Часть vi. князь юрий любовецкий 2 страница
Искушение было слишком сильным, и, приблизившись к одной из таких посадок, я, убедившись в том, что за мной никто не наблюдает, торопливо выкопал несколько крупных артишоков. Я с большим аппетитом съел их на ходу, предложив один своему товарищу Филосу. Но тот, обнюхав незнакомый предмет, наотрез отказался присоединиться к трапезе.
В Самарканде, едва сняв комнату в доме местного чиновника, живущего на окраине города, я отправился на почту узнать, поступили ли деньги. Оказалось, что они еще не пришли. Поразмыслив над тем, как мне заработать на жизнь, я решил заняться изготовлением искусственных бумажных цветов и с тем отправился в магазин, чтобы купить цветную бумагу, но там выяснилось, что на оставшиеся 15 копеек я смогу приобрести ее в очень небольшом количестве. Я решил взять дешевую белую бумагу и анилиновые краски, чтобы самому ее покрасить. Так выходило гораздо дешевле. Выйдя из магазина, я направился в городской сад, чтобы отдохнуть в тени деревьев. Погруженный в свои не очень веселые мысли, я рассеянно наблюдал за стаями воробьев, которые оживленно перепархивали с ветки на ветку, радуясь тишине и прохладной тени. И тут меня внезапно осенила мысль: "А почему бы не попытаться заработать на воробьях?" Местные жители обожают пение канареек и других певчих птиц. А нельзя ли из воробья сделать канарейку? Заметив неподалеку нескольких извозчиков, которые в ожидании клиентов дремали в своих колясках, устроившись в тени, я подошел к одной из лошадей и, не привлекая к себе внимания, выдернул у нее из хвоста несколько волосков. Они были нужны мне для изготовления силков, которые я установил в разных местах сада. Все это время Филос очень внимательно наблюдал за моими необычными действиями. Вскоре первый воробей затрепыхался в одном из силков, и, осторожно высвободив его, я унес свою добычу домой.
Попросив хозяйку дать мне ножницы, я подстриг воробья, придав ему форму кенаря, и затем покрасил с помощью анилина. В Старом Самарканде я немедленно продал его, уверив покупателя в том, что это особый "американский кенарь". На те два рубля, что мне удалось за него выручить, я купил несколько простых клеток и следующих воробьев продавал еще дороже. Всего за две недели мне удалось сбыть около 80 этих "американских кенарей".
Первые несколько дней, отправляясь на ловлю воробьев, я брал с собой Филоса, но вскоре был вынужден оставлять его дома, так как он постоянно собирал вокруг себя толпу ребятишек, чем распугивал птиц. Через день после того как я начал оставлять пса в комнате, он исчез рано утром и вернулся только к вечеру, усталый и покрытый грязью, держа в пасти мертвого воробья, которого он торжественно положил мне на постель. И так повторялось каждый день: исчезая утром, он неизменно возвращался к вечеру с мертвым воробьем в зубах. Я не рискнул задерживаться в Самарканде надолго, так как боялся, что один из моих "американских кенарей" случайно попадет под дождь или что ему вздумается искупаться в своей поилке, из-за чего у меня могут возникнуть крупные неприятности. И я поспешил улизнуть из города, опасаясь ущерба, который разгневанные покупатели "американских кенарей" могут причинить моему здоровью.
Из Самарканда я направился в Новую Бухару, где надеялся найти моего старого друга дервиша Богга-Эддина. Я считал себя богачом, так как заработал более 150 рублей, что в те времена составляло значительную сумму.
В Новой Бухаре я, как упоминалось прежде, снял комнату в доме торговцев русским квасом. В ней не было никакой мебели, и, устраивая себе ложе, я просто расстилал на полу чистую простыню, обходясь без подушки и одеяла. Я поступал так не из скупости - экономия денег не была в данном случае главной причиной почти полного отсутствия комфорта. Дело было в том, что в то время я увлекался учением индийских йогов. При этом приходится признаться, что даже в самых тяжелых материальных обстоятельствах я не мог отказать себе в чистой простыне и каждый день обтирался довольно дорогим одеколоном.
