Об «антологии-2006». для «склянки часу»

Я о неприличном – я, извините, о деньгах. Выходит так, что авторы платят за публикацию и один авторский экземпляр некую сумму, для меня она не случайна; при этом, в общем-то, покупается «кот в мешке». С этим ничего не поделаешь, это «издательская политика», не согласен – свободен. Но купил бы я ЭТУ книгу, если бы я её видел? Нет, я бы её не купил. Ниже объясню, почему. Она не «плохая», но за те же деньги можно купить «Между двух стульев» Клюева в отличном издании и неделю прыгать от радости, можно купить Лу и три дня про себя громко смеяться; немного доплатив, можно купить клюевскую же «Книгу теней» и позволить себе, пока не прочтёшь, обо всём позабыть; немного дороже можно маме подарить Левитанского. Бедность воспитывает приоритеты. Некоторые книги: Кундеру, Цветаеву, Кортасара, Зингера – я до пяти раз покупал, мне не жалко. Но купить вместо них книгу, которую достаточно пролистать… Однажды купленная книга проходит через несколько рук, а эта… ну, я пролистал, почитал, поставил на полку, мне её даже не хочется кому-либо предлагать. Не потому, что она плохая, потому что она – средняя. Мне она кажется «так себе», ни особых роз, ни особых шипов. В ней действительно – живые цветы. Но это похоже: ты выходишь на большой луг, там полевых цветов море. Это прекрасно. Зачем же было собирать именно эти несколько цветков в «Антологию»? Вокруг много таких же, кто скромнее, кто ярче. Я не против «обычного», я люблю, когда временами всё идёт по кругу, обыденно и неброско, без потрясений. Я люблю полевые цветы. Но книга – это немного другое. Может хватать цветов в самой жизни, и необязательно покупать полевой букет по стоимости букета приличных роз.

Не то, чтобы «ничего интересного». Я понимаю, повтор – это принцип антологии вообще. Но то, что мне нравится, я уже читал в «Склянке», уже читал и уже об этом высказывался. Необязательно покупать второй раз. А помимо этого – не особенно.

Я не согласен со статьёй Ярослава Брусневича об «Антологии». Его выбор шести стоящих авторов субъективен – я субъективно выделил бы десяток других имён, если бы вообще этим озадачился. И мне не нравится опускание всех остальных в разряд «недолюдей и недопоэтов». Не только потому, что я попал в число «недоделанных», а считаю свои стихи стоящими, не только потому, что я люблю стихи Ники Алифановой, не только потому, что мне понравилась подборка Марины Матвеевой – это первая её публикация, которая мне «запала»… а просто подобная субьективность пахнет как-то… Будто бы есть цезари поэзии и есть быдло поэзии, а я берусь судить, кто есть кто. Да какая разница, в самом деле? Кто установил планку? Даже если мне не близка эмоционально поэтическая интонация В. Пасенюка – он делает своё дело. В сборнике нет несимпатичных людей вообще. Все как-то стараются взять свою ноту. И если мне не близко, то это вообще не проблема, просто меня интересует другое. Да полноте, в самом деле. Как будто Вы не знаете людей, которые хорошо пишут сейчас, в этом времени. Они могут, там, стесняться печататься, или может не складываться. Но я вот просто знаю близко людей, которые, на мой взгляд, пишут отличные вещи. Если их нет в антологиях, это не повод заявлять, что поэзии сейчас нет. Действительно, полноте о великих поэтах. Зачем? Оглянитесь по сторонам – это жизнь. Красивых людей столько. Если среди них не видно Клеопатры, ну извините, чего Вам надо? Я не озабочен клеопатрами, и мне хорошо живётся. У меня даже не возникает почему-то вопроса, кто там велик, кто не велик, кто там гений, какая разница, и почему-то нет желания говорить, мол, братцы, мы все - уроды. Жизнь прекрасна, по-моему. Всё нормально. А если мне не приглянулась «Антология», нам просто не по пути. Да и детские рисунки я люблю больше Дали. Ну, Дали. Ну и что.

Я не являюсь профессиональным читателем, я читаю немного и избирательно. Я не стараюсь вникать во всё. Я могу себе это позволить. Я лучше выберу немногое, зато вникну в него до крупиц. Я лучше буду вникать со своими близкими, чем в то, что написал «кто-то там». Да, вот «кто-то там» заинтересует меня не во всяком случае, а если он меня тронет. Я поэтому не хочу заниматься критическим разбором. Мне не интересны чужие погрешности. Я и писателем не являюсь. Внимательно относясь к словам, в то же время, слова либо пришли либо нет, не вижу смысла в искусственном производстве слов. Да и что это за идентификация: я – поэт? А ты не поэт. А кто это? А какая разница? Разве что, если это просто то, что я делаю. Я сочиняю качественные тексты. Я могу это делать. Это безоценочно, просто я это делаю, а ты вот троллейбус водишь (см. Кортасар, «Экзамен»). Певцы, знаете, не являются высшей кастой, они просто умеют петь. Откуда возникает претензия? «Мы самые главные». Вспоминается: «Прозаик? Про каких таких заек?» - в этом есть кое-что. С другой стороны, попробуй объясни, что ты делаешь, человеку, который читал только «жёлтую прессу»…

