Нежный отец и просужий братоубийца 4 страница

– Ваше высокоблагородие, пощадите! Двадцать лет ве-рой и правдой прослужил государю... Начальство меня знает и любит, вся команда мной довольна... Спросите обо мне ма-лого ребенка… да что ребенка!.. Спросите щенка любого: кому я что сделал? Я недавно женился.... может быть, ско-ро ребенок будет... Пощадите, в. в.!

Несчастный зарыдал, ловя ноги мои и своего начальни-ка, чтобы поцеловать. Видал я убийц, чувствовавших угры-зения совести; но страдания тех были другого рода, и ина-че выражались. Мы с начальником команды не могли удер-жаться от слез. Наконец, уверения мои, что если он неви-нен, то ему нечего беспокоиться, и заявление подпоручи-ка, что он сейчас готов письменно удостоверить в невинно-сти его и что вся команда подпишет бумагу, привели бед-нягу, по крайней мере, в такое состояние, что он получил возможность объясняться.

– Расскажи, что знаешь.

– Да что я расскажу, в. в? То же, что и все тут говорят. Созвал нас с Чаплиным к этой Крючихе Иванов. Пришли мы; выпили все вместе с коновалом и с Крючихой – Патка не пила – два полштофа. Коновал привязался к Патке и стал ее бить немилосердо. После того коновал ушел спать в зад-нюю горницу; мы с Чаплиным пошли в сборную, а Иванов остался... залез на печь спать.

– Не был ли ты выпивши? Может быть, и не помнишь чего-нибудь?

– Как не помнить, в. в! Выпили мы, да что же – штоф на пятерых! Ну, коновал – тот раньше заправился, а мы при-шли, хоть бы росинка в роте была! Спросите хоть не нас, а всю команду: мы оттуда прямо в сборную пришли. Это-то

меня и убивает, в. в.: из всех сказок видно, что коновал убит, и как будто при нас... шум был… А не виноват я. Хоть расстреливайте, – то же скажу. Не виноват и Чаплин: мы вместе ушли...

– А Иванов?

– Не подозреваю я и Иванова. Сохрани меня Господи!.. Я по себе сужу... а только он от нас с Чаплиным там ос-тался. Иванов честный, добрый человек… прямик! Вот и их благородие, господин подпоручик, и вся команда скажут, каков человек Иванов: этот человек, в. в., либо правду ска-жет, а не то, так промолчит – и слова из него топором не вырубишь! Спросите его самого: если он виноват, так не за-прется… не такой человек!..

После Клеопатрова я призвал Чаплина. Это тоже был сол-дат видный, с внушающею доверие физиономиею. Хотя при входе он тоже упал на колени, но не рыдал, и только слезы навернулись у него на глазах. Перекрестившись, он проговорил: «Буди воля твоя, Господи, на мне грешном! Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его»!

– Ну, что же ты скажешь о деле?

– Да по всему кажется, что мы, а только не мы с Клео-патровым.

– А Иванов?

– И Иванов добрый человек! Только он от нас остался. – Виноват, в. б., обратился он к подпоручику. – ...Шум был, только не мы начинали... и не были пьяны: мы только Пат-ку от коновала отняли.

– Подозреваешь или нет Иванова?

– Нельзя подозревать, в. в.! Этот человек малого ребен-ка не обидит... честный; добрый человек! Не возьму я на душу греха подозревать его. Только он от нас остался, так, может быть, и знает что... Он не соврет... извольте его до-просить: скорее я совру, а он не соврет. Ума не приложу, в. в.: как будто наше дело, а только не мы... Помяни, Госпо-ди, царя Давида и всю кротость его!

Не вдаваясь в подробные допросы, я поспешил осмот-реть место происшествия.

Домик Крючихи состоял из двух небольших комнат сажен в пять квадратных каждая. Они отделялись одна от другой узенькими сенцами, из которых был ход на чердак. В пе-редней комнате, имевшей окна на улицу, Крючиха прини-мала в имянины гостей, а в заднюю, по единогласным по-казаниям Крючихи, Паточки, Клеопатрова и Чаплина, ушел коновал спать, после того как прибил жену. Ни в той, ни в другой, ни на чердаке, ни в подпольях ничего подозритель-ного не оказалось.

