Нежный отец и просужий братоубийца 6 страница
– Так вот какой этот Мухора был, в. б. За что его любить? Нет, вот Васюху-то выскрести бы как... Не воймешься ли ты в это дело? Я бы...
– Нет, нет, дедушка, ты напрасно хлопочешь! Молись лучше Богу.
– Да почто бы не молиться! Только худ стал... изробил-ся... так и спина-то не гнется. А другое-опять и дорого. До того свечка-то – деньга была, а ноне три копейки с день-гой подай. А Бог-от, видно, все свое... Вон и Царь ноне все на войне живет. Сказывают, опять Француз находил… с Тур-ком сговорились. Зáвсе рекрутчина! Зáвсе деньги подавай! Что нехристи потакать! Чем бы самому в Царь-городе си-деть, он там Турку начальником посадил. И еще старый Ие-русалим придал... экие города! Али у него своих нет началь-ников? Так уж это, видно, Божье попущенье за грехи на-ши. – Как-то солдат выходил, так сказывал: на этого Турка белый Арап находил. Так Царь-от на подмогу ему своих сол-датов посылал. А Турка-то начальнику нашему Маравлеву золотое перо подарил... за то, что отстоял его. А тут вот... за спасибо-то! Я бы так этого же Маравлева и посадил там губернатором, коли самому неохота. А солдат сказывал, что губерния большущая и земля дородна... родит всячину...
– Да. А все-таки я советую тебе молиться, хотя про се-бя... Ты одинок?
– Да как не одинок! И старуху-то тоже издержал. – Как это издержал?
– Да как?.. Как Ваську-то сослали, так выла все: все ей Мухоры жаль. А мне Ваську: ну, так о ину пору и треснешь ее чем ни на есть. А она все ныть, да ныть… да возьми, да и умри! А тут, прости их Господи, и гроб ей сколоти, и к церк-ви отвези, и могилу выкопай – все разоренье... Вот и мо-лись тут! Как бы меня-то Господь поскорее прибрал... Не жизнь, а маета стала! Ото всех весь свой век, про все, терп-лю. Как стал я помнить – все меня не любили. А я хошь бы малого ребенка без дела задел. Все, как волки, глядят. Один
Васька... тот закон знал. Оттого мне и жаль его. Как бы все экие были! Народ ноне дик стал. Ото всех обида… а стар... пособиться нечем!..
– Как же пособиться нечем? Ты, как видно, был человек работящий... не мот... ну, и горбуновские-то...
При этом замечании моем старик вдруг вышел из себя: он встал и выпрямился; из-под седых бровей его готова была сверкнуть молния; его рука судорожно застучала о пол костылем.
– Что ты, дедушка Еремей? – сказал я старику, недоуме-вая...
Но старик пошел от меня скорыми шагами, произнося страшные ругательства. Ко мне вбежали заседатель и пи-сарь, чтобы осведомиться о случившемся, сообщив между прочим, что старика велели из правления по шее вытол-кать, а если я желаю, то его посадят в арестантскую, и во всяком случае готовы быть свидетелями, что он оскорбил меня ни с чего.
Я отказался от такого обязательного предложения.
– Да надо бы его поучить, в. в., – сказал мне заседатель. – Он уж больно стал забываться. На той неделе чуть парня костылем не зашиб.
– Да что же он, с ума свихнул, что ли?
– Не то что свихнул, а жила! Да еще прозвища не любит: его зовут «горбуновские крестовики». Скажи ему это сло-во, так он чем ни попало свиснет. Вот каков этот старик!
– Отчего же он этого прозвища не любит?
– А вот изволите видеть, в. в., отчего: слых идет, что они с сыном, с тем, который в каторгу-то ушел, может быть, слы-хали...
– Да.