С технической точки зрения, «Склянке» необходим хороший корректор. Авторские редакции авторскими редакциями, но обилие опечаток мешает восприятию текста – поэтического, так точно. В моей публикации (толи я виной, толи всё же, вёрстка) в первом тексте срезана первая строка, для стиха из шести (!) строк это немаловажно. «Кактус родил кактусёночка». Кому иначе понятно, о чём речь вообще? Стих пропал. В средней школе учат, что, если поэтическая строка переносится, делясь надвое, вторую её часть следует несколько сдвигать вправо, чтобы оставить графическое впечатление целости. В сборниках целесообразно указывать на каждой странице вверху имя автора. Это «техническое».

Что касается «скляночьей» издательской политики вообще, создаётся порой впечатление, что издатель работает, а остальные деятели литературных нив прохлаждаются. Хочется, хочется, чтобы текст, который является плодом не только досуга, а и кропотливой работы, был оценен символическим гонораром и бесплатным авторским экземпляром. Не скромно, но хочется, аж зудит. С одной стороны, печататься в добротном издании уже благо. С другой стороны, с некоторых пор не хочется быть подростком, который рад, что его «напечатали». Если это становится моим Делом, если печататься в «социальном» издании значит некий статус, хочется, чтобы статус был подкреплён. А то как-то несерьёзно. Сливки-то снимают с меня, хоть и грубо звучит. СТАН неформален, СТАН не пытается быть цивильным; СТАН содержит проходные тексты, зато СТАН берёт характером. А «Склянке», мне кажется, надо поднимать профессиональную планку. Особенно по части поэтического вкуса. Просто вкуса, качества, а не вопроса, кто велик, кто говно. Я не говорю о величии, я говорю о деле, о мастерстве. Давайте делать нормальные, хорошие вещи.

«Вы не хотите платить – о-кей – давайте разговаривать бесплатно – я тоже платить не хочу».

«Склянка» - хорошо, но мне необязательно дружить именно с ней или делать именно это. Если мы дружим, давайте дружить. Если это деловые отношения, давайте, грубо говоря, отвечать. Если мы делаем нечто, давайте относиться к этому как к делу, тогда это не посиделки за чаем. Я люблю дело и люблю посиделки, но странно выходит, когда они перемешиваются.

Статус, впрочем, обманная вещь. Если ты член Союза Писателей, это не значит, что ты умеешь писать вообще.

С точки зрения дервиша, отдаёшь Духу и получаешь от Духа, притом принимаешь неизмеримо больше. Это может быть основным отношением. Но социум выглядит как-то иначе, привносит другие отношения. И, если «Склянка» - социальное издание, хочется социального отношения. То есть, минимальной оплаты труда.

С точки зрения дервиша, имеет смысл только «из рук в руки, от сердца к сердцу». А публикации или есть, или нет. И, когда печатаешься, первым возникает не какой-нибудь другой вопрос: «Кто прочёл? Кто это?»

Вспышки существования

1.

Повозка комнаты трогается в обратный путь.

Пахнет табаком, благовониями и кошками.

Я оборачиваюсь лицом к миру и вижу: мир – Божий.

Белая холщовая рубаха, на рукаве – красный шнурок,

В воздухе – жёлтые лотосы.

Внутри Этого нет ни монастырей, ни монахов, ни практики,

Но по сути это – монашеская работа.

Вода – H2O. У всех подвижников – одна формула. Сад и ветер.

Жить уединённо и скромно, принимать гостей, листать драматургов,

Собирать потихоньку библиотеку только лишь в знак уважения к Логосу.

Монах должен быть собран, в том числе – в мирском отношении,

В любую минуту готов на шаг, на прыжок, перемещение (перевести дыхание),

Начать новый бесконечный роман и поставить последнее многоточие.

(Я рад, что за столько лет успел собрать вещи. Вещи – не пригодятся.

Кто-нибудь хочет доносить мои мокасины? Они нужны, лишь пока я хожу пешком).

Все мы тут живём на чемоданах, ты знаешь.

Жить настоящим, в сфере одного дня, когда любая ложка

Падает громко, а вчерашние заботы тают сегодня в дым.

Избрать своим местом перекрёстки. Отвечать на вопросы,

Просить подаяние, наблюдать перемены. Иметь координаты и позывные,

В то же время, непрестанно быть в странствии, присутствовать в чужих странствиях.

