Часть третья. в галереях лувра 7 страница
— Неужели дело дойдет до процесса? — воскликнула Анжелика.
— Нужно, чтобы до этого дошло, — серьезно проговорил адвокат. — Это единственная надежда на его спасение.
В маленьком кабинете мэтра Фалло адвокат снял парик и пригладил ладонью свои жесткие волосы. Его лицо, обычно веселое и оживленное, сейчас казалось озабоченным. Анжелика села у маленького прокурорского стола и принялась машинально вертеть в руках гусиное перо. Она никак не могла набраться смелости и расспросить Дегре. Наконец она не выдержала:
— Вы его видели?
— Кого?
— Моего мужа?
— Нет, что вы! Об этом не может быть и речи, он совершенно изолирован. Де Пейрак не должен ни с кем ни видеться, ни переписываться, за это комендант Бастилии отвечает своей головой.
— Как с ним обращаются?
— Пока хорошо. У него в камере есть даже кровать и два стула, и ему подают обед из кухни коменданта тюрьмы. Мне рассказали также, что он часто поет и кусочками штукатурки исписал математическими формулами все стены своей камеры. И еще он пытается приручить двух огромных пауков.
— О, узнаю Жоффрея, — улыбнулась Анжелика. Но на Глаза ее набежали слезы.
Значит, он жив, он не превратился в слепого и глухого призрака, и стены Бастилии оказались недостаточно непроницаемы, чтобы сквозь них не пробилось эхо его неутомимой жизненной силы.
Она подняла взгляд на Дегре.
— Спасибо, мэтр.
Адвокат с досадой отвел глаза:
— Не надо меня благодарить. Дело необычайно трудное. Должен вам признаться, чтобы добыть эти скудные сведения, я истратил все деньги, что получил от вас.
— Деньги не имеют значения. Скажите, сколько вам Нужно, чтобы продолжить расследование?
Но молодой адвокат упорно продолжал глядеть в сторону, словно он, обычно такой бойкий на язык, вдруг оробел.
— Сказать по чести, — решился он наконец, — я даже подумываю, не должен ли постараться вернуть вам ваши деньги. Мне кажется, я поступил несколько неосмотрительно, согласившись вести дело, судя по всему, весьма сложное.
— Вы отказываетесь защищать моего мужа? — вскричала Анжелика.
Еще вчера она не могла побороть в себе чувство недоверия к адвокату, который, несмотря на все свои великолепные дипломы, влачил жизнь полуголодного бедняка, но сейчас, когда он дал понять, что намерен отказаться от защиты, ее охватила паника.
Он покачал головой и сказал:
— Чтобы защищать, нужны обвинения.
— А в чем его обвиняют?
— Официально — ни в чем. Он просто не существует.
— Но тогда его не смогут осудить.
— Сударыня, о нем могут навсегда забыть. В подземельях Бастилии есть узники, которые сидят по тридцать — сорок лет, и они уже сами не помнят ни своего имени, ни за что их заточили в тюрьму. Вот почему я и говорю: его единственное спасение — добиться процесса. Но даже в том случае, если процесс будет, он скорее всего состоится при закрытых дверях, и подсудимому не разрешат иметь адвоката. Так что вы истратите ваши деньги впустую.
Анжелика подошла к нему и внимательно взглянула ему в глаза.
— Вы боитесь?
— Нет, но меня гложут сомнения. Не лучше ли для меня не вести никакого дела, чем идти на скандал? И не лучше ли для вас вместе с ребенком скрыться где-нибудь в глуши, подальше от столицы, и жить там на оставшиеся у вас деньги, чем рисковать своей жизнью? И не лучше ли для вашего мужа провести несколько лет в тюрьме, чем на процессе быть обвиненным… в колдовстве и в святотатстве?
У Анжелики вырвался вздох облегчения:
— Колдовство и святотатство!.. Значит, вот в чем его обвиняют!
— Во всяком случае, это обвинение послужило поводом для ареста.
