Главная вещь и принадлежность

Если несколько самостоятельных вещей складываются, ввиду какой-нибудь хозяйственной цели, в единство, то главной вещью называют ту, которая существует сама по себе и составляет непосредственный предмет юридического отношения, устанавливаемого в совокупности данных вещей, тогда как принадлежностью будет та вещь, которая служит лишь в помощь главной вещи и дополняет ее, вступая в то же юридическое отношение не непосредственно, а в силу своей связи с главной вещью. Отсюда видно, что отношение между главной вещью и ее принадлежностью есть вид объединения существующих самостоятельно вещей, который отличается самостоятельностью своих единиц от состава вещи, поглощающего эти единицы, и подчинением одной вещи другой от рассмотренных выше видов объединения также самостоятельных вещей, из которых, однако, ни одна не подчинена другой, и все одинаково самостоятельны (это - так назыв. совокупности вещей)*(479).

Идея настоящего различия в вещах лежит в том, что одна вещь, присоединяясь к другой, служит хозяйственной цели этой последней и увеличивает ее ценность. Право содействует экономической, как и всякой иной культуре общества, и не может поэтому не признать и не регулировать и этот вид объединения вещей, подымающий экономическую культуру и имеющий объективное основание. Это значит, что отношение между главной вещью и ее принадлежностью не вызывается исключительно субъективным усмотрением, а определяется целью права, которая не противится и здесь распоряжениям частной воли, но если таких распоряжений не сделано, то выражается в объективных нормах или предписаниях суду руководствоваться и в этом вопросе воззрениями гражданского оборота. Поэтому понятия главной вещи и принадлежности, наравне с понятиями совокупности и состава вещей, не только субъективны, но и подчинены определениям объективного права и воззрениям гражданского оборота*(480).

Понятия главной вещи и принадлежности предполагают связанность вещей, вытекающую из фактического служения одних из них другим, и имеют уже поэтому, рядом с субъективным, и объективное основание. В теории и практике "общего права" Германии господствовал другой взгляд, по которому одна вещь могла быть произвольно сделана принадлежностью другой и без фактической связи с этой последней. Принадлежности разделялись на "законные" (презумптивные) и "произвольные", и объективные качества вещи явно смешивались с субъективными определениями ее назначения путем юридических сделок. Сделанные при продаже, залоге или завещании указания на подчинение одних вещей другим в смысле следования тех и других одной и той же судьбе не дают первым качества принадлежностей последних - по крайней мере, за пределами данной сделки. Иначе нормы, созданные для принадлежностей, были бы применены к отношениям, на которые они не рассчитаны. Эти нормы служат теперь не только пособием к толкованию юридических и особенно обязательственных сделок, как это было в римском праве, но определяют и взаимную связь вещей, друг друга пополняющих и разрешающих в своей связи те хозяйственные задачи, которые принимаются объективным правом под свою защиту*(481).

Поэтому главная вещь и ее принадлежности составляют как бы одно целое, и так как носителем этого целого является главная вещь, то общность ее хозяйственной цели с таковой же ее принадлежностью выражается обыкновенно таким положением: принадлежности следуют за главной вещью (accessorium sequitur principale). Но в отличие от состава вещи, где подчинение части целому таково, что одно не мыслится без другого, и все, что касается целого, обнимает вместе с тем и его части, принадлежности сохраняют значение самостоятельных вещей, и правило о следовании их судьбе главной вещи терпит многочисленные ограничения. Принадлежность может иметь иного собственника, чем главная вещь, и быть предметом залога или сервитута независимо от главной вещи - так же, как и главная вещь, может быть предметом залога и сервитута независимо от своей принадлежности. Различно может быть и течение давности для главной вещи и ее принадлежностей. И если юридические отношения, имеющие место в главной вещи, распространяются, по общему правилу, и на ее принадлежности, то права в этих последних третьих лиц остаются неприкосновенными.