– Так они устюжанина торгового ухайдакали... У этого устюжанина деньги были... крестовиками все. Так вот эти крестовики-то дедушке Еремею и достались... давно это бы-ло. Ну, и сам он был мужик прожиточный... жила! Дока-мечи не выдерут – ни за что податей не положит; в цер-ковь не ходит: жаль на свечку подать. На что – на скупщи-
ну* от роду не хаживал... жаль! Завально денег у него было, в. в. Только после того, как большой-то сын у него, Васька, в каторгу ушел, все не в прок пошло: тягунишко такой стал... И дом у него нарушился: старуха умерла... тоже, говорят, ухайдакал. Вот и пошел он ко внучке в дом... к до-черниной дочери. И кубышку с крестовиками перенес, да все прятать, чтобы, то есть, никому не доставайся. А все боялся, как бы свои-то не дошли; все по ночам вставал пе-репрятывать. Ну, вот этак прятал, да прятал – да и запря-тал так, что и самому не сыскать. – Отродясь этот человек не вывал, а тут взвыл: сидит в клеве, а сам в навозе роется. Свои услышали, прибежали: что, дедушка Еремей? А он, знай, в навозе копается. Так вот после этого его все ребя-тишки дразнят: «Пойдем, дедушка Еремей, горбуновских крестовиков искать». Как скажут это, – он чем попало, тем и свиснет. На той неделе парня чуть до смерти не зашиб. Да плюнули...
– А за что старший-то сын его убил младшего?
– А кто их знает, в. в.! Давно ведь уж это дело-то было. А слух есть, что будто из-за девчонки из-за одной. Говорят, будто она на убийцу-то и доказала...
– Что же, она жива и теперь?
– Почему не жива? Жива: замужем уж давно; ребятишки подрастать начинают.
– Хорошая она баба?
– Хорошая, примерная эта баба. Вскоре после убийства-то ее и выдали.
– Кто же взял ее, если знали, что она любила убитого?
– Да отчего не взять, в. в.? Ведь тот убит, так уж что... В нашем крестьянском быту это делу не помеха. Как бы она стаскалась с кем... а то, видно, этого не было.
– И за хорошего человека вышла?
* Скупщина – это складчина на пиво и вино натурой и деньгами по слу-чаю церковного праздника.
– Тоже хороший человек... смирный, честный мужик... Все его у нас Алехой Долгим зовут... это прозвище, а нас-тоящая-то фамилия Пожарских.
– Старик говорит, что какой-то Алеха Долгий тоже был свидетелем убийства.
– Это он и есть, в. в... – Это странно.
– Уж так видно Богу угодно было, в. в. Не знаю, правда ли, а врали прежде, что Марья-то пошла в лес за покой-ничком... Приметила ли что она недоброе, или уж сердце чуло... а Алеха-то увидел, что она пошла, так опять за ней по что-то пошел... и ему тоже она люба была. Будто так дело было, а кроме того, кто их знает?..
– И хорошо они живут?
– Почему не хорошо, – хорошо живут. И Алексей и Ма-рья добрые люди, так... Да и не в кого им худым-то быть: вся родня у них смирная. Может, и Марье-то лучше, что по-койничка убили, а не то, как за которого Еремеевича выш-ла бы, так натерпеться бы ей было!..
– А разве покойник тоже нехороший человек был?