Жизнь есть субъективное путешествие и настолько же – конкретное бытие:

не упускать того и другого. Найти духовное сердце и потерять слова.

Действовать фактично, говорить абстрактно-художественно.

Я, рефлексии, проблемы, интерпретации, сомнения, мнения – избавить себя и других от мусора.

Что толку: объяснять другим, кто ты есть – они сами видят.

Не скупиться на впечатления. Жить, куда несёт ветер, имея крепкие корни.

(Становится трудным – зацепиться за этот мир).

Нет пути, нет поиска, нет вопроса – и нет ответа: сегодня потеплело, вчера был дождь.

Если нет достижений, то нету и неудач.

Дерево знает: дождь либо идёт либо нет, а осенью пора облетать.

Перемены придут и поставят тебя в известность.

Кто бы ты ни был, почему бы нам не перекинуться парой слов.

Первый шаг нового пути – это последний шаг пройденного.

Новый путь может быть долгим, хотя некоторые эволюции можно пройти в один миг.

Закончив свой прежний путь, я пью чай, как и раньше. А завтра?

Чистая бумага и тушь давно ждут первого знака.

02.11.06 12:28

2.

Прикинь, говорит, выпал снег, и пахнет, и тает.

Приходи в мою беседку – бе-се-до-вать. Поработаем над ошибками.

Зимою в пруд не кидают камни, только собирают и гасят круги от прошлых камней.

Я, говорит, всегда превращаюсь во что-то другое себе самой:

Сейчас, например, я – морская звезда на снегу, мир движется, как он хочет,

А я останавливаюсь и только пульсирую. А потом я поползу в сторону, в темноту,

Где светятся фонарики на деревьях, где в тёмно-синем – густые, щедрые полосы белого

(туман, море и маяки). Потом всё снова придёт в движение, я тоже задвигаюсь

И превращусь во что-то другое. В нарисованном очаге зимы – искры рябин.

Прикинь, говорит, мне снова хочется в город – посмотреть, как там поживает зима.

Я выхожу со двора – а там март, ручьи поют среди листьев, лучики,

Чувствуешь себя как внутри гениальной живописи: что автор имел в виду?

Столько белого цвета над жёлтым, прекрасным до несносности, барахлом –

А какая подсветка! Ничего сегодня не делала, только напаивалась тишиною, живописью

И лучиками: душа просила. Сирень во дворе сломалась, печально, свирель…

Жизнь только кажется, потому что «я» только кажется – ты сечёшь?

Тело есть, оно ест, болеет, что-то в жизни случается, происходит,

Никто не родился, никто не умер, ветер в пустых садах. Весна была и зима,

Что-то ещё, грозу помнишь? – всё это таки было, но лишь во сне.

А назвать сновидящий Дух «я» невозможно, просто даже логически невозможно:

Ты просто знаешь, что это – сновидение, происходит сновидение.

Тело – кукла живая, а личность – понятие психеделичное, переменное.

Относиться к жизни как к неправде неправильно, это правда, но правда психеделичная.

Если Бог – философская идея, она пуста, и поиски тщетны, нельзя найти, чего нет,

Это абстракция. Если сердца нет – ничё нет. Только лишь в бытии можно что-либо отыскать.

Золотой луч ходит по кельям монастыря, трогает утварь.

Как это Бога нет – а что есть? Если с Богом нельзя шутить – то с кем можно?

Так, говорит, извини, разболтала тебе по секрету, запираем на пол-оборота.

Почему с родственниками нужно быть сталкером? Почему нельзя просто?

Я ему говорю: я не готова тебе возражать, что-либо защищать,

Так что буду играть с тобой в поддавки, ты прав, я не права, всё, ты выиграл.

Но так же не интересно, ты совсем не борешься, ты сразу сдаёшься, да, я сдаюсь,

Я тебе даже не произношу это всё, просто веду себя так.

Спор – агрессия, а я с тобой не борюсь, мне незачем, либо мы делимся, либо я ухожу.

Либо я могу сделать тебе ответное замечание, либо я просто собираю твои замечания

И уношу домой, а там либо ими пользуюсь, либо нет, это уже никого не касается.

Тебя ведь, правда, не интересует моё мнение? (но это нельзя говорить).

Мне трудно думать, как ты, и я всю жизнь с тобой воздерживаюсь от комментариев.

У меня нету готовых мнений, мне нужно думать, как я сегодня об этом думаю,

Если думаю вообще. А пока я придумаю, будет завтра, а сегодня уже не будет,

А я уже превращусь, так что и особо раздумывать ни к чему. Я очень ситуативна.

А самое глупое – опять оступиться в прошлое, во вчерашнее мнение.

Не бывает вчера и завтра, есть лишь череда сегодня – я сегодня так думаю.

