Глава 14. На стыке двух дивизий 4 страница
— Это я вас должен спросить. Из опроса тех, кто выходит, ясно одно, что его с некоторых пор никто не видел. Последний раз его видели в компании начальника медсанбата.
— Ну и что?
— Как что! В одной из групп пришли солдаты и сказали, что они слышали, как начмед сказал своей жене военврачу:
— Давай скорей, нам нужно вовремя успеть перейти к немцам.
А потом их на дороге видели вместе. Его последней раз видели на дороге к Белому.
— Березин вообще был странным человеком. Я был в штабе долгое время и все мы каждый раз удивлялись. Он вел себя не совсем понятно. Он много раз ночью вдруг исчезал из штаба, а утром на следующий день его обнаруживали где-нибудь на передовой в полку. Адъютант и охрана хватятся его, а его и след простыл. Говорят, что он любил исчезать и появляться внезапно. Раньше до Белого у него этого не было. Никто не знал куда он уходил.
Однажды зимой он вылез в окно. Хватятся в штабе и давай по полкам звонить, полки в батальоны. Сначала все удивлялись. Пропал генерал! А потом привыкли. На самом деле странно. Штаб дивизии не знал где их генерал. Потом днём он где-нибудь появится. Хотели овчарку завести, чтобы искать его по следу. Он ведь всё пешком, в одиночку сбегал, без свидетелей. Спрашивать его боялись. Он был крутой и раздражительный старикан. Ходил всегда с клюшкой. Прихрамывал на одну ногу. Генеральскую форму не носил. Одевал полушубок овчинный. И по этой клюшке его узнавали издалека. Говорят, в гражданскую получил ранение. в пах. Семьи он не имел и жил отшельником. Говорят, у него где-то сестра живет.
Мы спрашивали Шершина, что думает он о причудах генерала, об его исчезновении. Но Шершин всегда отмалчивался. Опрашивали солдат на передовой. Что, мол, делал тут генерал? Мол такой пожилой, худой с клюшкой?
— Да, да! — отвечали мы.
— А кто он? — спрашивали солдаты. Он в разведку ходил. Сказал нам, чтоб мы не стреляли. Потом к утру приходил назад.
Обнаружат его где в полку, посылают упряжку. Скачет охрана и адъютант. А он встретит их на дороге и размахивая своей палкой кричит:
— Что прозевали? Да и сейчас о нём ходят разные слухи.
— А что говорят о нём на КП?
— В штабе армии о нём не говорят. Я спросил как-то полковника. Он посмотрел странно на меня и ничего не ответил. Командующего я спрашивать не стал. Пришел солдат и сказал, что видел его вместе с начальником медсанбата. Начмед с женой, а генерал с клюшкой. Из всех кто вышел потом, ни один не видел его. Вот и вся история о Березине. Скоро в лесу появился полковник Добровольский, новый командир дивизии.
Потом появился начальник политотдела Пшеничный, В полки стали прибывать офицеры, сержанты и рядовые. Маршевые роты приходили со стороны Нелидова. Вскоре зафыркали лошади, загрохотали по гатям повозки, появилось оружие, боеприпасы, фураж, продовольствие и обмундирование. Тыловые службы быстро обросли барахлом и брюхом.
Вскоре в дивизии появились связисты, они натянули провода, проложили связь по полкам и батальонам. Артиллеристы получали пушки. В поредевшем лесу среди блиндажей, землянок и рубленных сараев появились санроты. Дивизия пополнялась, готовилась к боям.
Немцы были уверены, что 17-ая гвсд больше не существует, а она из земли воспряла в полном боевом составе. Она встала под боевое вынесенное знамя и готова была его целовать.
Соединившись со своей Ржевской группировкой, немцы на всех участках перешли к обороне. Боевые операции прекратились, обстановка на Бельско — Ржевской дороге повсюду стабилизировалась.
К этому времени надобность в усилении охраны Штаба 22 армии отпала. Я получил указание снять пулемёты и отправиться в полк.
