Кто автор этой книги и как ее писали

Фрунзенская коммуна

(книга о необычной жизни обыкновенных ребят, написанная ими самими)

Оглавление:

Кто автор этой книги и как ее писали

Глава первая, самая неясная

Варежки синие и красные (Наташа Перфильева). Можно ли жить одному? Олег Иванович. Лариса Павловна. Фаина Яковлевна. Все трое. Цветочки (Саша Прутт). Нате, пожалуйста! (Наташа Липнер). Идеи. «Огонек». Побег? «Алтай» + «Сибирь» (Саша Прутт). Тимуровский десант (Саша Прутт). Девиз. Понемногу проясняется. На дорогу — батон (Мара Катковникова и Наташа Андреева). Районный штаб. Тайная вечеря (Володя Магун). Открытие. Получается.

Глава вторая, самая взрослая

Мостик (Витя Шеинсон). «Будь здоров, Юрик!» Ревком. Пусть поет скрипка! (Володя Цивин). Заставили (Володя Цивин). Семь страничек. Если нужно — разбуди (Кира Шангина). Приказ совета КЮФ (Володя Лосенков). Письмо отряду «Сибирь». Алик — «Нет кита». В строю.

Глава третья, самая деловая

На перепутье. А как же Крым? «Пи-ши-те!» (Саша Прутт). Чистить зубы запрещается. Рапорты дежурных командиров (Володя Магун). Первая любовь (Володя Лосенков). Десант (Лена Казакина). О часах и занозе. Много открытий (Володя Магун). Все творчески, иначе — зачем? Мой «Урал». «Каким станет человек будущего?» (Володя Магун). Швамбрания (Аня Андрюкова и Коля Крыщук). Утренний совет. Анкета.

Глава четвертая, самая драматичная

«Кто вам разрешил?..» Самоуправление. Первые волнения (Наташа Андреева, Марик Раскин, Таня Теплиц). Разрыв.

Глава пятая, самая спорная

Что же дальше? От четырех до шести. Как цветы ночью светятся (Наташа Андреева). Опять диспут. «Из всех искусств…» (Рита Ханина). Прозаики. «Зачем человеку искусство?» Понравилось? Письмо от Незнайки (Володя Магун). Стихи в тишине (Лена Казакина). «Мир открылся очам мятежным…» (Лена Шевалдышева). Записка (Игорь Евдокимов и Володя Цивин). Борис Михайлович (Володя Цивин).

Глава шестая, самая трудная

Даешь «Спутники»! На выручку в «Урал» (Володя Цивин). Меня поздравляют (Марик Раскин). Маманя растет (Володя Цивин). Съезд комиссаров. Из делегатского блокнота (Таня Теплиц). Сдаю досрочно. Ночь на двадцать второе (Таня Ремизова). Анкеты в «Спутниках».

Глава седьмая, самая многолюдная

Следующий шаг. Гор не воротили (Люба Тверская). «Огонек» у моря. Цепная реакция. Встречи, встречи… (Ира Киселева). В три смены. Личные письма. Последний «Огонек» (Сережа Поляков из Ульяновска). А начало?

Глаза восьмая, самая будничная

Сборы, сборы… Наряды, Ташкент и курочки. Час и еще час (Володя Цивин). Иду с братом (Игорь Воеводский). Мой рыцарь (Маша Волькенштейн). Похвальное слово телефону (Саша Прутт). День рождения (Володя Цивин). Как я пыталась зачахнуть (Маша Волькенштейн). Джон выходит из колыбели. Противный Джон! (Маша Волькенштейн). После сбора. Племянник (Володя Цивин). Председатель — Наташа (Наташа Нюшенкова). «Здравствуй, Волга» (Наташа Нюшенкова). Операция «СУ» (Володя Магун). Кто Дед-Мороз? (Коля Крыщук). Незнакомых нет (Володя Магун). Коммунарская мама (Володя Цивин).

Глава девятая, самая… нет, не самая последняя

Кто предскажет судьбу? Малыши подают голос (Нонна Хлавно). «Боги» и люди (Лена Казакина). «Уходите из коммуны!» (Володя Магун). «Не уходите из коммуны!» (Коля Крыщук). Делаю выводы (Володя Лосенков). Мои пять лет (Володя Магун). Олег Иванович. Чуть-чуть о цифрах. В этом честном и добром мире (Володя Магун, Оля Потягайло, Аня Андрюкова). Типичная ситуация. Мобилизация в ревком (Володя Магун). Последняя анкета (Володя Цивин). Коммунарское братство (Оля Потягайло).

Просто по алфавиту

Послесловие

Глава первая, самая неясная

ВАРЕЖКИ СИНИЕ И КРАСНЫЕ. Я была очень заводилистой девчонкой — так говорили в школе. Поэтому старшая пионервожатая послала меня в Дом пионеров на какое-то интересное дело.

