Проблема следственной интуиции

Р

едкая проблема отечественной юридической науки была предметом столь острой и бескомпромиссной дискуссии, как проблема следственной интуиции. Дискуссия началась с публикации статьи А. Р. Ратинова “О следственной интуиции”, основные положения которой заключаются в следующем.

В литературе интуиция порой подается как некая таинственная способность следователя угадывать истину. Это — чуждая науке проповедь мистицизма. Сама по себе интуиция, как прямое постижение умом истины, не выведенной сознательным логическим доказыванием из других истин и не вытекающей непосредственно из наших чувственных воспри­ятий, есть безусловная реальность, существующая в сфере познания.

Профессиональная интуиция занимает, как известно, прочное место в любом творческом процессе, имеет определенное значение в познавательной деятельности.

С психологической точки зрения, интуицией называют неосознанное творческое решение задачи, основанное на длительном творческом опыте субъекта. Исходя из этого, “следственную интуицию можно охарактеризовать как основанную на опыте и знаниях способность непосредственного решения следственных задач при ограниченных исходных данных”.

Интуитивные представления близки к предположению. Различие между ними состоит не в степени доказательственности — и те и другие носят вероятный характер, — а в том, что предположение является результатом логической деятельности, продуктом сознательных мыслительных построений, а интуиция — неосознанное постижение отдельных положений, которое не выведено логическим путем.

Интуиция не является средством познания, поэтому и следственная интуиция не служит самостоятельным средством расследования. “Нет нужды говорить о превосходстве разума над впечатлениями следователя”. Интуиция играет в расследовании лишь вспомогательную роль и не имеет никакого процессуального значения. Следователь должен превратить знание интуитивное в логически и фактически обоснованное путем проверки его объективными доказательствами при безусловном соблюдении законности.

Интуиция играет определенную роль и при предварительной оценке следователем доказательств, побуждая его к более углубленному исследованию обстоятельств дела. Задача заключается в том, чтобы следователь осмыслил свои интуитивные впечатления, уяснил те признаки, по которым доказательство убеждает или внушает сомнение, и, отыскав новые доказательства, установил правильность или ошибочность того, что подсказала интуиция[298].

С резкой критикой статьи А. Р. Ратинова выступил М. С. Строгович. В своих последующих работах он неоднократно отрицательно отзывался о концепции следственной интуиции, приводя в обоснование своей негативной позиции следующие аргументы.

Интуиция — это путь к заблуждению, к подмене логических аргументов фантазированием. Не факты должны соответствовать построенной с помощью интуиции “модели расследуемого события”, являющейся не чем иным, как версией, а версия должна соответствовать фактам.

Если интуиция не имеет процессуального значения, то и “не следует процессуальную деятельность осложнять, затемнять тем, что процессуального значения не имеет, но что способно внести в выполнение следователем, прокурором, судьями своих задач элемент неопределенности, безотчетности, генерализировать неосознанные побуждения и впечатления”, ибо ничего, кроме увеличения, умножения судебных ошибок, от этого не получится, о чем свидетельствует множество примеров.

Неопределенность самого понятия интуиции, недостаточная разработанность проблемы интуиции в философском и психологическом аспектах иногда дает повод относить к ней такие свойства и качества, необходимые для следователей и судей, как наблюдательность, сообразительность, профессиональное мастерство, что неправомерно, так как для этих и иных качеств характерна сознательность поступка, побуждения, намерения, тогда как для интуиции при любом ее понимании характерно противоположное — неосознанность оснований предпринимаемых действий и принимаемых решений. Именно это полностью противопоказано тем, кто производит расследование и разрешает уголовное дело. Путь интуиции в уголовном судопроизводстве — неправый, безнравственный, не пригодный для достижения цели правосудия[299].

В полемике о следственной интуиции мы считаем правильной точку зрения ее сторонников, но с некоторыми оговорками.