— Тогда все не так страшно! Просто это результат невежества архиепископа Тулузского!
Анжелика подробно рассказала молодому адвокату о ссорах между архиепископом и графом де Пейраком, о том, как граф нашел способ добывать золото из горных пород, а архиепископ, завидуя его богатству, решил завладеть секретом, хотя, по существу, здесь нет никакого секрета.
— И никакой магии — это результат научных исследований.
Адвокат скорчил недовольную гримасу:
— Сударыня, лично я — полный профан в данном вопросе. Если обвинение зиждется на этом, то нужно будет вызвать свидетелей, продемонстрировать весь процесс при судьях, дабы убедить их, что здесь не кроется ни магии, ни колдовства.
— Мой муж не отличается особой набожностью, но он посещает воскресные мессы, соблюдает посты и причащается по большим праздникам. Он щедро жертвует на церковь. И все-таки Тулузский примас боялся его влияния и многие годы вел против него борьбу.
— К сожалению, архиепископ Тулузский — лицо влиятельное. В некотором отношении он имеет больше власти, чем архиепископ Парижский, а может, даже и сам кардинал. Подумайте только, ведь он, единственный, представляет сейчас во Франции инквизицию. Для нас с вами, людей мыслящих, все это вроде бы чепуха. Инквизиция в нашем государстве почти полностью сдала свои позиции. Она сохранила силу лишь в некоторых южных провинциях, где протестантская ересь наиболее распространена, а именно в Тулузе, в Лионе. Но дело даже не в этом, в данном случае я опасаюсь не гнева архиепископа и не того, что граф попадет в руки инквизиции, а совсем другого. Вот, прочтите.
Он вынул из потертого плюшевого мешка сложенный вчетверо листок с пометкой «копия» в уголке.
Анжелика прочла.
ПРИГОВОР
Истец Филибер Вено, генеральный прокурор церковного суда Тулузского епископства, обвиняет в черной магии и в колдовстве мессира Жоффрея де Пейрака, графа Морана, который является ответчиком.
Вышеупомянутый Жоффрей де Пейрак полностью уличен в богоотступничестве и в том, что он продал душу дьяволу, неоднократно взывал к демонам и вступал с ними в сделки, а также прибегал к всевозможным и многочисленным колдовским действиям…
Учитывая это, а также другие обвинения, дело Жоффрея де Пейрака передано в светский суд, чтобы обвиняемого судили за его преступления.
Приговор вынесен 26 июня 1660 года Филибером Вено. Вышеупомянутый де Пейрак не опротестовал его и не подал апелляцию, и, таким образом, да свершится воля божья.
Дегре пояснил:
— На более понятном языке это означает, что церковный суд, рассмотрев дело вашего мужа заочно, то есть в отсутствие обвиняемого, и заранее признав графа виновным, передал его дело в королевский светский суд.
— И вы думаете, что король поверит в эти бредни? Ведь это просто козни архиепископа, который стремится прибрать к рукам весь Лангедок и верит досужим вымыслам темного, да к тому же еще безумного монаха Беше.
— Я могу судить только по фактам, — отрезал адвокат. — А этот документ свидетельствует о том, что в данном случае архиепископ благоразумно старается остаться в тени. Посмотрите, его имя даже не упоминается в приговоре, хотя можно не сомневаться, что первый суд при закрытых дверях происходил по его наущению. А вот приказ об аресте был подписан королем и канцлером Сегье, президентом верховного суда. Сегье — честный, но бесхарактерный человек. Он блюститель духа и буквы закона. Для него приказ короля превыше всего.
— Однако, если судебный процесс состоится, то ведь решение будут выносить судьи?
— Да, — неуверенно ответил Дегре. — Но еще неизвестно, кто их будет назначать.
— А что, по-вашему, угрожает моему мужу в случае суда?
— Сначала пытка, обычный и чрезвычайный допрос под пыткой, а затем сожжение на костре, сударыня!
