Федор Иванович Тютчев (1803-1873)

Тютчева, можно сказать, также «открыл» Некрасов. Пример весьма поучительный и в плане человеческого бескорыстия, в обход критики, той самой, в лоне которой выпестовался Некрасов и всем был обязан ей. В ряде случаев он вступал с ней в спор, не смущаясь полным индифферентизмом защищаемого поэта, обладающего удивительным свойством надолго выбывать из литературы. А между тем трудно ее без него представить...

В 1850 году Некрасов напечатал в своем «Современнике» статью «Русские второстепенные поэты», извиняясь за такое ее название. Сам поэт, он был противником педантических разделений писателей на гениев, гениальных талантов, просто талантов и так далее. Перед нами – явный спор с Белинским, который в статье «О стихотворениях А.В. Кольцова» настаивал на том, что этот поэт – «гениальный талант», но отнюдь не «гений». По-новому подходит Некрасов и к понятию «содержание» в поэзии, вовсе не настаивая на том, чтобы оно непременно имело остро социальный характер. Нет, у поэзии – свое содержание: искренность чувств. Оспаривает он к тому времени сложившееся мнение публики, что «стихов нет», «читать нечего». На каждую новую книжку стихов смотрят «недружелюбно». Пушкин и Лермонтов исчерпали все формы, ритмы и рифмы. Теперь ничего не стоит писать гладенькие стихи. Журналы неохотно печатают стихи. Полезла на их страницы посредственность, но Некрасов-поэт глубоко уверен: «потребность стихов в читателе существует несомненно». Можно назвать целый десяток поэтов, которых читают с наслаждением, «надо только взять у них то, что могут они вам дать»; «умейте же найти в каждом из них особенную сторону».

Пушкинский «Современник» опубликовал «Стихотворения, присланные из Германии», подписанные буквами Ф. Т. Вполне ли оценил их сам Пушкин? Но ни один журнал не обратил на Ф. Т. ни малейшего внимания.

«Между тем, стихотворения господина Ф. Т., – писал Некрасов, – принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии. Г. Ф. Т. написал очень немного; но все написанное им носит на себе печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства. Мы уверены, что если б г. Ф. Т. писал более, талант доставил бы ему одно из почетнейших мест в русской поэзии.

Главное достоинство стихотворений г. Ф. Т. заключается в живом, грациозном, пластически верном изображении природы». Некрасов не оглядывается на родственную ему демократическую критику, которая не способна была умилиться стихами из области «чистого искусства». У Некрасова свои, самостоятельно выношенные суждения, он знает, как обманчиво предубеждение против «чистого искусства». Он включает в область содержания то, что внешне лишено всякой цели и тенденции: «Самый трудный род поэтических произведений, – настаивает Некрасов, – это те произведения, в которых, по-видимому, нет никакого содержания, никакой мысли; это пейзаж в стихах, картинка, обозначенная двумя-тремя чертами». Но перед нами вовсе не недосказанность, признак слабости таланта. Это – особое письмо, которое рассчитывает на активность читателя, импрессионизм своего рода, хотя термина этого у Некрасова нет. А вот что есть: «Уловить именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисовываться сама собою данная картинка, – дело величайшей трудности». Некрасов приводит примеры из Тютчева: «Утро в горах», «Снежные горы», «Полдень» и особенно «Осенний вечер» («Есть в светлости осенних вечеров...»).

Крупнейший русский поэт, в наше время пользующийся всемирным признанием, Тютчев имел странную литературную судьбу. Он совершенно беззаботно относился к своей поэтической славе. Его талант пробудился еще в то время, когда в Москве с ним занимался домашний его учитель поэт-переводчик С.Е. Раич. Тогда же зародился у Тютчева интерес к античной поэзии. Первое его произведение, появившееся в печати в 1819 году, перевод послания Горация «К Меценату». Такое выступление в то время, когда создавались тайные общества декабристов, в списках ходили пушкинские «Вольность» и «Деревня», было более чем аполитичным. И другие ранние публикации Тютчева прошли незамеченными, хотя «Общество любителей российской словесности» приняло его в число своих членов, когда Тютчеву было 14 лет. Но «Общество...» отличалось консерватизмом своих интересов. Тихо и незаметно прошли студенческие годы Тютчева. На семнадцать лет уезжает он из России; находится на дипломатической службе в Мюнхене и Турине. Как равный с равными завязывает знакомства с философом Шеллингом, поэтом Генрихом Гейне, ведет с ними философские и политические беседы. В Париже слушает лекции Гизо, Кузена, Вильмена.

