Конца 70—80-х годов. Основные проблемы // История СССР. 1991. „

История Великой Октябрьской социалистической революции привлекала и привлекает вни­мание зарубежных историков и политологов.

В последние полтора десятка лет ряд ученых отошли от традиционного освещения Октябрь­ской революции, образовалось новое направление в историографии Октября. Опубликованные в этот период работы Д. Кёнкер, Д. Мандела, Р. Суни, У. Розенберга, А. Рабиновича и других историков обнаруживают новые подходы к данной проблематике.

Д. Кайзер в предисловии к книге «Рабочая революция в России, 1917. Взгляд снизу» заяв­ляет, что господствующая точка зрения, излагаемая политиками и учеными, содержит утверждение о маленькой кучке активистов, «контрабандой» захватившей власть в русской столице «без согла­сия или помощи несознательных масс».

Историки, принадлежащие к новому напралению, внимательно, добросовестно и объективно изучив источники (используя также фундаментальные работы и публикации, изданные в СССР), делают другие выводы. Отвечая на вопрос, почему большевики в октябре 1917 г. пришли к власти, Р. Суни в статье «Пересматривая старую историю: революция 1917 г. в свете новых источ­ников», поддерживая П. Хеймсона, утверждает, что большевики пришли к власти не потому, что они были превосходными манипуляторами, а потому, что их политика, сформулированная Ле­ниным в апреле и определенная событиями последующих месяцев, «поставила их во главе под­линно народного движения».

Массы пошли за большевиками потому, что их политика представляла «единственно жиз­неспособную реальную альтернативу», заявляет С. А. Смит. Радикализация народных масс в 1917 г., отмечается далее, «возникла из того, что надежды на Временное правительство как оплот интересов простого народа не оправдались. Правительство проявило себя как защитник интере­сов имущих классов, системы эксплуатации и милитаризации».

Исследуя обстановку, сложившуюся в России летом 1917 г., Р. Суни, например, считает, что было «четыре возможных решения проблемы, кто будет править Россией». Первое решение защищали меньшевики-оборонцы, правые социалисты-революционеры. Оно, по мнению автора, заключалось в следующем: «продолжение коалиционного правительства, политика социального единения и классового сотрудничества в целях защиты России от внешних врагов и предотвра­щения гражданской войны». Далее Р. Суни правильно замечает, что подобное решение было обречено на провал в силу глубокого социального кризиса и политической беспомощности авторов этого решения. Коалиционное правительство в обстановке антагонистической противоположности интересов враждующих классов вызывало недовольство со стороны и тех, и других. Временное пра­вительство не могло удовлетворить ни требований крестьян о земле, ни защитить права поме­щиков на сохранение их собственности на землю.

Второе решение должно было поставить у власти правительство только господствующих классов, что означало бы «диктатуру центра (высших) и правых. Лидер кадетов Милюков желал создать именно такое правительство в результате революции, но доказано, что оно не имело базы для поддержки в народе и окончательно потерпело поражение в апрельском кризисе. Дейст­вительная власть была в руках Советов...».

Однако в это время, как известно, еще существовало двоевластие, о чем Суни почему-то не упоминает. Далее он делает совершенно правильный вывод, что и либералы, и правые летом 1917 г. пришли к заключению, что захватить власть господствующие классы могут только одним путем — установлением военной диктатуры. «Керенский и Корнилов сделали подобную попытку в августе, но разногласия по вопросу о конечной возможности распорядиться властью и совместные действия рабочих, солдат и Советов помешали Корнилову.

С провалом военного переворота оставалась возможность создать правительство из одной или нескольких советских партий». Третье решение вопроса о власти, полагает Суни, было наи­более желаемо низшими классами в городской России, представленными рабочими, солдатами и крестьянами. Расширенный вариант этого решения включал несоветские «демократические элементы, такие, как муниципальные и правительственные рабочие, кооператоры, мелкие торгов­цы».