Вечером я устроил солдатам баню, а утром собрав всех людей, построил, вывел солдат на дорогу и зашагал в сторону леса.
Стрелковые роты были укомплектованы. Все ждали приказа о выходе на новый рубеж.
— Отъелись на армейских харчах и еле идут с обвисшими животами! — этими словами встретили нас солдаты сидевшие в лесу.
— Заткнись! Ты тыловик с уздечкой! От вас тыловой сбруей пахнет!
— Ещё и нос кверху дерёт! Ты на войне хоть раз был?
Вскоре дивизии поставили задачу. Прорвать немецкую оборону и перерезать дорогу Белый — Пушкари. Дорога, которая соединяла город Белый и город Ржев.
Пулемётная рота вместе со стрелками покинула лес и двинулась на новое место сосредоточения.
Местность, по которой пойдут в атаку стрелки, была заболоченной, поросшей кустами и плохо просматривалась. Немецкий передний край был где-то совсем рядом. Он шел по краю дороги, но из-за густых кустов никто из наступающих его не видел. Определить, где сидят немцы и где их огневые точки, было невозможно. Когда солдат подняли и под крики взводных и ротных послали вперёд, в кустах раздался сплошной треск и грохот. Пучки трассирующих и разрывы снарядов, взвизгивание осколков навалилось сразу на солдат. Впереди и сзади рвались снаряды и мины, многочисленный треск пулемётов обрушился на солдат.
По просёлочной дороге на немцев пошли два наших танка, И как только моторы взревели в кустах, немцы обрушили на них мощный залп артиллерии. Снарядами порвало гусеницы. Танки остановились.
Стрелковые роты проскочившие в кусты залегли и стали окапываться. Для прикрытия и поддержки пехоты вперёд бросили два взвода пулемётчиков, Только теперь стало ясно, что атака сорвалась. Роты неся потери лежали внизу под дорогой. До самого вечера ухали разрывы снарядов и мин, надрываясь, стучали пулемёты.
К вечеру немцы немного успокоились, С передовой побежали и побрели раненые. Я успел оббежать пулемётчиков, побывал во всех расчётах и к ночи вернулся в батальон.
Возвращаясь назад, я присмотрел в лесу на полдороги небольшую землянку. Это были старые окопы, построенные здесь до нас. Бегать каждый день на передний край, отмеряя километры туда и обратно под огнём не очень приятно. Переговорив по телефону со штабом полка, я взял из батальона связного и перебрался на новое место ближе к переднему краю.
До переднего края здесь недалеко. Кругом лес и лохматые кусты, землянка была небольшая. Четверо с трудом помещались в ней. Часовых около землянки я решил не ставить. В тёмном сыром лесу, в этом чертополохе, среди деревьев и кустов найти дыру входа было почти невозможно. Да и кому мы были нужны. Сюда случайно мог завалиться сбившийся с пути солдат. Да и тот, нащупав ногами проход, скорей подумает, что попал (и оступился) ногами в яму. В землянке устроились: Петр Иваныч, телефонист и связной солдат из батальона и я. Слышно было как ухали немецкие пушки и перекатывались удары разрывов
Вторую неделю славяне копались в земле. Рыли хода сообщения и насыпали брустверы. Нужно было оборудовать стрелковые ячейки и пулемётные гнёзда. Старая линия обороны, которую до нас занимала пехота, остались позади. Отрыть в полный профиль окопы мы не могли. Местность была топкая. Быстро проступала болотная вода.
Укрытия строили над землёй. (Укладывали бревна за счет насыпного грунта). Резали дерн, таскали землю, укладывали брёвна и засыпали (ещё раз все) землёй.
Днём немец немного усиливал огонь. Возможно, замечал работу, а может и с перепугу стрелял. Наши солдаты вели себя спокойно. Чего зря палить. Всё равно в кустах ничего не видно.
В начале постоянный обстрел действовал на нервы. Это сперва. Люди пригибались, передвигались перебежками, прятались в ходах сообщений, бестолково суетились.
