Глава восьмая, самая будничная

СБОРЫ, СБОРЫ… Стоп! Мы должны остановиться, оборвать предыдущую главу и начать новую. Иначе у читателя, пожалуй, сложится впечатление, будто коммуна превратилась в сплошной праздник: поездки, встречи, объятия, поцелуи… И все это во всесоюзном масштабе.

А на самом деле жизнь коммуны продолжается, как всегда: зимний сбор, весенний, летний, осенний… И каждый сбор надо долго готовить, и на каждом должно быть что-то новое. Ребятам, сегодня вступающим в коммуну, мало дело до ее истории. Им все равно, интересной или неинтересной была «Первая Ефимия» — первый сбор в Ефимовском районе. Они едут в Ефимию этим летом, и нынешний сбор для них — первый, главный, сбор «на всю жизнь». У каждого коммунара, когда бы он ни пришел к нам, должна быть своя Ефимия.

И потому:

Решение общего сбора коммуны от 18 мая 1966 года

1. Одобрить результаты коммунарской разведки.

2. Выезд в Ефимию на 8-й летний коммунарский сбор назначить на 9 июня. Сбор в ДПШ.

3. Базой коммуны считать деревню Озерево.

Ефимия продолжается!

НАРЯДЫ, ТАШКЕНТ И КУРОЧКИ. До обеда мы удобряем селитрой гибридные всходы. Наш гибрид — это помесь капусты со свеклой. Селитра ему полезна, но в строго ограниченных количествах. Ребята с энтузиазмом вникают в диалектику взаимоотношений селитры и гибрида. Вместо одного-единственного способа внесения селитры, которому обучил нас бригадир, придумано по крайней мере 10 новых. Одни из них официально признаны и даже одобрены, другие — полулегальные, третьи — запрещенные, антигибридные.

В разгар кампании по борьбе с халтурой на гибридных полях появляется колхозный бригадир. Магун напоминает командиру, что Ф. Я. просила договориться с колхозом о нарядах, т. е. о деньгах за работу. Эти деньги будут переведены пострадавшему от землетрясения Ташкенту.

Через 5 минут на борозде у Магуна происходит короткое совещание. Наташка и Аркадий вносят контрпредложение: работать бесплатно, как всегда, а Ташкенту помочь из сэкономленных сбережений.

— Я не возражаю, — говорит Магун. — Как будем экономить?

— Очень просто, никаких курочек.

Когда мы уходили в десант, Ф. Я., выдавая Аркадию деньги, просила не экономить и как следует кормить детей — варить куриный бульон, покупать сметану и фрукты.

Курочки в «Алтае» успеха не имели. Вернувшись, Аркадий на линейке торжественно отсчитал Ф. Я. результат введенного режима экономии — 55 рублей 27 копеек.

ЧАС И ЕЩЕ ЧАС. На «откровенном разговоре» мне выдали, и в первую очередь за то, что не люблю физический труд. Это был мой первый спутник, и работать на нем я действительно не научился. Дома приучен не был. На поле, на своей грядке, я через несколько метров уставал. Мне надоедала эта свекла, которую надо спасти от сорняка; я халтурил, рвал сорняк не под корень, а у земли — так было легче. Никто, кроме меня, этого не видел и видеть не мог. Разве только через месяц моя грядка выдаст меня, зарастет сорняками раньше других.

Потом наступило самое плохое: я начал злиться. Злился на сорняк, на грядку, на солнце, на ребят, работу, на себя. Раздраженно отказывался от помощи. Везде смех, шутки, где-то на лучшей грядке виднеется знамя, а я злюсь.

Понадобились долгие часы работы, чтобы эта злость сменилась на чувства противоположные. Однажды пошел на хитрость. Предложил на «огоньке» свою кандидатуру в оформители — за время работы оформить лагерь. Полдня был просто счастлив, пока не вернулись с работы ребята и не разрушили счастье прозрачной речевкой:

Нас мало, мало нас,
Нас мало —
Не хватает среди нас,
Одного нахала.

Другой сбор. Огромный завод. Мы работаем на строительстве нового цеха. Девчонки грузят на машины кирпичи. Мы ломами сбиваем застывший цемент. На каждый отколотый кусок уходит 15–20 минут.

Невыносимо жарко (больше 30°), тяжело и… невыносимо весело. У рабочих давно перерыв: смотрят на нас кто с удивлением, кто с улыбкой, а мы без перерывов, только бегаем обливаться из шлангов. Солнце. Все мокрые. Борис Михайлович рисует (раньше бы на него злился, а теперь весело). Рисует, наверное, большие ломы, маленькие фигуры, худые руки в огромных перчатках, а ты поднимаешь лом, привстаешь на носки — сейчас ударишь! И чувствуешь себя очень сильным, ну просто Геркулесом. Правда, после свершения десятка подвигов руки устали. На каждый кусок теперь уходит больше получаса. Часто меняемся. Бьем неверно. Ну хоть бы ветерочек. От девчонок доносится песня про вольный ветер.

