Политипизм или полиморфизм? 1 страница

Вопрос состоит в том: представляет ли суммирование этих описательных данных какую-либо основу для зоологических выводов или хотя бы гипотез? Поражает одновременно и единообразие основных сведений и их многообразие в смысле конкретности новых и новых вскрывающихся жизненных деталей. И это неисчерпаемое богатство проявлений, которого никакое воображение не могло бы породить, убеждает в реальности описываемого вида живых существ не менее сильно, чем стойкость главной общей характеристики.

Но с самого же начала мы сталкиваемся с двумя кардинальными вопросами, которые должны быть решены. Сейчас главную роль в судьбах возникающей науки о реликтовом гоминоиде играют не споры со сторонниками представления, что “снежный человек” и его аналоги ¾ это миф, плод народного творчества. В сущности, этот спор о действительности реликтового гоминоида будет окончательно позади, когда завершатся два основных спора между теми, кто убежден в реальности этого живого ископаемого. На очереди дня именно эти дискуссии, а не полемика со скептиками, которые, как правило, просто плохо знакомы с современным состоянием описательных и вещественных данных.

Сформулируем обе дискуссионные проблемы со всей остротой, чтобы не двигаться навстречу им на ощупь в процессе биологического анализа и синтеза. Первая состоит в следующем: идет ли речь об одном виде живых существ, или, может быть, о нескольких? До сих пор крупнейшие авторитеты, как д-р Б. Эвельманс, а еще раньше Том Слик и другие знатоки вопроса, наконец, д-р А. Сэндерсон, видели выход из всех трудностей, возникающих на пути создания определенной биологической идеи о “снежном человеке”, в гипотезе о наличии даже только на южных склонах Гималаев не одного, а двух, может быть и трех совершенно различных типов не известных до сих пор науке прямоходящих двуногих существ. Так ли это в действительности, или более вероятна гипотеза об одном типе? Вторая проблема состоит в анатомо-морфологическом сближении этого вида (либо этих видов) с чистыми антропоидами или с примитивными, т.е. имеющими обезьяньи признаки, гоминидами. Если нет спора, что, вследствие отсутствия искусственных орудий, речи, социальной жизни, изучаемые существа должны рассматриваться как животные, а не люди, то в главах ряда специалистов это автоматически влечет за собою отожествление их с антропоидами. Но это явно противоречит описательным материалам. Вот где, собственно говоря, находится современная питательная почва гипотез о двух или нескольких совершенно различных типах существ, именуемых населением “дикими людьми”, якобы лишь случайно смешиваемых неосторожными авторами. Как видим, обе коренные проблемы тесно связаны.

Сначала гоминидная версия вообще не приходила в голову почти никому из исследователей. Гималайские данные о “снежном человеке”, собранные путешественниками, спортсменами, охотниками, журналистами, питали в их сознании почти единственную гипотезу: на южных склонах Гималаев обитает неизвестный вид антропоида. Всякое сближение с человеком отбрасывалось, ибо ведь все описания явно говорили о животном. Только после того, как мы отважились раздвинуть географические рамки прежнего представления об ареале “снежного человека”, дополнительно привлеченный материал выявил совершенно неоспоримые гоминидные черты у описываемых существ. Чтобы не жертвовать уже сложившимся представлением о гималайском “страшном антропоиде” или даже о двух-трех типах этих неизвестных высокоразвитых высших обезьян, некоторые ученые, в их числе даже такой проницательный, как Б. Эвельманс, склонялись к тому, чтобы расклассифицировать все имеющиеся сведения на две не связанные друг с другом группы: часть сведений отнести к неизвестному высокоразвитому горному антропоиду, другую — к какой-то низкой, эволюционной форме гоминид.