При вскрытии трупа оказалось, что хотя рана на шее са-ма по себе смертельна, но, кроме того, расколот череп. В желудке найдены сморчки. Он издавал сивушный запах, но следов отравы в нем не было.

Покончив эти следственные действия, я возвратился до-мой, чтобы облечь их в форму и распорядиться о так на-зываемых мерах к пресечению обвиняемым способов укло-няться от следствия и суда, или, говоря проще, решить, ко-го из них посадить в тюрьму, кого отдать на поруки и кого оставить вовсе на свободе. Я написал постановление о за-ключении Крючихи с дочерью в тюрьму и об отдаче на по-руки Клеопатрова и Чаплина начальнику команды, кото-рый настоятельно просил меня об этом и чего я сам душев-но желал. Оно произвело различные впечатления на лиц, которых касалось. Крючиха выслушала его, как камень, ес-ли бы камни имели способность слышать и в то же время не чувствовать; Паточке оно доставило удовольствие: она слушала его, я теперь уверен, с неподдельным удовольст-вием; Клеопатров опять упал на колени, зарыдал и рас-сыпался самыми наивными выражениями благодарности; Чаплин, явно просветлевший, опять пробормотал: «Помя-ни, Господи, царя Давида и всю кротость его!»

На следующий день в указные девять часов привели ко мне арестантов и пришел начальник команды. Крючиха казалась такою же, как и всегда; Паточка тоже: она весело улыбалась, но на лице ее заметны были следы бессонни-цы. Ей, по-видимому, нравился арестантский костюм, в ко-торый с чего-то одело ее тюремное начальство; ей нра-вился звук ружей, опускаемых конвойными солдатами на

пол. Я приступил к допросам, и начал с старой Крючихи. Как и накануне, она уклонилась от прямых ответов, и лишь одним, тоже уклончивым объяснением, дополнила преж-ние показания: на доводы мои, что зять ее убит если не в ее доме, то очень близко, она отвечала:

– Не знаю я, – пьяна была, так спать легла. – Где спала?

– На печи, надо быть.

– Да там, говорят, Иванов спал? – Не знаю.... пьяна была.

Паточка, как и следовало ожидать, оказалась словоохот-ливее матери. Она ночью обдумала, что говорить ей на сле-дующий день.

– Вы раньше показали, – начал я допрос, – что ваш муж, на другой день после имянин вашей матери, рано утром ушел по волостям.

– Нет-с....

– Как же нет? Вы к исправнику и ко мне приходили с заявлениями об этом....

– Так точно-с: я приходила... только я тогда не знала… – Чего не знали?

– А что он тут найдется.

– Как же не знали? Это так близко от вас... иначе это не-понятно. Зачем вы и исправнику, не один раз, и мне объяс-няли, что он ушел?

– Да я вижу, что поутру его нет.... ну и вещей его нет, так и подумала, что он ушел, а там...

– Теперь вы видите, что не там, а здесь! – Точно так-с.

– Значит, не уходил? – Значит, нет-с.

– Вы видели, что он найден в том платье, в каком ходят дома?

– Точно так-с! Только без пояса. Да где же прочее-то платье? И пояса на нем нет!

– Это обстоятельство не очень важное; притом, согласи-тесь сами, что поясу нельзя остаться на человеке, который перерезан пополам?

– Точно так-с! только опять как же инструмент пропал? – Убийца мог забросить куда-нибудь для доказательства

того, что вы раньше говорили, т. е. что он ушел из дома.

– Это может быть-с. Видно, уж этому человеку не в пер-вый раз такие дела делать, – знает как!

– Нет, почему же? Для этого не нужно особенной опыт-ности и много хитрости.

– Нет, мне так этого не выдумать, – заметила Паточка, улыбаясь.