— А ну-ка вдарим!..

И еще час. И еще. Солнце. И весело.

…Я на Брянщине — на этюдах. Попросили помочь колхозу с торфом. Нарезанный торф мокрый и очень тяжелый. Перекур.

— Что вас в Ленинграде — работать учат?

— Учат.

ИДУ С БРАТОМ. В коммуну я попал из-за старшего брата. Он был членом отряда «Алтай». Помню, каждый раз он возвращался из Ефимии, покрытый коркой из репудина (средство от комаров) и крови, и всегда был полон впечатлений. Он много рассказывал о коммуне. Я очень ему завидовал, я просил его, чтобы он взял меня с собой. Но он только отнекивался или совсем ничего не отвечал.

Но один раз он взял меня на сбор в ТЮЗ. Вместе с другими ребятами мы пошли в ТЮЗ от нашей школы. Мы шли посредине мостовой, пели песни. Все останавливались и смотрели на нас. Машины вынуждены были объезжать нас. Я шел рядом с братом и был так взволнован, что забыл все на свете. Мне казалось, что я тоже член коммунарского отряда «Алтай». Впереди «Алтая» шел знаменосец и нес знамя. Оно развевалось на ветру. Когда мы пришли в ТЮЗ, он был битком набит ребятами в красных галстуках. «Алтай» должен был показать и рассказать, что он делал летом. Надо было показать, как отряд шефствовал над детским садом. Для этого отобрали несколько первоклассников. Мы изображали воспитанников детского сада, а коммунары показывали, как они гуляли и играли с малышами. Сбор был очень интересный. После него артисты ТЮЗа показали спектакль «А с Алешкой мы друзья». Потом мы разошлись по домам.

Теперь я в шестом классе и тоже ездил в Ефимию.

МОЙ РЫЦАРЬ. Горн раздался неожиданно. Мы быстро собрались на месте общего сбора. Дежурный командир сказал:

— Объявляется рыцарская тревога. Мальчики, сегодня вы не просто вежливы по отношению к девочкам, сегодня вы — рыцари. Вам ясно?

Да, всем было ясно, и это девочки поняли сразу после линейки. Был ужин. Представьте себе наше положение, когда каждую девочку у костра встречает один с кружкой молока и куском булки с маслом, второй стоит и обмахивает ее, защищая от комаров, третий развлекает разговорами. Ей остается только разыгрывать из себя королеву. Великолепно, не правда ли?

Мы ночевали в интернате. Туда мы шли около часа, специально растягивая удовольствие. Мне попался необыкновенный рыцарь — мальчишка из «Днепра». Мы шли по полю. Я изображала маркизу, он — графа. Не знаю как, но он ухитрялся в одно и то же время поддерживать меня, отгонять комаров, тащить на себе два спальных мешка (свой и мой), опираться рукой на только что сделанную шпагу и трепаться со мной. Все это было очень мило. По дороге мы придерживались тона великосветской беседы. Говорили о рыцарской чести, о любви дам, об отваге и трусости.

У нас на сборе были три отличных парня из «Алтая». Они ходили всегда вместе, в солдатских гимнастерках с широкими ремнями. Они были очень высокие. Мы называли их тремя мушкетерами. В этот вечер мушкетеры решили изображать бандитов с большой дороги. Они напали на моего несчастного рыцаря в надежде, что он оставит меня в покое, а сам из трусости удерет. Но мой рыцарь был не из таких. Он с честью выдержал испытание и, вернувшись ко мне после боя с тяжелым ранением, предложил мне руку и сердце: он говорил, что заслужил это право, выйдя с честью из ужасного поединка. Я, как добродетельная маркиза, перевязала своему поклоннику рану, но потом возмутилась.

— Как! — вскричала я. — Вы дрались и жертвовали собой из тех же побуждений, что и сотни других рыцарей, которые думают только о том, чтобы получить на карету мой фамильный герб и деньги моих предков! А я-то вообразила, что вы защищаете мою и свою честь. Стыдно, граф, стыдно! Неужели мы не можем любить друг друга без всех этих формальностей? Ведь говорится же в речевке: «Формалист и бюрократ — самый ядовитый гад!» Я ускорила шаг, считая, что граф недостоин даже моего взгляда. Но вот что я услышала от него в ответ:

— Я думал, мадемуазель, что вы не так глупы. За кого вы меня принимаете? За какого-нибудь плебея? Нет! Мое имя — граф де Моруа, вы это забываете, мадемуазель! Мне не нужны ваши деньги, мне нужна ваша любовь, и не отвергайте меня! Я многому смогу вас научить, я добился степени бакалавра! Еще раз говорю, не отвергайте меня, маркиза, ибо ученье — свет, а неученье — тьма!

