О том, как человек с жестянкой в груди повстречал Творца

История моя о том, как Творец помог узреть мне сквозь жестокий металл любовь и как я обрёл зерно таланта. Но давайте по порядку...

Я встретил Его, когда мне было от роду 19 лет. Моё сердце тогда было лишь пародией на сердца иных людей. Оно билось лишь в половину силы, в половину оно и жило, и лишь в половину скрашивало мир в великие краски, и с каждым днём эта живая часть меня всё больше умирала, поддаваясь чуме нашего века.

Он тот, кто заставлял биться вновь сердца чужие, он тот, кто грех смывал с лица поэзии, искусства.

Повстречал я в юношестве своём великого драматурга, прозаика и поэта в одном лице. В те времена я едва ли что чувствовал сквозь призму металлической судьбы; но всё же помнил: в девстве я полной жизнью жил. Воспоминания об этом на меня ложились тяжким грузом. Оттого пытался я скрыть даже от себя, что есть во мне другая часть — та, что ещё естественным путём гоняла кровь по венам.

Эта встреча произошла на празднике по случаю юбилея моего дяди. В тот вечер я с Камиллой[3], дочерью хорошего друга отца, девушкой с мёртвыми глазами, девушкой, столь чувственно влюблённой в меня, встретились с Ним.

Камиллу восхитил дивный склад его речей, и она просила меня спросить дядю об этом мужчине.

С того самого дня начались встречи за чашечкой чая у дяди. Девушка слушала с трепетом поэта, а я же прислушивался и всё чаще вспоминал те дни, когда смеялся и любил.

Подруга же моя поэта поражала радостью своей . Она говорила, что в век механизированной болезни, в век, в который люди забывают значение прекрасного, трудно найти таких людей как он.

Иногда я встречался с ним наедине. И тогда мне не хотелось признавать, что этот человек мне становился всё больше не то наставником, не то отцом. Что-то заставляло меня следовать за ним.

Сейчас я понимаю: те дни, когда мы были вместе все втроём, были одни из лучших в моей жизни; понимаю и то, что всё могло быть по-другому, будь у меня сердце такое же как у Камиллы.

В один из дней, когда мы с ней вдвоём шли по мостовой, Камилла вдруг указала на небо и начала перечислять созвездия.

В конце она горько добавила:

— Ты видишь столь прекрасное небо, а если бы я его увидела, то бы оно мне показалось сущей ерундой.

Всё верно — ерундой. Но она не могла увидеть его, не могла и брезгливо на него смотреть. Камилла лишила себя зрения, потому что знала, что механизированные глаза никогда не увидят прекрасное. Я же не мог запретить сердцу быть мёртвым.

В ту ночь я иначе взглянул на неё, и мне подумалось тогда: быть может, и половины сердца достаточно порой, чтобы любить и тосковать, но недостаточно, чтобы это понимать всецело.

Я не сказал ей, что небо в тот день было беззвёздным.

***

Время неустанно бежало вперёд, а календарные часы приближались ко дню, когда свершилось это.

Мой отец был тем, кто заменяет ложью правду, светом окрашивает тьму, тем, к кому правило "от перестановки слагаемых сумма не меняется" неприменимо — политиком.

Я ведь понимал, что людям истинного таланта несладко живётся во времена, когда миром правит искусство, подчинённое закону. Но не знал, что мой наставник и второй отец (быть может, куда роднее первого) непросто слагатель переплетённых слов.

Поэтому в тот день я согласился сделать то, что сделал. От глупости, от незнания или от холода сердца? Не могу сказать. Но правда в том, что я речам отца последовал.

Творец в нашу с ним последнюю встречу, уходя, бросил мне осколки благородного меча:

— Лишь в половину, мой друг, жизнь тебе открылась, лишь в половину улыбкой озаряешь ты мир, но, помни, там где есть росток, там есть и цветок, — он замолчал, смотря на светящийся экран . — Пусть бутон он явит свой во тьме, пусть ослепит глаза слепцов, — продолжал он, усмехнувшись, ведь за ним пришли уже.

— Камиллу только защити, если можешь ещё слышать зов сердца своего, — добавил он.

И ушёл.

В тот день рухнул мир. Я чувствовал, как живая часть во мне трепещет, словно бурю вызывает, словно от сна проснувшийся вулкан. Но видел я в зеркальной поверхности своё холодное лицо. Собственное отражение словно обливало меня ледяной водой. И в то же время видел, как мышцы лица напрягались —мертвец во мне держал живого оковами стальными.

И сейчас могу сказать.