– Потом опять вы видели, что в желудке вашего мужа найдена та самая пища, которую вы ели на имянинах ва-шей матери.

– Нет-с, не видала... страшно было смотреть.

– Все равно, другие видели. Это записано в акте и про-токоле вскрытия. Хотите, я прочту?

– Нет-с, я верю.

– Согласитесь, что, судя по платью, он должен быть убит дома.

– Точно так-с; только это, может быть, нарочно подде-лано, чтобы подумали на нас.

– Это мудрено. Но я согласился бы с вами, только со-гласитесь и вы, что сморчки-то нельзя подделать.

Паточка задумалась.

– Теперь я и сама вижу, что мудрено... Как же так? – как будто сама себя спросила Паточка.

– Это еще не все. Вы ведь в тот день не пьяны были?

– Нет-с. Я никогда вина не пью; да не люблю, как и дру-гие-то пьют. Вот и мужа-то когда я укладывала спать, так хоть и муж, а такой противный показался... Лучше бы я с самым последним ссыльным...

– Ну, вот видите! А раньше вы говорили, что после того, как вас прибил муж, ушли на чердак в чуланчик.

– Точно так. Мне совестно было сказать, что я с мужем... т. е. его укладывала спать. Это точно так; а потом и ушла в чуланчик-с.

– Что же вы в чуланчике делали? – Да что делать? Плакала.

– И не выходили оттуда все время, пока были у вас гос-ти?

– Нет-с... не выходила.

– Смотрите: вы уж не один раз давали неточные ответы на мои вопросы; а это не служит в вашу пользу. Что, если гости ваши скажут, что вы выходили к ним?

– Это точно так-с: может быть, и выходила за чем на ми-нутку-с; только с ними не сидела... я ведь вина не пью-с, так что мне с ними сидеть в этаком расстройстве?..

– Это более, нежели вероятно. Но после того, как гости ушли, вам уж не было надобности отсиживаться в чулан-чике.

– Точно так-с. Только выйду, загляну в заднюю горницу потихоньку, а как вижу, что муж лежит... спит, и затворю дверь опять потихоньку; думаю: ну, слава Богу, хоть про-спится... А в переднюю нельзя: там маменька с Терентьем Ивановичем спала... А потом я и сама легла спать. Встала поутру; вижу – нет! Ну, думаю, ушел, Бог с ним!.. Вот и все-с.

– Нет, позвольте, еще не все. – Как же можно, чтобы муж ваш ушел, не сказавшись ни вам, ни вашей матери? Так долго спавши, согласитесь, он не мог уйти, например, не закусивши?

– А я думала... кто его знает!

– Но вы согласитесь, что он убит у вас в доме и вытащен за огород, потому что подкидывать разрезанный труп чуть не к самому дому неудобно: на это никто не может ре-шиться.

– Да ведь...

– Нет, позвольте мне досказать. Вы говорите, что виде-ли, как он день спал в задней комнате; след. мог уйти толь-ко ночью. Но куда же он мог пойти ночью?

– Да ведь Господь его знает-с! – Но денег у него не было?

– Не было-с.

– К этому времени он, конечно, проспался? – Как не проспаться-с!

– След. драки сочинить не мог, да ночью и не с кем? – Точно так-с.

– Ну, так как же?

– А вот что, в. в., не притащили ли его как-нибудь пос-ле?

– Я уж сказал вам, что это было бы чересчур рискован-ное дело.

– Да ведь как знать-с!.. Найдутся отчаянные! – А сморчки-то?

– Да-с, это точно... Позвольте мне, в. в., подумать.

– Очень хорошо-с. Не угодно ли присесть, а мы с пору-чиком удалимся.

– Знаете ли что? – сказал мне Икра. – Ведь исправник сам поехал за Ивановым... отличиться хочет!.. а Иванов не виноват тут: это отличный солдат... я ручаюсь.

– А вот посмотрим.

