Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 16 страница

Дима почувствовал удар в грудь и упал навзничь. Никто не сказал «стой» или «не двигаться». Убийца решил стрелять без предупреждения, с близкого расстояния, чтобы не попасть в случайных прохожих. Прямо в сердце. Стреляли из пистолета ГШ-18, гораздо более шумного, чем ПСС, любимое оружие спецназовцев, но сейчас скрытность была не важна. Все равно двадцать прохожих, находившихся поблизости, не могли пропустить этого происшествия.

Какая-то женщина не переставая кричала, почти заглушая вой сирены фургона ГАЗ без опознавательных знаков, который резко затормозил около тела. Несмотря на то что все случившееся заняло несколько секунд, какой-то умник ухитрился вытащить телефон, заснять убийство на видео и выложить его в Интернете еще до того, как фургон умчался прочь. Любитель ужасов с телефоном сфотографировал отдельно лужу крови, оставшуюся на асфальте напротив входа в Либерийский банк.

Оказавшись внутри фургона, убийца сняла маску и тряхнула волосами.

— Все никак не могу поверить в то, что я на это согласилась, — произнесла Оморова.

«Зеленая зона», Багдад, Ирак

Блэкберну никогда раньше не приходилось бывать в «Зеленой зоне», да и сейчас он мало что увидел, поскольку глаза у него были завязаны. Интересно, какой в этом смысл? Он спросил об этом у военного полицейского, который менял пластиковые наручники на более надежные стальные.

— Смысл, сынок, в том, что ты шпион. А мы не хотим, чтобы шпионы видели то, что им не положено.

Шпион. И убийца.

Они нашли тело Коула. Они копали всю ночь и большую часть следующего дня, разгребли обломки, раскопали шале и добрались до бункера. Полевой патологоанатом извлек из тела пулю, и группе судмедэкспертов понадобилось всего полчаса на то, чтобы подтвердить: отметины на ней аналогичны отметинам на других пулях, выпущенных из конфискованного у Блэкберна автомата. И чтобы быть окончательно уверенными, они сняли с автомата отпечатки пальцев и нашли только его собственные.

Честер Хейн-младший не походил на своего подчиненного, Уэса. Хейн имел вид человека из состоятельной семьи с Восточного побережья, выпускника престижного университета. К этому добавлялись манеры американца, достаточно долго прожившего за границей и знавшего, как слиться с обстановкой и не привлекать излишнего внимания. У него был несколько отстраненный вид, и Блэкберн решил: наверное, это из-за того, что он всю жизнь провел, пытаясь читать между строк. Возможно, он сумеет прочесть что-нибудь между строк той истории, которую намеревался рассказать ему Блэкберн.

Ему теперь было нечего терять.

— Могу я поговорить с вами наедине, сэр?

Честер Хейн-младший оглянулся на человека, известного Блэкберну только как Уэс. Он так и не представился и жевал жвачку с чавканьем, от которого мать отучила Блэкберна еще до того, как тот пошел в школу.

— Уэсли?

Хейн кивнул на дверь. Уэс перестал жевать, захлопнул ноутбук резким движением, выдававшим его недовольство, и молча вышел.

В комнате как будто прибавилось свежего воздуха.

Хейн налил в два стакана воды и пододвинул один Блэкберну.

— В здешних местах все время хочется пить. Пейте. Вы ведь много пили раньше, когда пустыню патрулировали, да?

В его манере держаться было что-то почти отеческое. Блэкберн взял стакан двумя руками — из-за наручников он не мог иначе, — одним глотком выпил воду и поставил стакан на разделявший их серый металлический стол.

— Можно начинать?

Хейн сложил руки:

— Валяйте.

Блэк ожидал увидеть ноутбук или по крайней мере блокнот, но Хейн просто откинулся на спинку стула со спокойным видом, словно покупатель, которому перечисляют технические характеристики «бьюика».