Интересное дело начиналось в 9 утра, а это было воскресенье. Обычно в такие дни режим у меня был следующий. Подъем — в 12, с 12 до часу — завтрак, с часу до 4 — прогулка, а с 4 до 5 — обед, с 5 до 9 — прогулка. Потом ужин, 30 минут на разговор с мамой по поводу моего режима, и в 11 — отбой. А в это воскресенье пришлось встать в 8, и к 9 я была в Доме пионеров. Настроение — сами понимаете: могла бы еще три часа спокойно спать, а тут…

На первом этаже было уже много ребят. Все стояли кучками и пели. Подойти самой как-то неудобно, встала в стороне, наблюдаю. Минут пять так постояла. Песни все какие-то незнакомые, да еще все чего-то забегали, говорят: строиться надо. А я не знаю — куда и с кем. Тут подходит какая-то девочка, года на два старше, и очень запросто так:

— Тебя Наташа звать и ты из триста двадцатой, да?

— Да.

— Ну, пойдем к нам.

Подошли к ребятам. Я хотела опять в сторону, а она держит за руку и говорит:

— Вот это Наташа Перфильева из триста двадцатой, очень любит смеяться.

Я не успевала удивляться, до чего все быстро происходит.

Что шли с песнями, меня, пожалуй, не удивляло. У нас в школе тоже пели. Но они еще и кричали! И, как мне казалось, кричали такие глупости, что идти с ними рядом было стыдно.

По аллее так шагай —
ставь тверже ногу!
Петь отряду помогай!
Не прячь глаза в дорогу!

Куда мы шли, я еще не знала, да это и к лучшему — а то бы удрала.

Дошли до места, где только что начинали строить новый ТЮЗ. Все остановились. Потом какой-то мальчик, по прозвищу Магун, стал уводить из колонны ребят. Наконец очередь дошла и до нас.

— «Волга»?

— Да!

«Да» сказали хором, так дружно, что про себя я подумала: «Что у них — всё хором принято говорить?»

— Сколько человек? Двадцать один? Отлично. Ну пошли.

Раза три он нас провел по одному и тому же месту, потом сказал что-то той девочке, которая меня поставила в строй, и пошел. Отойдя на четыре шага, он обернулся.

— Что вы все еще стоите, ребята? Это даже неприлично. Ну, с новым годом! — и побежал.

Почему «с новым годом»? Что это с ним?

Дальше вспоминать страшно. Все было так быстро. А может, это сейчас так кажется? Только отлично помню, что мне и еще какой-то девочке дали носилки и сказали:

— Вперед!

Я стояла позади, и поэтому мне пришлось идти, куда поведут. Носили мы всякую грязь — стружки, куски камня и еще что-то.

Через час я была в состоянии того человека, о котором сказано: «Он лежит и еле дышит». Потом кто-то громко провозгласил:

— Через пять минут заканчиваем!

Про себя я решила, что моя пионервожатая самая что ни на есть противная и, еще хуже того, просто врунья. Как можно вот это считать интересным делом?

— Наташка, вот вспомнишь меня и еще поблагодаришь! — сказала мне вожатая.

— Да, уж нечего сказать, поблагодарю!

Хорошо, что моя напарница опустила свою сторону носилок, а то бы я все равно бросила. Но только я решила смыться, как подходит ко мне та, что и в первый раз (теперь я уже знала, что звать ее Татьяна, а фамилия не то Теплиц, не то Треплиц), подходит и говорит:

— Ты куда?

— Домой.

— Подожди.

— Чего?

— Как чего? Надо договориться, когда соберемся, и еще кое о чем.

Как же, нашли дурочку — «еще соберемся»!

Домой шла усталая и думала, что вот все воскресенье испорчено. Вхожу в комнату. Мама:

— Ну как? Интересное дело?

Тут меня совсем взорвало.

— Да, да, интересное. Ну что тебе — всё знать хочется?

Мама остается мамой, и, хотя я и нагрубила, она все-таки продолжала свои расспросы и к концу обеда уже знала и о Тане, и о работе у ТЮЗа, и о Магуне.

В полтретьего оделась потеплей и пошла на Загородный в садик кататься с горки. Когда уходила из дому, мама мне дала только что купленные варежки, ярко-голубые и с белой звездочкой. Я оторвала бирку, поцеловала маму и совсем счастливая пошла гулять. Подхожу к садику и вижу Инну — это моя старшая вожатая, — а она мне навстречу и так удивленно:

— Ты почему не в Доме пионеров?

Я ей все честно рассказала. Она говорит:

— Ладно, я сама пойду. Ты не проводишь меня?

«Вот пристала! Провожу».

Пошли. Было десять минут четвертого. Я уже хотела возвращаться, а Инна — зайдем да зайдем, ну, я и опять зашла. Стала раздеваться и с ужасом обнаружила, что потеряла варежки. Вот как начнется день с неудач, так и весь день какие-нибудь несчастья.

Инне ничего не сказала и совсем расстроенная пошла наверх. По коридору по обе стороны таблички: «Урал», «Днепр», «Сибирь», «Кавказ» — и разукрашены. Вдруг вижу — «Волга» и внизу волны и рыбка с улыбкой. Инна открывает дверь и говорит:

— Извините, мы чуть-чуть опоздали.