– Нет, этот, говорят, выродок был, – в мать пошел. Да все другие-то семейники в старика удались. А как бы за убийцу-то угодила, так укоротали бы ей веку то, как и ста-рухе-то Еремеевой. Да ведь все они вот какой народец, в. в.: сказывают, ни одной панихиды не отпели над покой-ничком; а вот Алексей-то Долгий, – ведь что бы тот ему, – наравне с родителями в поминанья пишет «убиённого Алексия»... Алексеем тоже покойника-то звали. А может, он, мученик, сам молитвенником за них предстоит пред Господом; может, из-за его мученических молитв и дом-то Долгого – как полная чаша. Даром что семья у них боль-шая и все мал-мала меньше, а нужды никакой ни в чем не знают. Вот недавно Долговязый-то новый амбар под хлеб срубил. Говорят, и деньжонки ведутся. И все это, в. в., ведь не злым делом каким... не то, что у дедушки Еремея. Отто-го у этого все прахом и разнесло... и Бог знает, достанется ли что кому! А вот Алексею-то ли, Марье ли после муче-ника как-то перо досталось зеленое... павлинье, так они его
по сю пору за образом воткнуто держат; потому, видоки сказывают, как поутру осветит его солнышко, так как буд-то кровь мученическая проступает на нем... алая такая... Говорят, как проступит она – и солнышко веселее заиграет, а как спрячется – и солнышко облачком задернет. Шибко дивятся наши диву этому дивному... Сам я не видал... не доводилось, а видоки на то многие есть.
IV.
ПРОКАЗЫ ЛЕШЕГО
|
тии трупа младенца мужского пола, найденного в колодце. Путь лежал мимо становой квартиры. Здесь, кроме стано-вого, я нашел уездного врача с лекарским учеником, и мы двинулись к месту происшествия все вместе. Приехав на последнюю станцию, я пригласил еще волостного заседа-теля в качестве депутата при предстоящем следствии.
Монастырек, собственно, не волость в официальном смы-сле, а маленькая группа деревушек, с населением около 100 душ. Это такая местность, куда сам Макар телят не го-няет; она лежит среди обширного, покрытого лесом боло-та, в стороне от проездных дорог, верстах в 25, и то, быть может, семисотенных, от ближайшего селения.
Большую часть этих 25 верст, которые, как говорят, ка-кая-то баба клюкой мерила, мы прошли пешком, часто про-ступаясь в болотистой почве и запинаясь о пни и колоды. Только изредка встречались суходолы; но ничто не весели-ло взора: одни болезненно-тощие ели рассеяны кругом по болотистому желто-зеленому фону. Между тем, северное солнце вступило в свои права. Разговоры не клеились, по-тому что все мы находились под влиянием тягостного утом-ления. Я попробовал завести разговор с ямщиками, чтобы узнать по крайней мере слухи о происшествии, которое мне предстояло обследовать; но попытка эта не имела успеха.
– Да не доводилось нам и бывать в этом в Монастырьке, ваше высокоблагородие, – отозвался один из ямщиков. – Делов там не бывало, да и монастырчане-то к нам редко бывают. Сами видите, какое дикое место у них... и доро-женки-то деланой нет к ним. Там и крещеные-то пополам
с лешаками живут. Вон и лонись*, сказывали, лешак девку уносил...
– Как так?
– Ей Богу, говорят, не благословись в лес пошла. Вот ведь каков народец там, в. в!.. Дикий народ! А еще креще-ными прозываются.
– А что же девка-то, вышла от лешего?
– Вышла, говорят. Уж в избе у лешака догадалась пе-рекреститься; так соседи еле живую под колодиной посе-редь болота нашли... на другой день никак.
Наконец вдали показалось поле. Мы повеселели. Даже лошади стали бодрее. Мы сели в повозки и с неслыханным в Монастырьке звоном нескольких колокольчиков вдруг въехали в первую деревушку.
Тотчас же заметили мы 3-х мужиков. Оказалось, что это были очередные караульные при трупе. Мы тут же осмот-рели его, и оказалось, что он значительно разложился.
Резиденцией свой мы избрали дом, ближайший к трупу и колодцу, из которого первый вытащен. Первым нашим делом было позаботиться о самоваре, а затем и об обеде. За самоваром послали к священнику, которого велели пригла-сить к себе. Становой занялся распоряжениями о сборе на-рода, доктор принял на себя заботы о столе, а я от нечего делать отправился на крыльцо, которое уже успела окру-жить толпа ребятишек, почему я и захватил с собой нес-колько кусков сахару.