Анжелика почувствовала, что кровь отхлынула от ее лица и комок подступил к горлу.
— Но, наконец, нельзя же осудить человека, его знания лишь на основании глупой болтовни, — возмутилась она.
— Это всего лишь предлог. Хотите знать мое мнение, сударыня? Архиепископ Тулузский вовсе не намеревался передавать дело вашего мужа в светский суд. Ему нужно было, чтобы церковный суд сбил бы с графа спесь и заставил подчиниться церкви. Но задуманная его преосвященством интрига пошла по другому руслу, не так, как он замыслил, и знаете, почему?
— Нет.
— Потому что здесь кроется еще и нечто другое. — Франсуа Дегре поднял палец. — Там, среди сильных мира сего, у вашего мужа наверняка есть завистники, много врагов, которые поклялись погубить его. Интрига архиепископа Тулузского была им на руку. В прежние времена врагов тайно отравляли. А теперь обожают все делать законным путем: обвиняют, судят, приговаривают. И совесть у них чиста. Если процесс над вашим мужем состоится, он будет возбужден по обвинению в колдовстве, но истинная причина его осуждения так навсегда и останется тайной.
У Анжелики мелькнула мысль о ларце с ядом. Может, рассказать о нем Дегре? Она колебалась. А вдруг ее рассказ только наведет на ложный след и еще больше усложнит и без того запутанное дело?
Она спросила неуверенным голосом:
— Но в чем может состоять истинная причина, как вы предполагаете?
— Даже не представляю себе. Могу сказать вам только одно: едва сунув свой длинный нос в это дело, я в ужасе отпрянул, увидев, сколько вельмож замешано в нем. Короче говоря, я лишь повторю вам то, что уже сказал раньше: следы ведут к королю. Раз он подписал приказ об аресте, значит, одобрил его.
— Боже мой! — прошептала Анжелика. — А ведь король просил моего мужа спеть для него, наговорил ему кучу комплиментов! И это когда он уже знал, что арестует его!
— Наверняка. Наш король прошел хорошую школу лицемерия. Во всяком случае, только он один мог бы отменить приказ о тайном аресте. Ни Телье, ни тем более Сегье, ни другие высшие судейские чиновники не в силах тут что-либо сделать. Нужно постараться увидеть если уж не короля, то хотя бы королеву-мать — она имеет на сына большое влияние, — или его духовника-иезуита, либо даже кардинала.
— Я виделась с герцогиней де Монпансье, — сказала Анжелика. — Она обещала разузнать, что можно, и сообщить мне. Но, по ее словам, нельзя ни на что рассчитывать до торжественного въезда… короля… в Париж…
Анжелика с трудом закончила фразу. С той самой минуты, как адвокат упомянул о грозящем графу костре, ей было не по себе. На висках ее выступили капельки пота, и она боялась упасть без чувств. Она услышала, что Дегре сказал:
— Я с нею согласен. До торжеств ничего сделать не удастся. Самое лучшее для вас — это сидеть здесь и терпеливо ждать. А я постараюсь добыть еще какие-нибудь сведения.
Анжелика встала, словно в тумане, и протянула руки вперед. Ее холодная щека коснулась грубой ткани сутаны.
— Значит, вы не отказываетесь защищать его?
Молодой адвокат немного помолчал, потом ворчливым тоном ответил:
— В общем-то, я никогда не дрожал за свою шкуру. Сколько раз я рисковал жизнью, ввязываясь в глупые драки в тавернах! Так почему бы мне не рискнуть еще разок за справедливое дело? Только вам придется снабдить меня деньгами, ибо я гол как сокол, а старьевщик, который дает мне одежду напрокат, — отъявленный жулик.
Решительные слова адвоката подействовали на Анжелику ободряюще. Юноша оказался гораздо серьезнее, чем показалось ей вначале. Несмотря на внешнюю грубоватость, даже некоторую циничность, он досконально знал все тонкости судебного крючкотворства и, должно быть, добросовестно выполняет дело, за которое берется.
