Сцена четвертая. Соблазн во сне

Мне показалось, я должен что-то сказать, и я произнес:

"Холод похож на холод…", и она отозвалась печально:

"Время – на время. Теперь мы никогда этого не забудем".

Она вышла из светящегося круга лампы и я сказал:

"Я пишу это повсюду"

Она повернулась и отошла к туалетному столику. В круглой луне зеркала появилось ее лицо - отражение лица, его оптический образ, двойник, готовый раствориться в трепетном свете лампы. Грустные глаза цвета остывшей золы печально посмотрели на меня и опустились, она открыла перламутровую пудреницу и коснулась пуховкой носа и лба.

"Я так боюсь, - сказала она, - что эта комната приснится кому-нибудь еще, и он все здесь перепутает."

Она щелкнула замочком пудреницы, поднялась и вернулась к лампе.

"Тебе не бывает холодно?" - спросила она.

"Иногда бывает..." - ответил я .

Она раскрыла озябшие руки над лампой, и тень от пальцев легла на ее лицо.

"Я, наверно, простужусь, - пожаловалась она. - Ты живешь в ледяном городе".

Керасиновый огонек делал ее кожу медно-красной и глянцевой.

"У тебя бронзовая кожа, - сказал я. - Иногда мне кажется, что в настоящей жизни ты должна быть бронзовой статуэткой в углу какого-нибудь музея".

"Нет, - сказала она. - Но порой мне и самой кажется, что я металлическая - когда я сплю на левом боку и сердце гулко бьется у меня в груди".

- "Мне всегда хотелось услышать, как бьется твое сердце".

- "Если мы встретимся наяву, ты сможешь приложить ухо к моей груди и услышишь".

-"Если мы встретимся наяву..." Она положила руки на стеклянный колпак и я промолвил:

"Холод похож на холод. Я всюду повторяю эти слова".

Она умолкла, а я все сидел, покачиваясь на стуле.

"Каждое утро, - сказал я, - я произношу фразу, по которой должен найти тебя. Но днем я не могу вспомнить даже твоего лица".

Она стиснула в отчаянии пальцы:

"Ах, если бы мне помнить наши заветные слова или по крайней мере знать название моего города!"

«Знаешь а иногда мне кажется, что все люди вот также пишут на стенах свои заветные слова…Но все они остаются без ответа. Может быть однажды я не выдержу и нацарапаю эти слова на столике в какой-нибудь кофейне».

Горькие складки легли в уголках ее губ.

"Я хочу до тебя дотронуться", - сказал я. Она вскинула глаза, я язычки пламени заплясали в ее зрачках.

"Ты никогда не говорил этого", - заметила она.

"А теперь говорю". Она опустила глаза и попросила сигарету.

"Почему же, - повторила она, - мне никак не вспомнить название своего города?"

Она грустно улыбнулась:

"Эта комната снится мне так же, как и тебе".

Я поднялся и направился к лампе, а она в испуге отступила назад, опасаясь, что я случайно заступлю за невидимую черту, пролегающую между нами. Взяв протянутую сигарету, она склонилась к огоньку лампы.

Ее лицо осветилось красноватым огоньком сигареты, она глубоко затянулась и, покручивая сигарету в тонких пальцах сказала:

"Слава богу. Я, кажется, начинаю согреваться", - и проговорила нараспев, будто повторяя за пишущим пером:

"Я... начинаю... - она задвигала пальцами, будто сворачивая в трубочку невидимый листок бумаги по мере того, как я прочитывал написанные на нем слова, - согреваться..." - бумажка кончилась и упала на пол - сморщенная, крохотная, превратившаяся в пыль золы. "Это хорошо, - сказал я. - Мне всегда страшно, когда ты мерзнешь".

Она затянулась, сосредоточенно глядя на огонек сигареты. И мне опять показалось, что она - из меди, но не холодной и твердой, а из теплой и податливой.

"Я хочу дотронуться до тебя", - повторил я.

"Ты все погубишь, - испугалась она. - Прикосновение разбудит нас, и мы больше не встретимся".

- "Вряд ли, - сказал я. - Нужно только положить голову на подушку, и мы увидимся вновь". Я протянул руку, но она не пошевелилась.

"Ты все погубишь... - прошептала она. - Если переступить черту и зайти за лампу, мы проснемся заброшенные в разные части света".

- "И все же", - настаивал я. Но она лишь опустила ресницы:

"Эти встречи - наш последний шанс. Мы ведь почти ничего не помним наутро". И я отступил. А она положила руки на лампу.

"Скоро рассвет, - заметил я. - Последний раз я просыпался в два часа, и с тех пор прошло много времени". Я подошел к двери и взялся за ручку.

"Осторожнее, - предупредила она. - За дверью живут тяжелые сны".

- "Откуда ты знаешь?"

- "Совсем недавно я выходила туда и с трудом вернулась назад. А проснувшись, заметила, что лежу на сердце".

Но я все же приоткрыл дверь. Створка подалась, и легкий ветерок принес снаружи запах плодородной земли и возделанной пашни. Я повернул к ней голову и сказал:

"Тут нет коридора. Я чувствую запах поля".

- "Там, за дверью, - сказала она, - спит женщина, которая видит поле во сне. Она всегда мечтала жить в деревне, но так никогда и не выбралась из города". За дверью светало, и люди повсюду уже начали просыпаться.

Ветер с поля стал слабее, а потом стих. Вместо него послышалось ровное дыхание спящего, который только что перевернулся в постели на другой бок. Стих ветерок, а с ним умерли и запахи.

Она улыбнулась грустно и положила руки на остывающий колпак лампы:

"Мы удивительные люди, - сказала она. - Мы никогда не помним своих снов".