У меня сегодня или есть позиция или нет, пойду поищу… так, и где нынче моя неуверенность?

Тебе надо это пересмотреть – я только и делаю, что всё пересматриваю.

И вообще, я сюда прихожу не как философ, я как философ в другие гости хожу.

Я как раз на житейском уровне, а, когда я ем, я не думаю.

Я плохо умею думать? – да мне это и не надо, я, типа, художник, я занята описанием

Конкретно-предметно-чувственным. Но им нельзя говорить, типа я художник,

Потому что они скажут: «а по-моему, ты говно». Тут я стратила, а они, правда, так думают,

Хорошо, что ты так не думаешь. Но это же Родственники, согласно Конфуцию – без вопросов,

С ними надо жить и мириться. Вот, говорит, извини, это два дня на повестке дня:

Как себя дальше вести в отношениях, если избежать невозможно.

Ответное нападение не проходит, ищем примирения, я уже триста лет, как колобок,

И от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл, извините, Вы давно меня упустили,

Что Вы предлагаете теперь делать, я слушаю. Извините, что жила без вашего разрешения.

Очень стыдно. Теперь опять послушаем оппонентов. Между тем, опять, как ни странно, сумерки.

А у меня в свадхистхане – тихая свеча, знаешь? – темноту разгоняет и успокаивает.

Опять я проиграла со счётом четыре ноль,

Решила же ничего никому не докладывать, нуль информации, нулевая позиция.

Я ему говорю: я вообще жалею, что показывала тебе свои работы и знакомила тебя

Со своими девушками, но ему нельзя этого говорить, потому что это вызовет

Ответные обиды и критику, придётся над этим думать, ну, уже ничего не поделаешь,

Чем-то же надо же заниматься, будем, значится, изживать конфликт,

Налаживать отношенье с эгрегором. Вот, откуда – во мне – противление?

Я, говорит, с тобою, прикинь, болтаю, потому что с тобою без разницы, сотрясать воздух

Или так посидеть, то есть, можно и сотрясать. «Пить чай, не пить чай – какая разница»,

Чего ж ты тогда его пьёшь? А чего ж его тогда не пить, если хочется? Чай есть чай…

А не попью – тоже ничего страшного. Стихи – просто чай: хочешь – пей, хочешь – выброси;

будет жалко только, что хорошая заварка пропала. Ваше любимое хобби? – останавливать мир.

Но в анкете: растения. Страна деревьев зовёт меня непрестанно, пойду-ка я в гости.

Котёнка, когда родили, дали ему все права быть котёнком.

А человека, когда рожали, дали ему обязанности.

04.11.06 17:06

3.

На собак люди проецируют много, собаки – слишком человечные существа.

А кошки – аутсайдеры, кошки – не люди. Женщины часто – кошки.

Даже цивильная, упакованная кошка, она всегда не от мира сего.

Где ты видел кошку-философа? Обезьяны напоминают философов, и ещё – идиотов.

Я тоже философ и идиот, но ради жизни я жертвую пока философией.

Я приостанавливаю пока свою деятельность, не раздуваю особо углей,

Не хочу порождать новых волн, вибраций, реакций… пусть прежнее успокоится.

В окне показывают снежок, я рад смотреть его день за днём, пока что у меня – зимний праздник.

Выйдя на улицу, человек, знакомый с восточной живописью, знает: это – оно.

Во дворах неубраны листья, покрыты белым, холодным… радуга на ресницах.

Я обнаружил, что люблю живопись.

Остаются бытовые дела, надо иногда сходить в город, в гости,

Если придут ко мне – я порадуюсь, но настаивать сейчас не хочу.

Остаётся випассана. Всё может восстановиться, переустановиться,

Но уже несколько по-другому. Самое сложное – остановить болтовню внутри,

Как будто она что-то значит. Ничего она не решает, и можно просто не придавать ей значения.

Но пока она раздувается, хочет чего-то знать, и ничего не может решить.

Всё может измениться в любой момент, но пока мне хочется побыть вне игры, тайм-аут.

Неправильно говорить: это может быть моя последняя трапеза. Просто:

Одна трапеза, одна сигарета, один разговор и одно объятие. За пределами этого

Не известно практически ничего. Отпустить мир значит просто всё оставить, как есть,

Не делать больше ни одного жеста: всё так, и я не занимаюсь сейчас ничем.

Я даже не успел извиниться. Потом снова занят завершением прежних движений,

Развитием новых, но в этот момент ты оставляешь всё и всех полностью, пусть течёт само,

Оно прекрасно обходится без меня. Если я напишу письмо, это не оттого, что это необходимо:

Просто я взял написал письмо, здесь есть чистый лист, я его чем-то заполнил, он мог бы остаться чистым. Движение родилось и завершилось.

Довольно трудно – не заниматься чем-то внутри, не решать, оставить, всё просто идёт само.