С этими словами влюбленный рыцарь преподнес мне букет полевых цветов. Мы подошли к интернату. Оттуда слышалось пение. Все ребята стояли в одном большом кругу, положив руки друг другу на плечи, и пели. Пели мы в этот вечер больше, чем когда-либо. А мальчики очень тактично и участливо (видно, это участие доставляло им большое наслаждение) интересовались, больно ли в данную минуту кусает нас слепень, комар или еще какой-нибудь «хищник».

Это был замечательный, романтический вечер. Почему-то я никогда еще не чувствовала такой душевной близости и такого доброжелательства ко всем ребятам без исключения.

После этой идиллии мальчишки пошли стелить нам спальные мешки и выгонять комаров из помещения. А потом, как обычно, был «огонёк».

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ТЕЛЕФОНУ. В записных книжках несколько страниц — для телефонов. Начинаются они с того номера, с которого для многих начиналась коммуна, — К-2-29-19. Это Дом пионеров. Ф. Я. Как правило, набирая номер, слышишь короткие гудки «занято».

А потом — телефоны ребят и девчонок. Каждый год, каждый сбор прибавляет новые и новые, и если сложить листки всех телефонных книжек — пожелтевшие, измятые, исписанные разными чернилами и почерками, то это — моя история, история коммуны, зашифрованная только нам понятным шестизначным кодом.

А-5…

— Володька? Слушай, как бы достать пару книг?

— Диктуй.

— «Учебник логики» и «Введение в конечную математику».

— Понял. Позвони завтра вечером. А у тебя не осталось от сестры медицинских книг?

А-1… Год назад на 58-й минуте разговора вклинилась телефонистка и злым голосом сказала:

— Товарищи, как не стыдно! Мне звонят, говорят — телефон испорчен, а это вы, оказывается, никак не можете наговориться!

Мы с Тамаркой повесили трубки, а потом снова говорили минут 20: не виделись неделю, и сообщить нужно — горы.

Мы мечтаем о телефонах у всех, пробуем одновременно вдвоем набирать один и тот же номер, чтобы втроем ругаться, говорят, однажды вышло.

До наших не дозвониться. Бывает, что заняты сразу почти все номера. Крутят телефонные диски «частники» и «автоматчики».

— К Ирке завтра в шесть у памятника.

— В пятницу премьера в ТЮЗе. Нас приглашают. Помнишь?

— Это детский сад?

— Ах, извините!

— Слушаешь? Есть новые стихи.

— Читай.

— «Алтай» в триста двадцать первой в четыре. Надо быть, разговор по спутнику.

— Вечером будут звонить ребята из Новгорода со сбора. Если сможешь, к десяти у меня.

— Мотив к твоему тексту вроде сделал.

— Давай.

— Так не свистеть же в трубку?.. А! Давай, я положу трубку на пол и наиграю мелодию: может, услышишь. Разобрал? Ты знаешь, я припев хочу другой.

— Слушаю.

— В одиннадцать — москвичи, а в десять Севка уезжает в Москву. Встречать-провожать будешь?

— Завтра контроша по физике. Одна задачка, ну точно в ответе наврана. Но на всякий случай попробуй, а?

— Потрясающий фильм!!! Завтра же смотри!

Звонить могут когда угодно, как только будешь нужен. Самый поздний звонок был около двух часов ночи. Говорили 40 минут, причем первые 10 я пытался проснуться и понять, в чем дело. Положил трубку в полтретьего и долго не мог уснуть.

Мы взрослеем. Перечисляем факультеты и институты, где учатся выпускники. А телефоны…

— Здравствуй, это я.

— Здравствуй, «ты»!

— Я здесь.

— Где?

— В метро.

— Буду через десять.

И гудки, гудки в трубке. А по инструкции — «услышав короткие гудки, немедленно повесьте трубку».

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Я пришел в коммуну 24 марта 1963 года, на четырехлетие. Слышал о коммуне очень давно. До сих пор для меня загадка, почему не попал раньше. Я сейчас часто думаю, что если бы мог привести ребят из класса на день рождения коммуны, то им очень многого не надо было бы объяснять — ускорился бы процесс понимания. В какой-то мере это было и со мной: многое, до чего бы долго доходил, увидел в один день.

Наши дни рождения — это огромные сгустки нашего, дни, когда выливается то, о чем не могут говорить: самое дорогое. Любовь к коммуне, благодарность, ощущение счастья. Потому что иметь коммуну — это счастье.

Смотрите 24 марта в глаза ребят — вы все это увидите и поймете. (Не забудьте подойти к зеркалу и посмотреть в собственные глаза.) Страшно везет тем, кто пришел и придет именно 24 марта. Тем, кто придет, я очень завидую. Честное слово, это хорошая зависть. Я точно так же завидую тем, кто впервые поедет в Михайловское, кто впервые прочтет Грина, увидит Гогена…

ПЛЕМЯННИК. Зимний сбор. День отряда. «Алтай» дает на каждом этаже больницы по концерту.

С третьего отпрашиваемся с Киселевой у ДКО на почту — звонить. У Ирки скоро появится племянник.

