Себастьян гаш. к упразднению искусства
Наша эпоха поразительно антихудожественна. Сегодня чудеса творит не одиночка, а безликая толпа, не имеющая ни малейшего представления об эстетике, чуждая каким-либо художественным замыслам, — однако ее энергии и оптимизму позавидует любой художник. Инженеры и техники, конструкторы автомобилей и самолетов, паровозов и пакетботов создают все новые модели, в которых — каково бы ни было их предназначение — живет подлинная поэзия. Подлинная, ибо естественная: она возникла сама собой — ее не предваряла никакая художественная идея, всегда искажающая действительность.
В стороне от этой кипучей деятельности еще, правда, копошатся ошметки прошлого. Наряду со сдержанными интерьерами наших офисов, фабрик и мастерских — интерьерами, которые создают необходимую спокойную обстановку, — еще встречаются вычурные, перенасыщенные лишними деталями интерьеры — наследие приевшегося и давно изжившего себя барокко. В уличной толпе, где властвуют четкие линии английского костюма, среди людей, привыкших ежедневно бриться и мыться, шныряют еще без толку суетящиеся личности в какой-то рванине, а то и весьма потасканные субъекты с карабинерскими усами, шевелюрой на итальянский манер, лицом сутенера или хуже того — манекена с витрины, а то и вообще неизвестно что за люди — разодетые, вернее, разряженные в пух и прах подобно дикарям, они не одеваются, а украшают себя — отсюда их страсть к кольцу в носу, перьям на голове и немыслимым жилеткам. Им под стать и люди искусства, обитатели грязнющих кварталов, откуда они выныривают — поражая наше воображение нечистоплотностью — с гениальной идеей в зубах. Художники эти находят пристанище в душных залах выставок и мастерских, неизменно пополняя собой ряды извращенцев и проституток, — и они-то еще пытаются соперничать с ясностью и естественностью мышления инженеров.
Наша эпоха поставила эти жалкие создания «вне закона»: только небольшая кучка одураченных, сама- себя именующая «избранной публикой», принимает их всерьез, большинство же относится пренебрежительно. Они, следовательно, безобидны. Опасность в другом — и с нею надо бороться, — опасность в том, что искусство все еще влияет на некоторые уже упомянутые нами антихудожественные по своей природе виды деятельности; они иногда сливаются с искусством и теряют связь с реальностью. Я говорю о кино и архитектуре — двух видах антихудожественной деятельности, которым не удалось обойтись без художников.
Кино родилось в Америке и поначалу развивалось по своим специфическим законам, однако этот естественный процесс был
прерван, едва французские и немецкие корабли доставили в голливудские студии образчики европейской кинопродукции. И теперь американское кино, плененное искусством отживших свое, дряхлеющих наций, все более склоняется к сложным художественным трюкам, завезенным из Берлина и Парижа. Сам Чарли после первых самостоятельных шагов, после механического балета первых лент (только они чего-то стоят) заразился сентиментализмом и оказался великим художником — к вящей радости интеллектуалов старой школы. Остались, правда, еще Бестер Китон — сама будничность — и Гарри Лангдон, скромный цветок в тени. Да еще идиотские комедии вроде «Кадеты из Вестпойнта». Все остальное — искусство. Это Яннингс. Это Албада. То есть — индустрия янки под властью гниющего европейского искусства. Спасибо ему. А Европе? Европе не за что. Европа — это Дюпоны, Мурнау, Фейдеры, которые задумали поразить Америку умением отрегулировать частоту киносъемки и техническими трюками. Ну, а авангардистское кино? А сюрреалистическое кино Май Рея? Какой дикий гибрид — Май Рей! Такой же гибрид, как звуковое кино! Но хуже всего все-таки искусство, искусство, искусство...
Что же до архитектуры... Дом, как утверждают архитекторы, — это устройство, предназначенное для обитания. Разумеется, это мысль не архитекторов старой школы, а современных архитекторов, логичных до мозга костей. Если дом — устройство, машина, почему бы не заняться домом инженеру? Машины — дело инженера, а не архитектора. Прежде, например, художник создавал карету, автомобили же создает конструктор. Почему бы не распространить это правило на архитектуру? Ведь как ни стремись к чистой архитектуре, абсолютно чистой она не будет. Так надо ли усложнять ясный и четкий замысел инженера эстетикой — этим совершенно бесполезным украшением? А Ле Корбюзье? — спросят нас. Ле Корбюзье вопреки его представлениям об эстетике, вопреки его «художественным» (как их ни назови, а они остаются художественными) результатам, несмотря на слияние инженерной и архитектурной мысли в его творчестве, Ле Корбюзье — наименьшее из зол: он как линейный, разделяющий боевые ряды, указует предел пока еще господствующей, уродливой традиционной архитектуры; он — мост между старой, архитектурной эпохой и современной — инженерной. Ле Корбюзье имеет право на существование, как имеют его Миро, Пикассо и Дали — их антиживопись убивает живопись, готовя почву другому виду деятельности, трудно сказать какому, но думаю, он будет отвечать потребностям нашего времени.
Нам выпало жить в прекрасную антихудожественную эпоху.
1929