По мнению Суни, историки, кажется, согласны с тем, что рабочие и солдаты, голосуя за Советскую власть, высказались за многопартийное правительство из левых партий. Однако это по­желание не осуществилось, так как между большевиками и умеренными социалистами были слишком серьезные разногласия, что не позволяло им долго оставаться в общесоциалистической коалиции. Суни утверждает, что, когда большевики пришли от имени Советов к власти в Октяб­ре 1917 г., русский народ «вместо Советской власти и социалистической демократии... получил диктатуру большевистской партии. Это было четвертым возможным решением вопроса о власти», менее демократическим, чем третье решение.

Исследуя вопрос, почему не было создано многопартийное советское правительство, в ре­зультате чего власть оказалась исключительно в руках большевиков, А. Рабинович возлагает ответственность за это и на правое крыло и центр меньшевистких и эсеровских партий, и на боль­шевиков, особенно на Ленина и Троцкого.

«По идеологическим, равно как и практическим соображениям,— пишет Рабинович,— многие выдающиеся лидеры умеренных социалистов предпочитали сотрудничеству с партией Ленина коа­лицию с кадетами. Запросив непомерно высокую плату за отказ от своей прежней политики на переговорах под эгидой Викжеля, а еще ранее уйдя со съезда Советов, умеренные социа­листы обрекли на провал активные усилия большинства высшего руководства партии боль­шевиков, не говоря уже о левых эсерах и меньшевиках-интернационалистах, предать забвению десятилетия вражды и сформировать широкий объединенный социалистический фронт, ориен­тированный на немедленное заключение мира и проведение революционных политических, экономических и социальных реформ. Действуя подобным образом, умеренные социалисты, сами того не желая, сыграли на руку Ленину, сразу же вымостив путь к созданию такого прави­тельства, о котором раньше никто и подумать не мог, т. е. чисто большевистского режима под полным контролем Ленина».

Говоря об ответственности Ленина за неудачу попыток сформировать многопартийное со­ветское правительство, Рабинович подчеркивает важность целеустремленных и увенчавшихся пол­ным успехом усилий Ленина, направленных на свержение Временного правительства силой оружия до начала съезда Советов. В результате тесно связанными оказались захват власти и деятельность съезда, направленные на сведение к минимуму оппозиции большевикам.

И Суни, и Рабинович приходят к выводу, что победа большевиков была закономерной, так как они отражали чаяния и настроения рабочих, солдат и крестьян, т. е. большинства народа. Боль­шевики с апреля 1917 г. выступали за «правительство из низших классов, и с провалом коали­ции и ее социалистических сторонников... партия Ленина и Троцкого взяла власть при малом сопротивлении и молчаливом согласии большинства народа Петрограда». А. Рабинович утверж­дает, что «политический курс, обозначенный на Апрельской конференции, сделал большевиков главными выразителями самых глубоких политических чаяний масс, в частности, борцами за „на­родную власть", осуществляемую выбранными народом многопартийными Советами».

Такой же вывод о неизбежности и правомерности Октябрьской революции делает и другой историк нового направления — С. А. Смит. Он также считает, что массы поддержали боль­шевиков, и с апреля 1917 г. эта поддержка стала расти «не только как реакция на политические события, но и в силу экономических причин. К лету национальная экономика была расшатана сокрушительной тяжестью войны. Производство горючего и сырья снизилось, приведя к острой нехватке в центре промышленной продукции — нехватке, которая усугубляла паралич транспортной системы. В результате начали закрываться фабрики, мрачная перспектива безработицы встала перед тысячами рабочих. Тем временем упадок зерновой продукции, соединенный с хаосом на железных дорогах и водных путях, вели к росту нехватки хлеба и основных продуктов в городах». Нужды и требования рабочих Временное правительство не могло удовлетворить. Надежды ра­бочих на то, что Временное правительство поддержит интересы народа, улучшит положение ра­бочих, кончит войну, даст землю крестьянам, были жестоко обмануты. Вместо этого правительство оказывало поддержку привилегированным классам, сохраняло систему эксплуатации и милитари­зации. Помещики и капиталисты настаивали на продолжении войны, осуществляли саботаж в промышленности, искусственно создавали нехватку продовольствия. Враждебность рабочего класса к классам собственников росла, и поддержка им большевиков усиливалась.