Автобус. Едем обратно.

— Его назовут Димка.

— Знаешь что, воспитаем Димку по-коммунарски!

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ — НАТАША. Всей коммуной едем в Ульяновск. По пути останавливаемся на один день в Москве. И на Красной площади, у Мавзолея, была наша коммунарская линейка. Линейку вела Наташа Перфильева, та самая, которая когда-то потеряла новые синие варежки со звездочками.

Сколько раз она проверяла командиров, чтецов, и все равно это было очень страшно — самой вести линейку. И вот уже горнят на построение, потом после команды отряды торжественным маршем выходят на линейку. Построились. Рапорты: «Товарищ председатель совета коммуны!»

А председатель — Наташа, это ей сейчас сдают рапорты на Красной площади.

ЗДРАВСТВУЙ, ВОЛГА! Боже мой, ну и денек! Мы все время спешим и все время опаздываем. Сегодня «Сибирь» — дежурный отряд, и мы работаем на кухне. Целый день как белки в колесе, и все-таки ничего толком не получается. Опоздали с обедом, а сейчас опаздываем с ужином. Да и день, как назло, выдался жаркий, воздух стал раскаленным и тяжелым, песок жжет ноги. В такой денек забраться бы в тень и носа бы не показывать. А тут — на тебе, прыгай по горячему песку вокруг костра и мешай плюющуюся кашу.

Боже мой, боже коммунарский! Как налетели, ну свалят же котлы. Нет, опомнились, встали в очередь. Ну, вот и всё. Кажется, всем хватило, ревком сыт. Поворчали, конечно, но дети у нас, в общем, культурные: сказали «спасибо» и пошли мыть миски. А впереди довольно неприятная процедура — мытье котлов.

Тащим закопченные котлы к Волге и замираем удивленные. Никогда еще Волга не была такой красивой. Мы стоим растерянные и чумазые, с грязными кастрюлями в руках, и боимся войти в воду, боимся нарушить эту гармонию цвета, эту несказанную красоту. Вода перестала быть прозрачной. Волга словно наполнена холодной сталью чуть голубоватого оттенка. По вечернему небу медленно стекает огненным сгустком красное солнце. Все вокруг неподвижно и безмолвно.

Красива ты, Волга, очень красива. А все равно зовет и манит нас к себе далекий северный город. И, глядя на ночное бархатное небо с роскошными звездами, мы видим наше хмурое и туманное родное ленинградское небо.

ОПЕРАЦИЯ СУ. 20 июля на ульяновском сборе Ф. Я. надумала покатать детей на «Ракете» с подводными крыльями. В ревкоме были «согласные» и «несогласные», но серьезно возражать никто не стал.

После полуторачасового ожидания к пристани подошел обычный бескрылый пароход под номером «МО-12». Стараясь не терять бодрости, мы заняли большие каюты. Прокатились вниз по Волге, слезли у какого-то пионерлагеря, дали концерт и около двенадцати вновь ступили на Ульяновскую набережную.

Уже на трамвайной остановке Ф.Я. вдруг (для верности, что ли) спросила: «У кого моя сумка?» Вопрос трижды передавался по рядам, но, увы, остался безответным. Прутт и Колька Крыщук рванули обратно на пристань: они принадлежали к тем немногим, кто знал, что в сумке Ф. Я. все финансовые документы и деньги на обратный проезд коммуны. Ф. Я. подошла к девочке, которой поручила сумку. Девочка сказала, что забыла сумку на пароходе…

В 8 утра собрался ревком.

Решили:

1. Не паниковать.

2. Сбор продолжать.

3. Заявить в милицию о пропаже.

4. Собрать общий сбор и объяснить положение.

На общем сборе выяснилось, кому была поручена сумка. «Разбирать» поступок девочки не стали, то ли потому, что если уж что-то решать, то надо было решать сурово; то ли потому, что все чувствовали себя виноватыми — не могли осмотреть пароход перед уходом.

Устами Ф. Я. мы призвали сохранять спокойствие. Довели до всеобщего сведения — в сумке 200 рублей. Если она не найдется, деньги на обратную дорогу придется зарабатывать.

23, 24, 25, 26-го коммуна работала. 27-го мы уезжали. Денег заработали много, но на 7 билетов все-таки не хватило. Контролер засек и, несмотря на подробный рассказ о потере сумки, о том, на какие деньги куплены билеты, оштрафовал Ф. Я. на огромную сумму (пока на бумаге — денег-то не было, но бумагу обещал отправить по месту работы). На другой станции пришел другой контролер и долго возмущался черствостью предыдущего. Но штраф уже был наложен.

Самое печальное началось в сентябре, когда была учреждена специальная «комиссия для проверки». Комиссия выясняла, куда девались деньги. А как, спрашивается, доказать, что деньги потеряны? Найти. О, если бы найти!..