Когда я вышел, робкая толпа отодвинулась, но не раз-бежалась, заметив, что я сел на ступеньку. Бойчее других оказалась девочка лет 6. Она выдвинулась поближе ко мне и стала внимательно меня рассматривать.
– Подойди ко мне, девушка. Чья ты? – А не подойду
– А я тебе чего-то дал бы. – А чего бы ты мне дал? – Сладкого, сахару.
– А что сахар?
* Прошлого года.
– Сладкое, я говорю. – Ну, а покажи.
Я показал. Девочка подумала.
– Нет, не пойду, – все-таки сказала она. – Отчего же?
– А как ты лешак?..
– Да с чего же ты взяла, что я лешак?
– А ишь на тебе какая лопотина-то некрещеная. – Нет, я человек крещеный.
– А ну-ка перекрестись.
Я перекрестился. Девочка подошла ко мне нерешитель-но. Я подал ей сахар, но она все-таки не взяла.
– Ты сперва сам поешь, – сказала она. Я откусил. Девочка опять подумала.
– Да... А как ты лешак, так тебе-то ничего, а мне как бы лягуш не народить.
– Каких лягуш?
– А вон лонись Машку лешак-от уносил; да как она у него напилась, так после много, много лягуш народила.
– Правду ли ты говоришь? Не врешь ли?
– Ишь ты – врать! Нет брат, кто врет, так того на том свете за язык повесят. Попробуй-ко, поври ты, так узнаешь.
– А где тот-то свет?
– Не знаю... там! – Тут она махнула наудачу ручонкой. – Ну, так возьми же, отведай.
– А перекрестися ты три раза.
Я перекрестился. Девочка взяла кусок, перекрестилась и стала нерешительно его грызть.
– Про какую Машку ты говоришь?
– Про какую?.. Про Чешихину. Право так! Хоть кого спроси. Нет, брат, уж я-то не совру.
Между тем маленькая дикарка вошла во вкус: сахар ей, видимо, понравился. Сначала она стала посмеиваться, по-том оборотилась к своим, показывая им кусок, и побежала, а за ней бросилась вся толпа. Я остался один, озадаченный сообщенным мне правдивой девочкой сведением о рожде-нии Машкой Чешихиной лягушек.
Но вот показался священник, а за ним посланный наш с самоваром и какая-то женщина с чайными чашками и чайником на подносе. Я отрекомендовался священнику и мы вместе с ним вошли в дом. Там мои спутники также познакомились с ним. Это был человек почтенной наруж-ности, уже далеко не молодой и, как после оказалось, сло-воохотливый. Правда, тридцатилетнее, почти безвыходное, житье в такой пустыне, каков Монастырек, наложило на него печать некоторой дикости, но из всех речей его видно было, что это человек с сердцем, способным откликаться на все то, что требует ответа от сердца.
Доктор и становой продолжали заниматься принятыми на себя обязанностями: один неслужебными, а другой – служебными. Я остался для беседования с почтенным свя-щенником.
– Скучно вам здесь, батюшка?
– Поначалу скучно было, ваше высокоблагородие, а те-перь очень, весьма хорошо.
– Приход ваш, как видно, бедный: может быть, вы нужду терпите?
– Нет, благодарение Всевышнему, никогда не роптал на Промысл. Я здесь детей воспитал. И вот, один сын вышел во священника тоже, другой служить в палате государствен-ных имуществ и уж чин получил... Двух дочерей прист-роил... А больше мне что, ваше высокоблагородие? Прихо-жане меня любят: аз есмь пастырь добрый... Не хвастая, говорю, в. в: спросите у любого. Я у них не ищу, а они меня не обойдут. Здесь уж мы со старухой, в. в., и кости свои, видно, похороним. Смирный здесь народ, в. в. Вот что для нашего брата хорошо. Иной случится, по глупости, и обзо-вет непригоже... Ну, и скажешь ему: «Иди с миром». А по-сле тот же грубиян, яко Закхей мытарь, четверицею воз-дает тебе. Есть этакие люди, в. в.: я уж это знаю. Дикие они – это так, а Бога боятся. Вот здесь какой народ, ваше вы-сокоблогородие: я не люблю, как скот тиранят; в церкви не смел об этом сказать... как отцу благочинному покажется!.. А так на сходке сказал: братцы, говорю, Господь сказал: «Блажен, иже и скоты милует». Ведь перестали, в. в. Чело-
века, я говорю, обижайте, когда совесть есть: он сам отве-тит; а скотина безответна. Вот и вы, в. в., помилуйте на-ших-то. Без вины ведь виноваты... Смирный народ!