А потом. Потом ко всему попривыкли. На взрывы и грохот перестали обращать внимание, смотрели на всё спокойно, ходили не торопясь. Совсем рядом ударит немецкий снаряд, зарычит глухо, уйдя в податливую почву, и опять всё тихо и спокойно кругом. Разрыв снаряда в лесу кажется очень близким. Разорвался как-будто в трёх шагах, а осколков не слышно.
Каждый день солдаты несли потери. Судьба выбирала не всех подряд, Куда летит и чья вот эта визгливая мина? Ты хоть стой, хоть падай или сиди, пригнувшись в окопе, она всё равно найдет тебя, от судьбы не избавишься. Сиди, надейся и жди своего часа.
Прорвать немецкую оборону наскоком не удалось. Стрелковые роты зарылись в землю и лежали без дела.
Как-то к вечеру на небе появились тучи. Быстро стемнело, и пошел дождь. Трава, деревья и кусты зашуршали под тяжелыми ударами крупных капель дождя. Всё войско сразу промокло.
Ноги не слушались, разъезжались на липкой земле. Внутри одежды везде хлюпала вода. Солдаты сгорбились, подобрали руки, выставив наружу пустые рукава. Намокшие воротники и полы шинелей намокли и набухли. В глаза плескала и отовсюду брызгала вода. (Ресницы, ноздри и подбородок начинало щекотать. Вода ручья бежала по лицу за шиворот. Нужно было умудриться и избавиться от щекотливого зуда и мокроты, мешающего думать и видеть.)
Дождь усилился, (продолжая шуршать в листве и кустах. Дождь) стучал по набухшим и мокрым шинелям. Монотонный и надоедливый звук дождя повис в воздухе, и пространство пропало. В этом сером мерцании ничего нельзя разобрать. Человек идущий по окопу как-то сразу натыкался на тебя. Он шёл, ни на что не глядя.
Кто и зачем его послал в такую погоду? И охота ему таскаться по залитой водой траншее. Кто он? Свой или чужой? Сидящих в окопах солдат это совсем не волнует. Никому не охота поднимать головы. Каждый, закрыв глаза, отворачивается от дождя и не хочет его видеть.
А дождь шуршит листвой, заливает хода сообщения, растворяет набухшую землю. Подумать только! Уже льет вторую неделю!
Дождь пронизывал не хитрую солдатскую одежонку, и высасывал из человека последние крохи тепла. Холодная влага подбиралась к озябшему телу, и оно начинало дрожать. По плечам и спине сбегают холодные струи, они ползут вниз по позвоночнику и куда-то в самые штаны.
Не у всех солдат прибывших на фронт имелись плащ-накидки. Их носили только бывалые люди, да те шустрые из вновь прибывших, которые добывали их снимая с убитых. А те кто ждал и верил, как верят в бога, что им по справедливости когда нужно дадут, тот сидел под дождём в одних шинелях. В ротах многие не имели накидок. И теперь, когда пошел дождь, мокли до костей.
Протяни язык командир роты, что люди мокнут под дождём. Подумаешь беда! На то она и пехота непромокаемая.
С убитых стаскивают накидки, изорванные на куски, В них нет таких дыр, которые можно зашить. Стуча и выбивая зубами чечётку, солдаты жались к сырой земле. Весенний, холодный дождичек отбирал больше тепла, чем лютый мороз.
Вода теплоёмкое вещество. Она за пару часов может высосать из человека последнюю калорию. Из верзилы парня, на которого нужно снизу смотреть, такой дождь делает мокрую курицу. Вот тебе и весенний, мелкий дождичек!
Немец в такое ненастье переставал стрелять, и его беспокоила только ночь. Ночью славяне могут тихо и незаметно подползти. Вечером с наступлением сумерек, задолго до полной темноты, немец как по команде пускал осветительные ракеты. Чмокнет она, как хлопок в ладоши, зашуршит под звук косого дождя. Мутным пятном вспорхнёт она вверх и повиснет, повисит пошипит и растворится в сырой черной мгле.
Что толку в такую погоду пускать ракеты? — скажет кто-нибудь из солдат. Смотришь на неё со стороны, провожаешь глазами, а потом что видишь, кукиш к глазам подноси!