Если не завершить дело сразу, оно остаётся незавершённым.

Каждый шаг сразу архивируется в папку прошлое: так было, но это не более, чем архив.

Настоящее происходит, а будущее – не более, чем проекция прошлого, либо оно – открыто,

Письмо ещё не написано, неизвестно о чём и даже неизвестно кому.

Каждый день подкидывает новую работу душе – это и есть «работа».

Говорить с тобой – то же, что читать проповеди деревьям, но кому здесь нужно что-то ещё?

Не знаю ничего лучше чукотской поэзии. Дзэн одного дня. Если захочется, завтра тоже будет

Дзэн одного дня. Или что-то другое. Живи один день. Можно дойти до дзэн одного момента.

06.11.06 11:32

4.

Если у меня нет чая, я выпью воды, но кто сказал, что я не люблю чай?

Я стараюсь, чтобы в доме был чай. Я люблю чёрный, а гости любят зелёный.

Я люблю вкусно поесть и, если у меня нет оливье, я замечательно обойдусь картошкой.

Если мне чего-то так уж захочется, я пойду и куплю. Если некому это сделать, я сварю суп.

Завтра у меня может не быть возможности медитировать, а сегодня мне больше нечего делать.

Когда придут перемены – тогда и будем тревожиться. Если чашка разбита, она просто разбита.

Ступай себе дальше, а переживай на досуге.

«Брось это!» - «Это уже упало» - «Подними это!» - «Это уже упало».

Если кто-то мной недоволен, я не буду поддерживать ответный конфликт даже в себе самом.

Общаясь с буддистами, я не буду ни соглашаться ни спорить. Я не знаю этого в голове.

Общаясь с православными, я не буду соглашаться и спорить. Я не знаю этого в голове.

Но не возражать свидетелям Иеговы – это уже непросто!

Сказать, что все проблемы внутри – это лишь указать их место. Но разобраться с тем, что внутри!

(или оставить его в покое). Всё идёт так, как я с этим согласен, чего же я дёргаюсь?

Если не дёргаться, всё уже давно идёт хорошо. Когда я начинаю терять своё место,

Я хватаюсь крепко за то, чем сижу: это и есть моё единственное место в этот момент.

Слова – только слова, высказывания – только высказывания.

Передо мной – чистый лист, слова приходят сами, я просто пишу:

это не конец, не начало, это просто сегодняшнее занятие, как будто бы ничего не делаешь,

будто почти ничего и не происходит, ни нового ни старого, как антракт

(публика уходит в буфет и шепчется). Я стараюсь остановить свои рассуждения и теории:

это лишний балласт, можно отлично летать без них:

можно не знать в голове, но знать в другом месте.

Я сделал это сегодня, я даже сохранил это – но вернётся ли кто-либо к этому завтра?

Это не медитация и не дзэн, я не занят этим, и не повторяю этих слов, будто мантру.

Это не практика, никто не делает ничего, я наблюдаю за дыханием, потому что дышу

И не занят ничем другим. Мелькают картинки, и голова шумит, но я не очень ей занимаюсь,

Просто пропуская всё это через себя.

В этом нет ничего особого, но сегодня – это моё единственное мнение обо всём.

Наимпровизировать можно многое, можно научиться играть каноны –

и ни к чему готовить экзамены. Мой кошачий чебурашка смотрел сегодня – долго – на снег:

что там такое? Я слушаю… слушаю… «Делай лишь то, чего не можешь не сделать».

Действия сводятся к минимуму необходимых и эффективных, тем паче – мнения.

Но иногда… совсем нечего делать, зато наступает праздник, просто развлекаешься чем угодно,

Вот хоть – писать слова. Мотивы и темы могут быть любыми, они известны, но сюжет пока скрыт.

Котёнка назвали Тигра… теперь он – а как же иначе? – напрыгивает.

Хотя я участвую в жизни постольку-поскольку, я живу интенсивно и меня интересует

лишь жизнь. «Медитация» - явление не интеллектуальное, а энергетическое.

Я потерялся в женщинах, будто в осени; когда облетели листья, осталась музыка.

В этот вечер нет более глобального дела, чем посидеть с мамой на кухне.

Я рад, что у нас все дома. Разговоры – это просто некий джаз, вот и всё. 06.11.06 18:57

5.

Есть домобежные люди, а я очень домостремительный. Я сильно укоренён здесь.

Это пространство создано для одного внутреннего Ребёнка, и для приходящих сюда Детей.

Я бы так и работал здесь – домовым. Я даже почти не выхожу в город.

Может, я бы немного иначе создавал пространство для Взрослого…

Хотя всё это пространство может снова однажды задвигаться, сейчас оно постоянно.

У меня есть семья: сейчас это – мама. И ещё люди, которые приравниваются к членам семьи.