Служебное отношение принадлежности к главной вещи выражается не в том, что первая делает возможным пользование второй - такое служебное отношение характеризует составные части вещи, - а в том, что принадлежность только увеличивает полезность главной вещи, и это увеличение может касаться даже не материальной, а одной нравственной или эстетической стороны пользования ею. Если две вещи служат общей цели без того, чтобы какая-либо из них принималась в гражданском обороте за главную вещь, то о принадлежности не может быть речи: таковы, напр., пара сапог, вилка и нож, шахматная доска и шахматные фигуры и т. д. С другой стороны, не требуется и такого отношения между главной вещью и принадлежностью, при котором первая могла бы обходиться без второй; напр., пивоварение не обходится без бочек, составляющих его принадлежности, и фабрика - без машин, также принимаемых часто за принадлежности фабрики*(482). Поэтому принадлежность может быть не только связана физически, но и разъединена с главной вещью: таково, напр., положение лодки при поземельном участке, двойных рам при окнах, ключей при замке и т. д., и так как окна и замки суть составные части дома, то двойные рамы и ключи будут принадлежностями и этого последнего. Недостаток физической связи заменяется здесь осуществлением хозяйственного единства, которое должно быть постоянным, а не преходящим, и такое именно служение одной вещи целям другой, вне отношения составной части к целому, имеет решающее значение для понятия принадлежности. Вот почему принадлежность и определяют, обыкновенно, как вещь, которая, не будучи составной частью другой, стоит к ней в постоянном служебном отношении (§ 97 Немецкого уложения).

Таким образом, понятие принадлежности характеризуется, с одной стороны, положительным моментом, которым оно сходится с понятием состава вещи: принадлежность, вместе с главной вещью, должна составлять в обыденном смысле одну вещь; с другой стороны, в нем есть и отрицательный момент, которым принадлежность отличается от составной части вещи: принадлежность должна быть связана с другой вещью так, чтобы ни она сама, ни эта другая вещь не теряла бы и без нее необходимых признаков самостоятельной вещи. Иллюстрируя сказанное примером, мы можем взять отношение между домом и садом: сад украшает дом, стоит к нему в служебном отношении и составляет с ним как будто одно целое; но дом может существовать и без сада, как и сад без дома, а потому сад и будет принадлежностью дома. Точно так же и футляр для перстня или очков не будет составной частью ни перстня, ни очков, как и громоотвод, и удобрение не будут составными частями ни дома, ни поземельного участка. Все это - принадлежности, которые смешивались прежде с составными частями вещи только потому, что в этих последних допускались такие же самостоятельные права, как и в принадлежностях; и раз те и другие разделяли судьбу целого, когда это не противоречило установленным в них особым от целого правам, то смешение было вполне понятно и не имело практической важности. Поэтому не только теория "общего права", но и многие новые законодательства, как, напр., прусское, австрийское и др. (к ним присоединилось, как мы увидим, и наше законодательство), называют принадлежности частями вещи и, в лучшем случае, отличают их как добавочные или несущественные части от главных или существенных частей*(483).