Блэкберн рассказал все подробности происшедшего в подвале, какие только смог вспомнить, начиная с того момента, когда увидел Диму. Он дословно повторил их разговор, рассказал, как они обменялись сведениями о Соломоне, упомянул о впечатлении, которое произвели на Диму его слова. Блэкберн описал падение бетонной балки, то, как Дима пытался его спасти, и то, что оружие вылетело у него из рук. Потом он перешел к появлению Коула. Блэк передал Хейну все, начиная с реакции его командира на смерть Харкера, рассказал о хранилище, о смерти Башира.

— Я считаю, что Коул меня провоцировал, сэр. Он пытался мне доказать, что я слабак, который не в состоянии казнить врага.

Блэкберну показалось, что все идет неплохо. Хейн слушал его очень внимательно. Все это время он не отводил взгляда и не менял позы. Казалось, его окружало некое силовое поле, которое втягивало в себя слова Блэкберна быстрее, чем он успевал осмыслить их. Но Блэк уже не задумывался над тем, что говорил. Ему все равно конец. Лучшее, на что он мог надеяться, — это то, что его добровольное признание учтут.

Когда Блэкберн смолк, Хейн еще несколько секунд смотрел на него.

— Спасибо вам за откровенность, Генри. — Он вздохнул. — Но дело в том, что у нас возникли две проблемы. Одна из них — бомба. Мы исследовали ее. Оказалось, что это нечто вроде «куклы». В ней нет расщепляющегося вещества. Тот, кто продал ее иранцам, — мошенник.

Хейн смолк, пока Блэкберн обдумывал это сообщение. Затем наклонился вперед, сложив руки, как будто собрался молиться:

— Вторая проблема заключается в том, что власти Российской Федерации только что объявили в международный розыск некоего Дмитрия Маяковского, который обвиняется в краже оружия у Российской армии.

Он поднялся и направился к двери:

— Вы застрелили не того парня, Генри.

Москва

Уже стемнело, когда Кролль вышел со станции метро «Серпуховская» с огромным букетом и направился к многоквартирному дому, расположенному в двух кварталах от станции. Во времена Брежнева квартиры здесь были доступны лишь избранным. Получение жилья в этом месте свидетельствовало об успешной карьере в спецслужбе. Сегодня, подобно многим своим стареющим обитателям, квартал потерял вид и сильно нуждался в услугах пластического хирурга.

Прежде чем войти, Кролль тщательно осмотрел здание. Оказавшись внутри, он махнул перед носом консьержа пропуском ГРУ, которым обзавелся после спасения дочери Булганова. С головорезами Палева этот фокус не прошел бы, но в здание Кролль проник. Затем он отправился доставлять цветы некой Ксении Мороновой. Поскольку Ксенией Мороновой звали его тринадцатилетнюю дочь, которую он видел всего несколько раз в жизни, он знал, что вряд ли добьется здесь успеха, но, позвонив во множество дверей и предложив букет многочисленным обитателям, примерно ознакомился с расположением охраны Палева и планом дома.

Двадцать минут спустя Дима, в новой одежде, подъехал к дому на «мерсе» и забрал Кролля.

— Там есть вентиляционная шахта, куда выходят кухонные окна. Можно приставить лестницу из окна Каспаровых. Они очень старые и почти глухие…

Дима прервал его, погрозив пальцем:

— Ты же сказал, что у двери всего два охранника. Я не собираюсь тут ползать, как мышь. Я им предложу убираться к чертовой матери, а не уйдут — пристрелю.

Кролль вздохнул:

— Ну как хочешь.

Дима сердито посмотрел на него:

— Сейчас надо действовать быстро, нам еще нужно успеть в Париж.

— Кстати, насчет Парижа. Как мы туда доберемся?

Дима не ответил. Он думал о другом.