Однако более близкое ознакомление с совокупностью привлеченных сведений показало, что весь этот материал в той или иной мере взаимосвязан. И вот, в 1961 г. появилась попытка построить концепцию, охватывающую весь материал как целое. Она принадлежит А. Сэндерсону. Автор вполне отдал себе отчет, что охватить единой гипотезой все сведения о человекоподобных волосатых диких существах, собранные в разных местах земного шара, можно только при условии сдвижения этого собирательного объекта от обезьян в сторону людей. А. Сэндерсон отмечает, что этим переосмыслением темы он обязан влиянию советской научно-исследовательской деятельности в данном вопросе. Даже заглавием своей книги он показывает, что тема о “снежном человеке” для него есть тема о “суб-людях”. По словам А. Сэндерсона, ключ к научной систематизации всего имеющегося описательного и вещественного материала о существах, подобных “снежному человеку”, состоит в сравнении их с человеком: рассматривая их как единое биологическое явление, он в то же время предлагает разделить их на четыре группы в зависимости от степени близости их тела и поведения к человеческому. Классификация начинается с группы существ наиболее близких к человеку, заканчивается — наиболее отдаленными, хотя все четыре охватываются общим условным названием ABSM (abominable snowmen). Таким образом достигается двоякая цель: низшая (четвертая) группа, которую Сэндерсон называет “суб-гоминиды”, не отнесена к антропоидам и в то же время не порывает резко с наследием того этапа, когда весь гималайский материал истолковывался как весьма далекий от чего-либо общего о человеком. В результате классификационная схема, предлагаемая А. Сэндсрсоном, выглядит как своего рода мост, переброшенный им между двумя концепциями, мост, состоящий из четырех пролетов.

Четырем группам ABSM Сэндерсон дает следующие условные наименования: I “суб-люди” (Восточная Евразия: Малайя, Индокитай, Южный Китай, Центральная Азия); II “прото-пигмеи” (Индонезия, Индия, Африка, возможно, Центральная Америка и северо-запад Южной Америки); III “нео-гиганты” (Индокитай, Восточная Евразия, Северная и Южная Америка; IV “суб-гоминиды” (юг Центральной Евразии: Нань-Шань, Гималаи, Каракорум). Для каждой из этих четырех групп А. Сэндерсон дает перечень характерных признаков, а также список нескольких типов, известных по описательным материалам. Общее число этих типов в развернутой схеме на стр. 356 – 358 достигает 15, а в упрощенной схеме на стр. 360 доведено до 8 и, по словам автора, не может быть далее сокращено. Мы не будем приводить здесь обобщенных характеристик каждой из четырех групп по А. Сэндерсону. Пока отметим лишь, что третью группу, “нео-гигантов” он готов вслед за Б. Эвельмансом и другими авторами сближать с гигантопитеками, а четвертую группу, связанную с высокогорными лесами, помещает где-то между самыми примитивнейшими из гоминид и высокоразвитыми понгидами (обезьянами), но все же ближе к последним, основным аргументом в этом случае служит реконструкция стопы, сделанная В. Чернецким, весьма спорная, как увидим ниже (Sanderson I. Oр. сit., chap. 16. В русском переводе данная глава отсутствует).

Приступая к изложению своей схемы, А. Сэндерсон заверял нас, что он будет исходить отнюдь не из вариаций размера особей, что, по его словам, не имеет отношения к сути дела. Но в дальнейшем все же именно рост волей-неволей оказывается одним из главных классификационных признаков, что видно даже по названиям второй и третьей групп. Действительно, сама идея о возможности разбить накопленные сведения о “снежном человеке” на несколько типов была навеяна предшествовавшими попытками классификации, в основе которых лежал преимущественно этот признак.

В результате экспедиции 1958 года Том Слик, опираясь на данные, собранные братьями Бирнами, сформулировал как почти окончательный вывод, что в Гималаях существует по меньшей мере два типа обезьяно-человеко-подобных существ (ИМ, II, №49). Этот вывод Эвельманс считает наибольшим вкладом, сделанным экспедициями Тома Слика в изучение проблемы “снежного человека”. Одному типу “йе-ти” приписываются следы, достигающие 13 дюймов в длину и черные волосы до 8 дюймов длиной, другому — следы по размерам подобные человеческим или даже значительно меньшие, а волосы более короткие и красноватого оттенка. По мнению Эвельманса, это предположение о двух (а может быть и о трех) разных типах объясняет все противоречия, которые могут быть замечены в собранных материалах. “В то время как одни очевидцы говорят, что снежный человек — гигант, все шерпы, видевшие его, утверждают, что он — меньше человека или приблизительно такого же размера”. Все сведения о том, что “йе-ти” — гигант, поступают из самых высоких мест Гималаев, с границы Тибета. По утверждению одного цитированного Иззардом паломника, один вид “йе-ти”, самый большой, живет высока в горах, другой, самый маленький, — в нижних долинах; высокопоставленный лама Пуньябайра заявил в 1957 году в г. Катманду, что, как ему известно, существует три вида “йе-ти”: “ньялмо”, ростом в 4 – 5 метров, живущие на самых больших высотах, плотоядные, затем “рими”, ростом не выше 2,5 метра, живущие ниже, всеядные; наконец, “ракшибомпо”, не превышающие 1,7 метра ростом, растительноядные (ИМ, I, №18).