Анжелика догадывалась, что таковы отнюдь не все молодые адвокаты, недавно покинувшие университетскую скамью. Ведь когда они сидят под крылышком щедрых папаш, они озабочены лишь тем, как бы выставить себя напоказ.
Анжелика вновь обрела свое обычное хладнокровие. Она отсчитала адвокату сто ливров. Бросив загадочный взгляд на бледное лицо молодой женщины, зеленые глаза которой, словно изумруды, блестели в полумраке кабинета, пропахшего чернилами и сургучом, Франсуа Дегре быстро поклонился и вышел.
Цепляясь за перила, она с трудом поднялась в свою комнату. Это, должно быть, результат пережитого ею ночью ужаса. Сейчас она ляжет и попробует уснуть, даже если потом ей и придется выслушать саркастические замечания Ортанс. Но, войдя в спальню, она снова почувствовала тошноту и едва успела добежать до таза.
«Что со мной?» — в страхе подумала Анжелика.
А вдруг Марго была права? Вдруг ее и правда хотят убить? Нападение на карету, покушение в Лувре? Уж не отравили ли ее?
Но внезапно страх сошел с ее лица, и оно осветилось улыбкой.
«Какая же я глупая! Все объясняется очень просто — я беременна!»
Она вспомнила, что еще перед отъездом из Тулузы у нее мелькнула мысль, что она снова ждет ребенка. Теперь эта догадка подтвердилась.
«Как счастлив будет Жоффрей, когда он выйдет из тюрьмы!» — подумала она.
Глава 32
В последующие дни Анжелика старалась быть терпеливой. Нужно дождаться торжественного въезда короля в Париж. Ходили слухи, что он состоится в последних числах июля, но подготовка к празднеству затягивалась, день за днем отодвигая эту дату. По случаю столь знаменательного события толпы провинциалов наводнили Париж и уже начинали проявлять нетерпение.
Анжелика занялась продажей своей кареты, лошадей и некоторых драгоценностей. Она вела скромный образ жизни обитателей своего квартала. Помогала на кухне, играла с Флоримоном — мальчик был очень живой и бегал по всему дому, путаясь в длинном платьице. Маленькие кузены обожали малыша. Избалованный ими, Барбой и молоденькой служанкой, которую Анжелика привезла из Беарна, он был вполне счастлив, и щечки у него снова округлились. Анжелика вышила ему красный чепчик, и его очаровательная мордашка, обрамленная темными кудрями, вызывала восхищение всего семейства. Даже Ортанс просветлела и заметила, что в этом возрасте дети — прелестные существа! Но — увы! — она не могла себе позволить держать в доме кормилицу и знакомилась со своими детьми только, когда они, уже четырехлетние, возвращались домой. Но ведь не всем же дано выйти замуж за колченогого, уродливого сеньора, который разбогател, продав душу дьяволу, и лучше уж быть женой прокурора, чем погубить свою душу.
Анжелика пропускала все это мимо ушей. Чтобы доказать свое смирение, она каждое утро ходила в церковь в скучном обществе своего зятя и сестры. Она уже свыклась со своеобразным обликом Ситэ, который все больше и больше заселялся судейскими чиновниками.
Около здания Дворца правосудия. Собора Парижской богоматери, церквей Сент-Аньян и Сен-Ландри, на набережных — всюду можно было встретить судебных приставов, прокуроров, судей, советников.
В черных костюмах с брыжами, в плащах, а иногда в судейских мантиях, они сновали взад и вперед, держа в руках свои мешки, а под мышкой — связки документов, которые они называли «нужными бумагами». Они наводняли лестницы Дворца правосудия и все близлежащие улочки. Кабачок «Черная голова» был излюбленным местом их встреч. Там, за столиками, на которых дымилось рагу и стояли пузатые бутылки с вином, можно было увидеть пьяные физиономии магистратов.