Через пять-десять минут после того как я располагался на своем импровизированном ложе и по расчетам Филоса должен был заснуть, он укладывался возле моих ног, никогда не позволяя себе устроиться в голове моей постели. Столом служила пачка книг, связанных веревкой. Это были произведения на темы, которые в данное время меня больше всего интересовали. На это оригинальное сооружение я клал все вещи, которые могли мне понадобиться ночью, такие, как, например, масляный светильник, записная книжка, коробочка с порошком от клопов и т.п. Однажды утром через несколько дней после моего приезда в Новую Бухару я обнаружил на своем столе крупный иерусалимский артишок. Помню, что я сразу же отнес этот приятный сюрприз на счет любезности своей квартирной хозяйки, которая, вероятно, откуда-то узнала, что я очень люблю именно эти овощи. Испытывая прилив благодарности к этой доброй женщине, я с большим аппетитом съел его. Не сомневаясь в том, кто был виновником этого сюрприза, так как в мою комнату кроме хозяйки никто не входил, я при первой же встрече горячо поблагодарил ее за любезность. К моему удивлению оказалось, что хозяйка ничего не знает об этом артишоке. На следующее утро все повторилось - артишок лежал на прежнем месте. Пораженный этими чудесами, я все же не лишился аппетита и съел его с не меньшим удовольствием, чем предыдущий. Но когда на третий день произошло то же самое, я решил разгадать эту загадку и найти шутника. Утром я спрятался за бочкой с квасом, стоящей в коридоре, и через некоторое время увидел Филоса, крадущегося по коридору с огромным артишоком в зубах. Он осторожно вошел в мою комнату и положил этот овощ на то место, где я его обычно находил. Тогда я решил продолжить расследование. На следующее утро, похлопав собаку по левой стороне головы (этот жест означал, что я ухожу из дому и не беру его с собой), я отошел немного от дома и спрятался в соседнем магазинчике. Вскоре вышел Филос и, внимательно оглядевшись, направился в сторону рынка, где продавали съестное и была ужасная толкучка в это время дня. Проходя мимо лавочек, Филос, посмотрев вокруг и убедившись, что за ним никто не наблюдает, подкрался к корзине с овощами и, схватив крупный иерусалимский артишок, бросился бежать. Вернувшись домой, я увидел этот артишок на своем столе.
Мне хотелось рассказать еще об одной особенности характера этого удивительного животного. Обычно, когда я покидал комнату, оставляя Филоса дома, он укладывался снаружи входной двери и дожидался моего возвращения. В мое отсутствие любой человек мог войти в комнату, но никто не мог выйти. Впустив посетителя в комнату, Филос встречал его попытку выйти грозным рычанием. Он вел себя так, что у несчастного пленника сердце уходило в пятки и пропадала всякая охота продолжать свои попытки покинуть мою комнату. Приведу в качестве примера один забавный случай, который произошел здесь же, в Новой Бухаре. Один поляк, который зарабатывал на жизнь тем, что ездил по разным городам и демонстрировал кинофильмы, что было диковинкой в то время, как-то пришел ко мне по совету местного жителя, чтобы просить меня починить баллон с ацетиленом, с помощью которого картина проецировалась на экран. Я сказал ему, что приду, когда у меня будет свободное время. Но оказалось, что в тот же день газ стал просачиваться и из второго баллона, и этот поляк, захватив оба контейнера, пришел ко мне, так как не хотел, чтобы вечерний киносеанс сорвался. Узнав, что меня нет дома, он решил оставить оба тяжелых баллона в моей комнате, чтобы не тащить их обратно. В то утро я отправился в Старую Бухару, где намеревался посетить одного мусульманина. Так как среди последователей религии Мухаммеда собака считается нечистым животным, я решил оставить Филоса дома, и он как обычно улегся возле входной двери, ожидая моего возвращения. Филос, позволив этому человеку войти в комнату, наотрез отказался выпускать его обратно. И после нескольких тщетных попыток выйти этот бедный поляк был вынужден расположиться на полу моей комнаты и в чрезвычайной досаде, без пищи и воды, ждать меня до позднего вечера.