Комиссия держала Ф. Я. в постоянном напряжении, что явно сказывалось на ее спокойствии, трудоспособности и прочих деловых качествах. В конце концов комиссия пришла к выводу, что Ф. Я. ничего не присваивала, а, наоборот, выложила безвозмездно еще и свои деньги. Но сколько было испорчено крови, нервов, рабочих дней и просто дней человеческой жизни у Ф. Я. и у тех, кто был рядом с ней.

Я не умею драться, но сжимаются кулаки, когда люди, закрыв глаза и зажав уши, не желая ничего видеть и слышать, идут против очевидной честности и самопожертвования. И все это в обрамлении лицемерных фраз: «Фаина Яковлевна! Да вы нас не так понимаете. Ведь мы же ничего лично против вас не имеем. Мы хотим просто выяснить, как было дело…» Пропажу сумки и всю эту историю прозвали с грустным юмором «Операция СУ».

КТО ДЕД МОРОЗ? Традиции столько лет, сколько и КЮФу. Каждый день рождения коммуны к концу вечера в зал вносят несколько коробок мороженого — всем мороженое, всему залу. Это как подарки на рождественские праздники, что ли. Такое чаще снится. Ну, кому в детстве не снятся горы любимых конфет, игрушек, мороженого? И мама говорит: «Ешь, сынок, сколько хочешь». В этом году я принимал участие в организации дня рождения. Вспомнил:

— Ф. Я., как с мороженым?

— Обязательно сделаем, а как же?

— Значит, собирать деньги?

— Ты что, с ума сошел? Хорош подарок! Вот тебе десять рублей, двадцать… Получай.

Так я и узнал Деда Мороза.

КОММУНАРСКАЯ МАМА. Когда мама узнала, что я иду на день рождения Фаины Яковлевны, она засуетилась и протянула мне коробку конфет.

— Мама, ты же знаешь, что у нас общие подарки, дарим книги.

— Ну, передай это от меня. Да, да, от меня Фаине Яковлевне.

Мама стала перевязывать коробку ленточкой.

Оказалось, что я такой не один. Вслед за мной к Ф. Я. подошла Таня Теплиц и сказала, что у нее подарок от бабушки и что это съедобное. Потом еще и еще. В общем, еще до нас Ф. Я. поздравили наши папы, мамы и бабушки. А ведь коммуна, кроме того, что изменяет сына или дочку, приносит родителям занятость детей, разлуки, переживания.

Кругом твердят нам:

— Берегите Ф. Я.!

И мы бережем. В походе приставляем к ней двух коммунаров.

— Это для чего? Перетаскивать меня из лужи в лужу? — смеется Ф. Я.

В последний день рождения коммуны кто-то выкрикнул на линейке:

Коммуна идет
И криво, и прямо…

Все хором ответили:

Но с нами всегда
Коммунарская мама!

Глава девятая, самая… нет, не самая последняя

КТО ПРЕДСКАЖЕТ СУДЬБУ? Ужасное занятие — писать книгу! Журналистка Стелла Гуревич, друг коммуны, мучается с нами уже второй год, ездит на сборы, «выбивает» из нас заметки, заставляет писать и переписывать. А мы то и дело отрываемся от листков, потому что воспоминания о прошлом вновь заставляют нас задуматься о будущем коммуны…

Порою нам бывает очень трудно, и все новые и новые проблемы встают перед нами, и сначала они кажутся неразрешимыми, кажется, все пропало. А потом, глядишь, выход найден, всё как-то само собой утрясается, и — смотри! — жива коммуна, и новенькие после сборов пишут в анкетах такие же восторженные слова, какие мы, старшие, сами когда-то писали…

А мы стали строже к коммуне. Нас все время что-то не удовлетворяет, мы ругаемся на сборах между собой и ругаем коммуну — мы требовательны к ней беспредельно.

Проблем много, но, пожалуй, самая главная — проблема старших ребят, гайдаровцев, как их называют в коммуне.

МАЛЫШИ ПОДАЮТ ГОЛОС. Я расскажу обо всем честно. Вот какое-нибудь дело. Собирается отряд и начинает думать. Сначала, конечно, треплются, смеются, а в результате остается полчаса — и неподготовленное дело. И тогда начинают думать старшие ребята. Они, конечно, и умнее нас, и опытнее, у них интереснее получится. А мы, младшие, сидим и смотрим, как они придумывают. В лучшем случае нас пошлют в магазин за бумагой и за красками, а то просто сидим и «думаем». Один раз мы говорили об этом, а старшие ответили: «Но нам же тоже не все равно! Мы хотим, чтобы наш отряд был лучшим».

Мы тоже хотим! И как раз поэтому мы не думаем в полную силу. Ведь все равно старшие лучше придумают.

«БОГИ» И ЛЮДИ. Когда я была меньше, старшие коммунары казались мне чуть ли не богами, во всяком случае «высшими существами», особенно по сравнению со взрослыми ребятами во дворе и в школе. Магун, Лосенков, Шенс, Тамара Галкова, Цивин, Прутт поражали меня своим умом, цельностью, юмором. Они все очень здорово импровизируют. Это сначала казалось очень необычным, потому что в классе часто прежде, чем что-нибудь сделать, все буквально зазубривается, а получается ерунда.