– Да чего смотреть? Ведь уж я знаю команду, как свои пять пальцев. Сами увидите: его скоро привезут, если не разъедутся, потому что он должен быть на обратном пути от Ш... близко отсюда... Этот человек не солжет.

Тут подпоручик рассказал мне несколько анекдотов об Иванове, доказывающих, что он никогда не лжет, и в случаях, когда, чтобы не повредить товарищам, правды нельзя выс-казать, то всегда берет вину на себя, вследствие чего и не произведен до сих пор в унтер-офицеры.

Потом мы отправились к Паточке.

– Что же вы надумали? – спроси я ее.

– Да Иванов убил-с: больше некому, – отвечала она. – Вы можете доказать это?

– Как не доказать-с!

В это время вошел рассыльный полицейского управле-ния, весь в пыли.

– Здраю желаю, в. в.! – выкрикнул он. – От их высоко-благородия к в. в. с пакетом-с.... Иванова привезли-с!

Рассыльный вынул из-за обшлага пакет и подал мне.

– Побудь с Ивановым в другой комнате, пока я прочитаю бумагу.

– Слушаю-с, в. в., – отвечал рассыльный, повертываясь налево кругом на каблуке.

Мы ушли с Икрой в другую комнату, где я вскрыл пакет исправника и прочитал:

«Вследствие личных объяснений с вашим высокоблаго-родием, я счел нужным лично отправиться для поимки рядового Терентия Иванова, дабы не допустить каких-либо в сем деле упущений. Затем, прибыв на Луневскую стан-цию и, собирая под рукой сведения, я дознал, что Иванов находится здесь, почему, взяв понятых, я отправился в за-нимаемую квартиру, где застал Иванова спящим. Сделав же тщательный осмотр, я нашел шинель Иванова мокрою и на ней кровавые пятна, в чем он, уступая моим убежде-ниям, и сознался, раскаиваясь в содеянном им преступле-нии. Донося, вместе с сим, о таком происшествии господи-ну начальнику губернии, я имею честь препроводить при сем к вашему высокоблагородию рядового Терентия Ива-нова и вышеупомянутую шинель его, покорнейше прося о получении их меня уведомить».

– Так вот какая история! – сказал я подпоручику. Тот пожал эполетами.

– Позвольте мне переговорить с Ивановым... один на один.

– Нет, извините, этого нельзя. А вот лучше допросим его формально.

Выслав Паточку, я велел позвать Иванова. В наружности последнего не было ничего особенного. Развернув пере-данную мне рассыльным шинель, я нашел на ней кровавое пятно, очень полинявшее.

– Ну вот, ты сознался, – сказал я ему; – но этого мало: мне нужно подробное показание. Ты должен обнаружить своих соучастников.

– В чем же я сознался, в. в.? – Как в чем?

– Точно так-с. Я ни в чем не сознался.

– Как же исправник пишет, что ты сознался в убийстве коновала Шерстяникова?

– Никак нет-с.

– Да ведь это в бумаге вот написано. – Никакой я бумаги не подписывал.

– Ну, все равно говорил.

Я прочитал ему отношение исправника. – Неправда! Я не сознавался.

Иванов сильно меня озадачил. Мы вышли с подпоручи-ком в другую комнату.

– Ну, не прав ли я? – сказал подпоручик.

– Да как же, ведь не басню же написал исправник в офи-циальной бумаге?

– Да ведь вы его не первый день знаете: отличиться за-хотел! Видите, он уж и губернатору донес, что открыл пре-ступление....

Мы послали за исправником, который и не замедлил явиться.

– Ну, вот ты, составитель актов. Иванов-то запирается! Отчего не составил акта? – обратился я к нему.

– Да когда, братец, было! Да как так? – А вот посмотри.

Мы вышли в комнату, где находился Иванов.

– Как же, братец, ты запираешься? – обратился к Ива-нову исправник.

– Никак нет-с, – ответил Иванов.

– А это что? – спросил его исправник, развертывая ши-нель.

– Шинель № 2-й-с, в. б. – Отчего она мокрая?