– Батюшка! мы винить никого не желаем, но согласи-тесь, что ребенок в колодезь брошен: ведь он также живое существо... и тоже безответное...
– Это точно, в. в. ... Мудро вы мыслите; только, может, и со стороны кто-нибудь...
– Да согласитесь: кто может решиться идти сюда, худо за 25 верст, с таким товаром?..
– Точно так. Одному Господу известно... Неисследимы пути Его!
Между тем самовар скипел. Все наше общество размес-тилось по лавкам и скамьям вокруг стола.
– Мне кажется, батюшка, у вас народ очень суеверен? – спросил я священника.
– Это точно: дикий народ! Как это вы-то, в. в, изволили это усмотреть?
– Да я-то, может быть, и ошибаюсь; но мне показалось, что здесь очень крепко верование в леших.
– Точно так, точно так, в. в.: сами видите, в каком лесу мы живем. Вот наступит вечер, так услышите: как петухи начнут перекликаться. Вон у нас на родине... тоже сторона лесная, а этой нечисти много меньше. Только чего их боять-ся? Сколько раз своим-то твердил, что именем Господним беси изженут, что перед крестным знамением бежит вся-кая нечистая сила! Сколько раз себя в пример выставлял: вот как я, говорю, ничего не начинаю не благословясь, так и не страшусь никакого наваждения нечистого. И это точ-но, в. в., ни разу меня леший не важивал, ни водяного я не видывал. Впрочем, этих водяных у нас почти что нет: Гос-подь избавил... Видали же другие под Пежемской мельни-цей чертовку... космы расчесывает; однако я не видал, хотя и приводилось проходить мимо и не во благовремении. Раза по два слыхал же, что как будто что-то плещется, да думаю, не рыбешка ли играет... Все это много раз толковал им я, а они, глупые, говорят: ты – поп, так оттого, видно... Вот какой народ здесь, господа почтенные!
– Скажите, пожалуйста, батюшка, что это за слух, будто одна девица здесь лягушками разрешилась?
– Это точно... Мария Чешихина. Это точно случилось... на память Исаакия Далматского. По священству скажу, в. в., это точно было. Я сам и лягуш видел... велел их в бане сожечь... Вот опять скажу, какой здесь народ простой. Сколь-ко раз поучал я: благословляйтесь, когда пьете и едите... и на чашах, из которых пием... так нет! Напилась, глупая, из болота, не осенясь крестом. Я говорил ей, да запирается: я, говорит, перекрестилась. Да меня не обманешь. Однако, гос-пода почтенные, нельзя с них за это и взыскивать: народ простой. Вон у меня и пономарь тоже вздумал было воль-нодумствовать. Я говорю, что бывает от этого, и пример привел: у нас на родине этак-то одна девица змею выки-нула... Так не верит: давайте, говорит, хоть целое ведро болотной воды, не благословясь, при вас высосу, – а ниче-го не будет... разве вырвет. Однако я пригрозил: отцу бла-гочинному, говорю, донесу на тебя, так он и язык прику-сил. У нас отец благочинный – строгий: он не то, что воду, так и вино пить претит, а паче не в меру и не во благовре-мении.
– Да он сам пьет, – вмешался становой, – да еще как!