Они поднялись по лестнице на нужный этаж и подошли к охранникам. Кроме одежды, Дима обзавелся новеньким бесшумным ПСС, который раздобыла для него Оморова. Охранники, только взглянув на оружие, сразу подняли руки вверх. «Могли бы посопротивляться для приличия», — подумал Дима, приказав лечь на пол, чтобы Кролль мог их связать. Дима забрал у охранников пистолеты ХР-9, сунул один Кроллю, второй взял себе. Запасное оружие всегда пригодится. Кролль отвел связанных охранников к служебному лифту, затолкал их внутрь и застопорил кабину.

Палев спал в кресле. За последние несколько дней он состарился лет на десять.

Он словно почувствовал присутствие Димы и поднял веки — медленно, как будто они были налиты свинцом. Посмотрел на незваного гостя:

— Я думал, ты мертв.

— Ага, я это тоже слышал.

— Об этом говорили по телевизору.

— Значит, это правда.

Палев снова начал закрывать глаза. Дима похлопал его по щекам:

— Они что, накачали вас наркотой?

— Наверное. Сам не знаю почему, но мне кажется, что я уже мертвец.

— Тимофеев?

Бывший начальник кивнул:

— Похоже, я впал в немилость.

— Не волнуйтесь, в этом вы не одиноки. Вы знали, что операция по спасению Кафарова опиралась на ложные данные и провалилась еще до того, как мы вылетели из Рязани?

На мгновение Палев вернулся к жизни, словно клокотавший где-то глубоко внутри гнев прорвался на поверхность.

— Тимофееву нужны были пустышки — никчемные люди, расходный материал. Я твердо решил дать тебе все, что нужно. Но он хотел, чтобы вы погибли.

Гнев утих. Палев покачал головой:

— И зачем ему этот Кафаров… эта бомба…

— Кафаров мертв.

Лицо Палева прояснилось.

— Рано радоваться. Угадайте, кто забрал бомбы?

Дима сказал. Палев опустил голову. Соломон — этот совершенный агент, одаренный, безжалостный, без прошлого, без привязанностей — был также и созданием Палева.

Последовала долгая пауза. Старик переваривал это сообщение.

— Я столько работал ради страны, и вот теперь это…

— Мы заключили сделку, не забывайте. Я еду в Париж.

— Ах, Париж. Твой любимый город.

На губах Палева возникла бессмысленная улыбка. Веки его снова опустились.

— Фотографии, помните?

Палев нахмурился. Дима ощутил непреодолимое желание его придушить, но удовлетворился очередной сильной пощечиной.

— Мой сын, помнишь? На фотографиях. Ты обещал мне имя и адрес.

Взгляд Палева снова стал осмысленным, обмякшее лицо напряглось. Но оно выражало не внимание — на нем был написан ужас.

— Твой сын?

Дима схватил его за плечи:

— Те гребаные фотографии. Ты мне их показал. Из-за них я согласился участвовать в вашей поганой операции.

Палев поднес руку к лицу:

— Мне опять плохо. — Он закатил глаза.

Дима видел перед собой снимки, четко, в мельчайших деталях. Кое-что от Камиллы, кое-что от него. Красивый мальчик. «Мой сын».

— Прости, это… — В водянистых глазах старика мелькнуло недоумение. — Их дал мне Тимофеев. Это его люди поработали. Он не рассказал мне, кто этот мальчик.

Дима смотрел на Палева со смесью ярости и отчаяния. Когда-то этот человек был гениальным разведчиком, хранителем всех секретов, бичом западных контрразведок. Дима его так уважал, так восхищался им. Он проклял дряхлость Палева, проклял себя за то, что не вытянул информацию из этих людей, пока у него была такая возможность. На миг он почувствовал, что энергия, двигавшая им в эти последние несколько дней, покидает его.

Пора идти. Ему нужно ехать в Париж, и не важно, получит он информацию или нет.

— До свидания, Палев.

— Дима, — голос Палева немного окреп, — у меня к тебе последняя просьба.

— Хватит с меня твоих просьб.