А на другом конце острова, на Новом мосту, под самым носом у вершителей правосудия, вызывая их негодование, бурной жизнью жил совсем иной Париж. Если случалось послать в ту сторону лакея с поручением и его спрашивали, когда он вернется, он отвечал: «Смотря какие песенки будут петь сегодня на Новом мосту».
В толпе вокруг лавчонок, которая никогда не редела, рождались песенки, множество стихов, пасквилей и памфлетов. На Новом мосту было известно все, и великие мира сего по горькому опыту знали, что следует опасаться замусоленных листков, которые разносил дувший с Сены ветерок.
Как-то вечером в доме прокурора Фалло, когда все за столом попивали айвовую и малиновую наливки, Анжелика, встав из-за стола, машинально вытащила из кармана какой-то листок. Она с удивлением взглянула на него, но потом вспомнила, что купила его за десять су у какого-то горемыки на Новом мосту в то утро, когда шла в Тюильри.
Анжелика начала читать вполголоса:
А потом войдем мы вместе в суд И увидим, что Рабле не плут.
Проходимцы там и аферисты, Прощелыги и авантюристы.
Так пойдемте, поглядим на давку…
Возмущенные крики заставили ее прервать чтение. Старый дядюшка прокурора Фалло поперхнулся наливкой, а сам прокурор с проворством, которого она не ожидала от этого чопорного человека, вырвал у нее листок, скомкал его и выбросил в окно.
— Какой стыд, сестра! — воскликнул он. — Как осмеливаетесь вы приносить в наш дом такую пакость! Готов поклясться, вы купили это у какого-нибудь голодного писаки на Новом мосту!
— Да. Мне просто сунули бумажку в руку и потребовали десять су. Я не осмелилась отказать.
— Наглость этих людей переходит все границы! Их перо не щадит даже неподкупных блюстителей закона! И подумать только, их сажают в Бастилию, словно они аристократы, хотя даже Шатле, самая мрачная тюрьма Парижа, и та была бы для них слишком хороша!
Муж Ортанс пыхтел, как бык. Анжелика никогда бы не подумала, что он способен разволноваться до такой степени.
— Все эти памфлеты, пасквили, песенки нас просто замучили! Они не щадят ни короля, ни двор, никого, они не останавливаются даже перед богохульством.
— В мои времена, — сказал старый дядюшка, — племя писак только зарождалось. А теперь это настоящее бедствие, они позорят нашу столицу Обычно старик был немногословен и раскрывал рот лишь для того, чтобы попросить рюмочку наливки или свою табакерку. Судя по этой длинной фразе, памфлет потряс его.
— Ни одна уважающая себя женщина не рискнет пойти пешком через Новый мост, — отрезала Ортанс.
Прокурор выглянул в окно.
— Ручей унес эту пакость. А было бы любопытно узнать, не стоит ли там подпись Отверженного поэта?
— Наверняка. Судя по озлобленности — это он.
— Отверженный поэт… — мрачно пробормотал мэтр Фалло, — он осуждает все общество в целом. Это прирожденный бунтарь и дармоед. Я однажды мельком видел его — он стоял на подмостках и разглагольствовал перед толпой. Его зовут Клод Ле Пти. При мысли, что эта длинная жердь с желтым, как репа, лицом ухитряется вызывать зубовный скрежет у принцев и у самого короля, я прихожу в уныние. В какое время я живу! Когда же наконец полиция избавит нас от этих бродячих шутов?
Все повздыхали еще некоторое время, и на этом инцидент был исчерпан.
***
Въезд короля в Париж завладел всеми умами. Это событие несколько сблизило Анжелику с сестрой. Однажды Ортанс вошла к Анжелике с самой сладкой улыбкой на устах, на какую только была способна.
— Ты не представляешь себе, как нам повезло! — воскликнула она. — Помнишь Атенаис де Тонне-Шарант, мою давнюю подругу по пансиону, с которой я была так дружна в Пуатье?
— Нет, совсем не помню.