Итак, я, как уже говорилось, жил в Новой Бухаре и на этот раз действительно занимался изготовлением и продажей бумажных цветов. Это позволяло мне не только зарабатывать на жизнь, но и проникать в те места, которые меня интересовали. Кроме того, доход от этой деятельности в нынешнем сезоне обещал быть хорошим. Жители этих мест обожали украшать свои жилища искусственными цветами, особенно на Пасху А так как в этом году иудейская и христианская Пасхи почти совпадали, спрос на эту продукцию должен был быть особенно велик, ведь население Новой и отчасти Старой Бухары исповедует в основном эти две религии.
Я день и ночь проводил за усердной работой, изредка прерывая ее, чтобы навестить моих друзей дервишей, и иногда играя в биллиард возле ресторана. В молодости я очень увлекался биллиардом и считался хорошим игроком.
Однажды вечером, утомленный кропотливой работой, я вышел, чтобы немного развеяться, погоняв шары, и вдруг услышал какой-то шум и громкие возгласы. Отложив кий, я поспешил туда, где происходило что-то необычное, и увидел, что несколько мужчин избивают какого-то человека. Хотя все они были мне незнакомы, и я даже не знал, что является причиной драки, я, не раздумывая, вмешался, пытаясь защитить несчастного. В те годы я увлекался японской борьбой джиу-джитсу и был рад любой возможности применить свое умение на практике. Итак, вмешавшись в драку из спортивного интереса, я задал нападавшим хорошую трепку и заставил их спасаться бегством.
В то время население Новой Бухары в значительной степени состояло из людей, высланных из России и живущих под надзором полиции с так называемым "волчьим билетом". Здесь были представители множества наций и стран. Многие имели темное прошлое и весьма сомнительное будущее. Среди них были уголовные преступники, уже отбывшие тюремные сроки, а также политические ссыльные. Некоторые из них оказались здесь по решению суда, иные были сосланы в административном порядке. Высылка неблагонадежных с политической точки зрения лиц без суда была широко распространена в России в то время.
Они жили здесь в очень скверных и, как правило, непривычных для них условиях и неизбежно превращались в пьяниц. Даже те из них, кто прежде не пил, постепенно опускались и теряли человеческий облик.
Разделавшись с противником, я решил отвести своего случайного товарища к нему домой, опасаясь, что, если он пойдет один, с ним может произойти какое-нибудь несчастье. Но оказалось, что он живет в одном доме с мужчинами, которые его били, поэтому мне пришлось пригласить его к себе, на что он охотно согласился.
Мой новый знакомый, который представился Соловьевым, оказался совсем молодым человеком, но я заметил, что он уже пристрастился к спиртным напиткам. Утром стало очевидно, что в драке Соловьеву здорово досталось - он был весь в синяках, а один глаз почти не раскрывался. Поэтому я предложил ему не уходить и пожить у меня, пока он не поправится, тем более что началась Пасха и ему не нужно было ходить на работу Вскоре он куда-то ушел, но к вечеру вернулся и остался у меня на ночь.
Весь следующий день я провел на ногах, обегав весь город, доставляя заказчикам искусственные цветы, предназначенные для празднования Пасхи. Не имея здесь знакомых христиан, я не был никуда приглашен, поэтому, купив в городе кулич, крашеные яйца, пасху и все то, что обычно едят в этот день, и не забыв бутылку водки, после окончания работы я отправился домой. Не найдя там Соловьева, я помылся, почистил одежду, в которой был, так как не имел другой, и отправился в церковь на вечернюю службу.
Вернувшись, я нашел Соловьева спящим. Так как в моей комнате не было стола, я втащил через окно пустой ящик и, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить спящего, накрыл его чистой простыней, а затем положил на него купленную снедь. Только после этого я разбудил Соловьева. Увидев накрытый стол, он очень удивился и с радостью согласился принять участие в торжественном "банкете". Он сел на стопку моих книг, а я устроился на ведре, перевернутом вверх дном. Разлив водку, стакан я предложил Соловьеву, но, к моему изумлению, он, поблагодарив, отказался. Я выпил один, и мы принялись за еду Филос, принимавший участие в трапезе, получил двойную порцию - две овечьи головы вместо одной. Мы ели в полном молчании, наше настроение нельзя было назвать праздничным. Вспомнив, как я встречал Пасху в кругу семьи, я задумался о своих близких, которые были далеко. Соловьев тоже думал о чем-то своем, так мы сидели довольно долго.