Слышно, как дождь шуршит, как падают крупные капли, ударяясь в лужи мутной воды, как куски глины, отмокая, падают в воду от стенок окоп и ходов сообщений. Видишь, как ползёт размокшая земля. Здесь зачавкали сапоги, там нырнул в темноту телефонист. Жизнь в стрелковых ротах шла своим чередом.
Но вот зашевелились в штабах. Забегали связные в ротах, меня вызвали в полк и я получил приказ снять своих пулемётчиков и перейти на другой участок.
Глава 16. Пушкари
Июль-август 1942 года
Если из города Белого повернуть на большак идущий на Егорье, Верховье и Шиздерово и пройти километров восемь, то можно добраться до деревни Пушкари. Не ищите ее на туристических картах, она на них не обозначена. Не все мелкие деревни обозначают на них.
Большак этот во время войны играл для немцев и для нашей армии большое значение. За деревней Верховье он расходился на насколько дорог. Одна шла на Кострицы, Гусево, Белоусово и Оленино, — другая уходила к Завидовскому участку Ржевского укрепрайона. Ржевский укрепрайон был построен нашими войсками. Осенью сорок первого он был оставлен и теперь занят немцами.
Зимой сорок первого года наша дивизия захватила в тылу у немцев дорогу от Верховья до Белого. Подтянув авиацию и танки, немцы нанесли встречные удары. Одна группа немцев двигалась из Оленино на Верховье, другая ей навстречу из города Белого по указанному большаку.
Разбив в короткий срок 17-ю гв. сд немцы захватили дорогу и отрезали большой район, где были части 39-ой армии и 2-го кав. корпуса.
Многие деревни в полосе наступления немцев были разбиты и сожжены. Теперь в июне, июле вдоль дороги Белый, Пушкари, Егорье, Верховье проходила линия обороны немцев. Чего скрывать. Понятно, что наши войска решающего успеха в районе Ржева долго не имели, хотя кровопролитные бои здесь продолжались до самой весны сорок третьего года.
Деревня Пушкари, если смотреть снизу с опушки леса, стояла на крутой высоте. По переднему скату высоты проходила немецкая траншея. Метрах в ста за дорогой пролегала дорога, а за ней по обратному скату поле спелой золотистой ржи.
Деревня была сильно разрушена. К моменту нашего наступления в деревне остались две, три разбитых избы и один развалившийся сарай. Болотистый лес, который подходил к подножию высоты простирался на большое пространство и доходил до станции Нелидово. Немцы наверху сидели в сухой траншее, а наши славяне занимали оборону по опушке леса в затопленных окопах и землянках. В ночь на 12 августа мы подошли к опушке леса и сменили солдат какой-то дивизии. Командир полка, офицеры штаба, два комбата и командиры рот вышли на опушку леса для рекогносцировки. Завтра после короткого артналета два батальона пехоты пойдут на высоту. В боевом приказе об огневых средствах противника ничего не было сказано.