Но уже через год, через два смотришь на всех по-другому. Старшие перестают быть «богами», но совсем не потому, что ты их больше не считаешь умными. Просто когда вместе живешь на сборе и потом часто встречаешь, все ребята становятся более близкими. Шенса, например, я раньше считала слишком веселым. Он мне всегда нравился, но быть похожей на него я не хотела. А на зимнем сборе все перевернулось. Мы с Шенсом говорили о многих вещах, и неожиданно для меня он оказался очень направленным, серьезным, ну, в общем, совсем не таким, как раньше. Сейчас у меня уже совмещается, что Шенс и первоклассный трепач, и добрый человек, который поможет тебе, когда трудно.

Раньше, я помню, даже боялась старших. Особенно Лося. Боялась, что, когда буду с ним говорить, покажусь ему ужасно глупой и маленькой. Но это все потому, что Лось по-настоящему талантливый человек и мне никак к нему не приблизиться. Но это, по-моему, не так уж важно.

И еще мне открылась одна вещь, совершенно для меня неожиданная. Я даже не представляла себе раньше, что наши старшие коммунары могут друг к другу плохо относиться. То есть не думала, что кто-то из них может быть с другим не в самых хороших отношениях. Меня это открытие просто вывело из нормального состояния. Человека, которого обожают почти все новенькие, оказывается, не все старшие любят!

Потом очень трудно определить, кто из старших с кем дружит. В школе всегда ясно: ребята, которые дружат, ходят по двое или по трое. А в коммуне такого, конечно, быть не может, потому что старшие у нас в разных отрядах. И вообще, такая «школьная» дружба просто нелепо выглядела бы в коммуне.

УХОДИТЬ ИЗ КОММУНЫ? Предложение было такое: разделить коммуну на две части — младшую и старшую. С тех пор доводы против разделения почти не претерпели изменений.

Первый довод. Прелесть коммуны — в ее разновозрастности. Может, именно в трогательных (без иронии) отношениях старших к младшим и младших к старшим и рождается коммунарский дух.

Второй. «Старшие хотят быть идеалом для младших» (Ф. Я.) и, стремясь к этому, раскрывают, может быть, лучшее, что в них есть.

Третий. Младшие, с радостью подражая старшим, перенимают у них коммунарский стиль жизни.

— А вы предлагаете разделить старших и младших…

Все это, конечно, верно, но в определенных границах. Безграничная разновозрастность в условиях коммунарских отрядов оказалась вредна и для младших, ибо старшие — более взрослые и опытные — часто, как мы говорим, «зажимают» младших, т. е. настолько расширяют свою часть коммунарского поля деятельности, что младшим остаются две-три бороздки, да и те уже вспаханные. Например, последний зимний сбор именно благодаря старшим прошел отлично. Но, может быть, он и без старших прошел бы хорошо, и это было бы в пять раз полезнее, чем «отлично» со старшими.

Итак, старшие не дают младшим расти, становиться коммунарами. А для чего же тогда коммуна? И для старших, ибо, когда коммунар делает шаг в старшие, это для него действительно шаг вверх по лестнице коммунарского развития. Шагнул коммунар в старшие, побывал на двух-трех сборах, и самое время сделать новый шаг. Ведь старший-то еще не взрослый, старший растет. Но куда этот новый шаг? Уходить из коммуны?

А дело его — в коммуне, большинство друзей — в коммуне, и лучшие годы свои он прожил с коммуной. Из-за чего же уходить? И коммуна рада этому, она хочет остаться главным воспитателем старших, по крайней мере до того, как они окончат школу.

Но, увы, коммунар, став старшим, уже не по ступеням вверх идет — он попал на огромную лестничную площадку. И шага вверх не предвидится. Итак, топтание на месте?

Деятельность младших и цели, которые перед ними нужно ставить, не вызывали сомнений. Но какая цель будет у старших? Может быть, насыщенная интеллектуальная жизнь, обогащение знаниями с обязательной отдачей пионерам, сверстникам, взрослым?

Что будут делать старшие, до конца не ясно и до сих пор. Наверное, самое правильное — чтобы они уходили из коммуны, оканчивая школу. Коммуна должна устраивать «выпуски».

Но старшие уходить не хотят! Вот ведь какая неожиданная беда.

НЕ УХОДИТЕ ИЗ КОММУНЫ! В университете на вступительном экзамене по истории женщина-экзаменатор задала мне первый вопрос: «Коммуну не бросили?» (На отвороте пиджака у меня был приколот значок КЮФ.) «Нет, — ответил я. — А вы знаете о коммуне?» — «А вот знаю, — улыбнулась женщина. — Ну, приступайте к первому вопросу». Билет попался хороший, и через 10 минут у меня была пятерка. (Сколько из этих пяти баллов принадлежит мне?) Возвращая экзаменационный лист, женщина немного смутилась и сказала: «А из коммуны не уходите. Хорошее дело».