Неожиданно, как будто под влиянием внутреннего побуждения, Соловьев воскликнул: "Боже, дай мне силы никогда больше не прикасаться к этому зелью, которое довело меня до такой жизни!" Затем после небольшой паузы заговорил вновь и рассказал о себе с необыкновенной искренностью. Была ли причиной его откровенности Пасха, которая напомнила ему о прежней жизни, или повлиял вид празднично накрытого стола, а может и то и другое вместе, но он всю ночь изливал свою душу.
Оказалось, что прежде Соловьев был почтовым служащим, но стал он им совершенно случайно. Он происходил из богатой купеческой семьи. Его отец владел несколькими большими мельницами в Самаре. Родители матери, разорившиеся аристократы, не оставили ей в наследство ничего, они не смогли дать ей даже хорошего образования. Окончившая Институт благородных девиц, она, воспитывая своих детей, учила их только хорошим манерам. Это было все, что она вынесла из того учебного заведения. Отец редко бывал дома, проводя почти все время на своих мельницах и в амбарах. Кроме того он сильно пил и регулярно, несколько раз в году, находился в запое, длящемся несколько недель. Трезвый, по словам Соловьева, он вел себя как настоящий самодур.
Каждый из родителей жил своей самостоятельной жизнью, они едва терпели друг друга. У Соловьева был младший брат, и родители, как часто бывает, поделили детей между собой. Старший был любимчиком матери, и поэтому вынужден был выслушивать постоянные насмешки отца. Это приводило к постоянным ссорам, и в конце концов между ними возникла настоящая вражда. Мать ежемесячно выдавала своему старшему сыну некоторую сумму, но вскоре ему стало не хватать этих денег, так как он начал ухаживать за девушками. И вот однажды он украл у матери дорогой браслет, чтобы сделать подарок своей возлюбленной. Узнав о краже, мать скрыла это от мужа, но сын продолжал выносить из дома ценные вещи, и в конце концов это стало известно главе семьи. Вор был изгнан, но вскоре, благодаря мольбам своей матери, прощен. Соловьев закончил пять классов гимназии, когда в Самару приехал передвижной цирк, и юноша потерял голову, влюбившись в красивую наездницу-акробатку по имени Вера. Когда цирк уехал, Соловьев последовал за своей возлюбленной, прихватив из дому значительную сумму денег. К тому времени он уже пристрастился к спиртному. В городе Царицыне, узнав, что Вера завела роман с капитаном конной полиции, он запил еще сильнее и стал завсегдатаем в портовых кабаках. Там он познакомился с разными темными личностями, которые в конце концов обокрали его, напоив до потери сознания. Очнувшись в незнакомом городе без копейки денег, он не решился сообщить об этом своим родителям, так как испытывал угрызения совести. Соловьев был вынужден зарабатывать деньги на жизнь самым черным трудом, он постоянно менял место работы и наконец оказался в городе Баку. Здесь удача улыбнулась ему, и, благодаря приличному костюму, одолженному случайным знакомым, он смог устроиться телеграфистом.
Пережитые несчастья заставили его задуматься, и он начал добросовестно исполнять свои служебные обязанности. Однажды Соловьев встретил человека, жившего прежде в Самаре и знакомого с его семьей. Тот решил помочь молодому человеку занять подобающее положение. Благодаря полученному гимназическому образованию Соловьев занял место почтового служащего в Баку и, пройдя испытательный срок, стал работать в почтовом ведомстве в Курске. Ведя очень скромную жизнь, сократив до минимума свои расходы, он смог хорошо одеться и даже отложить небольшую сумму денег. В двадцать один год Соловьев узнал, что его вскоре призовут на военную службу. Вернувшись в Самару, он остановился в гостинице и написал матери, не решаясь сразу отправиться домой. Но родители, радуясь, что он наконец взялся за ум, простили блудного сына и снова приняли в семью. Будучи телеграфистом, он должен был ждать призыва в течение нескольких месяцев, так как судьбу призывников этой категории решал генеральный штаб армии. Через три-четыре месяца он был призван и определен на должность служащего Закаспийской железной дороги, которая в те времена относилась к военному ведомству. Вскоре Соловьев заболел желтухой и был отправлен в местный госпиталь, после чего его перевели в военный госпиталь в Самарканде для прохождения медицинской комиссии, которая должна была установить, годен ли он для дальнейшей