Но в современном праве юридическое положение составных частей вещи и ее принадлежностей различно, и разграничение того и другого понятия необходимо. Оно невыполнимо по признаку физической связи в составе вещи и отсутствия этой связи в отношении принадлежности к главной вещи: мы знаем составные части, могущие вести самостоятельное существование, и принадлежности, физически связанные с главной вещью. Принадлежности соприкасаются в своем хозяйственном значении так близко с составными частями вещи, что пограничная линия между теми и другими может быть проведена лишь в самом общем смысле. И, напр., Регельсбергер не находит возможным установить ее иначе, как считая составом вещи все то, что необходимо с точки зрения гражданского оборота для ее существования, а принадлежностью - все другие приложения к ней, насколько они входят в то же единство вещи. Кирпичи, лестница, двери, окна и т. д. суть составные части, так как без них не может существовать дома; напротив, двойные рамы, ставни, жалюзи, громоотвод и т. д. сообщают ему только известное совершенство и будут поэтому его принадлежностями*(484). Во всяком случае, разграничение составных частей вещи от ее принадлежностей есть в значительной мере вопрос факта, и для того, чтобы узнать в каждом отдельном случае, что считать и чего не считать принадлежностью данной вещи, необходимо исследовать связь этой вещи с той, о юридической квалификации которой ведется спор. Само собой разумеется, что качество принадлежности обусловлено господствующими в данном месте и в данное время воззрениями гражданского оборота, обусловленными, в свою очередь, климатом, уровнем народного благосостояния, развитием ремесел, торговли и т. д. Поэтому неудивительно, что и содержание понятия принадлежности постоянно колеблется не только от одного народа к другому, но и от различных состояний права у одного и того же народа, и что современные воззрения на принадлежности расходятся с решениями римских юристов. Мы придаем большее значение той хозяйственной цели, которой служит вещь, и считаем, напр., вопреки римскому праву, принадлежностями земельного участка состоящие при нем скот, запасы удобрения, сена и других продуктов, насколько все это относится к хозяйству на данном участке, и точно так же считаем принадлежностями фабрик имеющиеся при них бочки, посуду и машины, насколько эти последние не представляются их составными частями. Важное различие в этом отношении между римским и современным правом состоит в том, что римский оборот был много ограниченнее современного и рассматривал как принадлежности только небольшое число малоценных вещей, служивших в помощь пользованию другими, более ценными вещами, в качестве их "quasi-partes", т. е. "как бы составных частей". Значительно расширенный оборот нашего времени принимает за принадлежности несравненно большее число вещей и при квалификации их как принадлежностей обращает так мало внимания на момент ценности, что принадлежности многих вещей, как, напр., поземельных участков, фабрик и т. д., могут иметь теперь гораздо более ценности, чем те вещи, принадлежностями которых они являются.

Особенно широко было представление о принадлежностях в Средние века, когда всякий оттенок имущественных отношений, особенно по землевладению, имел определяющее значение как для общественного положения, так и для правоспособности каждого*(485). Принадлежностью называлось тогда все, что так или иначе принадлежало какой-нибудь вещи: сюда входили поэтому и ее составные части. Это представление перешло отчасти и в наш разговорный язык, не имеющий, однако, юридического значения, так как мы связываем юридические последствия только с более тесным и определенным понятием принадлежности. Не то было в Средние века, когда вместо определенного понятия принадлежности мы встречаем только перечисление вещей, переходящих по разным сделкам из рук в руки вместе с главной вещью, служащей предметом этих сделок. Это перечисление обнимает при передаче зданий все, что с ними крепко связано ("was erd-mauerniet und nagelfest ist"), а при передаче земельных участков - не только их хозяйственный инвентарь из скота, сельскохозяйственных запасов и орудий, но и принадлежащих к ним же рабов, крепостных, равно как вотчинные повинности и все второстепенные земли, состоящие при данном имении: его леса, пастбища, воды и т. д.*(486) Из таких перечислений возникают впоследствии юридические презумпции, соединяющие переход по различным сделкам этих принадлежностей и без того, чтобы они в них перечислялись, и особое значение получает положение, по которому всякая движимость, присоединяемая к недвижимости, делается этим самым недвижимостью, попадающей и в ипотечные книги*(487). На этом именно основании Французский кодекс (art. 517), вместе со множеством других законодательств, ставит наряду с недвижимостями по их "природе" (immeubles par leur nature) и недвижимости как "по назначению" (immeubles par leur destination), так и "по предмету", к которому они "прилагаются" (par l'objet auquel ils s'appliquent). Статьи 524 и 525 того же кодекса причисляют к недвижимостям "по назначению" не только рабочий скот, семена и земледельческие орудия, но и голубей в голубятне, собак в псарне, рыб в прудах, пчел в ульях и т. д., а ст. 526 относит к недвижимостям "по предмету приложения": узуфрукт недвижимости, земельные сервитуты и иски, которыми защищается недвижимость*(488). Новое Немецкое уложение тоже освящает чуждый римскому праву принцип, по силе которого принадлежности следуют судьбе главной вещи в отношениях не только обязательственного, но и вещного права. В то же время оно дает, с одной стороны, более точное определение понятия принадлежности, основанное на указанных выше признаках этого понятия, и с другой - ограничивает это понятие, в противоположность большинству европейских законодательств, одними движимыми вещами и не распространяет его на права (§ 97). В этом отношении, как и во многих других, немецкое уложение стоит ближе к римской, чем германской точке зрения, которая сосредоточивалась на принадлежностях недвижимых имуществ и трактовала их движимые принадлежности как недвижимости, тогда как римское право, если и допускало применение этого отношения к недвижимостям, то не подводило под него ни хозяйственного инвентаря, ни вотчинных повинностей*(489).