В альманахе «Северная лира» за 1827 год был напечатан тютчевский перевод гейневского стихотворения «Сосна» под названием «С чужой стороны» и с пометкой места написания: «Мюнхен». Не исключено, что в это время не только Гейне влиял на Тютчева, но и Тютчев на Гейне. Тому доказательством могут послужить страницы, посвященные России в «Путевых картинах» Гейне, явно навеянные разговорами на эту тему с русским дипломатом о далекой северной стране, начинавшей играть заметную роль в европейских делах.

Тютчев приезжает в Россию в отпуск, в самый канун подготовки выступления декабристов. В духе принятого либерализма он говорит в одном из писем: «В России канцелярия и казарма. Все движется вокруг кнута и чина». Но этот либерализм означал у Тютчева немногое. Отношения Тютчева к восстанию двойственное; оно выразилось в стихотворении «14-е декабря 1825», написанном в Мюнхене в 1826 году. Он называет декабристов «жертвами мысли безрассудной», хотя в приглушенных тонах стихотворения чувствуется неодобрение самовластья, сильно «подморозившего» Россию.

Тютчева по-прежнему в России как поэта не знают, хотя он изредка печатается в «Урании», «Русском зрителе», «Галатее».

Публикация стихов в «Современнике» Пушкина в 1836 году состоялась благодаря И.С. Гагарину. Он свидетельствовал, что к стихам весьма благосклонно отнеслись Вяземский, Жуковский. Гагарин уверяет в письме к Тютчеву, что Пушкин оценил стихи и «отзывался... о них весьма сочувственно». По свидетельству П.А. Плетнева, Пушкин с «изумлением и восторгом» отнесся к стихам Тютчева. В 1850-х годах И.С. Тургенев подготавливает и выпускает в свет, но опять же без всякого участия автора, первый сборник стихотворений Тютчева, где Тютчев, наконец, назван по имени. И снова – никакого особенного успеха у публики.

Наступившие «шестидесятые годы» совершенно не благоприятствуют популярности Тютчева. В журналах он упоминается изредка в качестве поэта «чистого искусства», наряду с А.А. Фетом, Н.Ф. Щербиной.

Возрожден интерес к Тютчеву в эпоху символизма усилиями В.Я. Брюсова. Он увидел в Тютчеве своего отдалённого предшественника по сходству многих мотивов. И сходство действительно было: в ощущении катастрофичности бытия, смирения перед роком.

Тютчев-дипломат, Тютчев-цензор, Тютчев – автор статей «Россия и Германия», «Россия и революция», «Папство и римский вопрос» (1844-1850), автор стихотворений «Русская география», «Море и утес», «Пророчество» – это Тютчев-монархист, который радовался, что волны европейских революций не смогут сокрушить «утес» русского самодержавия.

Но Тютчев крайне противоречив. Европеец по образованию и стилю жизни, он был близок к славянофилам; верноподанный дипломат, однако, ясно видел тупость и глупость николаевского режима (эпиграмма: «Не богу ты служил и не России»). Крымская война потрясла Тютчева, он начал пересматривать свои взгляды, радовался наступлению «оттепели» (запись этого его слова в дневнике Веры Аксаковой). В 1857 году он подал официальную докладную записку «Письмо о цензуре в России», в которой были слова: «Нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет без существенного вреда для всего общественного организма».

Главное же его противоречие со всем строем его политических убеждений, сословно-дворянских пристрастий мы находим в поэзии, говорившей о гораздо большем, важном для всего человечества. Правильно понимать поэта и истолковывать его стихи мы учимся только сегодня.

В 1830 году Тютчев написал стихотворение «Цицерон». Поэт – в восторге перед гигантскими свершениями в человеческой истории, от своего приобщения к ее тайнам:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые -

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир;

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был,

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

Здесь проявился своего рода «исторический романтизм»: отсутствие прямой конкретности, указания на факт, который подал повод к востopгy. Возможно, «Цицерон» связан с Французской революцией 1830 года – это всего лишь догадка, но правомерная, Тютчев был в это время в России. Но, несомненно, поэтом ощущалась детонация По всей Европе от случившегося взрыва во Франции.

В России позднее потрясло Тютчева другое важнейшее «роковое» событие, хватавшее за душу, и реагировать ему пришлось совсем по-другому.