Й. Смит, не в пример многим старым советологам и нашим новым публицистам, утверждает, что массы «повернулись к большевикам, потому что их политика, казалось, должна представлять единственную жизненную политическую альтернативу». Английский историк делает правильный вывод, что Октябрьская революция была не военным переворотом, а «политическим решением длительного социального кризиса, истоки которого лежат по крайней мере в 1905 г. Война вы­пустила на волю напряжение внутри русского общества, и Февральская революция еще раз обнаружила разделение между народными массами и собственниками. Это разделение прохо­дило столь глубоко в обществе, что возможности преодолеть его даже в марте 1917 г. были очень ограничены». Временному правительству это не удалось. Поэтому свержение Временного правительства в октябре 1917 г., по мнению Смита, для страдающих масс было не чем иным, как «роковым ударом по политическому трупу, умерщвлением при неизлечимой болезни».

С.А. Смит, говоря о закономер­ности прихода к власти большевиков, указывает на три важных, по его мнению, момента. Во-первых, это была массовая партия с 300 тыс. членов к Октябрю 1917 г.; во-вторых, это была широко разветвленная организация, «в которой ЦК имел удивительный контроль над провин­циальными и городскими организациями». И, в-третьих, партия в 1917 г. отличалась «внутрен­ней демократией и значительной гибкостью в своих отношениях с массами».

Аналогичную характеристику партии большевиков в 1917 г. мы встречаем в книге А. Ра­биновича «Большевики приходят к власти: революция 1917 года в Петрограде». Важно подчерк­нуть, пишет Рабинович, «присущие партии сравнительно демократическую толерантную и де­централизованную структуру и методы руководства, а также ее в сущности открытый и мас­совый характер».

Отмечая выдающуюся роль партии большевиков в победе Октябрьской революции, западные историки рассматривают и действия рабочих организаций, действия народа. В ответ на тради­ционное утверждение советологов о том, что большевики манипулировали массами для захвата власти, опровергая его, С. А. Смит резонно замечает, что «не большевики создали народное недовольство и революционное сознание. Они выросли из собственного опыта масс в результате экономических и социальных сдвигов и политических событий. Вклад большевиков, скорее, состоял в том, что они придали форму пониманию рабочими динамики революции и воспитывали осозна­ние ими соотношения настоятельных проблем дня и социального и политического порядка». Смит утверждает, что сам рабочий класс явился могучим фактором политических событий в Пет­рограде 1917 г. Он придает большое значение организациям, созданным самими рабочими, видит в них «зародыш нового социального порядка», называет не только Советы, «созданные сначала рабочими и солдатами, позже крестьянами, но также фабричные комитеты (может быть, самые важные из пролетарских организаций), профсоюзы, рабочую милицию, Красную гвардию, потре­бительские кооперативы и образовательные и культурные организации». Смит указывает на участие большевиков в этих организациях, укрепление их позиций в руководстве последними де­мократическим путем. Своей тесной связью с народным движением «большевики в известном смысле,— пишет Смит,— уже „пришли к власти" даже раньше свержения Временного прави­тельства».

Историки нового направления критически рассматривают период после Великой Октябрьской социалистической революции.