Обычно при переходе в наступление нас переводили на незнакомый участок. За всю войну мы ни разу не ходили в атаки на тех участках, где долго держали оборону. В таких местах, где мы подолгу сидели в обороне мы знали не только огневые средства расположенные на переднем крае противника, но и те другие ближние и дальние огневые позиции с которых он бил. Но каждый раз при переходе в наступление нас выводили в совершенно незнакомую полосу фронта. Возможно у командования были на этот счет свои расчеты, чтобы мы особенно не боялись и поскорее двигались вперед. И мы каждый раз наступали как слепые. Если бы командир полка упомянул подробные сведения о противнике, кто все это стал бы держать в голове. Немец обычно открывал ураганный огонь и под вой и грохот снарядов данные о противнике выбивало из головы. Но и с другой стороны солдат на незнакомом участке шел не разбирая дороги, ему нужно было поскорей до траншеи, до укрытия. Чтобы вскрыть огневые средства противника, нужно было провести разведку боем. Но при этом мы теряли эффект внезапности. Мы могли обнаружить себя и выдать наши замыслы противнику. Полагаясь на авось, два батальона пехоты были готовы ворваться в немецкую траншею. Да, забыл сказать. На высоту пойдет один танк[161]. Я посмотрел вверх на зеленый скат высоты, с опушки леса не было видно, где находиться немецкая траншея и сама деревня Пушкари. Много раз бывало так. Завтра из комбатов здесь никого не будет. Хотя батальоны полным составом идут в атаку. Они сегодня толкутся на опушке леса, потому что немцы не стреляют. Я считал, что когда рота идет вперед, ее должен вести лично командир роты. Если идет батальон, батальонный должен быть в цепи. Солдат стрелков на высоту поведут командиры рот, а полковые и батальонные уйдут подальше в лес и будут дожидаться результатов. Завтра, когда начнется заваруха и немец всеми силами ударит по нашей пехоте ни штабных, ни комбатов на опушке не будет. Телефонную связь сразу перебьет и вся связь пойдет через живых людей, которых будут слать в роты. Командир полка определил на карте, кто, где, в какой полосе наступает, указал направление, по которому пойдет танк. Для танка отвели промежуток между двумя батальонами. Все было предельно просто. Только не знали как себя поведет противник. На деревню солдаты пойдут цепью. Танк обгоняя пехоту перережет траншею. Кто не успеет вовремя добежать до траншеи, тот попадет под огонь немецких батарей.
Пулеметная рота останется внизу на опушке леса, под высотой. Она пойдет в Пушкари потом по приказу. Ночью шесть стрелковых рот и одна пулеметная рота вышли на исходные позиции. В ночной тишине мимо нас прошли молчаливые фигуры солдат пехотинцев. Они лягут вблизи немецкой траншеи. О чем думает сейчас солдат пехотинец? Некоторые из них побывавшие под огнем знают чем обычно кончаются такие затеи. Вон на заболоченном участке под дождем пехота с двумя танками пошла в атаку. А что получилось? Танки с разбитыми гусеницами остались стоять, а пехота залегла на подходе к дороге. А здесь? Немцы такую высоту просто так не отдадут. Посмотришь на высоту. Ночью крутой скат высоты, казалось уходил прямо в небо. Если там, на прошлом месте из-за куска болотистой земли немец бил по нашим целую неделю, то здесь, он будет день и ночь ковырять снарядами все. Высота господствует над большим лесным районом и взять ее будет не просто. Единственное, что может помочь — это момент внезапности. Справа от нас наступает соседний полк. Кто интересно ворвется первым в траншею. На каком участке немец не выдержит и побежит.
Наступило утро. Теперь даже было трудно сказать ясное оно было или серое. Утро 12 августа сорок второго года запомнилось немногим солдатам оставшихся в живых. Мы лежали на опушке леса около затопленной землянки. Несколько в стороне были рассредоточены пулеметные расчеты. Почва в лесу была пропитана дождевой водой. Закопаться в землю на исходном положении мы не могли и поэтому лежали поверх земли. Копнешь на штык лопатой и везде сочиться земля. Я рассредоточил роту, чтобы при обстреле не попали под один снаряд сразу много людей. Солдаты понимали меня с полуслова. Они знали и верили, что я их не суну на погибель или по глупому на убой. Они понимали, что им в деревне придется стоять насмерть. По сравнению с солдатами пехотинцами пулеметчики были другого склада ума. Многие из стрелков только что прибыли после мобилизации, войны они на знали и как, когда вести себя не понимали. А пулеметчики, те прошли тяжелые бои. Набили мозоли на локтях, коленках и пальцах. Судьба пехотинца уже решена. Не успеет он оглядеться, а его уже стукнет. И впитается кровь на первые капли дождя в иссохшую зноем землю. Вот и сейчас встанут серые шинели по беззвучной команде ротного и пойдут на траншею. Жить им осталось каких-то несколько минут. Сейчас они лежат под бугром и о том не ведают. Лежат они, причесываются, гоняют надоедливых вшей.