– Это точно, в. б., – ответил батюшка, немного припод-нимаясь, – пьет, да не так, как другие грешные.... наш брат. Вот и ныне, в феврале месяце, вызывал он нас со старостой к себе с книгами. Я, говорит, сами видите, пью, да не так: я воздержание знаю. По священству скажу, говорит, отец, что с тех пор, как во иерея рукоположен, не осквернил уст ни словом непотребным, ни козлогласованием бесовским. Другой, говорит, примет малую толику, да и пошел: «По-сеяли девки лен!» А по-моему не так, говорит: пой хва-лебную!... Все одно веселие, да не то. Или к боли позовут, говорит... я во всякое время готов: и с трудом, а требу ис-полню. Я хоть целый штоф выпью, а от дела не прочь... не ленив. Как бы все так пили, так я б и рукой махнул… Вот за это-то я и получил... Тут отец благочинный показал на ка-милавку.
Мы кончили чай, а обед уж был наготове. – Отец Лика-рион отказался от трапезы, так как она была скоромная, и ушел, пообещавшись явиться по первому требованию. – Мы сели за стол. Вот входит моя знакомая девочка. Мне пришло на мысль, что сахар ей понравился.
– Как тебя зовут, девочка?
– А как? Анюткой.... известно. – Хочешь еще сахару?
– Нет, – ответила девочка нерешительно. – Да подойди сюда.
Девочка подошла.
– Вот, возьми, – сказал я ей, подавая кусок сахару. Протянув ручонку и посмотрев в блюдо, из которого мы
ели, она сказала:
– А как ты не лешак, так почто по постным дням мо-лочное ешь?
– Мне батюшка позволил.
– А врешь! Смотри, как за язык-от на том свете повесят. – А тебе жаль меня будет?
– А таковский....
– Да ведь ты сама сейчас сахар ела; а он тоже молоч-ный: видишь, белый... из молока делается...
– А мне что? Мне еще семи годов нет: мне и до обедни о праздниках дают...
– Ну, так прощай. – Нет.
– А не уйдешь, так я тебя за лекаря замуж выдам... Девочка стала пятиться, потихоньку отворила дверь – и
удрала.
Мы кончили обед. – Доктор предложил нам со становым дать ему вопросы, на которые он должен будет отвечать. Мы редактировали вопросы так:
1) ОтȟȍȋȖ_ȗȖșȓȍȌȖȊȈȓȈ_șȔȍȘȚȤ_ȔȓȈȌȍȕȞȈ"
2) Убитый, и если убитый, то каким образом, брошен он в колодезь; или же живой?
3) Живой или мертвый он родился?
4) Если живой, то сколько времени прошло между рож-деньем его и смертию?
5) Сколько времени прошло, приблизительно, со време-ни его смерти?
Доктор вскрыл труп, и прежде, чем написал протокол вскрытия и свидетельство, словесно сообщил мне свои вы-воды в таком виде:
Ребенок вполне развит и родился живой.
По всей вероятности, он умер вслед за рождением. Смерть последовала от задушения; но задохся ли он в ко-
лодце, или задушен ранее, чем брошен туда, определить невозможно.
Умер он приблизительно не более двух и не менее од-ной недели назад.
Заранее зная содержание медицинского свидетельства и полицейского дознания, я, не ожидая, пока то и другое будут облечены в форму, приступил к следствию, которое начал повальным допросом всей крошечной волости; и прежде всех спросил местную повивальную бабку и хозяи-на колодца, в котором найден труп. Первая сказала, что в последнее время, если она и принимала детей, то все они живы; за советами к ней никто не обращался; женщин и девиц, которые бы разрешились без нее, она не знает; кро-ме нее, никто в волости повивальным искусством не за-нимается; хотя и были признаки беременности у Марьи Чешихиной, но оказалось, что это от лягушек. Хозяин ко-лодца показал, что кто сделал над ним такую издевку – он не знает; в его же семействе, кроме жены, которая и до сих пор беременна, взрослых женщин нет. Показания всех ос-тальных обыскных людей были сходны до самых мелких подробностей.
