Сергей Антонович Клычков 1889-1937

Сахарный немец- Роман (1925)

Первая мировая война. Солдаты двенадцатой роты — вчерашние му­жики из села Чертухино. Миколай Митрич Зайцев, сын чертухинского лавочника, молодой парень, недавно произведен в зауряд-прапорщики. Его все зовут Зайчиком. Он мастер сочинять песни. Зайчик — человек добрый и безответный: все (и даже фельдфебель Иван Палыч) обращаются с ним бесцеремонно. Как-то раз во время смотра на Зайчика накричал командир — за то, что взводным у него был Пенкин Прохор Акимыч, рыжий и рябой. От растерянности Зайчик дал затрещину ефрейтору Пенкину, а вечером бросился ему в ноги и просил прощения.

Роте приходит инструкция. В ней говорится, что солдат высадят с кораблей, чтобы они прямо «из моря» напали на немцев. Все в ужасе. Рота причащается перед верной смертью. Но операцию отме­няют. Солдаты верят, что война скоро кончится. Однако роту из ре­зерва вновь посылают на линию фронта, к реке Двине.

В блиндаже ефрейтор Пенкин рассказывает сказку об уродливом царе Ахламоне, который отказался от богатства, стал ходить по земле нищим и сделался красавцем. Жизнь роты идет своим чередом. У

[176]

окошка в наблюдательном пункте убит один из чертухинцев, Василий Морковкин. В отхожем месте застрелен денщик Зайчика, Анучкин. А ротный, Палон Палоныч, шпыняет Зайчика за стихотворство.

Зайчика, одного из всей роты, отпускают домой на побывку. По дороге его обстреливают немцы. Он не появляется в штабе, где дол­жен выправить бумаги об отпуске, и его считают пропавшим без вести.

Ротный Палон Палоныч (как всегда, пьяный) приказывает ден­щику Сеньке принести с другого берега Двины кусок немецкой ко­лючей проволоки. Тот всем хвастается, что обманул командира (принес проволоку, только не немецкую) и получил за это орден.

Двина разливается и заливает окопы. Чертухинцам (в отличие от многих других) удается спастись.

Зайчик же просто заплутал и, не зайдя в штаб, отправился домой. Радостно встречают его староверы-родители, Митрий Семеныч и Фекла Спиридоновна. Но ждет его и плохая весть. Клаша, дочь отца Никанора, которую Зайчик любил и с которой обвенчался в старооб­рядческой молельне «в духе и свете», вышла замуж за другого, богато­го. Еще Зайчик узнает страшную историю Пелагеи, жены Прохора Пенкина, Муж уехал на войну, а в молодой жене «бушевала кровь». Она пыталась соблазнить старого свекра. Свекор умирает, а Пелагея, согрешив с пастушком Игнаткой, ждет ребенка. Потом она кончает с собой. Пьяный дьякон Афанасий ночью в лесу натыкается на ее тело и рассказывает небылицы о страшной бабе с веревкой. Зайчик, зайдя в лес, тоже видит тело Пелагеи. Там же он встречает цыганку, кото­рая советует ему остерегаться воды.

Ямщик Петр Еремеич решает бежать из Чертухина: он не хочет отдавать для фронта своих лошадей. Петр Еремеич подвозит Зайчика до города Чагодуя. Там они выпивают с дьяконом Афанасием, кото­рый собирается идти к царю и сказать, что он, дьякон, в Бога не верит.

В городе Зайчик встречает Клашу, Она ведет его к себе, в спальню. Но приходит ее свекор, и Зайчик вынужден бежать через окно. Миколай Митрич оказывается в вагоне вместе с дьяконом Афанасием. Тот говорит, что Бога больше нет, а только боженята — свой у каж­дого народа. Поезд приходит в Питер. Дьякон куда-то исчезает. А Зайчик знакомится в Питере с седой женщиной, похожей на Клашу. Женщина ведет Зайчика домой, но он убегает и прямиком оттуда на вокзал — на фронт.