А вша ползучая тварь, она уже чует, что ее хозяину приходит конец. Она улавливает ту саму мелкую дрожь, которую вначале не чувствует сам человек. Насекомое чутко реагирует на мелкую дрожь в нашем теле. А эти новоприбывшие с пополнения мальчишки переглядываются между собой, нахлобучив каски. Они еще не догадываются, что после сухого хлопка ракеты начнется последний отсчет их шагов по земле. Никто из них не знает как рвутся снаряды и пролетают пули. Возможно немцы уже целят им в голову или в живот. В первый момент, когда поднялась пехота, кругом было тихо тихо, — немцы не ожидали нашего наступления. Прошла минута другая. Пехота и танк скрылись из вида. И вот в вышине зашуршал первый немецкий снаряд. За ним неторопливо загудел второй и третий. А затем на землю свалилась целая лавина. Земля вздрогнула, зашаталась, окуталась дымом и пылью. Опушку леса заволокло десятками разрывов. Снаряды рвались от нас недалеко. Двое солдат вскочили и подались к затопленной землянке. На ноги поднялся Соков. Я повернул голову и увидел, солдаты уже спускались по плечи в воду. Они хотели зайти под торчащие над водой накаты. Вода в землянке стояла на уровне груди. Пропитанная водой земля могла от любого удара сползти и придавить бревнами солдат.
— Куда полезли! — Немедленно назад! — закричал я на солдат.
— Один удар по накату и вы захлебнетесь водой. Вас не убьет!
— Вы утоните!
— Политрук дело другое. Он офицер! Я за него не отвечаю! Пусть лезет!
— А вам туда соваться не разрешаю! Давай назад!
Услышав в свой адрес замечание Соков в землянку не полез. Он вернулся и лег около меня. В обстреле были небольшие паузы. Немцы меняли рубежи огня, переносили их то назад, то вперед.
"Какая разница!" — думал я. Снаряд угодит тебе в спину или в живот. Вон политрук Соков лежит на животе прижавшись к земле. Я лягу на спину. Так удобнее и небо виднее. Телефонная связь оборвалась. Телефонист вопросительно посмотрел на меня.
— Лежи и не рыпайся! — сказал я ему, — Что толку если твои кишки будут висеть и болтаться на ветках. Связь с пулеметной ротой обязан обеспечить батальон, вот пусть они по линии и бегают! Нужна будет полку с нами связь, вот полковые пусть и почешутся.
Телефонную связь оборвало сразу. Командир полка и комбаты сидели без связи. У меня были перерывы в размышлении. Снаряды так близко рвались, что мы дружно дергались лежа за насыпью затопленной землянки.
От залитой водой землянки в глубь леса уходила утоптанная тропа. Видно по ней ходили и бегали солдаты сидевшие в обороне на опушке леса. Вдоль тропы между деревьев образовался неширокий прогалок. При ударах немецких снарядов прогалок тропы заполнялся летящей землей и дымом. Снаряды с бешеной скоростью неслись и рвались над землей. Сверху падали срубленные осколками ветки, куски травянистого дерна и земли. Обстрел продолжался уже целый час. И вот сквозь взрывы и дым, сквозь вой и рев и могучие удары снарядов о землю на тропе я увидел идущего во весь рост человека. Удар! Снова удар! Все узкое пространство между деревьями заволокло пылью и дымом. Через некоторое время дым на тропе рассеялся и по ней совершенно не пригибаясь, медленным безразличным шагом двигался тот самый солдат. Сквозь дым и разрывы он медленно приближался к нам. Ему оставалось пройти метров двадцать, не больше. В этот миг перед ним блеснул разрыв и от могучих ударов вскинулась земля, все заволокло дымом..