Что касается нашего законодательства, то оно не дает понятия и довольствуется перечислением принадлежностей различных видов недвижимых имуществ: насаленных имений (ст. 386 т. Х ч. I), просто недвижимых имуществ (ст. 387), фабрик и заводов (ст. 388), домов (ст. 389), заповедных наследственных имений (ст. 391) и т. д. Сопоставляя эти законы, - которые называют между принадлежностями недвижимых имений: реки, озера, пруды, болота, мосты, плотины, мельницы и даже церкви, а между принадлежностями домов: "части оных:", неотделимые от здания без повреждения последнего, - сопоставляя эти законы с тесно связанными с ними положениями о "существе и пространстве права полной собственности на землю" (ст. 424-430 т. Х ч. I), которые относят к принадлежностям и "все произведения земли на поверхности ее, все, что заключается в недрах ее, воды, в пределах ее находящиеся" (ст. 424), и "все плоды, доходы, прибыли, приращения и выгоды, и все то, что трудом и искусством его (владельца) произведено в том имуществе" (ст. 425), и, наконец, намывы рек, вновь образующиеся в них острова, обнажающееся русло реки, сокрытые в земле сокровища (ст. 426-430) и т. д., - легко прийти к следующему заключению. Наш Свод не выделяет понятия принадлежности в самостоятельное понятие гражданского права и смешивает в нем различные элементы публичного и гражданского права: территорию и частное землевладение, состав и принадлежности вещи, обладание и приобретение, плодоприносящие вещи и их плоды. Все это сливается в одно безразличное целое, возникшее из разновременных указов, изданных в интересах привилегированных сословий, и из различных межевых инструкций, топографические задачи которых заступили место разработки и расчленения понятий гражданского права. Несметное содержание явлений, перечисленных в приведенных сейчас статьях нашего т. Х, представляет собой не вещь, не недвижимость, а "целую землю ханаанскую, в которой есть все: настоящая палестина"*(490). Заметим еще, что перечисление принадлежностей в нашем законе, как и всякое перечисление, не может быть исчерпывающим. Кроме того, оно не свободно и от противоречий (ср., напр., ст. 386 и 389), и наша сенатская практика, опираясь на общие признаки перечисленных принадлежностей, относить к ним не только вещи, указанные в законе, но и все те, которые стоят в тесной механической, органической, юридической или хозяйственной связи с главной вещью (реш. 1884 г. N 75).

Следование принадлежности юридической судьбе главной вещи можно считать установленным и для нашего права ст. 424, 399 п. 4, 620, 622 и след. т. Х. ч. I. Первая из этих статей говорит, что "по праву полной собственности на землю, владелец ее имеет право на все произведения, на поверхности находящиеся; и на все, что заключается в недрах ее: словом, на все ее принадлежности". Вторая - объявляет родовым имуществом дома и здания, построенные на родовой земле, а последние - обязывают незаконного владельца чужого имущества к выдаче его собственнику со всеми принадлежностями, приращениями и доходами. (См. еще ст. 1110 Уст. гражд. судопр.) О принадлежностях движимых вещей наш закон вовсе не упоминает, если оставить в стороне ст. 431 т. Х ч. I, касающуюся понятия плода, а не принадлежности. Наконец, подобно противоположению между движимостями и недвижимостями понятие принадлежности распространено нашим законом от телесных и на бестелесные вещи (ст. 390 т. Х ч. I).

Плоды

От состава и принадлежности вещи нужно строго отличать ее плоды. Это название заимствовано из латинского обозначения соответствующего ему понятия словом fructus. Самое же понятие плода отвечает потребности различать вещи по способу пользования ими и согласовать с этим различием то или иное содержание права.