Зайчик никому не говорит, что побывал дома, чтобы не сообщать

[177]

страшную новость Пенкину. Миколай Митрич дает писарю Пек Пекычу взятку и узнает, что ротный теперь под следствием («полроты водой унесло!»), а он, Зайчик, представлен к повышению.

Ротный Палон Палоныч почти ума лишился: речи стал вести странные про чертей. А Зайчик пришел к нему под хмельком и стад спорить о вере (словами дьякона Афанасия). Ротного после того от­возят в больницу, а Зайчик становится вместо него командиром.

Солдат переводят на новые позиции. Напротив них, посредине Двины, — островок, на котором успели укрепиться немцы. Сенька, бывший денщик Палон Палоныча, придумывает хитроумное устрой­ство, которым взрывают «островушных» немцев.

На праздник Покрова солдатам привозят подарки. Они пьют чай вместе с командиром. Зайчик идет за водой к реке, а немцы, как ни странно, по нему не стреляют. На другом берегу немец тоже выходит за водой. Зайчик хватает винтовку и убивает его.

После этого случая Зайчик лежит в блиндаже сам не свой. Мере­щится ему маленький сахарный немчик, который целится в него. А немцы действительно открывают сильный огонь. Все солдаты считают это возмездием за поступок командира. Иван Палыч после проведен­ной под обстрелом ночи находит разрушенный Зайчиком блиндаж. Он вытаскивает оттуда полуживого командира, надеясь, что получит за это орден.

О. В. Буткова

Чертухинский балакирь- Роман (1926)

Было это в Чертухине давно, «когда еще ямщик Петр Еремеич моло­дой был». Жили два брата, Аким и Петр Кирилычи Пенкины. Аким рано женился, детей у него было много, и работал он день и ночь. А Петр был ленивым, жил у брата, ничего не делал, но умел рассказы­вать разные истории, за что и был прозван балакирем. Эта история тоже с его слов известна — кто знает, была она на самом деле или нет.

Мавра, жена Акима, стала сердиться на Петра, куском попрекать. Она хотела, чтобы Петр женился, завел свое хозяйство. Тот и сам был не прочь, но девкам он не нравился: лентяй и балакирь. Обиженный Маврой, пошел Петр Кирилыч в лес и встретил там лешего Антюти-

[178]

ка. Тот пообещал женить Петра на водяной девке, а вместо нее пока­зал купающуюся феколку, дочку мельника Спиридона Емельяныча.

Мельник был человек не простой. В молодости он с братом Анд­реем ушел в монастырь. Жили братья на Афоне, но одолели их иску­шения: Спиридону в келье рыжая девка мерещилась, а Андрею в церкви какой-то монах безликий. Да еще бес сказал Андрею, что му­жики святыми не бывают, и смутил его. Братья убежали с Афона, прихватив с собой армяк, который, по преданию, принадлежал свято­му мужику Ивану Недотяпе. Вернулись они в родное село. Андрея забрили в солдаты, и он пропал без вести. А Спиридон женился на красавице староверке и три года по обету к жене не прикасался. Через три года она умерла, и Спиридон женился... на случайно встре­ченной нищенке. Она вскоре родила двух девочек и тоже умерла — в тот год, когда Спиридон поймал медведицу для барина Махал Махалыча Бачурина. Барин продавал мельницу и хотел иметь живого мед­ведя. Вот они и договорились — мельницу за медведицу с медве­жатами. Да пока спорили, медведица убежала. И в придачу к медве­жатам Спиридон отдал барину чудесную мудрую книгу «Златые уста», которую Андрей нашел в лесу. А в мельничном подвале Спиридон устроил церковь, где служил вместо попа. Вера у него была своя — вроде староверской, но особенная.

