Предлагать еще одну книгу о знаменитом актере — риск.

Многие из тех, кто прославлен, успевают поведать миру секреты своего искусства и своей карьеры (Борис Равенских на каком-то узком режиссер­ском сборище в ВТО в середине 70-х обрисовал трудности репетиций в Ма­лом театре, труппа которого представляла тогда коллекцию звезд: «В сце­не заняты человек пять и все пятеро уже успели издать книги про свою „жизнь в искусстве"»). Актеров можно понять. Они спешат сотворить и ут­вердить свою легенду без посредников. Они знают, что на критиков-совре­менников, а тем более потомков трудно положиться в таком скоротечном деле, как актерская слава. Они пишут сами (если могут) или надиктовы­вают текст какому-нибудь пролетарию пера, который готов за небольшое вознаграждение воплотить в нехитрая слове взлелеянную актерам версию собственной жизни. Спешат донести до города и мира благую весть, кото­рую часто можно исчерпать одной фразой: «Если бы вы знали, как меня принимали в Харькове».

Артист Иннокентий Михайлович Смоктуновский успел при жизни из­дать несколько книг. У него бит что поведать миру не только про Харьков. Его голос, его интонация и судьба стали важной частью нашего самосозна­ния в послесталинские времена. Смоктуновский многое успел рассказать сам, немало вспомнили о нем его товарищи по сцене и экрану. Несколько пре­восходных книг сочинили театроведы и критики. Все это в совокупности, казалось бы, освобождает от необходимости еще одной книги об актере. Та» не менее такую - то есть действительно необходимую - книгу вы держите сейчас в руках, и она займет свое особое место в огромной 'Смокту­новской литературе».

Новизна связана со счастливым случаем. Автор книги Ольга Егошина изу­чит и впервые представила театральному сообществу актерские тетра­ди Смоктуновского. Это не мемуары или письма, рассчитанные на воспри­ятие современника или потомка. Эти записи Иннокентий Михайлович делал исключительно для самого себя, готовясь, репетируя или даже играя некоторые свои крупнейшие роли. Он вел эти записи несколько десятиле­тий, фиксируя, подобно тончайшей мембране, все колебания чувств и мыс­лей, связанных с чуда» зарождения, закрепления и самостоятельного бытия того или иного сценического характера. Каждый актер в той или иной ме­ре этот процесс проходит, редкие артисты способны зафиксировать его на бумаге, и уж совсем счастливый случай, когда открывается возможность подгляда в святая святых крупнейшего национального актера. Книга «Игра с движущимися зеркалами. (Актерские тетради Иннокентия Смоктунов­ского)» дает возможность заглянуть в душевно-психологическую лаборато­рию художника, который не озабочен ни своей посмертной легендой, ни тем, как он будет выглядеть в глазах потенциального читателя. Тут нет и сле­да актерской рисовки, позы, дешевки или кокетливого заглядывания в исто­рическое зеркало. Не знаю, сознавал ли Иннокентий Михайлович огромную ценность своих писательско-актерских опытов, — скорее это сознавши со­трудники Бахрушинки, когда уговорили его загодя, еще при жизни, передать свои тетради в Музей.

Он это сделал, — и теперь исследователь, в свой час побывавший молодым зрителем его ролей, смог провести нас по следам того, как сочинялась роль царя Федора Иоанновича, как Смоктуновский понимал и чувствован чехов­ского Иванова или ткал паутину душевного подполья Иудушки Головлева. За каждым из этих этапных для отечественной сцены созданий стоят годы труда и сотворчества с режиссерами разной квалификации. Перед нами раскрывается (или остается занимательным вопросам), что в размышле­ниях актера идет от Равенских, Ефремова или Додина, а что является его собственным изобретением, продуктам его, Смоктуновского, творческого воображения и вали, способными вступить в глубочайший диалог с вымыш­ленным литературным образам и в конце концов сотворить небывалое сце­ническое существо, которое Станиславский называл "человеко-ролью".

Анализ актерских тетрадей открывает «строительные леса», при помо­щи которых творится «человеко-роль».

Ольга Егошина разгадывает особенности этой творческой природы, — при парадоксальности внутренних ходов в подготовке их Смоктуновский

бесконечно подробен, для него нет мелочей и пустяков. Он доверяет своей интуиции, неожиданно сопрягая далековатые понятия, — так в триум­фальный момент мерзкой жизни его Иудушки возникает ассоциация с салю­там Победы 9 мая 45 года. Он пишет так, как дышит, — при там, что ды­хание его ни на чье не похоже. Метод, каким сочиняются актерские записи, заодно открывает характер творческой личности, способ ее самостроения. В сотворении сценического образа — насколько это видно по «строитель­ным лесам» — Смоктуновский редко идет ют себя». Тут он, скорее, следует не за авторам системы, а за Михаилам Чеховым, который идею своего учи­теля всячески оспаривал. Подобно Чехову, Смоктуновский про «себя», конеч­но, помнит, но стремится проникнуть в иной, гораздо более мощный твор­ческий источник, который покоится в творческом воображении актера. Этот источник актеры зорко охраняют, никого туда не пускают и в мему­арах своих обходят его стороной. В ту заповедную страну, какую открыва­ют тетради Смоктуновского, театроведы и критики редко умеют войти. Ольга Егошина туда проникла и постаралась прочитать записи актера тем же способам, каким они сочинялись. Не торопясь, не задыхаясь от вос­торга. С чувствам исторической дистанции и с ясным пониманием того, что записи эти придется читать, перечитывать и осмысливать еще мно­го лет, постепенно проникая в «замысел упрямый».

Анатолий Смелянасий


Наши рекомендации