– Была мокрая. – Отчего?

– А лес Василья Афанасьевича под Копалихой выгружа-ли, так и намокла.

– Отчего же ты раньше мне этого не говорил? – Спрашивать не изволили, в. в.

– А это что? – спросил исправник Иванова, указывая на кровавое пятно на шинели.

– Кровь, в. в. – Отчего она?

– А волков свежу, так....

– Что же ты прежде этого мне не говорил? – Спрашивать не изволили-с, в. в.

– Ты врешь!

– Никак нет-с, в. в. На то видоки есть. – Это ты теперь выдумал.

– Никак нет-с.

– Позвольте, господа, – вмешался подпоручик Икра. – Это шинель № 2-й; значит, Иванов не мог быть в ней на имянинах: в старых шинелях в гости не ходят. Так ли, Ива-нов?

– Точно так, в. б.

– Зачем же ты взял ее с собой в дорогу, когда при тебе была другая? – спросил Иванова исправник.

– Точно так, в. в.! В этой дорогу шел, а № 1-й взял, что-бы в Ш. по начальству явиться.

– Это правда, – заметил подпоручик, самодовольно улы-баясь.

– Вы выходите из прав депутата, – заметил исправник подпоручику.

– Господин следователь не находит этого. Меня закон обязывает защищать солдата.

– Защищать-с, но не подстрекать.

– Господин следователь, не угодно ли вам составить акт, подстрекаю ли я Иванова. Я донесу начальству о вмеша-тельстве г. исправника.

– А я донесу губернатору о поступках ваших.

Тут произошла между исправником и начальником ко-манды довольно продолжительная и крупная сцена, кон-чившаяся тем, что оба они решились донести друг на друга по начальству, и оба хотели уйти; но подпоручика Икру я удержал.

Я приступил к формальному допросу Иванова.

– Все-таки говорят, что ты убил коновала, – сказал я ему. – Кто говорит? – спросил он в свою очередь.

– Например, жена его Клеопатра.

– Патка? Пусть она при мне скажет! Я велел позвать Паточку. Ту привели.

– Вы сейчас говорили, что подозреваете Иванова в убий-стве вашего мужа, – спросил я ее.

– Так точно-с. Кроме вас, Терентий Иванович, некому! – обратилась она к Иванову.

– Как некому? – спросил Иванов, прислоняясь богатыр-ским плечом к косяку двери, вопреки субординации.

– Солдат! Ты не умеешь держать себя перед начальст-вом, – заметил ему подпоручик.

– Виноват, в. б.! – ответил, выпрямляясь, Иванов. – Это оттого, что не след бы ей этого говорить.

– Да ведь как же, Терентий Иванович, – отозвалась Па-точка: – кроме вас некому.... это я к тому примерно ска-зала...

– А кровь-то кто выносил.... примерно?.. – брякнул Ива-нов.

Как иглой уколол Паточку этот вопрос Иванова, на кото-рый она, как видно, не рассчитывала.

– Значит, я, – отвечала она.

Иванов опять оперся плечом на косяк, и начальник его уже не сделал ему замечания.

– Где же эта кровь? – спросил я.

– Пусть она покажет, – хладнокровно сказал Иванов, ука-зывая на Паточку: – она знает.

– Я, значит, не знаю, Терентий Иванович, – возразила Паточка.

– Врешь, – хладнокровно сказал Иванов, отворачиваясь от нее.

– То есть, в. в., я точно выносила, а только не я убила мужа, – где мне!

Ларчик начал открываться. Мы отправились на место. В понятых не было надобности, так как полгорода сопро-вождало нас. Пришли на место.

– Где же искать кровь? – спросил я, обращаясь к Ивано-ву и Паточке.

Они указали место на дворе близ стены маленького са-райчика, где земля казалась несколько разрыхленною. Ста-ли рыть, но долго не могли ничего выкопать. Наконец Ива-нов сам взял заступ и скоро показались два огромных кус-ка спекшейся крови.

– А зобенька* где? – спросил Иванов Паточку.