И родственники, живые и мёртвые. Я крепко в теме семьи. Сейчас я умиротворён и готов

Снова беседовать. Есть ещё знакомые люди, которые заходят на чай… Мне кажется,

Что сейчас люди вокруг как бы растворены в пространстве, лишь иногда кто-то материализуется.

Может быть, кто-то здесь будет ещё, семья – это то, из чего исхожу и к чему возвращаюсь.

Сейчас я холостякую, и женщины иногда ходят в гости.

Я нашёл в себе столько выборов, а я ничего не могу решить умом…

Кажется,пройти через все эти выборы можно, лишь отключая выбор, механизм рассуждения.

Сейчас мне хочется уйти в туман созерцания и побыть в неопределённости, её не определяя.

Есть то, что надо делать, а всем другим можно заниматься или отложить всё подряд.

Я пока приостановил танец, оставил тело в покое, но мне хочется восстановить танец

Просто как ежедневное упражнение в биоэнергетике. Возможно, я сейчас просто бы

Наблюдал и наблюдал за дыханием, пока не возникнет что-то ещё, смотрел бы на снег

В раме окна и растений… долго… долго… пока не придёт что-то новое… Я бы отложил – всё.

07.11.06 19:17

Когда некоторые идеи выходят в сознание… Вместо того, чтобы быть между-между, ни там ни там, можно осуществить свои идеи сознательно, даже и волевым рывком. Это всего лишь – идеи, и всего лишь – мои, только лишь те игры разума, в которые я верю. Но лучше всего – играть в эти игры тотально, если не можешь их выбросить. Так, я, как никогда, играю в монаха: это всегда было, но теперь это – бытиё. Я играю в здесь-и-сейчас, делая это сознательной практикой. Я играю в СТОП для рассудка. Причём, избавиться от идеи проще, сделав её сознательной. Войдя в недеяние, обнаруживаешь, что можешь чем-то заняться. Если ты хочешь дзэн, поживи так один день. И потом, если захочешь, ещё… и ещё… Войди в один день. Прошлое – испаряется. Будущее – проекция прошлого, его пока нет. Всё, что бы ни было, существует лишь в настоящем. Я принимаю решения насчёт сегодня, а завтра приходят новые вопросы, и внутренние и внешние, требующие НОВЫХ решений. Сегодня я целый день редактировал старые тексты, ходил в гости и принимал гостей, хотя вчера собирался лишь медитировать. Вчера вечером я чувствовал себя полным психом внутри, но сегодня всё идёт своим чередом, и беспокоиться не о чем. А что бы ни было – так и будет.

На вопрос: Толстой или Достоевский? – я отвечаю: Чехов, Гибсон, Судзуки и Кортасар.

08.11.06 19:50

…спрятаться ли в коробке, обитой звёздами изнутри,

лелеять цветные нити; превратиться ли в рыбу внутри течений;

утро начинать сутрой, как мальчик-монах;

из жёлтого моря заходит капелька моря, пьёт с тобой чай,

кто-то помнит ещё тропинку среди дворов…

(частная территория)

Мне говорили… что с другим надо разговаривать как с другим. Те вещи, которые делаю я, делаю только я, кроме редких случаев. Поэтому я сейчас просто говорю о себе.

То, что я сделал, я сделал, не знаю, «правильно» ли, так ли, как «должно было быть». Скорее, что-то было так, что-то не так, и в этом мудрено разобраться.