Важнейшим вопросом ранней советской истории в этом плане американский историк В. Г. Розенберг считает вопрос об отношениях между властью большевиков и рабочим классом в первые месяцы после победы Октября до июля 1918 г. Он утверждает, что законность поли­тической власти большевиков «изменяется в большой мере от того, в какой степени партия могла в этот период сохранить поддержку рабочих, чья активность в 1917 г. давала власть большевикам; и характер, и степень рабочей оппозиции новому режиму в эти ранние месяцы — основное для нашего понимания ее (власти.— К- П.) диктаторской структуры». По мнению этого историка, «после первых недель „триумфа" и периода болезненной демобилизации и социально-экономического упадка зимой начала развиваться третья стадия эволюции отношений между большевиками и рабочим классом после Октября, которая скоро привела к открытому конфликту, репрессиям и укреплению большевистской диктатуры над пролетариатом вместо самой диктатуры пролета­риата». Ученый считает, что рабочие не смогли сохранить «свою собственную независимость» не только из-за «большевистских репрессий», но и потому, что у них не было ясных целей, за которые они могли бы бороться, так как «сами рабочие в значительной степени закончили „экспроприацию" русской буржуазии к лету 1918 года, и „капиталисты" не могли далее отожде­ствляться с главной причиной лишений и бедности». Конференция фабричных и заводских представителей и другие оппозиционные группы не смогли объяснить причину бед, терзавших рабочих, и не видели ясной жизненной альтернативы существующему социальному порядку. Их призывы к всеобщей забастовке в пользу Учредительного собрания, гражданских свобод, единой, неделимой республики и прекращения репрессий не указывали пути для решения проб­лем продовольствия, безработицы, «создания другого эффективного государственного экономи­ческого аппарата». Расчет делегатов конференции фабричных и заводских представителей на то, что «большинство подавленных рабочих» поддержит цели конференции, не оправдался. Малоквалифицированные металлисты, составлявшие основную часть активных участников протеста весной 1918 г., «были тесно связаны с большевиками» и «даже когда рабочие выступали против большевистских чиновников, партия (большевиков.— К- П.) оставалась рабочей партией». Протесты рабочих преследовали цель улучшить свое экономическое положение и не означали «поддержку меньшевиков или другой оппозиционной партии», «переход на сторону оппозиции».

По мнению Розенберга, при более благоприятной экономической обстановке «конференция фабричных и заводских представителей могла бы официально объединиться с лидерами коми­тета (фабзавкомов.— К. П.) в поддержке более демократической политической и экономической администрации».

Розенберг, сетуя на «потерю рабочими независимости», считает, что фабзавкомы в этот пе­риод были «относительно безвластны в вопросе защиты рабочих интересов», «пролетарская дик­татура сама помогла разрушить основы рабочей солидарности после Октября», «многие фабричные комитеты сами подавляли демократию на своих предприятиях». Усиление давления власти на ра­бочих он объясняет следствием разоренной экономики, трудовых конфликтов и партикуляризмом. По его мнению, в этих условиях возникла необходимость эффективного государственного конт­роля, который в конце концов признали даже инакомыслящие металлисты в Петрограде, «надеясь, что в конечном итоге большевистская власть все еще представляет их интересы».

Розенберг утверждает, что большевики весной и в начале лета 1918 г. поняли, что конфликт с рабочими и анархия представляют реальную угрозу любому социалистическому порядку. Толь­ко ясное классовое самосознание и пресечение партикуляризма являются «основой любой эффек­тивной защиты против белых и иностранной интервенции». Он полагает, что события весны и начала лета 1918 г. привели к установлению «классовых врагов» и атакам на них, к новым формам репрессий. «Последовавшая, наконец, гражданская война,— утверждает ученый,— была как конечным средством большевистских репрессий, так и одновременно опасностью и, более того, угрозой; в любом случае это означало как конец пролетарской независимости, так и основу нового рабочего государства».

Из рассуждений Розенберга можно сделать вывод, что ответственность за гражданскую войну, которую он считает «конечным средством большевистских репрессий», возлагается им на большевиков. Тут, несмотря на все утверждения Розенберга о новом подходе к истории Октябрь­ской революции, он остается на традиционных позициях большинства советологов, считающих, что гражданскую войну развязали большевики.