— Ну, это неважно. Атенаис сейчас в Париже, а так как она всегда была интриганкой, то уже умудрилась войти в доверие к некоторым знатным особам. Короче, в день въезда короля она сможет находиться в отеле де Боне, расположенном как раз на улице Сент-Антуан, по которой будет двигаться кортеж. Нам, конечно, придется смотреть через чердачное окно, но мы увидим все и даже лучше, чем другие.
— Почему ты говоришь «мы»?
— Потому что она пригласила нас воспользоваться такой удачей. С нею будут ее сестра и брат и еще одна подруга, тоже из Пуатье. Таким образом, наберется полная карета пуатьевенцев. Очень мило, не правда ли?
— Если ты рассчитывала на мою карету, я с сожалением должна уведомить тебя, что продала ее.
— Да я знаю, знаю. Карета — пустяки. У Атенаис собственный экипаж. Он, правда, имеет довольно жалкий вид, ведь их семья разорилась, да к тому же еще Атенаис страшная транжира. Мать снарядила ее в Париж, дала ей горничную, лакея и старую карету и наказала найти себе мужа, да поскорее. О, Атенаис его найдет, уж она-то не промахнется. Но вот… дело в том, что… для въезда короля… она дала мне понять… у нее нет подходящего туалета. А ты понимаешь, эта госпожа де Бове, которая разрешила нам пристроиться у одного из чердачных окон в своем доме, она дама с положением. Говорят даже, что вдовствующая королева, кардинал и другие вельможи во время шествия собираются пообедать у нее. В общем, у нас будут отличные ложи. Но нельзя же, чтобы нас приняли за каких-нибудь камеристок или жалких бедняков, а то, чего доброго, прикажут лакеям выставить нас за дверь.
Анжелика молча открыла один из своих больших сундуков.
— Посмотри, может, здесь что-нибудь подойдет для нее и для тебя тоже. Ты, правда, выше меня, но юбку легко удлинить кружевом или оборкой.
Ортанс с горящими глазами подошла к сестре. Она не могла скрыть своего восхищения роскошными туалетами, которые Анжелика раскладывала на постели. Увидев платье из золотой парчи, она даже восторженно вскрикнула.
— Мне кажется, что для нашего чердачного окна оно будет неуместно, — опередила ее Анжелика.
— Конечно, ты присутствовала на свадьбе короля и к этому торжеству можешь относиться с пренебрежением.
— Уверяю тебя, что я очень рада. Никто не ждет въезда короля в Париж с таким нетерпением, как я. Но это платье я хочу сохранить, чтобы продать, если д'Андижос не привезет мне денег, чего я начинаю опасаться. А всеми остальными можешь распоряжаться как угодно. Ведь я живу у тебя и должна как-то возместить твои расходы.
В конце концов, после долгих колебаний, Ортанс взяла для подруги атласное платье небесно-голубого цвета, а для себя — ансамбль цвета неспелого яблока, который освежал невыразительное лицо этой брюнетки.
Наступило утро двадцать шестого августа. Взглянув на тощую фигуру сестры, которой фижмы верхнего платья придали некоторую округлость, на ее матовое лицо, оживленное зеленым платьем, на ее негустые, но мягкие и тонкие каштановые волосы, Анжелика, покачав головой, сказала:
— Право, Ортанс, мне кажется, ты была бы прелестной, если бы не твой желчный характер.
К ее великому удивлению, Ортанс не рассердилась. Она вздохнула, продолжая крутиться перед большим металлическим зеркалом.
— И мне тоже так кажется, — проговорила она. — Но подумай сама, я не создана для того, чтобы прозябать в безвестности, а живу именно так. Мне нравится общество блестящих и хорошо одетых людей, я люблю светскую беседу, обожаю зрелища. Но домашние заботы совсем закабалили меня. Этой зимой мне удалось побывать на званых вечерах у одного поэта-сатирика, у Скаррона. Это ужасный, злой калека, но какой ум, дорогая моя! О, я никогда не забуду этих вечеров! Как жаль, что Скаррон недавно умер. Придется снова прозябать.