Погиб Пушкин. Тютчев откликнулся стихотворением «29 января 1837». После лермонтовского «Смерть поэта» оно занимает второе место по искренности и глубине. Но есть у Тютчева мотив, какого нет у Лермонтова: «народность» Пушкина. Конец стихотворения – высокоторжественный:

Тебя, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

Была у некоторых исследователей тенденция представить Тютчева как неприкаянного космополита, европейца по своим привычкам, у которого выветрилось чувство родины. Дважды женатый на иностранках, он якобы охладел на чужбине даже к церковной обрядности. Ее поддерживал за границей приставленный к поэту с детства дядька Евсеич Хлопов, хранивший в квартире уголок с православным киотом. (На эту его забывчивость сетовал славянофил И.С. Аксаков, женатый на дочери поэта). Есть у самого Тютчева заявление о некоторой отчужденности от родных мест. Вот он посетил имение Овстуг в Брянском уезде, где родился и провел детство: «Итак, опять увиделся я с вами, / Места немилые, хоть и родные».

Чужим чувствует он себя и на берегах Невы, созерцая «в морозном тумане» «золотой купол Исаака-великана». Но уносится он мыслью в теплую страну, где «на солнце пламенеет/Роскошный Генуи залив...».

Эти настроения не однозначны. У Тютчева была своя «странная» любовь к России, в которой с годами начисто исчезал дух «официальной народности». Два мотива объединялись в стихотворении «Эти бедные селенья», под которым поставлена дата: 13 августа 1855 года. Падение героического Севастополя многому научило Тютчева. Он увидел бездарность командования, кризис верхов. Обливалось его сердце кровью при мысли о страданиях народа. Стихотворение написано во время поездки в Овстуг и затрагивает впечатления нищеты русских деревень:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа -

Край родной долготерпенья.

Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной,

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде царь небесный

Исходил, благословляя.

(1855)

Судьба родной земли волновала Тютчева. Он считал, что к России нельзя подходить рационалистически. В истории России много примеров, когда положение дел казалось совсем безнадежным, а страна возрождалась. Не одному Тютчеву, а и Лермонтову, и Некрасову, и даже поэтам революционной закваски – от Радищева до П.Ф. Якубовича – приходилось удерживаться за последний якорь спасения: за веру, что Россия не пропадет, что народ ее скажет еще свое слово в истории.

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить!

(1866)

Эти стихи Тютчева стали особенно знаменитыми. Они не раз вспоминались в годы испытаний России и во время революционных переворотов, и в эмиграции, и тогда, когда советский народ громил фашистское нашествие. Совершенно в духе дворянского свободомыслия, по-пушкински звучит стихотворение, набросанное в 1857 году в Овстуге:

Над этой темною толпой

Не пробужденного народа

Взойдешь ли ты когда, свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?

Тютчев был русским поэтом, любил родную природу, весь склад его ума был чисто русским. Конечно же, только о России могла идти речь в стихотворении «Есть в осени первоначальной...», когда упоминается «бодрый серп», под которым падает колос.

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

(1857)

В стихах, написанных на чужбине, играет у него русская стихия: «Весенние воды» с рефреном «Весна идет, весна идет!», предваряющий некрасовский «Зеленый шум». И в стихотворении «Осенний вечер» (1830) – русские мотивы; эти краски ни к какой другой земле не подойдут: «Туманная и грустная лазурь / Над грустно-сиротеющей землею». И сама «кроткая улыбка увядания» природы – тоже русская. И в других стихотворениях Тютчева – «Русью пахнет», «Смотри, как роща зеленеет», «Осенней, позднею порою», «На возвратном пути» – тоже все русское.

И вообще любая природа для него была своя, потому что он видел ее одухотворенной. А это самое главное во взгляде на окружающий мир.

Тютчев – противник сухого рационализма и утилитаризма:

Не то, что мните вы, природа...

Не слепок, не бездушный лик -

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык...

(1831-1836)

Лирика Тютчева не была камерной: она ставила и решала вселенской значимости вопросы. Еще в стихотворении, написанном в пушкинскую эпоху, – «Сон на море» – Тютчев заявлял: «Две беспредельности были во мне»:

И в тихую область видений и снов

Врывалася пена ревущих валов.

(1828-1829)

Свою двойственность он подчеркивает и в стихотворении «Душа моя – Элизиум теней» (1831-1836), а в другом стихотворении сказано о двойственности еще определеннее:

О вещая душа моя!

О сердце, полное тревоги,

О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия!

(1855)

Некоторые исследователи прямолинейно выводили двоемирие Тютчева из его двойственного положения как родовитого дворянина, монархиста, который, однако, приветствует в истории «минуты роковые», но он «ни западник», «ни славянофил».