службы. В главном корпусе военного госпиталя, где лежал Соловьев, было специальное тюремное отделение, где лечились уголовные преступники и подследственные. Прогуливаясь по коридору, Соловьев от нечего делать познакомился с одним из пациентов тюремного отделения, который, как впоследствии оказалось, был фальшивомонетчиком. Когда Соловьева признали негодным для прохождения дальнейшей службы и выписали из госпиталя, его новый знакомый попросил отнести записку одному своему подельнику и в благодарность за эту услугу дал Соловьеву флакон с какой-то синей жидкостью. Он объяснил, что с помощью этого раствора можно без особых трудностей подделывать трехрублевые купюры. Специальная бумага пропитывалась этой жидкостью, прикладывалась с обеих сторон к трехрублевке, и все вместе спрессовывалось между страницами толстой книги. В Центральной Азии, где население не очень хорошо разбирается в русских деньгах, эти купюры, как объяснил новый знакомый, можно сбывать без особого риска. Сперва Соловьев попытался воспроизвести этот процесс из одного любопытства, но, испытывая материальные трудности после отъезда из дому, он в конце концов не удержался и сбыл некоторое количество этих фальшивок. Возвратившись домой в Самару, он был встречен с распростертыми объятиями и по совету отца стал работать на одном из его предприятий, довольно далеко от Самары. Через несколько месяцев, несмотря на благие намерения, он так соскучился и затосковал по прежней бродяжьей жизни, что явился к отцу и откровенно заявил о своем желании уехать отсюда. К немалому удивлению Соловьева, на этот раз отец не рассердился и даже снабдил его на дорогу немалой суммой денег. Уехав в Москву, а затем в Санкт-Петербург, Соловьев опять запил и в пьяном угаре оказался в Варшаве. Это произошло примерно через год после того, как он расстался с военной службой. В Польше Соловьев случайно встретился со своим знакомым по госпиталю, который, как оказалось, был оправдан судом и выпущен на свободу. Здесь в Варшаве он ожидал получения выписанной из Германии печатной машины, которая, как он рассчитывал, поможет ему при изготовлении фальшивых денег. Он предложил Соловьеву войти с ним в долю и заняться сбытом фальшивых банкнот в Бухаре. Предложение было очень соблазнительным, так как сулило большие выгоды, и Соловьев не смог отказаться. Он отправился в Бухару, чтобы дожидаться там прибытия компаньона, который задержался в Польше, получая заграничную посылку. В Бухаре Соловьев продолжал сильно пить и, истратив все деньги, вынужден был поступить простым рабочим на железную дорогу. С тех пор прошло три месяца.
Этот искренний рассказ глубоко тронул меня и вызвал желание помочь. К этому времени я уже довольно много знал о гипнозе, умел, приведя человека в гипнотическое состояние, дать ему установку избавиться от нежелательного пристрастия. Поэтому я предложил своему новому знакомому свою помощь, обещая избавить от пагубной привычки, если он действительно хочет, и объяснил, как это делается. Соловьев с радостью согласился, и мы немедленно взялись за дело. Ежедневно я приводил его в состояние гипноза и затем давал соответствующую установку. Вскоре Соловьев почувствовал такое отвращение к спиртному, что не переносил одного вида этой отравы, как он называл водку. Оставив свою работу на железной дороге, он стал путешествовать вместе со мной и даже помогал изготовлять искусственные цветы и продавать их на рынке.
Через некоторое время после того, как я познакомился с Соловьевым, мой старый друг дервиш Богга-Эддин, от которого я длительное время не имел новостей, наконец вернулся в Старую Бухару Узнав, что я живу в Новой Бухаре, он на следующий день пришел ко мне. На вопрос о причине его столь долгого отсутствия Богга-Эддин ответил, что ему посчастливилось познакомиться с одним необыкновенным человеком и, чтобы иметь возможность часто беседовать с ним, он согласился быть проводником в экспедиции по реке Амударье. Богга-Эддин добавил, что теперь они вместе вернулись в Старую Бухару.
"Этот удивительный человек - член одной древней религиозной секты, известной под названием Сармунг, главный монастырь которой расположен где-то в самом сердце Средней Азии. Оказывается, этот человек откуда-то знает тебя, и когда я предложил ему встретиться с тобой, он охотно согласился. Он сказал, что хотя ты и кафир, но твоя душа познала истину".