Вещам, которыми мы пользуемся непосредственно или путем потребления, противополагаются вещи, которые сохраняют свою целость в течение более или менее продолжительного времени, захватывающего иногда несколько поколений, и которые служат нам не столько сами по себе, сколько своей продуктивной силой или производными от нее выгодами. Эти вещи, которые называют плодоприносящими, дают постоянный, т. е. правильно возвращающийся доход, не терпя заметного ущерба в своем существе, и это обстоятельство делает возможным передачу пользования ими от одного лица другому. Извлекаемый этим путем постоянный доход называют плодом, понятие которого обнимает поэтому все те случаи, когда мы имеем пользование постоянным доходом вещи без ущерба для ее существа. И этому понятию принадлежит, несомненно, общее значение, так как им определяется вопрос, на какие вещи, производные от другой, имеет право лицо, пользующееся в данный момент этой другой вещью. Извлечение из нее новых вещей составляет цель пользования этой вещью, и насколько ее плоды суть новые вещи, предназначенные по своем отделении от нее к самостоятельному существованию, настолько они отличаются от ее составных частей. Эти последние могут получить такую же самостоятельность, но могут и не получить ее, не предполагая и не заключая такой самостоятельности в своем понятии. Отсюда и другое важное различие плодов от состава вещи: юридические отношения в целой вещи всегда распространяются на ее части и продолжаются в них, тогда как плоды обнимаются этими юридическими отношениями только до своего отделения от плодоприносящей вещи. После этого отделения они подвергаются лишь известному влиянию тех же юридических отношений, но не определяются ими и могут следовать своей собственной судьбе, отличной от судьбы плодоприносящей вещи*(491). В этом смысле плоды стоят ближе к принадлежностям вещи, различаясь, однако, и от них, с одной стороны, своей постоянной связью с плодоприносящей вещью, вовсе не необходимой для понятия принадлежности, и с другой - своим также чуждым этому последнему качеством составной части плодоприносящей вещи до отделения от нее.

Важнейший вопрос в учении о плодах есть вопрос о том, какие вещи считать плодами, и какие - нет. Господствующее в прежней юриспруденции мнение, удерживаемое еще многими законодательствами, и особенно французским, различает "естественные плоды от "гражданских" и понимает под первыми только органические произведения плодоприносящей вещи (Code civ., art. 583). Сюда подойдут, напр., приплод домашних животных, их молоко, шерсть и т. д. Но можно ли считать и навоз этих животных их органическим произведением? И будут ли пшеница, картофель, фруктовые деревья, лес и т. д. продуктами земли? Пшеница выходит из семян, и вся органическая жизнь требует для своего роста не только земли, но также воды, воздуха, солнца. Поэтому все, что растет на земле, не есть ее исключительный продукт, но это - ее плод. Еще менее можно называть органическими произведениями земли добываемые в ней торф, глину, песок, камни и т. д., хотя все это - ее плоды, представляющие собой такой же постоянный доход, как и сельскохозяйственные продукты.

Таким образом, плод в юридическом смысле есть не то, что плод в естественном смысле, и квалификация первого из этих понятий признаком органической связи с плодоприносящей вещью*(492) не может быть правильна уже потому, что юридическое понятие плода опирается не на биологические, а на хозяйственные факты. В хозяйственной же жизни различают капитал и приносимый им постоянный доход. Капитал служит основой производства и не составляет по своей цели предмета потребления. Напротив, доход предназначен к тому, чтобы доставлять средства для удовлетворения текущих потребностей жизни и идет, преимущественно, на потребление. Этот постоянно возвращающийся доход и составляет содержание юридического понятия плода, отличного в этом отношении от дохода, доставляемого физическим трудом и различными видами духовной деятельности, не представляющими собой имущества и имеющими дело с вещью как сырым материалом, а не как производящим фактором новых вещей*(493).