Пленник указал на пистолет охранника, торчавший из кармана Димы:

— Ты не одолжишь мне эту штуку? Мне кажется, мое время пришло. Я бы попросил тебя об этой услуге, но из-за меня тебе и так пришлось пройти через ад.

Дима замер. Он мог любить или ненавидеть этого человека, но начальник присутствовал в его жизни дольше, чем кто-либо другой.

Он протянул ему руку. Палев сжал ее. Затем Дима отдал ему пистолет, повернулся и направился к двери.

— Дима.

Он оглянулся. Глаза Палева блеснули.

— Твой сын. Он работает на Бирже.

Выйдя за дверь, он услышал выстрел. Для Димы этот выстрел означал не просто смерть одного человека — он знаменовал конец целой эпохи. Палев воплощал для него набор ценностей и принципов, борьбе за которые они оба посвятили свою жизнь. Эти принципы были у них в крови. Несмотря на все горе, которое причинил ему Палев, несмотря на ложь, провалы и напрасно потраченные годы, гибель множества людей в лагере иранских боевиков, Дима ощутил печаль.

Но сейчас не было времени на сентиментальности. Пока он ехал на лифте вниз, в ушах у него звучали последние слова Палева.

«Он работает на Бирже».

Кролль ждал его в «мерседесе».

— У нас проблема.

— Хорошо, хоть какое-то разнообразие.

— Мне сейчас позвонила Оморова. Тимофеев хочет увидеть твой труп. Он никому не верит на слово, несмотря на видео с телефона. Если он не увидит тело, то закроет выезды из города и объявит, что ты еще жив, и охота продолжится. Вооружен и очень опасен, стрелять без предупреждения.

Диму, казалось, это не заинтересовало.

— Оморова не знает, что делать. Она и так уже пошла на огромный риск, организовав твое «убийство».

Ренской морг, Москва

Вечер пятницы — оживленное время в московских полицейских моргах. Но в Ренском морге, одном из старейших в городе, было подозрительно тихо — подозрительно для человека, знакомого с подобными местами. Однако Андрея Тимофеева эта тишина не насторожила.

Нервного вида санитар в белом халате и резиновом фартуке провел его в цокольный этаж. Здесь пахло не смертью, а чем-то неопределенным, стоял какой-то безликий химический запах. Зеленая краска на кирпичных стенах коридора за десятки лет была ободрана каталками, которые неловко толкали пьяные и равнодушные санитары. Начальству явно не хватило времени приготовить парадное помещение к приезду министра. Грязная занавеска, закрывавшая окошечко для опознания, через которое смотрели на трупы, висела как застиранная простыня на веревке. Тимофеев покачал головой, как делал всегда, когда находил в Москве сходство с городами третьего мира.

— Не хотите ли присесть, господин министр? — спросил санитар.

— Зачем это? Я что, похож на скорбящего родственника? — Тимофеев махнул на занавеску. — Давайте быстрее.

Занавеску отодвинули. За окном на каталке лежал бледный труп. Видны были только голова и плечи, остальное скрывала простыня; из-под нее высовывался кусок пластыря, которым патологоанатом залепил разрез после вскрытия.

Краска полностью сошла с лица. Глаза были закрыты, голова слегка повернута в сторону окна, чтобы смотрящий мог видеть лицо.

Тимофеев пристально посмотрел на труп, затем прищурился:

— Мне нужно взглянуть поближе.

Санитар шагнул к нему, неловко переступая ногами в огромных резиновых калошах:

— Мне очень жаль, господин министр, но это запрещено.

Тимофеев оттолкнул его в сторону и схватился за ручку двери, ведущей в комнату с каталкой. Дверь была заперта.

— Открывайте. Быстро!

Санитар повиновался и отошел в сторону. Он сделал то, за что ему дали взятку. Теперь он хотел только одного — бежать отсюда. Тимофеев подошел к телу и пристально, с бесстрастным видом посмотрел на него.