Одна Спиридонова дочь, Феколка, была красавицей, вторая, Маша, невзрачной, Феколка рано вышла замуж, а Спиридон наложил на нее запрет: не жить с мужем три года после свадьбы. Это кончилось тем, что Феколкин муж, Митрий Семеныч, завел себе любовницу. Когда прошли эти три года, Феколка приехала навестить отца. Тогда-то ее и увидел Петр Кирилыч. На следующий день он вновь пришел на это место. Но Феколка уже уехала, и Петр увидел вместо нее некрасивую Машу. Решил он, что и Маша не хуже других, посватался и получил согласие. А Спиридон принял Петра Кирилыча в свою веру.

Одна беда — привязалась к Петру Кирилычу колдунья устинья, полюбился он ей. Пришла устинья к Маше в облике старушки и дала волшебный корешок: съешь после свадьбы — похорошеешь. А коре­шок был сонный. Сыграли свадьбу, проглотила невеста корешок и стала как мертвая. Похоронили ее. Горевал Петр Кирилыч — он успел полюбить Машу. Стал он жить у Спиридона Емельяныча. Мель­нику все казалось, что покойница — первая жена — к нему ночами приходит. И однажды он увидел вместо нее в постели... колдунью Ульяну. Она тоже с того дня стала жить на мельнице и рассказала, что Маша не умерла, а спит. Спиридон выкрал спящую Машу с клад­бища. А на Ульяну рассердился и прогнал ее. Во время богослужения

[179]

мельница загорелась. Может, это мстила Ульяна, но Петру Кирилычу показалось, что огонь был от образа Неопалимой Купины. Сгорели и мельник, и Маша... А Петр Кирилыч, словно обезумев, бросился бежать в лес. О. В. Буткова

Князь мира- Роман (1927)

«Премного лет тому будет назад» жил в Чертухине мужик Михаила Иванович Бачура по прозвищу Святой. На старости лет умерла у него жена, и стал он кормиться подаянием. Встретил раз по дороге девку-нищенку, привел домой и женился на ней. Марья оказалась «бабой дельной» и привела хозяйство в порядок. Да только Михаила уже ста­ренький был, вот и не было у них детей. Пошел Михаила к колдуну, а тот говорит: если вокруг земли обойдешь, это тебе поможет. Пус­тился старик в путь и встретил по дороге солдата. Солдат напугал Ми-хайлу и заставил поменяться обликом: отнял бороду, палочку, целковый с проверченной дырочкой и отдал усы. Пришел солдат в дом к Михаиле и стал жить с его женой (говорят, что еще до этого Марья изменила мужу с пономарем). Жили лже-Михайла с Марьей богато и дружно. Соседи говорили, что у Михаилы черт в батраках, потому он так хорошо живет. Однако Марья, вскоре затяжелевшая, умерла родами. А мнимый Михайла (или настоящий, кто его знает?) удавился в лесу на осине. Тело же странным образом исчезло из петли.

В доме соседи увидели бездыханную Марью и новорожденного мальчика. Решили его кормить всем миром по очереди, пусть потом будет пастушонком. На шее у ребенка нашли цепочку, а на ней — целковый с дырочкой. Марью не успели похоронить — дом с ее телом сгорел, а на пороге горящего дома люди видели черта...

Когда сирота Мишутка немного подрос, его отдали в подпаски к пьянице и драчуну пастуху Нилу. Однажды Нил зверски избил маль­чишку и на другой день найден был мертвым. Мишутка в полудреме видел, что убил Нила человек с бородкой и палочкой.

Стал Мишутка пастухом. Все бы хорошо, но у коров стало пропа­дать полдневное молоко. Задумали чертухинцы утопить пастушка. Но однажды увидел Мишутка спящего на берегу огромного сома. Дьячок

[180]

Порфирий Прокопьич помог ему справиться с рыбой. Когда сому распороли брюхо, оттуда полилось молоко: рыба сосала молоко у коров, забредавших в воду.

К удивлению чертухинцев, вернулся в село Михаила (или мнимый Михаила). Взял он с собой Мишутку, стали они вместе ходить по миру, собирать милостыню.