— Ничего, проходите.

Таня очень хорошо улыбнулась.

Говорили все о каких-то непонятных вещах. Но все смеялись. То, что мы делали, называлось сюрпризом. Потом Таня взвизгнула и сказала:

— Всё, придумала, пусть будет Наташка.

Через две минуты меня завернули в скатерть, которую сняли со стола, и отвели в зал. «Сюрприз» прошел хорошо. Я изображала какую-то статую, и говорить ничего не надо было: говорила другая девочка. Но все равно было хорошо, и всем понравилось. Меня потащили за занавес и стали разматывать.

И тут Таня заметила, что у меня что-то не так. Она десять раз спросила, не болит ли у меня голова, а может, дома что-нибудь, или мне скучно, или еще что. Я долго сопротивлялась и все отвергала, а потом сдалась и рассказала про варежки.

В 9 вечера мы пошли одеваться. Мне было совсем тошно — сейчас приду домой, и мама обязательно спросит про варежки. Что будет? «Неряха! Тебе нельзя ничего дать! Совсем новые варежки, дня не проносила…» — и еще очень долго.

Тут подходит Таня и дает мне сверток. «Что это?» — спрашиваю я. «Варежки». Развернула, а там действительно варежки, только не мои, синие, а красного цвета, но такая же звездочка в центре. Я ей говорю: «Это не мои». А она: «Все равно бери, у тебя ведь точно такие были, только что синие. Это ребята».

Потом взяла за руку, и мы пошли к выходу. Тут была вся «Волга». Это мой отряд. Отряд «Волга». А Таня — это наш командир.

Договорились, когда встретимся. Пришла домой и все рассказала маме: что ребята варежки купили и что выступала и всем понравилось. А ночью лежала и думала: «Как это утром я о них нехорошо… И Магун (вечером я узнала: его зовут Володя, а Магун — фамилия, а не прозвище) совсем неплохой парень. Очень веселый, а «с новым годом» — это он просто так.

МОЖНО ЛИ ЖИТЬ ОДНОМУ? Кроме нескольких ребят, которые работают в коммуне с самого первого её дня, почти все испытали при встрече с коммуной то же, что и Наташа Перфильева. Сначала вроде бы неприязнь, потом — удивление, потом — радость, потом — счастье.

Отчего неприязнь и удивление?

Мы все так любим быть самостоятельными, сами по себе!

Мы спорим с мамами и папами — отстаиваем свою свободу.

Мы смотрим иногда на общественную работу, будто это наказание: «Почему я должен делать, а не он или не она?»

Мы сердимся: «Опять лом собирать!»

И вот мы видим ребят, которые всё делают дружно и с охотой и все вместе, как один. Сначала кажется, что они, эти ребята, не такие, как все. Чудаки какие-то. В воскресенье таскают тяжелые носилки, строятся на линейки, как будто маленькие. Хором скандируют свои «речевки». И всё время смеются и поют…

«Нет, я с ними не пойду ни за что! — такой бывает первая мысль. — Очень нужно: вставать в воскресенье чуть свет и тащиться в какой-то Дом пионеров, строиться, слушать команды… Я — сам по себе!»

А позже, когда человек узнает коммуну поближе, в душе его что-то происходит. Как будто таилось в сердце желание встречаться вместе, и вместе петь, и вместе делать что-то серьезное. Желание это скрывалось, о нем никто не подозревал, но оно, оказывается, было! Оно у каждого есть, кому 14, 15, 16 лет! И вдруг при встрече с коммуной оно просыпается и становится самым главным желанием, и с этого дня человек уже не может жить в одиночку. Оказывается, самостоятельность — вовсе не в том, что я — один, вечно один. Самостоятельность — это когда нас много и каждый может сам придумывать, как бы всем жилось получше, и сам делать эту хорошую жизнь. От моей самостоятельности кому-то должно быть хорошо, и тогда и мне будет хорошо.

Сколько ребят вздыхают: «У нас недружный класс…»

Сколько ребят мечтают: «Было бы у меня много-много друзей, таких, которым все можно рассказать, которые для тебя что угодно сделают, и ты для них». Но где их взять, этих друзей? И что они должны делать, чтобы им всем было интересно? Как жить?

Коммунары не сами придумали свою коммуну. И никто ее не придумывал. Она образовалась постепенно.

ОЛЕГ ИВАНОВИЧ. Каждое дело можно понять, только если поймешь людей, которые его организовали.

Поэтому мы расскажем о трех создателях нашей коммуны. Сделать это не просто. Оказывается, о самых любимых людях труднее всего писать. И еще одна причина. Мы живем вместе 10 лет. За это время столько случилось всякого, столько раз мы ссорились, столько раз мирились. Ведь даже двое друзей, бывает, ссорятся между собой. А нас больше 100 человек…

Признаемся: когда надо было писать об Олеге Ивановиче, то один за другим все ребята отказались: «Не могу!» Мы совсем уже собрались писать вместе, но тут одна коммунарка принесла и молча положила на стол свое домашнее сочинение на тему «Самый лучший человек, которого я знаю». Сочинение было написано 6 лет назад. Обычная школьная тетрадка. На полях и в тексте поправки учительницы. В конце отметка — 4/5. «Четыре» — за грамотность, «пять» — за содержание. Сочинение — об Олеге Ивановиче. Это он «лучший человек, которого я знаю».