– Ну, как ты думаешь, чей это ребенок?
– А Господь его ведает, в. б. У нас некому; разве из дру-гой волости кто.
– Да кто же пойдет к вам такую даль с этакой ношей? – Уж мы сами ума не приложим, в. б.
– Да ведь вон говорят же, что у Марьи Чешихиной был большой живот, да вдруг опал?
– Врали это, точно. Поначалу на Сеньку Буторича ляпа-ли... будто с ним; а после враки и вышли... понапрасну бед-ную девку бесчестили: это в ней лягуши завелись.
– Как так?
– А вот как, в. б. Лонись ее лешак уносил. – Летом?
– Да уж перед осенью: канун кануна Семенова дни. При мне и дело-то было.
– Ну, так расскажи все с краю.
– Пошли мы это в лес за скотиной; и людно нас было; и Машка-то с нами пошла. Солнышко уж на закате было: лешаки уж начали поухивать. Подходим мы к Коровьему Повороту. А это место самое нечистое у нас слывет: кого-кого тут не важивало! На что скотина – и та тут то и дело блудится. Видно, тут что не самый некошной водится. Идем это мы, и видим, Машка отставать стала; да ну, думаем, мало ли зачем девке отстать понадобилось... догонит! А са-ми все идем, да идем; а ее все нет да нет. Вот мы и сомне-ваться начали, и голос стали подавать: «Машка!» А она и голосу не подает... только лешаки отводят... гагайкают: «Маш-ка! Машка!» – ровно дразнятся. Что делать! Мы все воро-тились – и о скотине не думаем: человек пропадает… как бы судьбища не было. Разошлись мы это по лесу; друг дру-гу голос подаем; ну, и Машке тоже. А только лешаки гугу-кают, да дразнятся. Уж поздно стало. Собрались мы вся ва-тага: как, братцы, быть?.. Как отвечать начальству станем? Сперва надумали сказать: знать не знаем, и не ходила она с нами. А другие стали говорить: нельзя. Все соседи виде-ли, как мы с ней пошли. – Тут девчушка такая с нами бы-ла... недоросток. Та и говорит: да она с Сенькой, с Бутори-чем ушла: я, говорит, сама видела. – Как так? – А так, го-ворит: еще как вперед шли, так он издали манил кого-то; а после, как Машка отстала, он позади ее идет... а тут и про-пали! Я, говорит, это своими глазами видела. – Ну, думаем, неладно дело. Какой тут Сенька! Сенька еще с обеда на по-сад ушел... работы к зиме искать; и харчей на неделю взял. А ей, глупой, это показалось. – А тебя не манил, говорим мы этой Пушке-девочке? –Манить-то, говорит, манил, да я
перекрестилась. – Вот, пришли мы домой. Сказали Маш-киным отцу и матери – и десятнику объявили. Те говорят: куда мы в этакую ночь пойдем! Быват, и сама выползет. Вот и утро пришло – нет. И день проходит – нет. Под вечер опять собрались мы волостью: как быть? И надумали всем идти.... отыскивать: что будет!.. Как пришли к тому месту, где она потерялась, да и сговорились, чтобы всякой шел, благословясь, прямо, чтобы ни за что никуда не сворачи-вал... это для того, чтобы лешак от места не отвел. Как по-шли этак, – вскоре Машка и голос подала. Глядим: а она ни жива, ни мертва на трясине такой, возле ляги* лежит. Как тебя, суку, занесло сюда? – Молчите, говорит, после все расскажу. Это дивно нам показалось, в. б., что нака-нуне близ самого этого места проходим, а ничего не вида-ли, не слыхали: вот ведь как нечистый над крещеными из-девается!... Видно, отвел как-нибудь.