— Все! Убило! — подумал я. Но вот дым рассеялся, начал заметно редеть и идущая фигурка солдата всплыла и двигалась по тропе. Он шел прямо на нас, не сгибаясь, не вздрагивая, не обращая внимания на взрывы. Он не видел летящих осколков и дыма, он смотрел на нас и шел замедленным шагом. При таком бешенном обстреле человек должен бежать, падать ниц на землю, метаться по тропе. Человек не может поплевывать на все, идти во весь рост, медленно переставляя ноги. От каждого удара все живое на земле мгновенно сжималось. Человек дергался и бился в такт разрывам, распластавшись на земле. Человек мог вскочить на ноги, заметаться из стороны в сторону, шарахаться от встречных взрывов, бежать куда глаза глядят. Так ходили и бегали под обстрелом все. А это что? Видение или галлюцинация? Я смотрю на тропу, по тропе бьют мощные взрывы, а там идет живой человек. Я показываю рукой всем, кто лежит рядом со мной, Петру и солдатам. Я смотрел на тропу как завороженный и не верил своим глазам. Когда я показал на идущего все онемели от ужаса. В этот момент снова ударил тяжелый снаряд, земля взметнулась в сторону и зашаталась и затряслась. Осколки с визгом прошли над головой. На идущем рванулась шинель. Но он не вздрогнул и не встрепенулся от встречного удара. Он не остановился. Он продолжал идти. Когда он подошел совсем близко и остановился около меня, то я увидел, что у него нет нижней челюсти. Нижняя челюсть и часть горла по самые ключицы были вырваны. Шинель была залита кровью и забрызгана землей.
Когда он делал вздох, кровь колотилась и пузырилась в разорванном горле. Он хрипел, засасывая ее в грудь. На выдохе кровь пенилась и сбегала по открытой груди вниз. Страшные, нечеловеческие глаза полные отчаяния и смертельной тоски смотрели на меня.
— Смотрите! — говорили они.
— Что вы наделали со мной! Господа офицеры! Он ищет санчасть, подумал я. Где она? — требовали его глаза. Попрятались все как крысы! Ни докторов! Ни евреев санитаров! Все разбежались, когда солдаты пошли вперед! Перевязочные пункты упрятали в лес! Хожу по лесу блуждаю! — говорили его глаза. Он вышел из леса по тропе со стороны тыла и видно никого в лесу не нашел. Солдат с передовой. По его облику видно. Там в тылу, в конце тропы должны были стоять приемные пункты санроты. Весь полк ушел на высоту. Я показал ему рукой на тропу, постучал ладонью по уплотненное полосе земли и замахал в том направлении. Потом сообразив, что солдат не может говорить, но возможно слышит, громко сказал:
— Иди по этой тропинке и никуда не сворачивай! Пройдешь поляну и на опушке увидишь санчасть. Солдат посмотрел на меня потухшим взором, окинул лежащих перед ним солдат на земле и зашипел на нас кровью. Мне стало не по себе, стыдно и невыносимо за наше лежачее положение, за нашу трусость и ничтожность перед ним. Он стоял перед нами во весь свой рост и смотрел сверху не нас, как мы ползая по земле, дрожим от взрывов. Слушая меня он не шелохнулся, когда рядом и сзади у него за спиной разорвались снаряды, а мы невольно вздрогнули и сжались в комок, распластавшись на земле.
Он повернулся на месте, посмотрел на тропу и медленно пошел в обратную сторону. Он отошел от нас всего несколько шагов и в это время впереди и сзади рванулась земля и поднялась на дыбы. А он прямой и несгибаемый принимая все земные и небесные удары на себя, продолжал, не меняя шага, идти. Его окутало дымом, заволокло самим взрывом, он совсем исчез из вида и потом опять появился на тропе. Вот несколько прямых ударов блеснули перед ним. Ну все! — мелькнуло у меня в голове. Погиб! Разорвало! Через некоторое время дым рассеялся и его прямая фигура продолжала плыть над тропой. При взрывах его обдавало огнем, рвало полы шинели, волной было опрокинуло его, а он невозмутимо продолжал удаляться от нас. Он ни разу не дрогнул от близкого удара, как все живые, которые лежали за насыпью землянки.
Снова послышался набегающий сверху гул, потом он перешёл в шипящий звук, на миг затих и прокатился эхом нескольких разрывов. Мы сжались, дернулись в судорогах; взрывы, комья земли, сучья деревьев и клубы дыма взметнулись над тропой и окутали нас. Одинокая фигура солдата пропала из вида.