– А значит, я в печи сожгла, – ответила Паточка.

На место пришел исправник, и, видя наше открытие, спросил подпоручика насмешливо:

– Кажется, кровь нашли?

– Кровь, да не на шинели, – отвечал тот.

Мы отправились ко мне, чтобы составить акт о находке и снять новые допросы с обвиняемых. Так как к дому Крю-чихи собралась огромная толпа любопытных, то, чтобы избавить обвиняемых от неприятных для них, как мне казалось, наблюдений и публичности, я предложил идти не городом, а кратчайшим путем по задам; но Паточка стала упрашивать, чтобы ее провели улицами. Она, види-мо, осталась довольна, когда некоторые из моих знакомых барынь попросили позволения находиться при допросах, на что и получили согласие. Я приступил к допросу Ива-нова, предполагая, что теперь он будет словоохотливее, но ошибся.

– Расскажи же теперь, как было все дело, по порядку! – сказал я ему.

– Пусть сперва оне расскажут, – отвечал он, разумея под словами «они» Паточку с матерью.

Делать нечего: я позвал Паточку, и прежде всего обра-тился к ней с убеждением, чтобы она говорила сущую прав-ду, так как при том обороте дела, какой оно приняло, вся-кое запирательство повлечет усиление меры взыскания. Паточка, рисуясь перед посторонними свидетельницами, сказала:

– Точно так-с! Я теперь сама вижу, что вертеться нечего. Я ведь и раньше все рассказала бы, только все как-то-с.... Исправник Егор Иванович поначалу очень напугал-с: го-ворят, за этакое дело, т. е. что человека пополам перере-зали, и трех смертей мало... так, хоть и не я его резала, а все страшно... на меня бы не подумали!

– Ну, так как же дело было?

* Корзинка.

– Значить, вот как было дело-с, – начала она, играя бо-сой ножкой со скинутым с нее арестантским котом. – Пос-ле того, как покойничек избил меня... А избил он меня же-стоко.... и теперь еще по всему телу желтые пятна от си-няков остаются... Не угодно ли, в. в., освидетельствовать ме-ня?

Отклонив такое предложение, я попросил ее продолжать. – После этого, я уж вам сказывала, я уложила его спать...

Так он противен мне показался! Как уснул он, я и выхожу, а в сенях повстречался мне этот Иванов-с. Вот-с я и говорю ему: «Терентий Иванович! Скоро ли избавит меня Царица Небесная от этого мучителя»? А он говорит: «Хочешь, я избавлю?» Я говорю: «Ради Бога, избавьте!» А того я не понимаю, что он хочет делать, и еще сказала: «Я сама вам сослужу чем-нибудь за это…»

При последних словах Паточка не могла не улыбнуться, хотя и старалась казаться расстроенною.

– Только он вошел в заднюю горницу, т. е. где спал по-койничек. Я не знаю, что он там делал. Вот он выходит и говорит мне: «Иди, убирай!» Я вхожу и вижу: муж убит. Что делать? Сам Терентий Иванович в переднюю горницу к гостям ушел, а я осталась одна. Прийти к ним и сказать – беда! Боюсь: думаю, на меня скажут. Было у нас в печке горячей воды; я потихоньку взяла, да и захватила кровь-то: в щель в подполье спустила. А из него все сочится. Вот вижу, Яков Алексеевич... старший то есть, и Илья Ильич ушли, а Терентий Иванович на печь лег спать-с.... Я рас-сказала все маменьке. «Не объявить ли»? говорю. «Что ты, в уме ли? говорит: этакое дело объявлять! И нас-то с тобой в каторгу сошлют». Так я и сдалась на эти слова. Вот стали мы Терентия Ивановича будить; насилу растолкали.

– Пьян, что ли, он был?

– Нет-с; разве немного: он ведь крепок, и очень никогда не напивается.

– Раньше вы сказали, что не входили в переднюю ком-нату, потому что там Иванов с вашей матерью спал.