Эвельманс приводит ряд свидетельств, подтверждающих существование по крайней мере двух последних типов. Он считает твердо установленным существование двух типов “йе-ти” разного размера и цвета. По всей вероятности, полагает Эвельманс, это — две различные географические разновидности одного вида. Но он допускает, что может быть речь идет всего лишь о половом диморфизме, ссылаясь на то, что старые самцы гориллы достигают огромных размеров и уже могут ходить только по земле, в то время как самки все еще лазают по деревьям. “Таким образом, самец йе-ти из самых сильных, наиболее массивного телосложения и, соответственно, из наиболее приспособленных выносить холод, может быть, является единственным, кто отваживается проникать в верхнюю зону гор в поисках добычи. Не исключено и то, что маленькие красноватые “йе-ти” могут быть детенышами больших черных, — у гиббонов цвет может полностью меняться с возрастом, от белого с небольшой примесью серого в период половой зрелости до очень черного” (Heuvelmans B. Op. cit., p. 176 – 177).

В предыдущей главе мы приводили аналогичные соображения проф. А.А. Машковцева в отношении кавказских данных: относимых преимущественно к высокогорью “алмасты” — гигантов можно толковать как огромных одиночек-самцов. Точно также есть немало оснований хотя бы часть низкорослых особей и популяций истолковать не как пигмеев, а как подростков, возможно, довольно рано отделяющихся от родителей и живущих преимущественно в более подходящих именно для них экологических условиях.

Как видим, в основе возникновения гипотезы о двух или трех видах или разновидностях “снежного человека” лежали расхождения данных: 1) о размере следов, 2) о росте, 3) об окраске волосяного покрова. Но уже приведенные размышления Эвельманса и Машковцева справедливо указывают на возможное объяснение этих различий половыми и возрастными особенностями в пределах одного вида, без предположения о разновидностях или особых типах. Приведенный выше опросный материал по различным географическим областям характеризуется также известным разнообразием показаний как по этим трем признакам, так и по другим.

Классификационная схема А. Сэндерсона основана не только на этих признаках. Однако ряд других предложенных им отличий каждой из четырех групп ABSM представляются еще более оспоримыми. Со схемой А. Сэндерсона невозможно согласиться, она не имеет под собой достаточных оснований. Укажу на такие ее слабые стороны: 1) большая часть указываемых им признаков при характеристике той или иной группы повторяется и при характеристиках других групп, или по крайней мере двух или трех из них, т.е. эти признаки не столько различают группы, сколько смешивают их, 2) некоторые признаки подтверждены еще слишком малым материалом и могут вообще отпасть при дальнейших исследованиях; 3) во многих географических районах отмечены наблюдения двух или трех обособленных А. Сэндерсоном типов ABSM , — представляется биологически невероятным обитание в тесном соседстве друг с другом каких-то разновидностей и, напротив, легко представить себе смежные, но различные возрастные стации.

Я не вижу необходимости детально опровергать теорию четырех групп ABSM А. Сэндерсона, так как, по моему мнению, эта рабочая схема неизбежно отомрет сама собой. Она искусственна. Причину ее возникновения я уже отметил выше: это вполне понятное желание автора сохранить “единый фронт” с теми, кто на прошлом этапе создали из скудных гималайских данных ошибочный образ “страшного антропоида”.

Более глубокая причина появления классификационной схемы А. Сэндерсона лежит в широко распространенном представлении зоологов, будто познание состоит в классификации. Но, по моему мнению, это не совсем так. Я отнюдь не исключаю, что в будущем мы сможем выделить разновидности, типы или локальные расы исследуемых нами животных. Но сегодня это преждевременно. У нас нет достаточного материала для надежной и строго обоснованной классификации. К тому же любая гипотетическая схема классификации, по моему представлению, в настоящий момент не помогает, а мешает как нашим исследованиям, так и нашей полемической борьбе с теми, кто отрицает самое существование вообще какого бы то ни было реликтового гоминоида.