Должен пояснить, что кафирами здесь называли инородцев и иноверцев, это относилось ко всем европейцам, которые в соответствии с местными понятиями были не людьми, а скорее животными, не имеющими души.
Рассказ о новом знакомом Богга-Эддина так заинтересовал меня, что я попросил его устроить нашу встречу как можно быстрее. И вскоре она состоялась. Я много общался с этим человеком и заслужил такое доверие с его стороны, что однажды он предложил мне провести некоторое время в главном монастыре его религиозного братства.
"Возможно, там вы найдете ответы на вопросы, которые не дают вам покоя", - сказал он и добавил, что охотно поможет мне попасть туда при условии, что я соглашусь дать клятву никому не рассказывать о том, что я там увижу.
Конечно, я с благодарностью принял это предложение, согласившись на все условия. Я сожалел только о том, что мне придется расстаться с Соловьевым, который стал мне ближе, чем родной брат. Я спросил у моего нового знакомого, можно ли мне взять в эту экспедицию моего лучшего друга. Немного подумав, тот ответил, что не возражает, при условии, что мой друг тоже даст соответствующую клятву и что я могу поручиться за его порядочность. Я подтвердил, что Соловьеву можно безоговорочно доверять. За время нашей дружбы я убедился, что он может держать слово.
Обсудив все, мы договорились ровно через месяц встретиться на берегу Амударьи, где будут ждать четыре проводника, которые должны отвести нас в монастырь после того, как мы назовем пароль. В условленный день Соловьев и я оказались возле развалин старинной крепости, где встретились с четырьмя киргизами, посланными за нами. Обменявшись паролем, мы спешились и по их требованию поклялись сохранить в тайне все, что мы узнаем в этой экспедиции. Затем мы тронулись в путь, причем нам на глаза были надвинуты башлыки.
Всю дорогу мы держали данное слово, не пытаясь приподнять башлык, чтобы определить, где находится наш караван. Нам позволяли снимать их только во время привала, когда мы останавливались, чтобы отдохнуть и подкрепиться. Но во время движения башлыки с нас снимали всего дважды. В первый раз это произошло на восьмой день пути, когда нашей кавалькаде пришлось преодолевать горное ущелье по подвесному мосту. Он был так узок, что пройти по нему можно было только гуськом, держа лошадей в поводу.
По характеру местности мы предположили, что находимся где-то в долине Пянджа или Зеравшана, так как ширина потока была довольно значительной, а мост напоминал нам висячие мосты, уже увиденные нами на этих реках.
Должен сказать, что я предпочел бы идти по этому мосту с закрытыми глазами. Может быть потому, что мы долгое время ехали с закрытыми глазами или по какой-нибудь другой причине, но я никогда не забуду своего страха и тревоги во время этого перехода. Я долго не мог заставить себя сделать первый шаг.
Такие мосты часто встречаются в Туркестане, где нет возможности построить более капитальное сооружение и где, чтобы преодолеть это опасное место длиной в милю обходным путем, пришлось бы сделать крюк в двадцать миль.
Ощущения, которые испытываешь, ступив на это шаткое сооружение и заглянув на дно ущелья, где змеится горный поток, можно сравнить с ощущениями альпиниста, взглянувшего вниз с вершины горы Эйфель. Глядя вверх, человек не видит вершин окружающих гор, для этого необходимо отъехать от их подножия на несколько миль.
Подвесные мосты обычно не имеют поручней и так узки, что двигаться по ним можно только гуськом. Хуже то, что они колышутся вверх-вниз, и идущий ощущает себя так, как будто он прыгает на батуте. А если прибавить и резонные сомнения в том, выдержит ли мост вес людей и лошадей, достаточно ли он прочен, то вы получаете приблизительное представление о моем состоянии в ту минуту. Обычно мост крепится веревками к деревьям, растущим на краю ущелья, и по моему мнению не может быть рекомендован даже тем европейцам, которых называют "любителями острых ощущений". При попытке перейти по такому мосту сердце человека уходит в пятки и даже куда-то гораздо ниже.
Второй раз нам позволили освободиться от наших башлыков при приближении какого-то встречного каравана, очевидно, не желая, чтобы мы привлекали внимание своим странным видом и вызывали у людей разные подозрения.