Я написал книгу, в ней, на самом деле, пять книг, ещё, я думаю, такой же объём текста безвозвратно утерян, томище «утерянный пустовойтов». Ну, эта книга есть, и я никогда больше не смог бы её повторить, она значима для меня даже как временной документ, этого никогда больше не будет. Мне хочется вынести её в мир. Я не стал бы связываться с издателями, видя со стороны опыт моих друзей, которых печатали через пень-колоду, имея несколько грустный опыт собственного общения с редакторами. Я думаю, не стоит гнаться за тиражами, а стоит двигаться от себя, от собственных сил. Чтобы делать публикации, нужно иметь ресурсы. Пока книга отложена до поры. Всю жизнь я разбрасывал рукописи и рисунки в мир «вдоль линии поведения», но сейчас линия поведения несколько меняется. Я думаю, как поступать дальше, как издавать и распространять тексты, и, главное, что писать: хочется писать то, чего ещё не было: что это? Журнал выглядит снова завершённым проектом, я просто не хочу разводить суеты по удалению старого и созданию нового: я сказал всё, что хотел сказать, и теперь хочу подождать, чтобы говорить нечто, что прежде не говорилось, делать что-то, чего не делалось. Я спрашиваю себя, что это и как это делать. Я сделал большой альбом графики, не считая тех картинок, которые ушли в мир, буду ли я рисовать дальше и как? Я знал людей, но прежние люди кажутся растворившимися в жёлтом житейском море, недоступными абонентами. Мне пришлось много прощаться, и часто, когда я хотел общения, я слышал нет. Мне кажется сейчас, что люди меня не хотят, но ты же и сам не хочешь людей? – когда я хотел, я слышал нет и несколько устал. Я исповедую принцип взаимности в да и нет, и это привело к тому, что, как мне кажется, я знаю сейчас от силы десять людей, которые чаще или реже заходят на чай, ещё несколько заочных общений, это и есть найденные мною и сохранённые Да, все же остальные люди кажутся сплошным жёлтым житейским морем, в котором время от времени проявляются и исчезают лица. Я не знаю, что делать дальше, как двигаться среди людей, мир людей мне кажется сейчас совершенно абстрактным. Я живу скромно, я так привык, и это меня устраивает, я говорю о монашеском бытии, да, факр, сознательно принятая бедность меня устраивает. Но, во-первых, даже для поддержания монашеского образа жизни со временем мне потребуется больше денег, чем сейчас, во-вторых, при такой позиции создание семьи кажется практически невозможным. Пока я могу так жить. Но у меня накопилось столько вопросов к будущему, что я пытаюсь сейчас нарисовать перспективу, в которой я мог бы двигаться. Часто я не знаю, что делать, присутствует внутренняя неразрешимость: на некоторые вопросы я не могу ответить себе до конца. Меня заботят, скорее, внешние шаги сейчас, но вряд ли я могу делать сознательно некий шаг, не прорисовав его в общих чертах внутренне. И тогда я задаю себе внутренние вопросы. Временами кажется, что ответов нет вообще, но, побыв какое-то время в этом, видишь, что из тумана проступает ответ. Я итожу немного сейчас, но дело в том, чтобы делать то, чего не было.

Может быть, это вообще наступает с возрастом… Мир несколько закругляется и становится похожим на остров: твой мир, окружённый громадным житейским морем, которое только изредка обретает внятные черты. Этот остров может стать однажды совершенно необитаемым, но пока в его сфере изредка делают стоянки путники. Одни люди отправляются в странствия, другие берегут и хранят острова. Я сохраняю свой остров, и мои контакты практически ограничиваются теми несколькими людьми, которые помнят сюда дорогу. Внешний мир кажется морем неопределённости. Всё, что я говорю, я говорю нескольким близким, и тут сфера моего влиянья кончается. Мне хочется, чтобы как-то бутылки с моими письмами уносились во внешнее море. Я время от времени запечатываю письмо и отправляю его на ветер. Мой остров гостеприимен, он может стать стоянкой для кого-то ещё. Что я делаю, пока жду, не занесёт ли кого-то ветер?

Вполне можно отправиться во внешнее странствие, если ты знаешь, что ты хочешь там делать. Об этом я себя и спрашиваю.

Я не двигаюсь сейчас путём тренингов или какой-либо активности вокруг себя. Не вижу нужды ни во внешних тренингах и терапии, ни в устраивании каких-либо собственных. Говорят, мой остров терапевтичен, хотя никто здесь специально терапией не занимается. Наша жизнь с мамой – это семейная терапия воочию. Есть лишь спонтанное бытие. Кто-то заходит на чай, и мы начинаем общение с чаепития. А уже куда пойдёт это общение дальше, во что разовьётся «чашечка чая»… Пить чай можно почти с кем угодно, но приходят ли люди для второй, третьей чашки – и откуда могут приходить люди? Близкое общение складывается не часто, и я только в нём вижу смысл, иначе мы только слегка затрагиваем друг друга, не проникая. Напаивает не чай – напаивает ощущение бытия. Объятие есть со-бытие. Обнявшись, мы передаём ощущение бытия. На моём острове бытие – это любовь. Объятия и чай, а разговоры – это джаз, сейшн, не в словах зачастую дело. Я открыт к людям, тоже и чувственно. Я готов сразу жениться на всех, с кем пью чай. Но это же смешно, надо же с этим что-нибудь делать. Чаще всего чай достаётся мне самому, и чаще всего остаётся так, что все мы друг другу – гости, все мы затрагиваем друг друга и уходим опять по делам.