Дима перестал дрожать только тогда, когда услышал голос Тимофеева. Он справился с дрожью, вспомнив, как во время обучения в спецназе его швырнули в прорубь и как ему пришлось драться с другим солдатом обнаженным, на снегу, ради развлечения психопата-инструктора. Он приказал своим нервным окончаниям не реагировать на холод, приказал мышцам замереть. Но даже после этого он чувствовал, как руки его покрываются мурашками. Да, это его выдаст. Он чувствовал на лице дыхание Тимофеева, от него пахло кофе и алкоголем. Запах туалетной воды смешивался с запахом дезинфицирующего средства, висевшим в помещении, и получалась необыкновенно тошнотворная смесь. Министр дышал часто, и казалось, что он презрительно фыркает. Он взялся за простыню, чтобы осмотреть разрез на груди «трупа».

В этот момент Дима открыл глаза.

Тимофеев шарахнулся назад, наткнулся на тележку с инструментами, принялся шарить по карманам в поисках оружия. Дима вскочил с каталки и сжал запястье противника в тот момент, когда тот вытащил «беретту».

— Не ждал меня в Москве, да?

— Я от тебя вообще ничего не ждал. Тебе уже давно пора на свалку, Маяковский. Как и твоему жалкому старому боссу.

Тимофеев впился в него взглядом; очевидно, его не тревожило то, что Дима держал его за руку. Если бы Дима хотел его убить, он уже давно был бы мертв, но ему нужна была информация. Тем не менее жажда мести отнюдь не угасла, и Дима уже готов был поддаться ей.

В этот момент Тимофеев со сверхчеловеческой силой, которой Дима от него не ожидал, вырвал свою руку и ударил «труп» в пах. Дима скорчился на полу. Тело его раздирала мучительная боль, и он проклинал себя за этот нелепый трюк с моргом.

— Понятно теперь, про что я? Последние несколько дней ты разъезжал по Ирану без пищи и воды, гонялся за собственным хвостом. Ты устал. Ты себя переоценил. С вами со всеми так бывает — воображаете себя героями. Но за это надо платить.

Сознание Димы было затуманено болью, но он все-таки сообразил, что Тимофеев собирается его убить. Нужно было оттянуть этот момент.

— Соломон очень подорвет авторитет России. Американцы уже знают, откуда он взял эту бомбу.

— Твоя информация абсолютно неверна, — возразил Тимофеев. — У американцев в тюрьме сидит человек, который все им о тебе рассказал, и они сделали из этого рассказа незамысловатые выводы. На самом деле этот эпизод с морпехом обеспечил Соломону хорошее прикрытие.

— Значит, ты хочешь, чтобы у него все получилось?

Диму терзала не только физическая боль — весь его мир рушился. Неужели все настолько ужасно?

— Ты что, до сих пор ничего не понял, Маяковский? Мир идет вперед. Геополитический ледник тает. Тектонические плиты власти и влияния движутся. Америка и Запад — это уже вчерашний день. Они слишком долго правили миром. Скоро их место займут новые силы — точнее, занимают, прямо сейчас. У некоторых из нас хватает воображения и дальновидности, чтобы почувствовать этот процесс, и мы не позволим кучке дряхлых, узколобых динозавров помешать нам. Динозаврам пора вымирать. Ты проиграл, Маяковский. Смирись с этим.

Дима изо всех сил старался осмыслить слова Тимофеева. Он знал, что если сосредоточится на этой высокопарной речи, то немного отвлечется от боли, что позволит ему продумать свой следующий шаг. Дима лежал на ледяном полу, без оружия, голый, голова у него раскалывалась от боли — при падении он задел колесо тележки.

— Палев предупреждал меня насчет тебя. Он сказал, что ты не умеешь вовремя остановиться. Я надеялся, что ты запорешь операцию, — кстати, моя надежда вполне оправдалась.

Тимофеев выступал как на трибуне. Диме оставалось лишь надеяться на то, что министр отвлечется от своей жертвы, хотя, судя по всему, он был не из тех, кто легко переключается.