По-видимому, она не слишком много знала о коммуне, иначе она не стала бы так говорить. Как же уйдешь из коммуны?

ДЕЛАЮ ВЫВОДЫ. Я не могу утверждать, что именно коммуна сказала мне: «Иди и становись психологом, чтобы в меру сил послужить истине, если придется, то педагогической истине». Однако же я пошел на факультет психологии не без влияния коммуны. Она внутренне подготовила меня к этому шагу. Через два года учебы на факультете я понимаю это лучше, чем раньше.

Поэтому я хочу назвать те педагогические открытия — открытия для самого себя, — которыми я обязан коммуне. Эти открытия еще только в первых стадиях осмысления, они далеко еще не оформлены, но они имеют прямое отношение к моей будущей деятельности.

Я понял, что создатель и организатор детского коллектива не может создавать и организовывать, если он не будет частью этого коллектива, его головой и сердцем.

Я понял, что сделать, вырастить такой коллектив нельзя, если ты просто вооружен набором педагогических приемов, сколь прогрессивны бы они ни были. Все эти приемы ничто без высоких гражданских мотивов, которые побуждают к работе людей, строящих коллектив. Эти приемы ничто без гражданской ответственности, без гражданских идеалов, которыми эти люди живут и в которых видят смысл жизни коллектива. Для тех, кто назовет эти слова излишне громкими, хочу повторить еще раз: коммуна показала мне, что воспитанием ребят могут успешно заниматься лишь те люди, которые понимают меру добровольно возложенной на себя ответственности и несут ребятам собственный, быть может выстраданный, жизненный идеал.

Об этом идеале. Я имею в виду не просто представление о хорошем времени, к которому нужно стремиться, и соответствующих ему хороших людях, нет. Для меня такой идеал — представление об образе жизни, который нужен сейчас, в наше время.

Я понял также, что стоит за формулой «коллектив — воспитатель». Коллектив — основная форма воспитания не только потому, что наиболее экономична (охватывает очень много ребят сразу) и потому лучше и быстрее решает задачи воспитания, чем другие формы. Человек по своей природе и назначению — часть других людей, живет среди них, вместе с ними, ради них и сам для людей то, что и люди для него, — условие существования. Воспитать человека — научить его жить среди людей и для людей. И сделать это можно опять-таки среди людей, в коллективе.

Еще я понял вот что. Характер формируется рано, иногда очень рано. Наука не установила ни точных временных границ, ни главных факторов, ни основных механизмов этого формирования. Одно только ясно: нравственный рисунок личности проступает рано. А что, если надо изменить его? Что, если маленького человека надо перевоспитывать?

Это возможно только в коллективе. Только коллектив имеет силу и возможность научить человека иным формам и иному стилю жизни.

МОИ ПЯТЬ ЛЕТ. Мне 18 лет. Свою жизнь делю на две части: «в коммуне» — с 13 лет, а все остальное — «до коммуны». Пожалуй, с тринадцати только и начал жить. До коммуны у меня был один друг. И всё. Остальные — приятели; мы узнавали друг у друга по телефону, что задано на дом, советовались, как решить задачу, вместе гуляли, играли.

Они отличались от моих нынешних товарищей. Главное отличие было в том, что сверстники довольствовались мной таким, каким я был, не заставляли меня быть лучше, не требовали от меня большего, чем я давал. Поэтому мы были только приятелями (школа моя, кстати, тоже довольствовалась и тоже не требовала).

А с другом мы еженедельно ссорились. Но именно он привел меня в коммуну. В первый же день вечером все собрались у костра. Вспоминали лето. У всех были добрые глаза, и называли меня с первого дня по имени — Володя.

Через две недели исполнится пять лет со дня моего открытия коммуны. Пять лет приобщения к коммунарскому братству. За это время и разглядел товарищей не только по добрым их глазам, но и по добрым в отношении ко мне делам.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ. На сбор в Музее Ленина в день рождения коммуны пришел со своими учениками Олег Иванович. Мы не видели его несколько лет. Он очень изменился. Постарел. Держится бодро. Улыбается нам. Чувствует себя неловко. Мы растеряны. Мы любим этого человека и не любим его. Мы чувствуем свою вину перед ним.

Кто-то предлагает:

— Давайте пригласим Олега Ивановича в наш строй. Неудобно.

Дежурный командир думает.

— Нет, — говорит он.

Мы не спорим. Спорить — говорить и объяснять. А говорить трудно.

ЧУТЬ-ЧУТЬ О ЦИФРАХ. За 8 лет мы провели 36 сборов коммуны, каждый продолжительностью в неделю или месяц. Через коммуну прошло 600 человек, а через спутники ее — более 5 тысяч. Сейчас в коммуне кроме пионеров 90 комсомольцев; 60 из них — студенты. Каждый второй наш студент учится в педагогическом институте или на факультете психологии. В городе работают 27 старших пионерских вожатых-коммунаров; 42 коммунара — на комсомольской работе.