Суть моей медитации: «просто быть». Всё, что ты делаешь – просто переживаешь, ощущаешь своё бытие, вообще – бытиё, оно неизмеримо больше твоих границ. Когда ты ничем не занят, только переживанием бытия, естественным становится момент випассаны – наблюдения за дыханием, ты дышишь естественно – и наблюдать естественно. У меня есть ещё момент вспоминания – переживания прошлого. Но это просто приходит или нет, воспоминания являются или нет, ты же просто переживаешь всё, что приходит, эти тонкие течения жизни, точно так же, как, когда ты пьёшь чай, ты просто пьёшь чай. Я хочу ещё восстановить танец просто как течение жизни. Можно танцевать… Если есть обьятия или массаж, это тоже – течения жизни от одного к другому. Эрос – то же самое, хотя в предверьи зимы он для меня не так значим, он или есть или нет. Эрос влечёт за собой массу сложностей, но сам по себе он так же прост, как просто объятие. Он проще многого, хотя часто он недоступен, и приходится по-другому: приходится разговаривать. Я люблю кухонный джаз…

Что делают на моём острове? – просто пьют чай. Я не столько нахожусь сейчас в философском поиске, вообще в поиске, чем пью чай, переживаю бытие и слежу за дыханием. На философском уровне я сейчас скорее не знаю – я знаю пить чай. Я не писатель и не монах – я просто человеческое существо, переживающее своё существование.

Когда есть внешние дела, ты просто делаешь их – это те же самые течения жизни, лишь в действии.

Когда ты пишешь или рисуешь, это те же течения, достигшие мысли и выражения.

Когда ты надоедаешь себе, внимание обращается к миру и к другим, возникают внешние интересы.

Мне не хотелось бы остаться здесь совсем одному, тогда всё это окончательно имело бы смысл только лишь для меня. Мне и сейчас кажется, что часто чай, достающийся мне одному, никуда не передаётся, то есть, течение не находит русла. Иногда это уходит от одного к другому без слов…

Состояния, которые ты проходишь, просто проходятся как состояния, какими бы они ни были, они просто переживаются и, вместе с тем, ты проходишь их просто как наблюдатель. В лунном цикле обязательно есть несколько болезненных дней: будь то депрессии или недомогания. Ты просто их проживаешь насквозь, они могут принести что-то… даже проживание негативов.

Мысли, которые приходят, когда ты «ничего не делаешь», это «ву ши» - «ничего сверх, ничего особого», они просто проходят через тебя. Если ты хочешь писать, ты просто садишься и пишешь, это тоже «ву ши». Это простые вещи, и, если кто-нибудь радуется ещё на свете простым вещам… Картинки – это жанровые сценки жизни, не больше.

Я думаю о том, что всё это может быть таки свидетельствованием, просто замечанием каких-то вещей, путевыми заметками, хотя часто вместо действительных событий возникают метафоры и переосмысления. Однако, без задачи почти невозможно делать что-либо…

Итак, всё, что у меня сейчас есть – это моя чашка чая. Я занят лишь ей, я каждую чашку пью до конца. Это похоже на недеяние: ты не делаешь что-либо, ты просто есть. И я понимаю, что с этой своей чашкой чая я становлюсь неценным, я просто теряюсь в мире, ну, кому какая разница, где и с кем пить чай? Но это всё, что у меня есть, чем я делюсь. Кроме моей вязанки дров, я ничего не имею в руках. Я не спорю, что я мог бы делать какие-то дела, какие-то работы в мире, но это не было бы сущностным, моим… Это было бы просто зарабатывание денег, что само по себе важно, но это не было бы ни в коей мере каким-либо моим делом. Моё дело – пребывать в недеянии «просто бытия» и делать дела, которые из него возникают. Это «ву ши», это просто, но это – неценно, если смотреть со стороны «мира». В этом – моё монашество, это моё занятие, но я чувствую, что я с ним теряюсь в житейском море. Вряд ли есть какой-нибудь выход, кроме принять собственную потерю.

Как писатель или художник, я знаю, что работаю «в стол», несколько человек видят это, и дальше них это кажется почти невозможным вынести. Я просто пишу или просто рисую, или сижу, или убираю на острове, но у меня нет другого занятия.

«Книги – что книги?» (с). Чтение кажется мне сейчас миражным явлением. Ты напитываешься миражными образами и мыслями; если это – знание, то было бы для чего его применить. Книги – язык души, они развивают язык и мускулатуру души, но на эти упражнения тратится столько времени, я понимаю ещё читать, чтобы узнать, как говорят знакомые, но в смысле вообще упражнений с Логосом – мне кажется, я начитался. Я прочёл, что прочёл, читать ли мне дальше? С другой стороны, чтение – это те же течения жизни. Они идут до некоторых пор и дальше исчезают, дальше нет книг, но до этой границы можно следовать с книгами… И то же самое – собственные тексты. Они не могут быть сверхзначимыми, это только проводники некоторых течений, до какой-то границы… Но можно просто молча пить чай – и в этом будет гораздо больше.

Когда некоторая активность прекращена, во что уходит энергия? У меня прекращается некоторая активность внутри, я остаюсь со своим чаепитием. Я могу так прожить зиму – но что будет дальше? Действительно, потерять себя? Возобновить активность с нуля? Делать потихоньку дела, рисовать, писать – но как это нести в мир, а это есть общение, вне общения для меня не существует «творчества». И, если нет отзыва, то