Такое объяснение слишком узкое, вульгарно-социологическое. Тютчев писал в стихотворении «Как океан объемлет шар земной» о том, что люди окружены непонятной стихией, несет их таинственный поток темных волн, таинственны и вечны звезды, на которые мы смотрим, а между тем языка их не понимаем:

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

(1828-1830)

Подобные настроения нельзя приписать ни ущербному аристократу, ни философу-идеалисту. Почему в этих настроениях нельзя увидеть более глубоких размышлений над относительностью человеческого бытия по сравнению с жизнью вселенной? Ведь все это оказывается проблемами нашего времени, и потому, может быть, поэзия Тютчева в эпоху Пушкина оказалась преждевременной. Он, как Жуковский в «Невыразимом» (1819), говорит о муках познания и об относительности человеческих умозаключений, они всегда уже явления...

Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы -

И перед ней мы смутно сознаем,

Себя самих лишь грезою природы.

Поочередно всех своих детей.

Свершающих свой подвиг бесполезный.

Она равно приветствует своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.

(1871)

Тютчев прекрасно знает, где и как он переступает черту пушкинского гармонического восприятия жизни. Но он считает себя вправе переступать:

И бездна нам обнажена

С своими страхами и мглами,

И нет преград меж ей и нами -

Вот отчего нам ночь страшна!

(1831-1839)

Настойчиво Тютчев доказывает право человека на дерзновенное стремление задавать «несвоевременные» вопросы, которые оказываются за гранью непосредственного опыта: «Певучесть есть в морских волнах – / Гармония в стихийных спорах» (1865).

Точно так же и личные лирические темы построены у Тютчева на острых срезах, на зыбких предчувствиях, сменах призрачного и реального.

В личной лирике Тютчева любовь – то же поле битвы.

Может быть, чисто лирическими у него названы лишь два стихотворения: «Я помню время золотое» и «Я встретил вас – и все былое...». Первое написано в 30-х годах, а второе – в 70-м. Оба посвящены красавице графине Амалии Лерхенфельд (впоследствии Крюденер, а во втором браке – Аддерберг).

«Денисьевский цикл» – главный в любовной лирике Тютчева. Он имеет обостренно трагический характер. На 47-м году жизни Тютчев, женатый вторым браком и имея четырех дочерей и двух сыновей, влюбился в Елену Александровну Денисьеву, которая воспитывалась там же, где учились его дочери. Она была много его моложе. Роман длился четырнадцать лет. У них родилось трое детей, которых Тютчев усыновлял. По страстности, смятенности своих чувств Денисьева напоминает героинь позднее появившихся романов Достоевского. Она страдала от того, что Тютчев не порывал со своей законной семьей, что положение ее в обществе было ложным: ее не признавали люди того аристократического круга, в котором вращался Тютчев. Денисьева умерла от чахотки, «роковая», «буйная слепота страстей» сгубила ее.

В «денисьевском цикле» запечатлены в основном муки любви. Впервые в русской поэзии главное внимание уделено женщине, силе ее духа.

Но этих глаз чистосердечье -

Оно всех демонов сильней.

(1865)

Тютчев чувствовал себя палачом в этой любви:

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

(1850-1851)

Тютчев клянет себя, что не был для возлюбленной твердой опорой в жизни. То была «борьба неравных двух сердец», была и борьба женщины со светом.

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И не заслуженным позором

На жизнь ее она легла.

Шедеврами «денисьевского цикла» являются стихотворения: «Она сидела на полу...», «Весь день она лежала в забытьи...», «Есть и в моем страдальческом застое», «Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло».

Тютчев – большой мастер стиха. Еще в эпоху полного господства точной силлабо-тонической метрики он предлагал смелые нарушения ритма, плавности, чтобы точнее передать трудности развиваемой мысли, поступь чувства.

Он предстает как подлинный философ-поэт. Так в стихотворении «Весенняя гроза» («Люблю грозу в начале мая») описан гром: «Как бы резвяся и играя, / Грохочет в небе голубом». И тут же обнажение приема, нарочито высокопарное, полное иронии, возможное объяснение этого повседневного чуда природы.

Ты скажешь: ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла,

Громокипящий кубок с неба,

Смеясь, на землю пролила.

Иногда в его стихах сталкиваются нынешние представления о силах природы с языческими верованиями античности. Современная поэзия в лице Тютчева, «смеясь», расставалась со своим прошлым, вырабатывая новые представления о вещах и о приемах художественной выразительности.

Тютчевской школы в русской поэзии не было. Но Тютчев всегда был эталоном поэтического совершенства. Он в значительной степени повторился в поэзии Иннокентия Анненского, Валерия Брюсова, Александра Блока, Бориса Пастернака, Николая Заболоцкого...