Не пот ваш сосущих, а кровь вашу пьющих?

Зачем вы, о, пчелы родимой страны,

Оружье и цепи готовить должны,

Чтоб шершни без жала, презревши заботы,

У вас отнимали добычу работы?

У вас есть достаток, досуг и покой,

Уют и слиянье с душой дорогой?

Что ж вы покупаете этой ценою,

Томленьем и страхом и мукой тройною?

Хлеба вы взрастили, — другой их пожнет;

Богатства нашли вы, - другой их возьмет;

Вы платья соткали — кому? для чужого;

Оружье сковали — для власти другого.

Растите хлеба, — но не наглым глупцам;

Ищите богатства, — не дерзким лжецам;

И тките одежду, — но смерть паразиту,

И куйте оружье, — себе на защиту.

Это прямо противоположно тому, что говорит Карено, взывающий не к народу, а к «террористу».

Шелли тоже умеет негодовать на свой народ. Он возмущается его недостатками. Но в чем он видит их? Не в том, что народ этот стремится к своему освобождению, а, наоборот, в том, что он слишком мало к нему стремится.

Ну, прячьтесь в подвалы, отверженный род,

Вы строили замки, другой в них живет.

Вы цепи трясете, что сами сковали,

Дрожите пред силою вашей же стали.

Это — чувства, прямо противоположные тем, которые вдохновляют трагикомического Карено. Правда, Шелли тоже был, если не единствен­ным, то во всяком случае редким исключением из общего правила, Романтики вообще были далеко не так народолюбивы, как он. Они тоже были идеологами буржуазии и нередко смотрели на народ, как на «толпу», годную лишь для того, чтобы служить подножием для от­дельных выдающихся личностей. Этого греха совсем не чужд, напри­мер, Байрон ¹). Но и Байрон ненавидел деспотизм, и Байрон умел со­чувствовать тогдашним освободительным движениям народов. Да что говорить о Байроне и о романтиках! Вспомните гордые и благородные слова, с которыми обращается Прометей к Зевсу у Гёте:

Ich dich ehren? Wofür?

Hast du die Schmerzen gelindert

Je des Beladenen?

Hast du die Tränen gestillet

Je des Geängsteten?

¹)Манфред говорит охотнику, приютившему его в своей хижине: «Терпенье!— нет; не кровожадным птицам, — оно идет лишь вьючному скоту. Тверди о нем тебе подобной грязи; я не из вашей братьи».

Здесь, — даже у «олимпийца» Гёте! — мы опять видим чувства, прямо противоположные тем, которые характеризует собою настроение Ка­рено. Если бы Карено, который, по замыслу Гамсуна,тоже должен изо­бражать собоючто-то вроде взбунтовавшегося титана, вздумал фор­мулировать свое неудовольствие небом, то он, конечно, стал бы упре­кать Зевса не в том, что тот равнодушен к страданиям людей, а только в том, что слишком равнодушен к ним. Он нашел бы, что «отец богов и людей» недостаточно хорошо усвоил себеэтику сильных, как понимает ее он,«кандидат философии», Ивар Карено.

Словом, тут перед нами целый переворот. Было бы в высшей сте­пени важно для теории проследить, каким образом подготовлялся этот переворот в западноевропейских литературах. Я не имею никакой возможности браться здесь за это. Но мне хочется отметить, что кое-что, — впрочем, очень и очень немногое, — уже сделано в этом на­правлении, преимущественно французами. К числу сочинений, заклю­чающих в себе много таких данных, которые могли бы служить для характеристики интересующего нас здесь общественно-психологиче­ского процесса, следует отнести книгу Ренэ Кана «Du sentiment de la solitude morale chez les romantiques et les parnassiens (Paris 1904). Кана делает интересные указания насчет того, как постепенно изме­нялись во Франции черты дорогого романтикам байроновского типа («type byronien»). Он говорит, что черты этого типа встречаются, между прочим, у Бодлэра и у Флобэра. «Последним выдающимся чело­веком байроновского типа был занимательный (amusant) Барбэ-д'Ор­вильи» (стр. 52).

Мне кажется, что это справедливо. Но вспомните, как относился «занимательный» Барбэ-д'Орвильи к освободительным идеям своего времени. В его характеристике поэта Ларона Пиша мы читаем: «Если бы он решился втоптать в грязь (fouler aux pieds) атеизм и демократию, эти два позорных пятна его мысли (ces deux déshonneurs de sa pensée)... он был бы, может быть, поэтом великим во всех отношениях, между тем как он остался только отрывком великого поэта» ¹). Таких отзы­вов можно найти у него не мало. Барбэ-д'Орвильи был решительным сторонником католицизма и столь же решительным противником де­мократии. Насколько мы имеем право судить по некоторым довольно неясным намекам, Гамсун делает своего Ивара Карено врагом не только

¹) «Les poètes», éd. 1893.

католицизма, но и вообще христианства ¹). С этой стороны Ивар Ка­рено очень далек от «последнего выдающегося человека байроновского типа». Но он весьма близок к нему со стороны политики: мы хорошо знаем, как ненавидит Карено демократию. Тут он охотно подал бы руку Барбэ-д'Орвильи. А это значит, что одна из самых важных черт его характера роднит его с выродившимся «байроновским ти­пом». Если отцом его был доктор Стокман, то между более отдален­ными предками его, наверно, были байронисты.

Так обстоит дело с точки зрения психологии. А как обстоит оно с точки зрения социологии? Почему выродился «байроновский тип»? Почему «выдающиеся люди», ненавидевшие когда-то деспотизм и более или менее сочувствовавшие освободительным движениям наро­дов, готовы рукоплескать теперь деспотам и топтать в грязь освободи­тельные стремления рабочего класса? Оттого, что общественные отно­шения коренным образом изменились. Буржуазное общество пережи­вает теперь совсем другую фразу своего развития. Оно было молодо, когда блистал настоящий (невыродившийся) «байроновский тип» ²). Оно клонится к упадку теперь, когда по-своему, — подобно новому медному пятаку — блистает ницшеанский тип, одним из представителей ко­торого является Ивар Карено.

Ницшеанцы считают себя непримиримыми врагами мещанства. А на самом деле они насквозь пропитаны его духом.

Мы уже видели, как отразилось свойственное им мещанство на творчестве Кнута Гамсуна: очень большой художник дошел до того, что созданный им тип производит трагикомическое впечатление, в то время, когда, согласно намерению автора, он должен был бы поразить нас своим глубоким трагизмом. А это уже совсем плохо. Тут прихо­дится признать, что антипролетарская тенденция современных «герои­ческих» мещан сильно вредит интересам искусства.

¹) Он кричит Иервену, убедившись в его «измене»: «Поди и отдай свои деньги попам». (Стр. 87.) Когда его жена с огорчением вспоминает, что он отнесся холодно к картине, которую она подарила ему в день его рождения, он, спокойно возражает: «Но ведь это было изображение Христа, Элина» (стр. 67). Бедная фру Карено убеждена, что «он, конечно, и в бога не верует» (стр. 47.)

²) Недаром байроновский Лара, в сущности равнодушный к интересам своих ближних, становится во главе восстания против феодалов.