Разглагольствовал он в тот самый момент, когда Жюльен подошел к этой группе.
- Гадов следует держать в глубине подземелий, чтобы они там подыхали во
Мраке, иначе они выделяют все больше яда и становятся еще опаснее. Что проку
приговаривать его к штрафу в тысячу экю? Он беден? Положим, это так, тем
Лучше, но за него заплатит его клика. Нет, дать бы ему штрафа пятьсот
Франков да десять лет подземной темницы.
"Боже милостивый! О каком это чудовище они говорят?" - подумал Жюльен,
Пораженный исступленным тоном и судорожной жестикуляцией своего коллеги
Тощее, испитое личико племянника академика было в эту минуту поистине
Отвратительно.
Вскоре Жюльен понял, что речь идет о величайшем современном поэте.
"Ах, негодяй! - воскликнул Жюльен чуть не вслух, и глаза его
увлажнились горячими слезами негодования. - Ах, жалкая тварь! Погоди, я тебе
припомню эти слова!"
"Вот они, эти заблудшие чада той самой партии, во главе которой стоит
Среди прочих и маркиз, - думал он - А этот великий человек, которого здесь
Так порочат, - сколько ему надавали бы орденов и всяких синекур, продайся
Он, уж я не говорю - этим бездарностям из министерства господина Нерваля, но
любому из его более или менее порядочных предшественников".
Аббат Пирар издали поманил Жюльена, с ним только что говорил о чем-то
Г-н де Ла-Моль. Но Жюльен в эту минуту слушал, опустив глаза, сетования
Некоего епископа, и когда тот, наконец, отпустил его и он мог подойти к
Своему другу, аббата уже перехватил гнусный проныра Тамбо. Этот выродок
Ненавидел аббата, считая его виновником особого положения Жюльена, и именно
Потому он так перед ним лебезил.
- И когда же, наконец, смерть освободит нас от этой заразы? - В таких
Выражениях, с истинно библейским пылом, говорил этот ничтожный писака о
Почтенном лорде Голланде.
Следовало отдать ему должное: он превосходно знал биографии современных
Деятелей и только что сделал большой обзор всех, кто мог рассчитывать на
Некоторое влияние под скипетром нового короля Англии.
Аббат Пирар прошел в соседнюю гостиную. Жюльен последовал за ним.
- Маркиз не любит бумагомарателей, предупреждаю вас. Это его
Единственная антипатия. Можете знать латынь, греческий, коли вы на то
Способны, историю египтян, персов и так далее, он будет вас почитать и
Покровительствовать вам как ученому. Но сохрани вас боже написать хотя бы
Одну страницу на французском языке, а тем паче о серьезных материях, которые
Не соответствуют вам по вашему положению в свете, - он тотчас же обзовет вас
Писакой, и вы попадете в немилость. Как же это вы, живя в особняке вельможи,
не знаете знаменитой фразы герцога де Кастри про д'Аламбера и Руссо: "Обо
всем рассуждать желают, а у самих нет даже тысячи экю ренты".
"Итак, здесь все известно, - подумал Жюльен, - совсем как в семинарии!"
Он как-то сочинил восемь или десять страничек в весьма приподнятом стиле.
Это было нечто вроде похвального слова старому штаб-лекарю, который, как он
говорил, сделал из него человека. "Но ведь эта тетрадка у меня всегда под
замком!" - воскликнул про себя Жюльен. Однако он тут же пошел к себе, сжег
Рукопись и вернулся в гостиную. Блистательные проходимцы уже исчезли,
Остались только особы, украшенные орденами.
Вокруг стола, который слуги внесли в гостиную уже накрытым, сидело
Семь-восемь женщин, очень знатных, очень благочестивых, очень чванных, в
Возрасте примерно от тридцати до тридцати пяти лет. Блистательная супруга
Маршала де Фервака вошла, прося извинить ее за столь поздний приход. Было
Уже за полночь. Она села за стол рядом с маркизой. Жюльена охватило чувство
глубокого волнения: ее глаза и взгляд напомнили ему г-жу де Реналь.
Кружок м-ль де Ла-Моль еще не разошелся. Она и ее друзья с увлечением
Издевались над несчастным графом де Талером. Это был единственный сын
Знаменитого еврея, прославившегося своим несметным богатством, которое он