"Ищет смерти!" — подумал я.
Боковым ветром дым отнесло в сторону. Мы смотрели туда, вдоль тропы. Землистая серая шинель снова выплыла и продолжала свой путь. Взрывы следовали один за другим, как бы обгоняя друг друга.
Все смотрели не отрываясь вдоль тропы, со страхом ожидая увидеть пустое место. Вот сизый дым снова рассеется и землистый, теплый комок останется неподвижно лежать на дороге.
Мы видели бесчисленные дымящиеся трупы своих солдат. Видели тяжело раненых истекающих кровью. На глазах у нас разрывало на куски бегущего человека, но такое безразличие к жизни мы наблюдали первый раз. Мы смотрели на тропу и он каждый раз появлялся на короткое время, как видение, выплывая из облаков. Но вот он исчез за поворотом и потом мы не узнали дошёл он до санчасти или нет[162]. В конце тропы он скрылся из вида.
А немцы казалось остервенели. Они беспрерывно били по опушке леса. Заградительный огонь не замолкал ни на минуту. Они хотели не допустить пополнение на высоту.
Почему мы не помогли ему? Почему не пошли проводить до санчасти? Потому что ни один из нас не имел права покинуть своего места. Если моего солдата задержат в тылу с раненым из чужого подразделения, то его объявят дезертиром. В начальный период войны солдаты под видом помощи раненым сбегали с передовых позиций, отсиживались во втором эшелоне, пока на передовой шел бой. Потом приказами и судами это дело прекратили.
Но вот наконец немцы сделали паузу в обстреле. Я поднялся на ноги и посмотрел в сторону высоты. Там стоял густой столб дыма и пыли. Только сейчас я заметил, что день солнечный и жаркий. В лесу пахло болотом и отвратительным едким запахом немецкой взрывчатки.
"А что!" — подумал я. Можно бы сделать взрывчатку химически безвредной, но с резким запахом гнилой помойки. Запах как запах! А у людей бы нутро выворачивало. Психика великая вещь.
Я окинул лежащего рядом связного солдата и велел ему пробежать по опушке леса и узнать нет ли потерь в пулеметных расчетах.
— Узнай! Все ли живы? Сколько раненых? И быстро назад!
Я присел на скат землянки, вынул кисет, на кусок газетной бумаги насыпал щепоть махорки, свернул, послюнил и закурил. Затянувшись несколько раз, я посмотрел на своих солдат и подумал:
— Что нас всех ждёт там, на высоте? В любой момент может прибежать связной из полка, передать приказ и рота пойдет на высоту. Пулеметную роту бросят на высоту, когда "славяне" прочно займут немецкую траншею. А сейчас пока неизвестно — занята высота, взята траншея?
На высоте по-прежнему слышался гул и отдельные раскаты взрывов. Время шло, а с высоты не поступало никаких данных. Если из стрелковых рот пошлют связных, то они обязательно появятся здесь на тропинке. Бежать напрямик через завалы в лесу никто не будет. Лезть по бурелому и в болото никто не станет. Другое дело раненые. Им не нужно искать комбата им всё равно, где ползти. Но и они не пойдут по лесному завалу.
В сорок втором комбаты управляли ротами просто. Выводили их на исходное положение, ставили задачу и уходили в тыл. Потом по телефону, пока он работал, на рассвете подавали команду — давай вперед!
Только в конце войны комбатов и их замов стали иногда выгонять на передовую. А в ту пору, когда у нас все держалось на винтовках, кто как мог прятались в лесу. Огневое превосходство немцев всех ставило на свои места. Роты впереди, комбаты, штабы и пушки сзади, подальше от пехоты чтобы уцелеть. В полку часто оставалось полсотни боевых штыков, в то время как в штабах и тылах сидели до тысячи. Но и те и другие знали свои места. Никто из тыловых не претендовал на должность командира стрелковой роты. Одни глотали осколки и лопали свинец, другие жевали сало и поднимали чарки за победу.