­ка мечтала о подобном триумфе, и наше нынешнее госу­дарство, наше современное искусство — бесполые и бесплодные порождения этих мечтаний.

Великие непроизвольные заблуждения народа, проявив­шиеся первоначально в его религиозных верованиях и став­шие исходным пунктом произвольной спекулятивной мысли и различных систем теологии и философии, настолько утвердились и окрепли с помощью этих наук и их сводной сестры — политики, что, притязая на божественную непогрешимость, пожелали по своему усмотрению распоряжать­ся миром и жизнью. И эти заблуждения вечно совершали бы свое разрушительное дело, если бы непроизвольно поро­дившая их жизненная сила не уничтожила их с естествен­ной необходимостью так решительно, что высокомерно от­странившейся от жизни мысли не оставалось иного спасения от настоящего безумия, как покорно признать эту единственную очевидность и определенность. И эта жизнен­ная сила — народ.

Что же такое народ? Мы должны прежде всего прийти к согласию в этом крайне важном вопросе.

Народ всегда был совокупностью всех людей, состав­лявших некую общность. Вначале это были семья и род; затем — нация как совокупность отдельных родов, связан­ных общностью языка. Практически благодаря мировому владычеству римлян, поглотившему различные нации, а теоретически благодаря христианству, которое признавало лишь человека, то есть христианина, а не представителя той или иной нации, понятие «народ» стало настолько иллюзорным и неопределенным, что мы можем подразу­мевать при этом или людей вообще, или, согласно произ­вольным политическим толкованиям, определенную часть граждан, чаще всего неимущую. Потеряв сколько-либо определенное значение, это слово приобрело другое, ясно выра­женное моральное значение; вот чем объясняется, что в беспокойные и тревожные времена каждый охотно причис­ляет себя к народу, каждый претендует на то, чтобы забо­титься о благе народа, и никто не хочет отделять себя от него. И в наши дни часто с разных сторон ставился вопрос: что же такое народ? Может ли определенная часть граж­дан, какаягто партия предъявлять исключительное право на это название?.Не являемся ли мы все — от нищего и до князя — народом?

На этот вопрос следует ответить с нынешней всемирно-исторической точки зрения так.

Народ — это совокупность всех, связанных общей нуждой. К нему принадлежат все те, кто воспринимает свою нужду как всеобщую или коренящуюся во всеобщей; все те, кто ищет облегчения своей нужды в облегчении общей нужды и направляет все свои силы на облегчение своей нужды, которую он считает всеобщей; ибо только крайняя нужда является истинной нуждой; только такая нужда яв­ляется источником истинных потребностей; только всеобщая потребность является истинной потребностью; только тот имеет право на удовлетворение своих потребностей, кто испытывает действительные потребности; только удовлетво­рение истинной потребности является необходимостью и лишь народ действует согласно необходимости — поэтому неудержимо, победоносно и единственно правильно.

Кто же не принадлежит к народу, кто же его враги?

Все те, кто не испытывает нужды, чьи жизненные по­буждения сводятся к потребностям, не достигающим силы нужды и, следовательно, воображаемым, ложным, эгоисти­ческим; к потребностям, не только не связанным с общи­ми, но прямо противоположным им, ибо они являются лишь потребностями в сохранении избытка, и только та­кими и могут, быть потребности, не достигающие силы нужды.

Где нет нужды, нет действительных потребностей; где нет действительных потребностей, нет необходимой дея­тельности; где нет необходимой деятельности, там царит произвол; где царит произвол, там процветают пороки и преступления против природы. Ибо только там, где дей­ствительные потребности подавляются, где они не получают удовлетворения, — там возникают потребности ложные и воображаемые.

Удовлетворение воображаемых потребностей ведет к роскоши, которая порождается и поддерживается лишени­ем других людей самого необходимого.

Роскошь так же бессердечна, бесчеловечна, ненасытна и эгоистична, как и порождающая её потребность, которую, однако, она никогда не может удовлетворить, потому что эта потребность неестественна и не может получить удов­летворения, ибо нет истинной, существенной противоположности, в которой она могла бы обрести свою цель. Действительный физический голод предполагает свою естественную противоположность — сытость, в которую он переходит в результате насыщения. Ложная потребность, потребность в роскоши, уже является роскошью, чем-то избыточным по своей природе; ее ложность никогда не может превратить­ся в истину — она не перестает мучить, грызть и жечь, на­прасно томя душу и сердце, отнимая радость и удоволь­ствие у жизни; заставляет напрасно расточать ради одного недостижимого мига полного удовлетворения деятельность и жизненную силу сотен тысяч страждущих; она питается неутолимым голодом сотен и тысяч бедняков, не утоляя ни на мгновение собственного голода; она держит целый мир в железных цепях деспотизма, не в силах вырваться из золотых цепей того тирана, каким она является по отно­шению к самой себе.

И этот дьявол, эта безумная потребность без истинной потребности, эта потребность потребности — эта потреб­ность роскоши, которая сама является роскошью, — правит миром; она суть той промышленности, которая убивает человека, чтобы использовать его как машину; суть нашего государства, которое лишает человека чести, чтобы мило­стиво снизойти к нему как к верноподданному; суть нашей абстрактной науки, которая приносит человека в жертву бесплодному богу, сотворенному духовной роскошью, она— увы! — суть, и главное условие нашего искусства!

В чем же спасение из этого гибельного состояния?

В нужде, которая откроет миру истинные потребности, потребности действительные и подлежащие удовлетворению.

Нужда покончит с адом роскоши, она научит измученные, лишенные потребностей души, томящиеся в этом аду, простым потребностям — естественному человеческому го­лоду и жажде; и она укажет нам всем сытный хлеб и чи­стую воду природы, мы будем есть и пить сообща и все вместе станем истинными людьми. Мы заключим союз во имя святой необходимости, и братским поцелуем, который скрепит этот союз, будет произведение искусства будущего, созданное сообща. В этом произведении искусства народ — это живое воплощение необходимости, наш великий изба­витель и благодетель — предстанет как целое; в этом про­изведении искусства мы все объединимся: носители необ­ходимости, познавшие бессознательное, позволившие не­произвольное, свидетельствующие о природе — счастливые люди.