– Что же она-то, Машка-то, вам рассказывала после?
– А все рассказала по правде: как ее мать на походе выбранила; как ее подхватило вдруг; как она очутилась у лешего в избе; как обменка** качала; как потом догадалась перекреститься; как после того под колодиной в болоте очутилась; как из ляги воды напилась... все, как есть, по-правде рассказала!
– Почему же ты знаешь, что по правде: может быть, она врет?
– Нет, как можно врать в таком деле! Слово в слово так же рассказывает, как и старики... До того тоже бывали та-кие случаи. Да вот ты, в. в., лучше саму Машку допроси: она лучше расскажет... сама была, так...
– Хорошо. А как же после того у ней живот вырос?
– А как? Из ляги воды напилась, так оттого лягуши за-велись... Это тоже бывает. Вон и батюшко рассказывает, что
* Лужа.
** Так называется ребенок, унесенный лешим и оставленное, взамен его, последним, собственное нечистое дитя.
на ихней стороне этак же одна девка змею выметнула. – Да чего! Я не один лягуш-то досматривал!
– Это так; но как же ты объяснишь, что Машка ровно через девять месяцев с того дня, как ее лешак унес, лягуш выкинула, и у ней брюхо опало?
– А как напилась воды из ляги, да и все тут... это бывает. – Как же сам ты говорил, что одна девочка видела, что в
то время, как вы с Машкой ходили в лес скотину искать, канун кануна Семенова дня, около вас вертелся Семен Бу-торин; а между тем слух был, что у нее с ним...
– Ой, в. в., да ведь она лягуш выметнула, а Сенька-то парень совсем, как есть... Все общество лягуш видело. Как от Сеньки лягушам завестись? – А что Пушке Сенька пока-зался, так ведь нечистый угораздится во всяком образе по-казаться. Я знаю: моего батюшку тоже этак водило... ска-зывал покойник.
– Ну, а что же говорили у вас про связь Машки с Сень-кой?
– Врали все! Таковская ли эта девка! Такие ли у нее ро-дители!.. Строгие это люди: у них не только с парнем сво-лочиться девка, а и поглядеть-то ласково не смей. Да чего: и по вечерованьям-то не пускают, а не то что...
– А что Сенька-то, тогда нашел работу на посаде?
– А нет. О Семенове же дни и вышел. У всех хозяев, го-ворит, был, да ничего не мог доспеть*. И его тоже в ту пору, в. в., водило, да скоро догадался. Пошел, говорит, прямо лесом, да как приметил, что не ладно идет, так перекре-стился. Как перекрестился, вдруг и захохотало: «А, гово-рит, догадался!..»
– Много же у вас леших-то! – Людно, в. в.
Переспросив соседей, я потребовал Машку. Та явилась вместе с отцом. Последний никак не мог согласиться, что-бы я допрашивал ее в присутствии одного депутата, и я уступил его настоянию. Машка оказалась молоденькой, 18
* Сделать, успеть.
лет, девушкой, с довольно красивым и живым лицом, не-смотря на его легкую болезненность.
– Все соседи говорят, что у тебя был живот большой и вдруг опал незадолго перед тем, как нашли в колодце ре-бенка, – обратился я к Машке.
– За три дня, в. в., – отозвался за нее отец – ... это от ля-гуш... это всему миру известно.
Я заметил отцу, что отвечать на мои вопросы, которые не обращены непосредственно к нему, он не должен, и что если он не будет молчать, когда его не спрашивают, то я его вышлю вон. Мужик обещал молчать.
– Ты что скажешь? – опять обратился я к Марье.
– Да то же скажу, в. в., что и все крещеные говорят... – То есть, что же?
– От лягуш: лягуши во мне развелись. Как лешак-от но-сил меня лонись, так я из ляги болотной воды напилась.
– Расскажи пожалуйста, как это тебя лешак носил? – Все тебе рассказывать?
– Все... с краю.