На хозяйственную основу понятия плода указывает и распространение этого понятия от телесных вещей на права, плоды которых называют "гражданскими" или "юридическими" (fructus civiles) и определяют как постоянный доход, приносимый вещью через посредство какого-либо юридического отношения или юридической сделки, напр., владения, отношения между родителями и детьми, договоров найма, аренды, займа и т. д. Арендная плата и % от займа считаются плодами устанавливаемых арендным и заемным договорами прав, которые принимаются, в свою очередь, за плодоприносящие вещи. Очевидно, здесь дело не в физическом извлечении одной вещи из другой, а только в аналогичном такому извлечению процессе, принадлежащем хозяйственной жизни. Как телесные вещи служат целям своих управомоченных и тем, что, сохраняя, в общем свою целость, они доставляют им известные телесные плоды, так и бестелесные права служат хозяйственным целям своих субъектов тем, что, оставаясь неизменными, и они в известных условиях дают определенный доход, идущий на удовлетворение текущих потребностей. И хозяйственная точка зрения на плоды последнего рода оттеняется особенно тем, что к ним относят не всякий доход, а лишь тот, который соответствует назначению лежащего в его основании права, так что % по займу, превышающие принятую в данном месте норму %, или рубка леса за тем пределом, который установлен правилами лесного хозяйства, не будут плодами ни займа, ни пользования лесом. Эта точка зрения переносится и на телесные плоды, которыми считают не все, что извлекается из вещи, а лишь то, что составляет ее постоянный и правильно возвращающийся доход: таковым будет, напр., жатва посеянного зерна или рубка леса по участкам в условиях правильного лесного хозяйства, но не случайные выгоды от сваленного на землю бурей дерева в лесу. Поэтому же и такие составные части земельного участка, как его каменный уголь, торф, глина, песок и т. д., делаются плодами только тогда, когда разработка этих продуктов соответствует их назначению в данном хозяйстве*(494).

Но если естественные и гражданские плоды сходятся в том, что они одинаково предполагают продуктивное имущество и правильно поступающий от него доход в соответствии с хозяйственным назначением этого имущества, то за этим сходством выступают и существенные различия. Во-первых, гражданские плоды, в отличие от естественных, даются не плодоприносящей вещью, а устанавливаемым в ней юридическим отношением, и они сами представляют собой не вещь, а требование вещи: наемная плата не извлекается из отданной внаймы вещи, а только заступает пользование ею. Во-вторых, гражданские плоды с самого начала самостоятельны и квалифицируются как плоды только потому, что они состоят в известном юридическом отношении, тогда как естественные плоды представляются сначала только составными частями плодоприносящей вещи и получают самостоятельность не ранее, как по отделении от этой последней. Поэтому к естественным плодам и применяются нормы, рассчитанные не только на плоды, но и на составные части вещи. К гражданским плодам нормы о составе вещи не имеют никакого отношения*(495). Наконец, в-третьих, большинство европейских законодательств, и в их числе французский и следующие за ним кодексы, различают естественные и гражданские плоды более всего в отношении к способам их приобретения при так наз. узуфрукте, т. е. вещном праве пользования какой-либо вещью, отделенном от собственности на нее. Естественные плоды приобретаются так наз. перцепцией, или овладением, т. е. они делаются собственностью управомоченного на них лица (узуфруктуария) с того момента, в который этот последний собирает их лично или через своих людей (Code civ., art. 604). Напротив, гражданские плоды приобретаются изо дня в день (jour par jour), т. е., путем разделения годового дохода на 365 или 366 равных частей и предоставления узуфруктуарию только такого числа этих частей, которое соответствует продолжительности его права пользования; остальные части дохода поступают к собственнику. Но такое распределение дохода между узуфруктуарием и собственником происходит только в годы открытия и прекращения узуфрукта, тогда как доходы промежуточных лет поступают к узуфруктуарию полностью (art. 586).

Стоит еще отметить, что точка зрения постоянного дохода с вещи или права, как определяющая для понятия плода, проводится с особенной силой именно французской юриспруденцией, несмотря на приведенное выше законодательное определение естественных плодов как органических продуктов плодоприносящей вещи. Продукты вещи, не представляющие свойства периодичности, не дают понятия дохода в экономическом смысле: они не дают и понятия плода в юридическом смысле. Поэтому плодами не считаются ни оставшиеся после разрушенного дома материалы, ни деревья, идущие на сруб не в очередь при правильном лесном хозяйстве, ни камни из каменоломни, открытой после установления узуфрукта на содержащее ее имение, ни клад, найденный в земле собственника. Все это - не постоянный доход, а потому и не плод*(496).