Я предлагаю другой метод, другой ход мыслей: пока давайте строить не клетки или рубрики, а гамму или шкалу. Иными словами, представим себе известную амплитуду колебаний многих признаков в рамках данного вида. Это значит, что мы возьмем в качестве рабочей основы идею не политипизма, а полиморфизма или богатства вариаций. Выигрыш такой схемы очевиден: мы изучаем не несколько объектов, а единый объект.

В современной зоологической систематике допущение размаха вариаций в пределах вида и разновидности остается по-прежнему спорным вопросом. Одни зоологи заметное отклонение какого-либо признака считают уже достаточным основанием для выделения особой разновидности, другие же считают вид и разновидность более гибкими понятиями, допускающими более или менее значительный размах вариаций тех или иных признаков.

В пользу последнего представления можно привлечь пример из палеоантропологии: признаваемый всеми вид “неандертальский человек” (Homo neanderthalensis; Homo primigenius) отличается огромном амплитудой вариаций во многих отношениях, в том числе и по росту. Неоспоримо единство этого вида, но в то же время его представителям присуще и значительное многообразие морфологических оттенков. При этом сначала могло казаться, что речь идет о множественности локальных форм, однако, после открытия костных остатков в палестинских пещерах не подлежит сомнению огромный размах именно индивидуальных вариаций. Говоря о неандертальцах, как о цельной видовой эволюционной группе, мы в то же время различаем среди них формы то более специализированные, то более обобщенные, то далекие от неоантропа, то в довольно высокой степени схожие с ним по многим признакам. Иными словами, перед нами пример морфологически очень “расшатанного” вида.

Этот пример приведен пока только для того, чтобы по аналогии поставить вопрос: почему не представить себе не менее полиморфным и вариабильным интересующий нас вид “ночной (снежный) человек”? При этом упор, очевидно, следует сделать на полиморфизм не в смысле наличия разновидностей, локальных географических рас, а в смысле размаха индивидуальных вариаций. Последние, конечно, должны закрепляться и превращаться в локальные особенности в случае ограниченности возможностей внутривидового общения на всем протяжении ареала. Известно, что у вымирающих видов, в условиях распадения ареала на изолированные местные очаги обитания, в последних могут быстро закрепляться локальные различия. Но навряд ли эта параллель безоговорочно применима к собранным предварительным данным о реликтовом гоминоиде: пока мы имели основание предположить отрыв от общего ареала и изоляцию только некоторых очагов, в этих случаях действительно есть вероятность возникновения локальных рас или разновидностей. К тому же реликтовый гоминоид ни в коем случае не принадлежит к животным малоподвижным, прикованным на всю жизнь к ограниченному месту обитания. Мы видели, что на его азиатском ареале умещается пять видов уларов, семь видов пищух, но всего один вид бородача, один вид снежного барса: несомненно, что реликтовый гоминоид по своей способности преодолевать большие расстояния больше заслуживает сравнения с бородачом или снежным барсом, чем с уларом или пищухой. Поэтому наиболее правдоподобным представляется тезис, что на всем основном ареале обитания реликтового гоминоида, очерченном выше, он представляет собою один единственный вид.

Итак, мы принимаем как наиболее вероятное предположение: 1) весь описательный материал, приведенный в предыдущих главах, если признать его достоверным, относится к одному виду; 2) это вид. весьма полиморфный; 3) наряду с индивидуальными и, допустим, локальными вариациями, следует учитывать возрастную и сезонную изменчивость таких признаков, как окраска, а также половой диморфизм. Такое понимание вполне удовлетворительно охватывает всю сумму имеющихся в нашем распоряжении сведений.

Если речь идет об одном виде, то что это за вид, — к какому семейству его следует отнести?

Прежде всего, надо постараться выяснить, не принадлежит ли ABCM к какому-либо уже известному виду (хотя бы в качестве разновидности). Для этой цели нам следует опереться в первую очередь не на приведенный выше описательный материал, а на наличные вещественные данные. Последние скудны, но тем более надо взять из них все возможное, к тому же для сравнений у нас в руках как раз есть описательный материал, что значительно обогащает возможности обсуждения.

В основном речь пойдет о двух группах материальных препаратов: 1) о следах (поскольку они не только описаны, но и зафиксированы с помощью фото, слепков и зарисовок), 2) о мумифицированной кисти руки из Пангбоче.