Пусть я низок настолько, что мне можно лишь встать в один ряд с изменниками. И мой бутон пусть не явит в мир, но верно знаю: я люблю тех двоих и мир чудесных слов не в половину сердца своего. И страшно мне порой становится. Знать, что любишь, но не чувствовать это всем сердцем.

Я не хочу или не могу сказать, что стало с Камиллой и Творцом, но я пред вами здесь и сейчас скажу: после той истории я пошёл с этой никчёмной жестянкой в груди по пути Поэта.

История про моего знакомого

Хочу вам рассказать очень интересную историю про моего знакомого. Звали его, пусть будет, Толик, учился он в третьем классе. Но у него была такая необычная проблема... железный мозг. Да именно железным был его мозг, и голова вся тоже была из железа, и даже железной щетиной торчали волосы. Благодаря своему металлическому мозгу Толик имел необычайные способности в математике, поскольку логика него тоже была железная. Но по литературе у него были сплошные «двойки» да «тройки». И как ни подтягивала Толика Мария Ивановна по литературе все тщетно: ему не хватало воображения для этого предмета, тогда как по математике у него была сообразительность лучше всех в классе. И когда задавали по литературе написать сочинение или стихотворения, Толик вместо слов писал в тетрадке какие-то вычисления, казалось у него в голове находится какой-то калькулятор.

Родители же его были людьми творческих профессий: отец – музыкант, а мать – театральная актриса. И они уже точно знали, что их сын не пойдет по их стопам, а будет каким-нибудь великим математиком или физиком.

Но тут неожиданно для всех в Толике произошла резкая перемена.

Все началось с того, когда во втором полугодии к ним в 3 «б» класс пришла новая девочка Таня. Как только Мария Ивановна представила классу новую ученицу, всем мальчишкам она сразу же понравилась, а все девочки захотели с ней подружиться. Таня сразу же села за одну парту с Толиком. А тот не понимал, что с ним происходит: почему ему вдруг кажется привлекательным то, с какой математической точностью и аккуратностью заплетены у Тани косички, как она аккуратно и почти параллельно столу раскладывает свои тетради и учебники, к тому же ему не могло не импонировать как она ловко, почти так же как он, справляется с самыми сложными задачами по математике. Толя совсем не понимал, что это с ним и как себя вести.

Однажды уже весной он впервые совершил нелогичный даже с точки зрения математики поступок. Он зря потратил свое драгоценное время (которое можно было бы потратить на вычисление в уме какой-нибудь задачки, между прочим!) чтобы сорвать с клумбы на пришкольном участке ромашку. Толик сам не понял, зачем он это сделал (но подумать об этом, а также поругать себя за зря потраченное время он не мог, так как даже на это ему не хватало способности абстрактного представления). Затем ноги сами его понесли в класс (а он как раз шел в школу на первый урок литературы). Приведя его в класс, ноги направились к Тане, когда глаза увидели ее, а руки протянули ей небрежно сорванную помятую ромашку. Таня приняла подарок,украсив им свою прическу. Остальные ребята до самого звонка на урок стали хором кричать «Тили-тили тесто!», но Тане и Толику это было безразлично.

Наконец прозвенел звонок, и в класс зашла Мария Ивановна. Поздоровавшись с ребятами, она дала всем задание написать стихотворение. Тут учительница вспомнив о Толиной неспособности к воображению, предложила ему выполнить другое задание, но он отказался, сказав, что уже придумал о чем написать стихотворение. Мария Ивановна подняла брови: она удивилась и вместе с тем обрадовалась внезапно проснувшейся способности в ее ученике и разрешила ему писать стихотворение.

Толик все это время думал о Тане, сидевшей с ним рядом. Эта ромашка, украшавшая ее прическу, с точки зрения математики смотрелась нелепо, так как не была параллельна ни одной из двух косичек девочки, ведь ромашка она круглая. И Толик удивлялся тому, что находил что-то смутно-хорошее в этом своем нелогичном поступке, когда он подарил цветочек однокласснице, и что-то смутно-милое в этой самой ромашке в прическе. И думая об этом, Толик неожиданно обнаружил для себя, что может думать не только логикой и не только цифрами. И нетрудно догадаться, что его стихотворение было о Тане.

После урока, когда учительница прочитала все стихотворения ребят, она с удивлением отметила, что работа Толика оказалась одной из лучших, что в этом сугубо математического склада ученике вдруг проснулся талант поэта.

Вот так Толик и стал писать стихи и пишет их до сих пор. У него уже написан целый сборник неплохих стихотворений.