Немецкая юриспруденция имеет возможность опереть чисто хозяйственную точку зрения на плоды и на законодательные определения. Прусский Landrecht (§ 220 I, 9) называет плодами все виды пользования, лежащие в естественном порядке вещей, а новое уложение сливает органическую точку зрения с хозяйственной и приходит к очень широкому понятию плода. В него включены: во-первых, органические продукты вещи, даже без отношения к своему хозяйственному назначению; во-вторых, все другие (неорганические) продукты, получаемые из вещи согласно ее назначению и даже с повреждением ее существа; в-третьих, плоды права, обнимающего и естественные плоды его предмета; и, в-четвертых, гражданские плоды, доставляемые вещью или правом в силу какой-нибудь юридической сделки (§ 99)*(497). Это слишком широкое понятие плода смягчается специальными постановлениями на случаи, когда кто-либо иной, чем собственник вещи, пользуется ее плодами, или обязанность к возврату плодов основана не на юридическом отношении: в этих случаях плоды возвращаются в виде одного чистого дохода, т. е. за вычетом издержек производства и других расходов (§ 103, 581, 993 и др.), так что Немецкое уложение принимает во многих случаях понятие плода и в тесном смысле чистого дохода*(498).

Вопрос о распределении плодов между различными и в различное время управомоченными на них лицами - Немецкое уложение разрешает, в общем, по образцу римского и следующего этому последнему французского права в приведенной выше ст. 586 Code civ. Этот вопрос представляет особую важность ввиду того, что большинство плодов возникает, как мы это уже видели, периодически и притом в различные сроки: пшеница зреет летом, виноград осенью, лес при правильном лесном хозяйстве дает плоды через еще более значительные промежутки времени, наемная и арендная плата поступает то за год, то за полгода и т. д. Так же стоит дело и с расходами по хозяйству. налогами и т. п. За кем признать право на плоды и обязанность нести расходы, если происходит смена управомоченных на эти плоды или обязанных к этим расходам лиц в тот период времени, когда эти плоды должны поступить в хозяйство, и эти расходы быть оплачены? Например, собственник продает имение, состоящее в арендном содержании. Купля-продажа по римскому праву и некоторым европейским законодательствам уничтожает арендный договор (Kauf hriecht Miethe), и между новым собственником и старым арендатором возникает спор о принадлежности плодов и оплате расходов за данный хозяйственный период. Такие же споры могут возникать при окончании найма, добросовестного владения и т. д.

Средневековое германское право решало подымающееся здесь споры в пользу лиц, затрачивающих свой труд на извлечение плодов, и следовало поговорке: кто посеет, тот и пожнет (Wer sдet, der mдht)*(499). Прусский Landrecht стоит на той же точке зрения, предписывая делить плоды последнего года между собственником и узуфруктуарием в зависимости от времени, в течение которого каждый из них имел право на пользование плодами, и расходов, которых стоило их извлечение (I, 7, § 189б 197 и др.). Это решение кажется справедливым, но представляет большие практические неудобства. Оно предполагает существование для всех плодов одного нормального хозяйственного года, в пределах которого они могут быть распределены между несколькими имеющими на них право лицами, смотря по времени своего возникновения. Но однообразное установление для всех плодов такого года невозможно уже потому, что различные плоды созревают в различные времена года, и соображения об обеспеченности права требуют более внешнего и верного критерия, чем тот, который дается продолжительностью права безотносительно к его предмету. Вот почему новое Немецкое уложение и возвращается к римскому принципу, по которому плоды принадлежат тому, кто имеет на них право в тот момент, когда они отделяются от плодоприносящей вещи. Все решается моментом отделения плодов от производящей их вещи. Отдельные плоды остаются за управомоченным в этот момент лицом; неотделенные плоды идут к новому владельцу.