Подобно тому, как неверно, на наш взгляд, говорить о “следственном мышлении”, ибо процесс мышления един в своей основе, а известная специфика условий, в которых он может протекать, еще не дает оснований для его “профессионализации”, не следует считать, что существует специфическая следственная интуиция. По своим психологическим и логическим механизмам интуиция в процессе расследования ничем не отличается от интуиции при решении задачи в любой другой области человеческой деятельности. Не играет роли ни характер опыта, ни характер знаний, на которых основывается интуиция. Не имеет значения и объект мысли, когда мы говорим об интуиции как особом феномене процесса мышления.

Отсутствие исчерпывающих представлений о механизмах интуитивного мышления не дает оснований для отрицания интуиции, так же бесплодны и попытки “закрыть” интуицию, “не пустить” ее в процесс мы­шления вообще или в какую-то специальную сферу общественной практики. Интуиция — реальность мышления, которое, как известно, не является объектом правового регулирования и в отношении которого, само собой разумеется, недействительны предписания думать так, а не иначе. Процесс мышления не является и нравственной категорией. Ни процесс, ни приемы мышления не могут быть нравственными или безнравственными. Безнравственными могут быть мысли, но не тот путь, кото­рым человек пришел к ним, не путь размышления. Мысль — продукт моз­га. Этот продукт может быть оценен с точки зрения господствующей в данном обществе морали. Сам же процесс “производства” этого продукта в нравственном отношении нейтрален. Но может быть, этика все-таки отрицательно относится к интуиции, если не в процессе мышления, то в общественной жизни, где реализуются интуитивные умозаключения?

Нет, — отвечают на этот вопрос, например, специалисты в области этики. В морали нравственная интуиция играет весьма значительную роль. “Интуиция вообще, моральная в особенности, позволяет видеть целое раньше его частей, своеобразно возмещает недостаток точных данных о ситуации, ценностный смысл которой надо установить, — пишет А. И. Титаренко. — Роль моральной интуиции наряду с рациональными процедурами мотивации, долга и т. п. важна в конкретной ситуации... Там, где рассудок видит неразрешимость и находится в состоянии Буриданова осла, моральная интуиция нащупывает не улавливаемые логикой (по крайней мере, сразу) различия, подводит к требуемой оценке, решению, которое выглядит нередко как озарение. Где для сложных процедур мотивации и логического самоанализа не хватает времени, где решение надо принять мгновенно, там особенно велика роль интуиции”[300].

Справедливости ради следует отметить, что противники интуиции в уголовном судопроизводстве считают безнравственной не интуицию вообще, а интуицию в следственной и судебной деятельности, где она — источник ошибок, где нет места догадкам, ибо только истинное знание может стать основой для принятия решений по уголовному делу. “Можно было бы привести множество примеров ошибочных выводов следствия, неправильных приговоров суда, обусловленных именно тем, что следователи и судьи полагались на свои впечатления, догадки, предположения вместо того, чтобы идти трудным, но плодотворным путем объектив­ного и непредвзятого исследования, — именно того исследования, которого требуют закон и нравственность”, — заключает М. С. Строгович[301].

Верно ли, что интуиция — путь к заблуждениям, что это подмена логических рассуждений фантазированием?

П. В. Копнин считает, что для объяснения сущности интуиции следует рассматривать развитие не только общественного, но и индивидуального познания, ход мышления, логику и психологию конкретного субъекта. “Материалистическая диалектика не отвергает такой формы познания, которая называется интуицией, — заключает П. В. Копнин. — В противоположность интуитивизму она не выводит интуицию за пределы разумного познания, основанного на опыте, а рассматривает в качестве особой формы изменения теоретического мышления, с помощью которой происходит скачок в познании объекта, перерыв непрерывности в движении мышления. Интуиция является непосредственным знанием, однако только в том отношении, что в момент выдвижения нового положения оно не следует с логической необходимостью из существующего чувст­венного опыта и теоретических построений. Подобного рода интуити­вные скачки вытекают из органической связи познания с практической деятельностью человека. Потребности практического взаимодействия субъекта с объектом толкают теоретическое мышление на выход за пределы того, что дано в предшествующем опыте познания. Такого рода выходы не направляют познание на путь заблуждений (выделено нами — Р. Б.), поскольку имеется в виде практики надежный критерий истинности знаний, позволяющий в конце концов отделить действительные научные открытия, глубоко постигающие реальность, от беспочвенных фантазий, которые уводят мышление от совпадения по сравнению с объектом”[302].