На нашем пути периодически появлялись сооружения, весьма типичные для Туркестана. Без этих загадочных монументов путешественники не имели бы возможности самостоятельно ориентироваться в этой местности, лишенной нормальных дорог. Они обычно располагаются на высоком месте, так что их можно увидеть издалека, часто за много миль. Эти сооружения представляют собой одиночные каменные блоки или просто высокие столбы, вкопанные в землю.
Среди местного населения распространены различные легенды, объясняющие появление этих странных монументов тем, что здесь был похоронен какой-либо святой, или же здесь он вознесся на небо, или что на этом месте святой убил семиглавого дракона, или что здесь случилось еще что-то необыкновенное. Обычно святой, в честь которого был воздвигнут этот монумент, считается покровителем местности. И когда путешественнику удается преодолеть все трудности, встречающиеся на пути, например избежать нападения разбойников и диких зверей или удачно перебраться через реку или гору, - все это происходит по воле святого.
Любой купец, пилигрим или путешественник, который благополучно избежал всех опасностей, приносит к подножию монумента дары, благодаря своего покровителя за помощь.
Согласно местным верованиям, принесенные жертвы как бы напоминают святому о человеческих нуждах, заменяя собой молитвы. Сюда обычно приносят части одежды, фрагменты туши животного или что-либо еще в таком же роде. Один конец подношения привязывается к столбу а другой свободно двигается под воздействием ветра.
Эта шевелящаяся масса делает сооружение заметным с очень большого расстояния, так как она расположена на возвышенном месте. Путник, обнаружив один из таких монументов, направляется к нему от него - к другому подобному сооружению и т.д., ведь здесь нет дорог в привычном смысле этого слова. Тропинки, протаптываемые караванами, под воздействием частых снежных буранов постепенно совсем исчезают с лица земли.
Если бы этих сооружений не было, путешественник обязательно сбился бы с пути и его не спас бы самый точный компас. В дороге мы несколько раз сменили наших лошадей и ослов, несколько раз нам приходилось спешиваться и вести животных в поводу. Не однажды мы переплывали через быстрые горные реки и перебирались через высокие горы. Жара сменялась прохладой, из этого мы заключили, что мы то спускаемся в долину, то поднимаемся высоко в горы. В конце концов через двенадцать дней пути нам позволили ехать с открытыми глазами, и мы увидели, что находимся в глубоком ущелье, по дну которого струился бурный, но неширокий поток, а склоны были покрыты густой растительностью.
Как оказалось, это был наш последний привал. Подкрепившись, мы снова сели на лошадей и дальше ехали с открытыми глазами. Перебравшись через горную реку, мы ехали еще полчаса, и затем перед нами открылась долина, со всех сторон окруженная горами, вершины которых были покрыты снежными шапками. Вскоре мы увидели несколько строений, похожих на те, которые мы видели на берегах рек Амударьи и Пянджа. Эти строения, напоминающие крепость, были окружены сплошной высокой стеной. У ворот мы были встречены старой женщиной, с которой наши проводники о чем-то заговорили, после чего они исчезли за воротами. Женщина, оставшаяся с нами, неторопливо отвела нас в предназначенные для гостей маленькие комнаты, похожие на монастырские кельи, и, указав на деревянные кровати, что стояли там, ушла.
Вскоре пришел пожилой мужчина, который очень доброжелательно заговорил с нами, как будто мы были давно знакомы, и, ни о чем нас не спрашивая, рассказал, что в первые дни еду нам будут приносить сюда. Он также посоветовал нам отдохнуть после долгой дороги, но добавил, что если мы не устали, то можем выйти и посмотреть окрестности, и дал нам понять, что мы можем делать все, что хотим.
Из-за сильной усталости мы решили последовать совету этого человека и как следует выспаться. Я проспал всю ночь как убитый и проснулся только, когда мальчик, посланный кем-то из монахов, принес нам чашки и самовар с зеленым чаем, а также наш завтрак, состоявший из кукурузных лепешек, козьего сыра и меда. Я хотел спросить у мальчика, где бы я смог помыться, но оказалось, что он говорит только на местном языке и не знает ни одного из тех, которыми владели мы с Соловьевым.