— Но сейчас ты не вызываешь жалости. Уверяю, вид у тебя блестящий.
— Конечно, будь я просто женой прокурора, это платье никогда не выглядело бы на мне так шикарно. Благородство нельзя купить. Оно в крови.
Склонившись над ларцами, чтобы выбрать себе украшение, сестры вновь ощутили дух клана, гордость за свое дворянское происхождение. Они забыли и о полутемной комнате, и о безвкусной мебели, и о столь же безвкусных бергамских гобеленах на стенах, которые ткали в Нормандии специально для людей среднего достатка.
В этот день господин прокурор на рассвете уехал в Венсен, где собирались высшие сановники государства, чтобы встретить короля приветственными речами.
Залпы пушек перекликались с колокольным звоном. Городская стража в парадной форме, ощетинившаяся пиками, алебардами и мушкетами, заняла свои места на улицах, где оглушительно кричали глашатаи, раздавая листочки с программой торжества, маршрутом королевского кортежа и описанием триумфальных арок.
Около восьми часов утра карета с облезлой позолотой, принадлежащая мадемуазель Атенаис де Тонне-Шарант, остановилась у дома прокурора. Подруга Ортанс оказалась красивой, яркой девицей: золотистые волосы, розовые щеки, перламутровый лоб, украшенный мушкой. Голубое платье, которое ей дала Анжелика, удивительно сочеталось с ее немного навыкате, но живыми и умными глазами цвета сапфира.
Она мельком поблагодарила Анжелику, хотя на ней было не только ее платье, но и великолепное бриллиантовое ожерелье, тоже одолженное Анжеликой.
Мадемуазель Атенаис де Тонне-Шарант де Мортемар жила в убеждении, что все
— ее должники и оказать ей услугу — для каждого большая честь. Семья ее была бедной, но Атенаис считала, что их старинный дворянский род стоит любого богатства. Брат и сестра ее, судя по всему, были о себе столь же высокого мнения. Все трое обладали бьющей через край энергией, насмешливым умом, страстным характером и тщеславием, что делало их весьма приятными и в то же время весьма опасными собеседниками.
Все жизнерадостное общество уселось в карету, которая покатила по запруженным людьми улицам, мимо домов, украшенных цветами и гобеленами. Всадники и вереницы экипажей с трудом пробивали себе путь сквозь толпу, которая становилась все гуще, к Сент-Антуанским воротам, откуда должно было начаться торжественное шествие.
Придется сделать крюк, чтобы заехать за бедняжкой Франсуазой, — сказала Атенаис. — Сейчас это будет нелегко.
— О боже, избавь нас от вдовы скрюченного Скаррона! — воскликнул ее брат.
Он сидел рядом с Анжеликой и бесцеремонно прижимался к ней. Сославшись на жару, она попросила его отодвинуться.
— Я обещала Франсуазе взять ее с собой, — настаивала Атенаис. — Она милая женщина, и с тех пор, как умер ее калека супруг, у нее так мало развлечений! Я даже думаю, что она уже сожалеет о том, что его нет.
— Еще бы! Пусть он был уродом, но он давал в дом деньги. Вдовствующая королева назначила ему пенсию.
— А когда Франсуаза вышла за него замуж, он уже был калекой? — спросила Ортанс. — Эта пара всегда вызывала мое любопытство.
— Да, он уже тогда был скрюченный. Он взял ее девочкой, чтобы она ухаживала за ним. Она была сиротой, ну и согласилась. Ей было пятнадцать лет.
— Вы думаете, она действительно согласилась? — спросила младшая из сестер.
— Кто знает… Ведь Скаррон повсюду кричал, что ревматизм лишил его всего, кроме языка и еще одного… Ну, вы сами понимаете… Наверняка он научил ее всяким штучкам. Ведь он был такой развратник! А потом, ей-богу, у них бывало столько народу, что какой-нибудь статный сеньор должен же был взять на себя труд поразвлечь ее. Называли де Вийарсо.