Мы было уже обрадовались: как раз то, что надо, но девочка эта, автор сочинения, сказала:

— Только, чур, фамилию мою не указывать.

— Почему?

— Потому что это я писала шесть лет назад, а сейчас я думаю по-другому… Я больше не люблю Олега Ивановича.

Разгорелись споры. Многие поддержали девочку. Решили: сочинение в книжку не включать, а рассказать об Олеге Ивановиче коротко.

…Олегу Ивановичу, кандидату педагогических наук, к моменту создания коммуны было 35 лет, и он уже многое в жизни и передумал, и понял. Он знает педагогику, как никто другой. О Макаренко рассказывает так, что нам кажется, будто мы жили с Антоном Семеновичем рядом. Олег Иванович — человек творческий. Рядом с ним все начинают думать, придумывать, анализировать, разбирать. Если он рассказывает, он так горячится, будто вкладывает в рассказ всё сердце. Если он берется за дело, он с головой уходит в него, забывает обо всём: и про сон, и про еду, и про всё на свете, и ни о чём другом не хочет говорить — только о деле, и всё вокруг него кипит, всем хочется работать, и все, как под гипнозом, вот так же, как он, забывают о себе.

Олег Иванович очень обаятелен: он заразительно смеется, просто заливается, и все видят его доброту. Это человек-праздник. Когда он в комнате, то кажется, что в комнате всё красиво и всё значительно. Если он назначит встречу, никто не опаздывает, все дорожат каждой минутой общения с ним. Если он уезжает куда-нибудь, все бегут провожать, и тащат цветы, и несут его портфель до вагона, потому что любят его. Кажется, Олег Иванович прямо создан был для того, чтобы вокруг него образовалось что-то вроде нашей коммуны. Его общительность заражала всех, его самоотверженность передавалась всем.

Еще до коммуны он создал СЭН — «Союз энтузиастов». В него входили несколько старших пионерских вожатых. Олег Иванович учил их, как сделать, чтобы у ребят была хорошая, дружная жизнь.

Но отчего-то ни у кого не получалось… Энтузиасты были, а ребята к ним не шли. Ведь то, что задумал Олег Иванович, — это не просто веселая компания вроде тех, что сами собой собираются во дворах. Олег Иванович хотел совсем другого… Ему нужны были настоящие помощники. Такие, как Лариса Павловна и Фаина Яковлевна.

ЛАРИСА ПАВЛОВНА. Лариса Павловна была в ту пору старшей вожатой. Редко встретишь такого веселого человека. Она всегда была в счастливом настроении, всегда чувствовался в ней какой-то подъем.

Лариса Павловна замечательно умеет обращаться с ребятами. Кажется, она видит всех насквозь, в одну минуту может дать точную и смешную характеристику и влюбляет в себя каждого, кто ей встречается.

Пионерская комната в её школе была полна мальчишек явно не пионерского возраста: девятиклассников и десятиклассников. Они болтали с Ларисой Павловной обо всём на свете. С ней очень интересно: она первой узнает новую песню, которую завтра будут петь все, и первой достает книжку, за которой завтра будут охотиться все, и первой может показать танец, который завтра будут танцевать все. Завтра. А она все знает сегодня. Мальчишки сидели в пионерской часами и готовы были идти за ней на край света. Может быть, оттого ей легко было организовать любое дело в школе. Спокойно и с улыбкой объяснит, что надо делать, и человек летит.

В ней всё необычно. В квартире — мы часто бывали у нее дома — шведская стенка, гантели. Если Лариса Павловна за столом, то стол будет накрыт каким-то необыкновенным способом (в одну минуту все переставит!), да еще заранее будут приготовлены шутливые тосты и сюрпризы. В ее доме был «весь Ленинград»: самые известные люди были рады прийти в гости к Ларисе Павловне.

Мы перечитали эти страницы и сами удивились: полный набор совершенств!

Но что поделаешь… Такой мы знали Ларису Павловну, не ухудшать же нам ее нарочно. Жаль, конечно, что нам приходится писать в прошедшем времени: «была». Но с этим ничего не поделаешь.

ФАИНА ЯКОВЛЕВНА. А третьей была Фаина Яковлевна. Скажем сразу: это имя в нашей книжке будет встречаться чаще других, особенно к концу; поэтому, чтобы было короче, мы будем называть ее так, как называем в жизни, когда говорим между собой: «Ф. Я.», «Фэ — Я». Почти фея. Да она и есть наша фея, на первый взгляд довольно сердитая, а на самом деле очень добрая фея. Во всяком случае к миру волшебников она, несомненно, имеет отношение, потому что никто, кроме нее, не умеет добыть палатки, договориться о месте для лагеря, утихомирить недовольное чем-нибудь начальство, зазвать в коммуну нужных людей.