Скальпы

Что касается “скальпов” из монастырей Пангбоче и Кумджунг, приписываемых “йе-ти”, то навряд ли стоит рассказывать здесь всю их длинную эпопею. Напомню, что эта находка в 1954 г. казалась очень важным событием в исследовании проблемы “снежного человека”. Были опубликованы фотографии, данные о размерах, об особенностях кожи и волос. Некоторые эксперты, как, например, проф. Вуд Джонс, утверждали, что эти “скальпы” могли быть искусственно сделаны из кожи, взятой с плеча какого-нибудь копытного животного. Много изобретательности и остроумия проявил д-р Б. Эвельманс для обоснования гипотезы о подлинности этих “скальпов”. Но именно ему-то и принадлежит честь мужественного отказа от обманчивого пути и блестящего раскрытия тайны происхождения этих скальпов. Как известно, та особая отрасль сравнительной анатомии, которая занимается изучением волос, не располагает никакими средствами систематики, так что по образцам волос невозможно даже сказать, принадлежат ли они хищнику, грызуну, копытному, примату, — специалисты принуждены прибегать к атласам для определения, сравнивая свои образцы с волосами разнообразных животных. Б. Эвельманс блестяще довел до конца поиски животного, из кожи которого были изготовлены некоторые обнаруженные в непальских монастырях “скальпы”, приписываемые “снежному человеку”. Это оказалась весьма редкая разновидность горной козы, Gapricornis sumatrensis thar. Комиссия экспертов, изучавшая “скальп” из Кумджунга, привезенный Э. Хиллари в Америку и Европу, всего лишь повторила этот неоспоримый вывод Б. Эвельманса. История вопроса хорошо изложена в его статье “Как я рассеял тайну скальпов йе-ти? (Heuvelmans B. Gomment j'ai percй le mystйre des scalpes du yйti // Science et Avenir. Paris, 1961, №169, Mars.). Но если “скальпы” отныне отпали как вещественный материал для анатома и зоолога, то совершенно справедлива и выдвинутая мысль, что раз есть подделки, значит соперничество между буддийскими монастырями побуждало искусственно изготовлять то, чем другие располагали и привлекали публику; значит где-то могут найтись не копии, а оригиналы.

Эти “скальпы” конической формы сыграли плохую роль в истории реконструкций внешнего облика “снежного человека”. Английский антрополог В. Чернецкий и чешский антрополог Э. Влчек попытались каждый по своему реконструировать форму черепа и голову “йе-ти” исходя из своеобразия его “скальпа” (Чернецкий В. О природе снежного человека (приложение к книге: Иззард Р. По следам снежного человека. Пер. с англ. Предисловие С. Обручева. М., 1959, с. 218 – 220); Vlček E. Co vime o “snežňem muži?” // Živa, 1958, Ročnik VI (XLIV) [6 (44)??], ą2, Brězen.). Â. Чернецкий пошел еще дальше и к голове чисто умозрительным путем присоединил очертания корпуса и конечностей. Получилось нечто в высшей степени несуразное. Но, к сожалению, эти рисунки В. Чернецкого получили широчайшее распространение и оказали влияние на воображение тех, кто трактовал “снежного человека” как чудовищного антропоида, не имеющего близкого подобия среди живых существ.

Но если “скальпы” сами по себе ничего не могут сказать нам о форме головы “снежного человека”, то все же приданная им коническая форма не случайна: с Гималаев, отчасти и из других областей мы имеем в описательных материалах неоднократные указания на коническую форму головы этих существ. Навряд ли это может быть объяснено специфической формой черепа, ибо во множестве других описаний нет и намека на такую отличительную особенность головы. Правда, на черепах некоторых ископаемых гоминид — питекантропа, родезийского человека — заметен выступающий сагиттальный шов, но далеко не достаточный, чтобы придать голове видимость конической. Очевидно, разгадку надо искать в деформации кожных покровов.