— Ты надеялся выжать из меня информацию о том парне-сироте из Парижа?

Дима решил не удостаивать его ответом, но его молчание говорило само за себя. Его разъярил презрительный тон, которым Тимофеев говорил о его сыне. Дима почувствовал, как чаша весов склоняется в сторону мести.

— Так вот, у меня нет никакой информации и никогда не было. Думаю, эти сведения раздобыл какой-то чиновник из моего министерства, но мы не помешаны на сборе бессмысленных фактов, в отличие от наших советских предшественников. Эти сведения только засоряют серверы. А кроме того, представь, что будет, если этот блестящий молодой человек узнает, что его отец — старый, никчемный советский шпион? Вряд ли это улучшит ему настроение, а? На твоем месте я бы оставил парня в покое и дал ему жить своей жизнью.

Дима попытался встать, схватившись за ножку каталки.

— Ну, давай поднимайся. Знаешь, мне тебя даже жалко. Наверное, я не стану тебя убивать и отправлю в лагерь. Тебе там понравится. Там полно стариков вроде тебя. Будете жрать луковый суп и вспоминать старые добрые советские времена.

«Стариков»? Тимофеев был всего на несколько лет моложе его, но они принадлежали к разным мирам: по крайней мере, у Димы была какая-то мораль, чувство справедливости. Бездушный робот в английском костюме, стоявший перед ним и рассуждавший о новом мировом порядке, ни во что не верил и стремился только к богатству и власти.

Дима положил руку на полку тележки и нащупал какой-то инструмент. «Наверное, подойдет». Но как только он попытался подняться, ногу пронзила острая боль. Он рухнул на пол, согнулся вдвое, зажав в ладони металлический предмет, взятый с тележки, и надеясь, что Тимофеев ничего не заметил.

Дима смутно слышал разглагольствования Тимофеева. Видимо, бедняге-министру не с кем поговорить. Дима полностью сосредоточился на размышлениях о том, где стоит Тимофеев, сколько времени ему потребуется, чтобы добраться до него из-за этой тележки, и сможет ли он с ним справиться. У Тимофеева явно хорошая реакция. А что касается его меткости — Диме придется пойти на риск.

Первым шагом в его плане было толкнуть ногой каталку. Внезапное движение ненадолго отвлекло Тимофеева, и Дима смог преодолеть часть пути.

Первый выстрел из «беретты» раздался почти сразу же, но к этому моменту Дима уже собрался, вскочил и, схватив каталку, придавил Тимофеева к стене; несколько пуль угодило в потолок. Обездвижив противника, Дима с силой вонзил ножницы в руку, державшую пистолет. «Беретта» полетела на пол.

Дима толкнул каталку еще раз.

— Может, ты все-таки вспомнишь какую-нибудь информацию? Не хочешь еще подумать?

Ножницы рассекли сухожилия на руке Тимофеева; Дима вытащил свое оружие и вонзил его в запястье врага, перерезав лучевую артерию. Фонтан крови забрызгал обоих. Тимофеев выпучил глаза от боли, и внезапно к запаху морга и туалетной воды добавился еще один отвратительный запах. Как все жестокие негодяи, он оказался слабаком.

— Я… я могу тебе помочь…

— Мы оба знаем, что это ни к чему. В последний раз спрашиваю: вспоминаешь ты что-нибудь или нет?

Тимофеев собрал остатки сил и оттолкнул Диму. Упав на пол, он здоровой рукой схватил пистолет и прицелился. Дима все еще сжимал в руке ножницы. Одним стремительным движением он воткнул ножницы в правый глаз Тимофеева. Дима продолжал давить и выпустил их только тогда, когда из кровавой каши остались торчать только кольца.