– Нет-с, это я так сказала: виновата-с! Не хотелось мне на них говорить: ведь он мне то же, что и отец-с. А ма-

менька уж после к нему прилегла, как приубрали. День еще белый был; из дому вынести нельзя; а маменька с утра ухлопоталась, да и выпивши была, так тоже отдохнуть за-хотела.

– Ну что ж, Иванов встал, как вы его растолкали?

– Нет-с: мне, говорит, что за дело? Прячьте, как знаете! И опять уснул. Так мы и отступились! Пришли в заднюю горницу, где покойничек лежал-с. Маменька посмотрела, нет ли чего в жилетке, в карманах. Мы открыли подполье; только насилу вдвоем-то могли его, покойничка, спустить туда... велик он и тяжел был – сами видели, в. в.! Потом я опять замывать стала; а маменьке нечего делать, так она уж тогда к Ивану Терентьевичу пошла. Вот уж, замыла я, а времени все еще мало! Я прибралась, да и пошла по сосе-дям, значит, чтобы виду не показать. Как стало смеркать-ся, я прихожу домой, а они все еще спят. Только добуди-лась я: «Что же, говорю, Терентий Иванович, как быть?» А он говорит: «Как хочешь, так и будь». Тут и маменька ста-ла докучать ему. «Успеете, говорит, не убежит. А мне еще нужно в сборную сходить». Так и ушел, и не сказал, придет или нет.

Тут Паточка остановилась. Подождав немного продолже-ния рассказа, я предложил ей окончить его.

– Да тут уж я и не понимаю, как случилось... оттого-то, в. в., я и думаю.... без меня дело было-с.

– Как это без вас?

– Значит, я взяла мужнин инструмент, чуйку, шапку и все, и пошла на реку, утопить то есть; значит, чтобы знаку не было. А как пришла, так у них все уж убрано...

– А как же вы сами сказали, что выносили кровь?

– Значит, я пришла, а Терентий Иванович тут сидит. Я спрашиваю: «Убрали ли»? А они говорят: «Поди кровь-то вынеси!» Я взяла зобеньку, да и вытаскала.

– А яму кто рыл?

– Терентий Иванович, надобно быть. Я спросила, значит: «Куда убирать»? А они мне и указали готовую.

– Да как же они успели вырыть три ямы, разрезать труп, вытаскать его по частям и потом зарыть, пока вы на реку ходили? Река ведь не так далеко!..

– Значит, я в обход, все лесом шла, чтобы кто не уви-дел... с остановками. Я пришла, а маменька уж козлуху доит.

– Где вы утопили вещи?

Паточка подробно описала место и рассказала, где и как шла. Действительно, расстояние было значительное; но, несмотря на то, трудно было предположить, чтобы в отсут-ствие ее Иванов, даже при помощи Крючихи, мог успеть упрятать труп коновала.

Вместо Паточки я позвал Иванова.

– Вот, – сказал я ему, – Клеопатра все рассказала. – Что она рассказала? – спросил Иванов.

– Что бы ни рассказала, а ты должен мне отвечать на мои вопросы, иначе ты ответишь за упорство, да кроме то-го все, что она сказала против тебя, будет признано спра-ведливым.

Начальник команды, чтобы заставить Иванова говорить, к моим убеждениям присовокупил свои.

– Да что же мне говорить-то, в. б.? – сказал Иванов под-поручику: –ведь я не запираюсь, что я убил: только крови на мне не было.

– Как же ты его убил? Расскажи подробно, – спросил я его.

– Да как убил?.. Взял, да и убил.

– Что же, он враг тебе был, или из-за денег?

– Кто это говорит из-за денег? – спросил Иванов, вып-рямляясь.

– Никто этого не говорит, а только я тебя спрашиваю, чтобы узнать, для чего ты это сделал: ведь нельзя же – убить человека без причины.

– Разве это человек был? – А то что же?

– Он и собаки не стоил. – Поэтому ты и убил? – Нет, я и собак не бью. – Так за что же?