Можно ли предложить какое-нибудь удовлетворительное объяснение гипотезе о значительном разрастании подкожной клетчатки в виде толстого валика, идущего через макушку и, может быть, придающего голове многих экземпляров “снежного человека” как бы вытянутую вверх, яйцеобразную форму, даже если исключить особенное развитие сагиттального шва на черепе как места прикрепления сильных жевательных мышц (височных мышц)? Да, такой “мысленный эксперимент” представляется возможным. А именно, основой для него может явиться описание очень своеобразной позы сна “снежного человека”, данное В.А. Хахловым: самка, которую его информатор наблюдал почти ежедневно на протяжении нескольких месяцев, спала (по-видимому, днем) ничком на подогнутых под себя немного расставленных коленях и локтях, положив кисти рук на затылок и в качестве пятой точки опоры упираясь в землю головой, причем, по словам рассказчика, не столько лбом, сколько верхней частью головы, в той или иной мере подогнув голову под себя. В пользу правдоподобия такого описания позы сна могут быть приведены следующие соображения. Во-первых, именно эта поза зафиксирована и у очень маленьких детей человека, что можно принять за онтогенетическое повторение функции, имевшей биологический смысл у далеких предков. Во-вторых, наличные в наших описательных материалах случаи неожиданного приближения людей к спящей особи “снежного человека” неизменно подчеркивают, что особь спала ничком, хотя, разумеется, неожиданность и испуг исключали более точную фиксацию позы, в частности, положение передних конечностей и головы. В-третьих, описанная поза сна дает удовлетворительное объяснение довольно необычному, но совпадающему в нескольких независимых описаниях расположению ворса волос на теле “снежного человека”: в верхней части тела — ворсом вверх, в нижней части тела — ворсом вниз; как известно, даже направление роста волос на руке и предплечьи антропоидов и человека в сторону локтя является приспособлением для отекания дождевой воды при позе, когда кисти рук находятся на голове, — тем более указанное направление роста волос на теле “снежного человека” должно было наилучшим образом обеспечить стекание дождевой воды при указанной выше позе сна. Раз так, становится понятной необходимость значительного разрастания подкожной клетчатки и образования не только благоприобретенных, но, возможно, и наследственных кожных утолщений, “мозолей” как на коленях и локтях, упирающихся подчас в каменистый и даже ледяной грунт, так и по сагиттальному краю головы, также упирающемуся в этот грунт; В.А. Хахлов подробно передает сведения о затвердении и огрубении, “как подошва у верблюда”, обезволошенных мест кожи на локтях и коленях, но лишь бегло упоминает, что то же самое наблюдается и на лбу, не говоря об остальной части головы и не связывая этого с ее заостренностью к затылку.

Стопа, локомоция

Перейдем к первой группе материальных препаратов, имеющихся в нашем распоряжении для суждения о морфологии и систематическом положения ABSM — к обширным сериям то более, то менее удачных фотографий следов этого существа (преимущественно на снегу), дополняемым слепками, а также зарисовками, замерами и описаниями его следов.

Именно следы “снежного человека” долгое время давали повод для самых разноречивых и при этом категорических суждений: авторитетно утверждали, что это следы медведя, лангура (тонкотела), босого человека. Все эти предположения, основанные на недостаточно точном анализе, хотя для этой цели существует целая высокоразвитая отрасль полевой зоологии, так же как и криминалистики (ихнология), давно сданы в научный архив. Но бывают в истории той или иной проблемы такие вопросы, которые любители споров снова и снова извлекают на свет только потому, что они не дают себе труда учиться. К сожалению, о проблеме реликтового гоминоида нередко высказываются те, кто не знает уже пройденных этапов науки. Но в настоящей книге, посвященной не прошлому, а современному состоянию вопроса, незачем разбирать те наивные догадки, которые некогда высказывались вследствие новизны темы даже весьма солидными экспертами, а в дальнейшем, при внимательном разборе аргументов и данных, канули в Лету. Вполне достаточно будет отослать интересующегося читателя к компетентному разбору всех этих отпавших версий в не раз уже упоминавшейся книге бельгийского зоолога Эвельманса (Heuvelmans B. Op. cit., р. 133 – 148). Общий итог скрупулезного рассмотрения как данным автором, так и другими, выдвигавшихся прежде предположений состоит в том, что подавляющая часть сфотографированных, следов “снежного человека” абсолютно не может быть приписана ни медведю, ни единственной водящейся в Гималаях более или менее крупной обезьяне — лангуру (тонкотелу). Крайне несерьезна и не заслуживает опровержений версия А. Розенфельд и С. Обручева, будто следы, приписываемые “снежному человеку”, могут оставлять на снегу горцы, разувающиеся на перевалах ради экономии обуви.