Ф. Я. в то время, в 1958 году, была методистом Фрунзенского Дома пионеров и школьников. Она и сейчас в этой должности. До работы в Доме пионеров она 11 лет была старшей вожатой, а еще раньше… но что было раньше с Ф. Я., мы рассказывать не будем, потому что мы тоже не сразу узнали о прошлом Ф. Я., и очень удивились, когда узнали о нем… Мы были уверены, что она всю жизнь с пионерами, и только с пионерами, командует на линейках, принимает и сдает рапорты, устраивает сборы, учит актив, ругает вожатых за плохую «наглядную агитацию».

В нашей Ф. Я. много противоречивого. Она старше всех в коммуне (кроме Олега Ивановича), но никто не умеет в такой степени быть учеником — учиться, советоваться, слушать. Она распоряжается безапелляционно, она приказывает и распоряжается — и никто не демократичен в такой степени, как она. Нет человека, с которым так же легко спорить. Она часто жалуется на усталость и болезни, но мало таких выносливых людей в коммуне, как она. Она не поражает незаурядностью, не вызывает мгновенной, с первого взгляда любви, про нее даже не скажешь «авторитетная», и все-таки… Чем больше ее узнаешь, тем больше любишь: тем больше она удивляет вас, и в конце концов именно она-то и представляется вам человеком незаурядным, необычным.

ВСЕ ТРОЕ. Познакомились они так. Кто-то сказа Олегу Ивановичу, что для осуществления его идей есть незаменимый человек — добрый, умный и покладистый. Олег Иванович и Лариса Павловна пришли в Дом пионеров Фрунзенского района.

— Что у вас самое трудное сейчас, Фаина Яковлевна?

— Актив… Школа актива… Ребята собираются, учим их, а на следующее занятие надо вновь вызывать их телефонограммами — сами не идут.

Здесь можно было бы написать: Олег Иванович задумался и вдруг предложил: «А давайте мы… организуем…»

На самом деле было не так. На самом деле все трое долго спорили, искали выход, придумывали, вспоминали своих ребят — тех, с кем работали: как бы устроить их жизнь поинтереснее? Чтоб не звать их приходилось Дом пионеров — чтоб сами бежали сюда!

Кто из них троих первым произнес слово «коммуна» — это неизвестно.

Но слово было произнесено.

— Почему — коммуна?

Что конкретно означает «ребячья коммуна»?

Что она будет делать?

Как жить?

Честно говоря, в ту пору даже Олег Иванович не очень представлял себе это. Просто было красивое слово «коммуна»…

В Дом пионеров вызвали ребят из 30 школ района и предложили им…

ЦВЕТОЧКИ. В пионерскую пришла очередная телефонограмма. Только текст у нее был какой-то необычный:

«Сегодня в 16.00 прислать в Дом пионеров самого активного, инициативного, сообразительного пионера с цветочком».

Цветочек окончательно добил Аринушку. Так в моей школе звали старшую вожатую.

Мы тосковали над телефонограммой вдвоем — Арина и я, семиклассник, председатель совета дружины. Мы уже немало ребят по таким бумажкам отправляли в разные школы актива. Но тут — «с цветочком», да к тому же телефонограмма почему-то целый день пролежала в канцелярии, сейчас три часа, никого не предупредить. Все ясно — идти мне.

Вторым делегатом был единогласно избран фикус, стоявший в уголке пионерской, видимо, со дня основания школы.

С фикусом в руках я еле вылез из пионерской, обогнув длинный, буквой Т стол, накрытый суконной зеленой скатертью.

В Доме пионеров цветочек сдал в биокружок и больше ничего неожиданного не предполагал. Всё будет как обычно: войдет женщина (вошла женщина), поздоровается (поздоровалась), начнет говорить, что мы должны, что мы будем учиться…

— Как вы думаете, почему у нас в школах такие плохие вожатые?

Здрасте! Опять «цветочки»! До сих пор я знал, что вожатый может или быть или не быть, но его наличие уже само по себе исключает прилагательное «плохой». Что бы это значило и что будет дальше?

А дальше нам предложили собираться, вместе ходить на экскурсии, говорить с интересными людьми, спорить, но, в сущности, все уже было решено самой первой фразой, первыми словами Ларисы Павловны.

НАТЕ, ПОЖАЛУЙСТА! Утром, в первый день каникул, я побежала в Дом пионеров. После общего сбора нас вывели в фойе, раздали ведра и тряпки. Думаете, мне хотелось мыть пол? Только пришли, и сразу — нате, пожалуйста, работайте! Но тут заиграл духовой оркестр, и мне почему-то захотелось и мыть пол, и петь, и сделать больше всех. Каждые полчаса по этажам пробегали дежурные с донесениями. Всё было здорово. И взрослые вместе с нами, на равных, мыли и убирали наш Дом. Из-за этого субботника мы его и полюбили. Так с первых дней стало проясняться, как мы будем жить: всё делать весело и с выдумкой и всё — вместе со взрослыми (или, если хотите, наоборот: взрослые вместе с нами). Словом, вместе.