Едва Дима успел подхватить с полу «беретту», как появились телохранители Тимофеева. Первых двоих он прикончил, пока те еще были в дверях. Вырывая пистолет-пулемет из пальцев умирающего, он услышал топот. Выбежав из-за угла, охранники оказались прямо под градом пуль Димы. Перепрыгнув через тела, он бросился к лестнице, где наткнулся еще на троих. Их короткое замешательство при виде голого человека с оружием дало ему время покончить с ними. А в следующую минуту он оказался на улице, обнаженный, заляпанный кровью Тимофеева, посреди ночи, под ледяным дождем. В трех кварталах от морга видны были голубые мигалки завывавших полицейских машин.

Дима бросился к такси, из которого только что вышла парочка, видимо собравшаяся на первое свидание. При виде голого, мокрого и окровавленного мужчины с огнестрельным оружием девушка в испуге отвернулась и протянула ему сумочку, словно предлагая бешеной собаке кусок мяса. Водители останавливали машины, чтобы посмотреть на необыкновенное зрелище.

— Здесь пять тысяч! Не стреляйте!

Дима отметил, что парень не бросился вперед, чтобы грудью закрыть любимую от выстрелов. «Первое и последнее свидание», — подумал он. Дима сунул руку в сумку, нашарил пачку бумажных платочков, оттолкнул ошеломленного бойфренда, вышвырнул из машины таксиста и дал газу.

Это оказалась старенькая «волга» с никуда не годными тормозами. Видавшие виды стеклоочистители едва-едва скользили по стеклу, оставляя полупрозрачную пленку, из-за которой было мало что видно.

Сначала Дима выехал на встречную полосу, что привлекло внимание гнавшихся за ним полицейских. Он вернулся на свою и постарался затеряться среди других такси. Но остальные машины двигались слишком медленно. Он свернул направо и оказался неподалеку от Павелецкого вокзала, где ему преградила путь полицейская машина. Дима дал задний ход и врезался в нее как раз в тот момент, когда полицейские вылезали. Затем он рванул по той же улице в обратную сторону и свернул в переулок между двумя офисными зданиями. Два алкаша скрючились над бутылкой. Он затормозил рядом с ними, вылез из такси и, схватив одного за шиворот, поставил на ноги.

— Меняю машину на твою одежду.

Дима знал, что до пьяницы не сразу дойдет смысл его слов, поэтому сам содрал с него мокрое пальто. «Ничего, сойдет».

— Деньги есть?

— Ты что, мать твою?.. Мы же нищие!

— Я отдаю вам машину.

Дима помахал пистолетом-пулеметом и получил пятьсот рублей.

— Такие деньги, а вы сидите на улице. Могли бы найти себе комнатушку.

Они злобно посмотрели на него. Дима прошел вглубь переулка, пересек еще несколько улиц, переступая через лужи и собачьи кучи, и в конце концов скрылся в метро.

Ему не сразу удалось уговорить булгановских охранников впустить его. Не каждый день к олигарху без приглашения является посетитель в пятнах крови, одетый лишь в воняющее мочой пальто. Они снова и снова разглядывали Диму; нога его продолжала кровоточить, алое пятно растекалось по дорогому бежевому ковру.

— А где твои ботинки? — спросил тот, что был покрупнее.

— Он меня ждет. — Дима снова произнес свое имя по слогам. — Я с ним только что говорил. Черт бы вас побрал, я спас жизнь его дочери.

Охранники снова посовещались, затем позвонили кому-то, и появился третий. Все они были здоровенными неповоротливыми парнями, и в бою толку от них было бы не больше, чем от манекенов. Дима мог бы за несколько секунд раскидать их, но он собирался просить их хозяина о большом одолжении, поэтому такое воинственное начало могло ему повредить.

В конце концов позади них звякнул лифт.

— Поднимайся, — сказал третий «манекен». — Пушку оставь.

— Как скажешь.

Дима бросил оружие охраннику; тот едва успел поймать.

Дима вышел на сорок пятом этаже и встретил Булганова — с большим бокалом виски в одной руке и сигарой в другой. В квартире пахло деньгами и «Шанель № 19».