Об этом правиле можно сказать, что оно имеет удобство легкости применения, но и неудобство случайности. Право на плоды в течение 3-х месяцев может доставить несравненно более выгод, чем то же право в течение остальных 9 месяцев. Кроме того, здесь владелец плодоприносящей вещи особенно заинтересован в преждевременном отделении плодов от производящей их вещи, и это не может не вредить народному хозяйству. Поэтому Немецкое уложение, подобно Французскому кодексу, и отступает от римского принципа - по крайней мере, в отношении к "гражданским плодам", - устанавливая их распределение тоже в соответствии со временем, в течение которого они составляют право того или другого из последовательно управомоченных в них лиц (§ 101). Наконец, шаблонность римского принципа смягчается и здесь специальными постановлениями о вознаграждении ранее управомоченных в пользовании плодами лиц за произведенные ими издержки, насколько эти последние соответствуют правильному хозяйству, и в пределах ценности действительно приобретенных плодов (§ 592, 998, 1055 и др.). Тем же правилам следует и распределение долгов и других тягостей, лежащих на хозяйстве (§ 103)*(500).

Из сказанного можно заключить, что в понятии плода есть как субъективный, так и объективный момент. Первый лежит в пользовании доходом плодоприносящей вещи и в зависимости этого пользования от того юридического отношения, в котором стоит пользующееся им лицо. Одна и та же вещь может быть при одном юридическом отношении плодоприносящей вещью, а при другом - плодом. Фруктовые деревья будут плодом поземельного участка для его собственника и плодоприносящей вещью для того, кто получит их в свое пользование. И если первый может обратить эти деревья и на топливо, то второй ограничен пользованием одними фруктами, не имея права ни на сруб этих деревьев, ни на какой-либо иной род пользования ими. В этом смысле понятие "плоды" субъективно и относительно*(501). Но в нем есть, несомненно, и объективная сторона, так как извлечение из одной вещи другой, которая получает самостоятельность, переставая быть составной частью первой и не делаясь eo ipso предметом особого права, требует соответственной регламентации. Эта регламентация хотя и относится к временному состоянию, не может обойтись без объективного понятия плода, подобно тому, как и состояние малолетнего или главной вещи и ее принадлежности, несмотря на свой так же временный характер, не может обойтись без соответствующих этим состояниям норм объективного права.

Обращаясь теперь к нашему праву, мы спросим, чем оно считает плоды: частью плодоприносящей вещи или новой вещью? Называя плоды принадлежностью, наши законы выдерживают принятое ими в основу и уже отмеченное нами понятие "существа и пространства прав на имущество". Этому пространству они подчиняют безразлично и плоды вещи, и сокрытые в земле минералы, и обнажившееся русло реки, и вновь образующиеся острова (ст. 424-428). Все это входит в "пространство прав" и посему принадлежит хозяину земли или иной плодоприносящей вещи. Это - по верному замечанию Дювернуа - чисто статическая точка зрения в применении к обладанию вещами. Но эта точка зрения оказывается недостаточной даже для нашего Свода, и как только он переходит от нее на точку зрения развития труда, производства, иначе - на точку динамическую, плод делается тотчас новой вещью, судьба которой определяется иначе, чем судьба части или принадлежности вещи.

"Обезразличение состава, принадлежности, плода, - читаем мы у Дювернуа, - свойственно неразвитому обмену, эпохе застоя, неподвижности. В истории нашего права эта точка зрения обращена к прошлому. Где речь только о пространстве - там господствует недвижимость. С эпохи Петра начинаются другая фаза развития и другая точка зрения на правообразование. И обе точки зрения ясны в составе Свода. За вопросами пространства идут, медленно преуспевая, задачи производства. С этим вместе наступают новые условия и новая точка зрения на плоды и доходы, где пространство прав собственности не решает вопроса, а встречается с вопросом труда, производства, движения*(502). Первая точка зрения выступает в отделе "о существе и пространстве разных прав на имущество" (ст. 420-431). Но уже в старом Своде, рядом с положением, что принадлежности земли суть произведения на ее поверхности обретающиеся, сокровенные в недрах его металлы и т. д. (ст. 387), мы читаем признание, что хлеб сжатый и смолоченный перестает быть составом или принадлежностью недвижимости. Это - особая вещь, и притом движимая (ст. 401).