ИДЕИ. Теперь спорили не только трое старших — Олег Иванович, Лариса Павловна и Ф. Я. Теперь нас было много. Решили: коммуна будет искать новые, современные формы работы и потом распространять эти формы в пионерских дружинах и комсомольских организациях. Это её цель. Кто говорит, что в отряде скучно? Мы докажем, что нет ничего интереснее, чем работа в отряде.

Коммуну можно назвать школой актива. Только это не совсем обычный актив и не совсем обычная школа. Это — такой актив, в который принимают всех, кто хочет, независимо от того, выбрали человека в председатели совета отряда, в комсорги или нет.

Это такая школа, где никто никого не учит, а просто живут и работают так, как должен жить самый дружный отряд, самая дружная комсомольская организация. Что попусту мечтать о красивой жизни? Давайте устроим ее сами!

Но ведь в коммуну приходят обыкновенные ребята из обыкновенных школ. Много таких, кто больше всего на свете боится перетрудиться, кто с подозрением относится ко всяким активистам («выскочки»!)… Перевоспитывать?

Скучное, длинное слово — «пе-ре-вос-пи-та-ние».

…В чистых подземных залах ленинградского метро (и московского, и киевского, и бакинского) все люди, стоит только нырнуть им под горящую букву М, вдруг, в один миг, становятся аккуратными. Никто просто не может бросить на пол бумажку от конфеты или старый билет — такая чистота кругом!

Вот и в нашей коммуне должна быть такая чистота кругом! Вот и в нашей коммуне должна быть такая чистота отношений, чтобы каждый, кто войдет к нам, сразу становился другим. Коммуна должна, волновать… вызывать мечты… Но пока что она сама — мечта, не больше. Еще не было наших сборов, наших субботников, наших «огоньков», еще не умели мы заметить грусть в глазах товарища и так к нему «пристать», чтобы он не мог не поделиться, отчего ему грустно, и не умели помочь, чтобы грусть ушла, испарилась… Всему надо было учиться!

Только это у нас и было на первых порах: несколько мыслей насчет организации коммуны.

Тот, кто приходит в коммуну, должен сразу, с первой минуты почувствовать в ней необычное. Что может предложить коммуна?

Во-первых, необычных взрослых. Взрослых, которые во всем советуются с ребятами, всегда веселые, жизнерадостные, всегда шутят. Работают с ребятами наравне, не жалеют себя, увлечены идеей коммуны.

Во-вторых, радость сделанного дела.

С первого же сбора один отряд пошел на завод с концертом в красном уголке, второй — в детский сад чинить игрушки, третий — в библиотеку, разбирать и приводить в порядок книги.

На заводе сказали: «Молодцы!», в библиотеке: «Молодцы!» и в садике: «Молодцы!» А когда вернулись, то Олег Иванович в восхищении руки потирает, приговаривает: «Вот это да!..»

Словом, всюду молодцы, и оттого хорошее настроение.

В-третьих, коммуна может предложить такую организацию, чтобы каждый коммунар действительно чувствовал себя ответственным за всю коммуну. Полное самоуправление…

Но как его добиться? Пока что было неясно.

«ОГОНЁК». Ребята подобрались разные. У всех — тьма нагрузок-перегрузок. Диапазон — от скрипки и спортсекции до шефства в детсадике. Поэтому встречались довольно редко.

Как-то в конце зимы, когда возвращались от коллекционера Николая Спиридоновича Тагрина, Лариса Павловна проговорилась: лагерный сбор человек на 80… Мы бешено затопали по площадке трамвая.

На первом летнем сборе у нас получилось 6 отрядов. Олег Иванович предложил:

— Знаете что? Давайте назовем отряды так: выберем любые географические названия, а там видно будет…

Общий сбор с географией справился быстро:

— Волга!

— Днепр!

— Чур, Алтай!

— Кавказ!

— Ура! Мы — Урал!

— Сибирь!

— Прекрасно! Как же будем работать — с запада на восток или с востока на запад?

— Обсудим на «огоньке».

К первому летнему сбору у Олега Ивановича родилась потрясающая идея. Быть может, она, эта идея, в основном и сделала коммуну коммуной. Идея эта выражалась в одном слове — «огонёк». Не путайте, пожалуйста, с телевизионным «Голубым огоньком». Наш «огонёк» загорелся раньше и ничего общего с телевидением не имеет. Наш «огонёк» — это вот что такое.

Каждый вечер вся коммуна собирается у костра. Садимся кругом, чтобы видеть лица товарищей. Костер маленький, два-три полешка. Уютно. Сначала поют, потихоньку, для настроения. А потом начинают обсуждать, как прошел день. Три вопроса задают на «огоньке»:

— Что сегодня было хорошо?

— Что плохо?

— Что надо сделать еще?