— Надо признать, — сказала Ортанс, — что хотя госпожа Скаррон красавица, она всегда держалась очень скромно. Не отходила от кресла на колесиках, в котором сидел муж, помогала ему устроиться поудобнее, подавала целебные отвары. И вместе с тем она образованная женщина, умеет прекрасно вести беседу.
Вдова ожидала их на тротуаре около невзрачного дома.
— Боже мой, какое платье! — прошептала Атенаис, прикрывая ладонью рот. — Юбка совсем вытерта.
— Почему же вы ничего не сказали мне? — спросила Анжелика. — Я подыскала бы что-нибудь для нее.
— Да, конечно, я как-то упустила это из виду. Франсуаза, садитесь же!
Молодая женщина грациозно поклонилась всем и села в уголок. У нее были красивые карие глаза, затенявшиеся длинными, чуть подкрашенными сиреневой краской ресницами. Уроженка Ниора, она жила в Америке, но, оставшись сиротой, вернулась во Францию.
Наконец, они без труда добрались до прямой и чистой улицы Сент-Антуан, где было уже не так многолюдно. Экипажи стояли на соседних улочках. Отель де Бове гудел словно улей. Над балконом в центре фасада был натянут малиновый бархатный балдахин, обшитый золотым и серебряным позументом и бахромой. Фасад был украшен персидскими коврами.
На пороге разодетая одноглазая старая дама, похожая на святые мощи в раке, подбоченившись, покрикивала на рабочих, которые развешивали ковры.
— А это что за мегера? — спросила Анжелика, когда они шли к отелю.
Ортанс сделала ей знак молчать, а Анжелика, прикрывшись веером, прыснула.
— Это, милая моя, хозяйка дома Катрин де Бове, по прозвищу Кривая Като. Она была камеристкой Анны Австрийской, и когда нашему юному королю пошел пятнадцатый год, королева поручила ей просветить его. Вот где кроется секрет ее богатства.
Анжелика не смогла удержаться от смеха.
— Надо полагать, ее опытность возместила отсутствие красоты.
— Пословица гласит, что для юношей и монахов нет уродливых женщин, — добавил молодой Мортемар.
Но несмотря на насмешки, все они почтительно поклонились бывшей камеристке.
Она пристально оглядела их своим единственным глазом.
— А, пуатьевенцы. Ну, ягнятки мои, не мешайте мне. Залезайте-ка побыстрее наверх, пока мои служанки не заняли лучшие места. А это кто такая? — она ткнула своим скрюченным пальцем в сторону Анжелики.
— Моя подруга, графиня де Пейрак де Моран, — представила Анжелику Атенаис.
— Так-так! — проговорила старая дама и как-то странно хихикнула.
— Уверена, она что-то знает о тебе, — шепнула сестре Ортанс, когда они поднимались по лестнице. — Мы наивны, воображая, что дело не получит скандальной огласки. Я не должна была брать тебя с собой. Тебе лучше вернуться домой.
— Ладно, только отдай мое платье, — сказала Анжелика, протянув руку к корсажу сестры.
— Утихомирься, дура, — ответила Ортанс, отталкивая ее.
Атенаис де Тонне-Шарант приступом взяла окно в одной из комнат для слуг и устроилась около него вместе с Анжеликой и Франсуазой Скаррон.
— Отсюда чудесно все видно, — воскликнула она. — Смотрите, вон Сент-Антуанские ворота, через которые въедет король.
Анжелика тоже выглянула в окно. И почувствовала, что бледнеет.
Первым, что бросилось ей в глаза под голубым, подернутым знойной дымкой небом, была не широкая улица, по обеим сторонам которой густой толпой стояли люди, не ворота Сент-Антуан с триумфальной аркой из белого камня, а огромная, массивная крепость, которая, словно темная скала, возвышалась чуть правее.
— Что это там за укрепленный замок около ворот Сент-Антуан? — вполголоса спросила она сестру.