— Дима! Боже мой, что они с тобой сделали…

Хозяин принюхался и замер:

— Господи! Сходи, пожалуйста, в душ. На свой самолет я тебя в таком виде не пущу.

Запах денег исходил от Булганова, но «Шанель»…

Оморова сидела на белом диване под небольшим полотном Пикассо, и на лице ее отражалась смесь раздражения и насмешки. Дима направился было к ней, но она жестом остановила его.

Выйдя из душа, он нашел на крючке халат с эмблемой британского футбольного клуба, недавнего приобретения Булганова, и надел его. Дима сообщил о последних событиях Оморовой, та посмотрела на часы.

— Ты приехал в Москву… когда? Семь часов назад. Ты просто ходячая неприятность.

Дима покорно развел руками:

— Знаю, знаю, нехорошо получилось.

— Не хочешь поблагодарить меня за помощь? Не за что.

— Разумеется, без тебя мы ничего не смогли бы сделать. Как насчет поцелуя?

— Моей карьере конец.

— Ты думаешь, что не сможешь выпутаться из этого?

— Дима, меня теперь даже в здание не впустят.

Появился дворецкий с большой порцией бурбона для нее и диетической колой для Димы. «Только что ты бегаешь голым по улицам, а в следующую минуту уже стоишь на сорок пятом этаже небоскреба на ковре ручной работы. Странная штука жизнь». Но с другой стороны, жизнь Димы никогда не была нормальной. Он поднял стакан, глядя на своих собеседников и Пикассо.

Оморова сделала большой глоток и скрестила ноги.

— Сделай так еще раз, — попросил Дима.

— Да иди ты. Вот твое барахло.

Она открыла свою сумку и выложила на стол содержимое банковской ячейки.

— Ты обо всем подумала.

— Кто-то же должен обо всем думать.

Он быстро проверил свое имущество, взял паспорта:

— Привет, старые друзья.

— Я дозвонилась твоему приятелю Россену в Париж. Он проверил всех служащих Биржи — персонал и охрану, все чисты.

— Надо было еще проверить тех, кто занимается отоплением, водопроводом. Это огромное старое здание, — наверное, для него нужна целая армия рабочих. А что с компьютерами? Капитализм никогда не спит. Наверное, у них айтишники даже по ночам трудятся.

Оморова открыла ноутбук:

— Нам нужно получить какую-нибудь информацию о визитах Соломона в Париж. Существует вероятность, что он приезжал на разведку или для подбора команды. Он работает очень тщательно. Если Соломон там, то всего на несколько дней, поэтому он наверняка заранее подготовил себе базу. Я думаю, он не станет устраиваться в незнакомом месте, которое нужно сначала проверять, где нужно всего опасаться.

Дима кивнул:

— Возможно, но мы не знаем наверняка. Соломон может войти через парадный вход, изображая руководителя фонда, брокера, кого угодно. Он очень убедительно играет ливанцев, американцев, израильтян…

Оморова улыбнулась:

— Лучше, чем ты?

Внезапно ему ужасно захотелось взять ее с собой. Но с другой стороны, у него было там дело, о котором он не мог никому рассказать. Дима возвращался в прошлое, в то время и место, которые, как ему казалось, остались далеко позади. И еще в глубине души он считал, что у него ничего не получится. Это безумие — пытаться найти человека и бомбу в огромном городе с помощью всего лишь четырех союзников… А скорее всего, даже трех.

Оморова вздохнула, словно прочитав его мысли:

— А ты официально еще числишься в списке разыскиваемых. Тимофеев не уберет тебя оттуда, пока не… — Она смолкла, вспомнив о том, что министр мертв. — Всем европейским службам безопасности намекнули, что следует стрелять на поражение. — Она взяла распечатку. — «Российское правительство не намерено заявлять протест в случае гибели подозреваемого при сопротивлении аресту». Хорошо сказано, да?

Наши рекомендации