Ну, думай, шевели мозгами, вспоминай, оценивай, говори!

Ох, как трудно было на первых «огоньках»! Все молчат, ждут чего-то. Да и как при всех говорить о товарищах? Вроде бы не принято… И что тебе, больше всех надо? Нет уж, лучше промолчать… Но Олег Иванович так хитро ставит вопросы, что поневоле начинаешь отвечать. Он к «огонькам» часами готовился. И Лариса Павловна так весело смотрит, так шутит, так управляет общим настроением, что сидеть в кругу — одно удовольствие.

На другой день после первого же «огонька» мы все стали чуть-чуть внимательнее к делам в коммуне. Что хорошо? Что плохо? Вечером надо будет говорить. А поленишься днем или будешь нерасторопен, ребята выдадут на «огоньке»…

Очень простая и очень хитрая штука этот «огонёк». Теперь мы привыкли: каждое дело надо разобрать-обсудить на «огоньке». И если мы отправились в «трудовой десант» — поработать на колхозном поле, а вечером не обсудили вместе, как прошел десант, то остается какая-то неудовлетворенность, будто не закончили работу.

Ведь все мы привыкли работать, что-то делать — этим никого не удивишь. Но многие ли умеют думать над тем, что сделано, как сделано, как надо делать? «Огонёк» — начало осмысленной жизни. Разве каждый человек не должен по вечерам проводить свой «огонёк», обсуждать свой день и свою жизнь?

Сделать — мало. Кто придумал, что сделать? Мы. Кто делал? Мы. Кто оценил сделанное? Мы. Каждое дело сами придумываем, сами выполняем и сами оцениваем. Так сложилось настоящее самоуправление.

Уберите одно звено — и от самоуправления ничего не останется.

ПОБЕГ. Я сильно стерла ноги и вдобавок слишком усердно залила их йодом. А тут девчонки побежали на почту, и я попросила Тамару Королеву позвонить домой. Не прошло и часа, как за мной уже примчались на такси папа и бабушка. Залезать в машину на глазах у ребят было неловко, но потом я пришла в себя и всю дорогу до Ленинграда пела бабушке коммунарские песни.

Через три дня, заживив свои раны, возвращаюсь на сбор, в Вырицу. Ребята сидят на нарах, пологи подняты. Первой меня встретила Майя Дворкина. Майку я не любила. Она была помощником вожатого, и то и дело раздавался ее счастливый голос:

— Олег Иванович, а мы уже все сделали! Посмотрите, как у нас хорошо получилось! Правда, здорово?

На этот раз, округлив глаза, Майя громким шепотом спросила:

— Я все-таки не могу понять, как же это у тебя вышло? Вроде человек как человек, и вдруг — такое!

Мне стало ужасно стыдно, хотя я не просила приезжать за мной на такси и срочно увозить в Ленинград. А тут еще Олег Иванович говорит ледяным голосом:

— Сегодня на «огоньке» будешь отчитываться.

Но все как-то обошлось. На «огоньке» страшно не бывает. Это совсем не похоже на обычную проработку. Когда тебя обсуждают в школе, то все почему-то вдруг превращаются в твоих врагов и еще долго тебе трудно смотреть в глаза товарищам. А здесь так: каждый сказал, что думает о тебе, и кончено. Через минуту ты сам вместе со всеми обсуждаешь очередное дело.

«АЛТАЙ» + «СИБИРЬ». Дождь льет уже вторые сутки подряд. Капли стучат о брезент и рассыпаются облачками брызг. Над палатками стоит серебряное марево. Брезент не промокает, пока не прикоснешься к нему чем угодно: рукой, рюкзаком, книжкой. Тогда это место чуть-чуть темнеет и начинают мерно капать тяжелые, холодные капли — они падают то чаще, то реже, но не остановятся раньше, чем прекратится дождь.

Два вечера не было «огоньков». Отрядный запас стихов и песен постепенно начинал истощаться, и все заметили, как холоден ветер с реки и как отсырел воздух… Я почувствовал: если после этой паузы не случится что-нибудь сверхъестественное, ребята начнут мерзнуть, стучать зубами и поднять настроение будет почти невозможно. В соседней палатке, тоже, наверное, последнюю песню допевал отряд «Сибирь». Тогда я вскочил, не обувая кед, промчался по лужам к «сибирякам», и через минуту в нашей палатке было около 40 человек.

И тут все забыли про дождь и холод — сразу вспомнились еще не спетые песни, не прочитанные стихи, и книгу читали вслух уже для двух отрядов, а потом затеяли какую-то игру, и снова в палатке смех и шум. Это было неожиданно для всех: из соседних палаток одна за другой начали высовываться недоуменные физиономии, лагерь прислушивался к нашим песням.

Ливень стал послабее. Мы выскочили из шатра, заорали что-то победное и непонятное и провозгласили, что отряды «Алтай» и «Сибирь» теперь вместе. На ходу появилось название «Федерация Азия».

Дождь шел еще сутки, но за эти сутки появились другие федерации, и лагерь не пищал.