В ЭТОМ ЧЕСТНОМ И ДОБРОМ МИРЕ. У меня четверо друзей. Это самые близкие мне люди. Никто не может понять меня лучше, чем они; никто не может помочь мне больше, чем они; ни к кому меня не тянет, как к ним; ни с кем не чувствую я себя увереннее, радостнее, чем с ними.

Иногда хочется побыть втроем, вчетвером. Но как хорошо, когда вокруг тебя 10, 30, 100. И не чужих людей — они знают тебя, волнуются за тебя, приходят на помощь, улыбаются.

Коммуна дала мне 150 таких людей — 150 товарищей.

Пожалуй, самая большая заслуга коммуны в том, что она допустила нас к жизни не наблюдателями, а участниками. Она убедила нас в том, что преступно ждать взрослости, чтобы начать жить. Мы зорче стали вглядываться во все происходящее и в людей, с которыми встречаемся, поэтому нам легче определить свое место среди этих людей.

Сперва, когда человек приходит в коммуну, он находит удивительно честный, добрый и интересный мир. Когда человек подрастает, он начинает понимать, на чем держится коммуна, ее сущность. Сущность коммуны, по-моему, в том, что все мы живем ради товарищей.

И что бы с коммуной ни случилось, все равно рано или поздно она опять пойдет воспитывать мальчишек и девчонок, потому что все люди, сознательно и бессознательно, в конечном счете живут ради человека.

МОБИЛИЗАЦИЯ В РЕВКОМ. Мы с Пруттом поднимаемся по лестнице. Звоним. Сначала нам открывают, потом нас кроют за опоздание, наконец предлагают раздеться. Полревкома хлопочет на кухне: варят кофе.

Входим в комнату Ф. Я. — две полки с книгами, стол и раскладушка, покрытая чем-то цветастым. Леонова вносит кофе. В комнате человек 15. Восьми удается сесть, семеро оставшихся устраиваются вторым этажом. Произношу патетическую речь:

— 22 января 1904 года родился Аркадий Гайдар. 22 января 1947 года родился Владимир Лосенков. Лось, мне кажется, что это символично. И потому я поднимаю свой кофе за 22 января — день рождения Гайдара и Лосенкова.

Ф. Я. вручает Володьке бюст Гайдара, Забиран — книги.

Орем «ура!» по военно-морскому и переходим к кофе. Большинство присутствующих с утра не были дома, поэтому печенье «лакомка» и всё рядом с ним находящееся, несмотря на правила хорошего тона, через 5 минут уничтожены. Появился второй кофейник. Глубокая тарелка по второму разу наполняется печеньем. Теперь можно переходить к светскому поведению: потягивая кофе, обсуждать мировые проблемы.

Перво-наперво поговорили о сборе. Все вроде бы хорошо, но почему не было ревкома? И Ф. Я. говорит, что так как большинство ревкомовцев постоянно с коммуной работать не могут, то надо бы нас ввести в ревком. Нас — это несколько старших коммунаров. Оказывается, нам теперь столько лет, сколько было Ире Леоновой, и Вите Малову, и М. П. Забиран, когда они пришли в коммуну в качестве «взрослых».

Выросли, значит. А мы и не заметили.

…Только что кончился «Вечер горящих сердец». Каждый отряд рассказывал о своем любимом герое. К роялю около сцены из зала идет Ира Леонова. В руках — кожаная папка: в такие адреса вкладывают. Я догадываюсь, что сейчас будет.

— Решение ревкома. Ввести в состав ревкома коммуны юных фрунзенцев коммунаров Прутта Александра, Лосенкова Владимира, Кулиеву Гюльнару, Магуна Владимира, Вознесенскую Александру.

В зале — буря. В ревком вводят не новых взрослых, а старых (хотя еще и не взрослых) коммунаров, которых сделала коммуна. Может быть, это итог жизни коммуны. Вернее, один из итогов.

Хватают за руки: справа — Лось, слева — Прутт. Ревком уже поет «Октябренка». И буря тоже превращается в песню. Потом опять буря. Потом расходимся — уже ревкомовцами.

До конца дня руки все время заняты. Каждый берет в свою и долго трясет — одну или обе сразу. А у меня, я знаю, счастливое лицо. Наверное, самое счастливое в жизни.

ПОСЛЕДНЯЯ АНКЕТА. Какая черта объединяет всех коммунаров?

— Целеустремленность.

Без чего бы я сейчас не смог жить?

— Без коммуны, без друзей, без мечты.

Боюсь ли я смерти?

— Боязнь смерти уже прошла. Теперь уже не просыпаюсь в поту и не плачу в подушку: «Меня не будет!»

— Некогда думать (кроме того, по натуре — оптимист). Только иногда печально: просто <