Да простит нас читатель за столь пространную цитату, но, приведя ее, мы считаем ненужной дополнительную аргументацию признания интуиции материалистической гносеологией.

Интуиция опирается на данные прошлого сознательного и подсознательного опыта. Подсознательное сравнение с этим прошлым опытом и приводит к озарению, к неожиданному решению[303]. Эта взаимосвязь, большей частью, остается скрытой для сознания, решающего задачу[304].

Г. А. Зорин так описывает кульминационный момент интуитивного процесса — инсайт (озарение): “Он складывается из ряда следующих моментов:

¨ следователь осознает, что он нашел решение, обеспечивающее выход из следственного тупика;

¨ это решение приходит неожиданно (неожиданность интуитивного ре­шения Пуанкаре сравнивал с молнией среди бесконечно долгой ночи...);

¨ найденное решение сопровождается чувством уверенности в том, что оно верно, что это именно то решение, которое мучительно искал следователь;

¨ интуитивно найденное решение, как правило, гармонично, оригинально, изящно (это обстоятельство подтверждают следователи и представители других творческих профессий);

¨ в интуитивно найденном решении можно обнаружить и средства его реализации (то есть перспективу), а при желании и определенных навыках интуитивное решение можно подвергнуть логическому анализу и развернуть его в ретроспективу, то есть предпринять попытку рассмотреть процесс поиска решения в направлении от результата к его истокам;

¨ интуитивное решение можно рационализировать логическими средствами”[305].

Главный довод противников интуиции в уголовном процессе заключается в том, что знание, являющееся ее результатом, не может быть признано достоверным, так как интуиция не поддается логическому объяснению, во всяком случае, имеющимися у следователя и суда средствами и в пределах времени, отведенного законом на производство по делу. Но сторонники интуиции и не утверждают обратного, хотя это им подчас и приписывается. Так, у А. Р. Ратинова мы читаем: “Интуиция не имеет никаких преимуществ перед обычными предположениями (выделено нами — Р. Б.) и подлежит равной с ними проверке”[306], “в процессе доказывания знание интуитивное должно быть превращено в логически и фактически обоснованное, достоверное (выделено нами — Р. Б.) знание”[307]; “интуиция не исключает, а предполагает сознательное дискурсивное мышление, способное развернуть догадку в систему доказательств, обнаружить ее фактические основания, объяснить процесс ее формирования и в конце концов установить ее правильность или ошибочность”[308].

Об этом же пишут Д. П. Котов и Г. Г. Шиханцев, указывая, что процесс доказывания не завершается, а, в сущности, лишь начинается интуитивной догадкой, так как за ней “необходимо должны следовать обос­нование и проверка достоверности полученного интуитивного знания, что невозможно без использования логических средств”[309].

Таким образом, в процессе расследования интуиция проверяется практикой и только в случае своего подтверждения рассматривается как достоверное знание. Здесь нет ничего принципиально отличного от обычного процесса проверки версий, выдвинутых на основе строго последовательного логического объяснения фактов. Да таких отличий и не может быть, ибо интуитивное знание до его проверки есть также предположение, версия, а не доказательство[310].

В условиях информационной недостаточности, характерной во многих случаях для стадии подготовки тактического решения, интуиция — важное средство выбора цели, особенно в тех случаях, когда решение носит эвристический характер. Характеризуя значение догадки — а интуиция всегда выступает в таком качестве, — Д. Пойа указывал, что с нее всегда начинается наше ориентирование при встрече с новой ситуацией, даже когда речь идет о такой доказательной науке, как математика. “Результат творческой работы математика, — писал, он, — доказательное рассуждение, доказательство, но доказательство открывают с помощью правдоподобных рассуждений, с помощью догадки... Нам следует учить и доказывать, и догадываться”[311]. Интуиция не заменяет развернутого логического анализа при выборе цели, но может открыть эту цель путем, недоступным для такого анализа при отсутствии необходимой для него информации.