ТИМУРОВСКИЙ ДЕСАНТ. Свою жизнь «Азия» по-настоящему начала с тимуровского десанта. Разведчики вернулись к вечеру. Через три минуты собрался весь отряд. Рапорт: в деревне для нас есть три дела. В детском саду нужно напилить и наколоть дрова. В конце деревни — помочь старикам полить огород: поливают сами и воду носят за полкилометра. Во дворе школы грязно. Нужно убрать. Ясно? Вопросы есть?

— А как распилить дрова тихо?

Марик Раскин на песке чертит план. У детсадика — небольшой лесок. Вот так. И если работать аккуратно в лесу, никто не услышит. Козлы — у детсада, пилу берем из лагеря.

Где взять песок для школьного двора? Рядом ремонтировали дорогу, осталось много песка. Носилки свалены в углу у школы…

Чем носить воду? Два ведра взять из лагеря, два — стоят у забора в огороде. Вот теперь, кажется, всё. Нет, еще одно — когда выходим?

В этот день вечерняя линейка и «огонёк» шли как всегда. Только после «огонька»…

— «Азия» и «Кавказ» к выходу с территории лагеря готовы. Разрешите выход?

— Разрешаю, — говорит Ф. Я. — Возвращение к 5.00. Сейчас 23.30. Дежурные командиры, сверьте часы.

Трудно идти тихо, когда в цепочке три десятка ребят. У развилки бригады расходятся.

Вот и детский садик. В обе стороны вдоль дороги выслано охранение. У забора — еще один наблюдатель. Их задача — вовремя предупредить нас, если появятся чужие.

Организация работы продумана еще в лагере. Первая смена пильщиков передает через забор козлы, берет пилы и топоры и уходит в лес. Остальные осторожно несут длинные сучковатые бревна. Работа началась. Шума почти не слышно — разведка рассчитала точно. Движутся две цепочки — одна подает бревна, другая уносит наколотые дрова. Через 15 минут пильщикам смена. Стоп! На левом фланге — подозрительный шум. Перемигнулись фонари, и работа мгновенно прекратилась. Ребята замерли. Через минуту связь доложила: всё в порядке. И тут снова тревога — в домике на территории детсада кашляют. В окне зажигается керосиновая лампа.

Уже 3 часа. Если сейчас же не продолжим работу, можем опоздать в лагерь. Наконец лампа гаснет, и сразу все приходит в движение. Снова передаем дрова к садику. Поленница растет. И вот — 4 часа утра. Работа кончена. Козлы — на место; на дровах оставляем бумажку с контуром значка коммуны, нашего «кюфика». На нем буквы КЮФ — Коммуна юных фрунзенцев.

Дело сделано, но если сейчас кто-нибудь нас заметит — пропадет вся секретность операции. Поэтому уходим еще тише, чем пришли.

В 4.40 дежурный командир коммуны принимает наш рапорт. Рассвело. Через 3 часа — общий подъем. На утренней линейке:

— Отряды к коммунарскому дню готовы!

— И ни слова о ночном десанте.

ДЕВИЗ. Коммуна родилась во Фрунзенском районе Ленинграда, вступила в жизнь с именем Михаила Васильевича Фрунзе. Когда Фрунзе командовал войсками Южного фронта, он часто заканчивал свои приказы словами: «Смело и бодро вперед!» или: «Победа во что бы то ни стало!» Общий сбор выбирал девиз и никак не мог выбрать. И вдруг несколько голосов разом закричали:

— Вместе! Давайте соединим!

С этого дня в коммуне на призыв «Смело и бодро вперед!» хором отвечают: «Победа во что бы то ни стало!»

ПОНЕМНОГУ ПРОЯСНЯЕТСЯ. Понемногу прояснялось, как будет жить наша коммуна. Собираться вместе мы будем на каникулах. Весенний сбор, летний, осенний, зимний… Так и услышишь теперь в разговорах:

— Это было на третьем зимнем!

Между сборами — работа в школах. Всё, что узнали, чему научились, — в школу.

На каждом сборе изменения: кто-то уходит, кто-то приходит… «Старички» приводят друзей, те ведут на сборы новых ребят…

И внутренняя жизнь коммуны сложилась. Каждый день в отряде новый дежурный командир — ДКО. И каждый день новый командир в коммуне — ДКК. Как у Макаренко было. Вечером, на «огоньке», разбор дня начинают с обсуждения работы командиров.

Заповеди дежурного командира звучат так:

Сон, подъем, питание,
Зарядка и купание.
Во всем порядок, чистота,
Здоровье, дружба, красота.
Отрядный сбор — горячий спор,
Речевки, песни, шутки,
И всё это — целые сутки.

Сначала было трудно: сегодня командовать, завтра подчиняться. Но вскоре и этому научились.

И теперь уже трудно сказать, «пассив», исчез или «актив». Что «пассива» нет — хорошо, это каждому понятно. Но еще больше нам нравится, что нет «актива» — нет ребят, привыкших к особому полож<