Современный этап в вопросе о следах ABSM состоит в следующем. Адекватность “классических” снимков, сделанных Шиптоном в 1951 г., подтверждена в настоящее время обильным контрольным материалом, хотя никому не удалось пока превзойти качество шиптоновских фотографий. Интересным дополнением явился гипсовый слепок следа, доставленный экспедицией Тома Слика в 1958 г. Из не-гималайских материалов следует отметить слепки и зарисовки следов в Северней Америке, принадлежащие Айвену Сэндерсону и Питеру Бирну. Некоторый предварительный материал, к сожалению, лишь в виде оконтуровок и зарисовок следов, представлен к настоящему времени и с Кавказа. В общем, в руках исследователя — значительная серия следов, зафиксированных с весьма различной степенью точности.

Главный вопрос состоит теперь в том, можно ли приписать все эти следы представителям одного и того же вида и типа живых существ, или в них наблюдаются такие принципиальные различия, которые требуют отнесения их к существенно разным типам. А. Сэндерсон, рассмотрев отпечатки стопы четырех типов ABSM, приходит к выводу, что “классические” шиптоновские следы глубочайшим образом отличают четвертый тип, т.е. группу “суб-гоминид”, от первых трех. Это служит одной из главных опорных точек для всей идеи А. Сэндерсона о необходимости разделить ABSM на качественно особые группы или типы. А. Сэндерсон выражает согласие с “русскими учеными” в том, что следы типа “алмас” мало чем отличаются от следов неандертальца и, следовательно, сам “алмас” может рассматриваться как потомок неандертальца; этого же типа следы найдены и в Америке, и в Африке. В этих следах очень много общего со следами современного человека, никогда не носившего обуви, и лишь очень тонкий анализ вскрывает отличия. Напротив, полагает А. Сэндерсон, шиптоновский след “снежного человека” весьма отличается от человеческого, хотя бы и неандертальского. Этот шиптоновекий след представляется А. Сэндерсону чем-то не укладывающемся в рамки морфологии известных млекопитающих: большой палец огромный, но не приведен, как у человека, а отставлен, второй палец тоже отставлен от трех остальных (Sanderson I. Op. cit., Appendix В; Сандерсон А. Op. cit, Приложение А). Но в этом своем суждении А. Сэндерсон не самостоятелен — он полностью опирается на исследования В. Чернецкого. Поэтому, если мы хотим разобраться, нам придется познакомиться с историей изучения вопроса.

В своей первой статье (1954) В. Чернецкий сделал важное сопоставление контура стопы “снежного человека” по шиптоновскому снимку не только с очертанием следа гориллы, с которым они резко расходятся, но и с окаменевшим отпечатком следа неандертальца, сохранившимся в “Пещере Ведьм” — Танаделла-Базуа — в Лигурии и опубликованным проф. А.К. Бланком в 1952 г. Оставим пока в стороне некоторый неоправданный произвол В. Чернецкого в реконструкции деталей следа “снежного человека” (II и V пальцы). Так или иначе, контуры стопы “снежного человека” и неандертальца, несмотря на значительное различие индивидуальных абсолютных размеров, по справедливым словам В. Чернецкого, “обнаруживают величайшее сходство”.

Однако, несмотря на это, в итоге обсуждения В. Чернецкий делает неожиданный вывод: никакого близкого родства между “снежным человеком” и гоминидами установить нельзя, особенности стопы “снежного человека” требуют отнести его к особому роду и семейству, в то время как непосредственная генетическая связь между современным человеком и неандертальцем может считаться неоспоримой. Что же привело В. Чернецкого к такому выводу? В отпечатке ноги “снежного человека”, пишет он, “совмещаются и обезьяньи и человеческие черты… Обезьяньи признаки: большой палец очень короткий и отклонен внутрь. Бросающиеся в глаза человеческие признаки: короткие пальцы и общие очертания широкой ступни. Характерными для снежного человека признаками являются исключительно широкая и массивная пятка, а также соотношение между длиной ступни и ее шириной у пальцев… Ширина и массивность пятки снежного человека чрезвычайно показательны. Этот человеческий признак у снежного человека выражен даже более ярко, чем у современного человека и у ископаемого неандертальца” (Чернецкий В. О природе снежного человека (приложение к книге: Иззард Р. По следам снежного человека. Пер. с англ. Предисловие С. Обручева. М., 1959, с. 218 – 220).