– Спросите у Патки: она знает. – Она уж допрошена об этом. – Пусть еще при мне скажет.

Депутат Иванова стал настаивать на исполнении такого требования его, и я согласился, не видя от того вреда для существа дела. Допрос Иванова я обратил в очную ставку его с Паточкой, которую и велел позвать.

– Вот она показала, – сказал я Иванову, – что после то-го, как муж ее при всех вас прибил, она уложила его спать в задней горнице. Выходя оттуда, она встретила тебя в се-нях и сказала: «Скоро ли Бог избавит ее от этого мучителя, т. е. мужа». А ты сказал: «Хочешь, я избавлю»? Она на это ответила: «Ради Бога, избавьте… я сама сослужу вам чем-нибудь за это». Сама же она, говоря это, не предполагала, что ты убьешь ее мужа. – Так ли, Клеопатра Шерстяни-кова?

– Точно так-с, в. в., – ответила Паточка.

– Ты что на это скажешь? – спросил я Иванова. – Врет! – сказал тот.

– Как же, Терентий Иванович? – спросила Паточка.

– А так: врешь! А кто мне топор подал? – спросил Ива-нов, отворачиваясь к косяку,

– Топор, значит, я подала.

– А, значит, кто держал дверь, как я рубил? – Я, значит, Терентий Иванович.

– Не знала ты!! – промычал Иванов.

– Правда ли, что ты убил Шерстяникова еще в то время, когда Клеопатров и Чаплин в передней комнате сидели?

– Правда, только они ничего не знают.

– Правда ли, что ты, убивши Шерстяникова, пошел спать? – Правда.

– И уснул? – Уснул.

– Правда ли, что Клеопатра с матерью тебя будили, что-бы убрать труп, но ты не хотел встать?

– Правда.

– Почему же? – А мне что?

– Ты не желал скрыть следы преступления? – Да ведь и в каторге те же люди живут.

– Правда ли, что Клеопатра тебя разбудила вечером и вместе с матерью уговаривала тебя убрать труп, но ты ушел в сборную, не сказавши, придешь опять или нет?

– Это правда.

– Правда ли, что на другой день рано утром приготовил яму для крови?

– Врет.

– Что вы на это скажете? – спросил я Паточку.

– Нет, уж это, значит, вы, Терентий Иванович, – сказала она. – Вы мне, значит, яму указали.

– Ах ты!.. Да ты сама мне показывала; только на третий день, а на второй я и не был у вас.

– Были, значит.

– Перестань врать!.. Всей команде больше поверят, чем тебе.

– Да ведь команды тут не было? – Я был в команде.

– Да кроме вас некому: где нам вытащить этакую ношу! Иванов зло улыбнулся.

– Для чего же бы я стал над покойником издеваться… разрезывать, да не отнести дальше... а то под носом у себя?

– Значит, тяжело-с.

– Тяжело! А не тяжело мне из подвала 9-пудовые кули на себе таскать?

– Нет, значит, тяжело. Иванов замолчал.

– Так кто же, по твоему мнению, вырыл ямы, разрезал труп и вытащил его? – спросил я.

– Я не видал. Спросите у них. Они показывали, так знают. – Кто они?

– Она с матерью, – отвечал Иванов, указывая на Паточку. – Это неправда, Терентий Иванович!.. Может, вы ошиб-

лись: может, вам маменька только говорила...

– Обе вы говорили. Да что ты вертишься? Когда ты ин-струмент утопила?

– Значит, ночью, на который день вы покойничка за-рубили.

– Значит, врешь.

– Значит, на другую ночь.

– То-то. А первую что делали? Смотри, соври опять, так... – Это точно; только, Терентий Иванович, я не резала.

– Я и не говорю, что ты. Только зачем на меня врать? Ведь я на вас не вру, чего не было.

– Мне маменьки было жаль.

Иванов на это не возражал, хотя, мне казалось, и мог бы. Пользуясь тем, что у него немного развязался язык, я спросил:

– Скажи пожалуйста, как ты его зарубил?