В ту пору жила неподалеку барыня Раиса Васильевна Рысакова, или Рысачиха. Владела она селом Скудилище и жестоко порола му­жиков. Чуть не запорола до смерти самого смирного — Ивана Недотяпу. Убежал Иван, а через время явился к старосте Никите Миронычу и принес оброк барыне — с милостыньки, которую соби­рал. Показалось старосте, что у Ивана сияние над головой. Принес Никита Мироныч деньги барыне, та взяла и сказала, что мужик не может быть святым, а разве что чертом. Решила она, что надо народ отпустить с барщины на оброк — пусть милостыню собирают, а с тех денег оброк платят.

Муж Рысачихи, генерал-майор, давно умер, и не было ей отбою от сватов: была Рысачиха красавицей. Часто ездил к ней и сватался князь Копыто-Наливайко, Еще князь не давал проходу Аленушке, горнич­ной барыни. А той, бедной, казалось, что это генерал-майор приходит с того света, ее «тилискает». Забеременела Аленка, и барыня велела выдать ее за урода Хомку, служившего заместо палача. Тогда Аленуш­ка под окном у барыни удавилась, Хомка насмерть запорол ключницу Савишну, барынину наушницу, а кузнец Буркан, любивший Аленуш­ку, убил Хомку.

Рысачиха дала согласие князю Копыто-Наливайко. Тот объяснил ей, что пороть крестьян нужно не поодиночке, а всех сразу. Но не ус­пело Скудилище пожить под его властью: «отпущенные на оброк» крестьяне стали разбойниками, а Буркан — их атаманом. Они убили князя. Денежные дела Рысачихи были в расстройстве. Пришел день — описали ее имущество, многое пустили с молотка, сватов тогда не стало. Рысачиха сошлась с захудалым барином Бодягой, весе­лым и жуликоватым. Но тот исчез года через три. Потом, говорили, с пономарем жила (или то был нечистый в облике пономаря). Стала барыня реже пороть крестьян, Набивалась она ко всем в крестные матери, а крестники ее оказывались слепыми: дело в том, что она прикасалась к их глазам волшебным перстнем.

А к Никите Миронычу опять пришел Иван Недотяпа и принес оброк. Рассказали ему всю правду про барыню, тогда он деньги оста­вил старосте с женой, И раскрыл секрет: он владеет неразменным рублем, отовсюду возвращающимся к своему владельцу. Решил Иван

[181]

от этого рубля избавиться, попросил запечь его в пирог и подал Ми-хайле, проходившему мимо. Староста выкупился за Недотяпины деньги на волю. Но... в тот же день царь даровал волю всем крестья­нам. А последнего сына старосты Рысачиха успела ослепить.

Что было делать бывшим рысачихинским мужикам? Никита Мироныч завел постоялый двор и организовал «нищее дело», которым и кормились вчерашние крестьяне. Он снабжал их подходящей для ни­щенства одеждой и получал часть выручки. У него на дворе останови­лись и Михаила с Мишуткой. Там же оказалась Секлетинья, по­вивальная бабка из Чертухина. Она прознала про неразменный рубль — тот самый, что был найден на шее у Мишутки. Изображен на этой монете рогатый «князь мира сего». Захотела Секлетинья за­владеть целковым. Ночью грабитель подкрался к Михаиле и убил его, а с Мишуткой расправиться не успел: Секлетинья огрела злодея поле­ном. А у мертвого Михаилы вдруг выросли огромные усы. Секлетинья пошла дальше с Мишуткой. Она попыталась отнять у мальчишки рубль, но Мишутка убежал от нее. Когда Секлетинья возвращалась в Чертухино, ей встретилась тройка, а на ней Мишутка и страшный «турецкий анарал» с усами, как у мертвого Михаилы. «Анарал» при­казал Секлетинье помалкивать. Однако она все разболтала в Чертухине на посиделках. Вскоре у болтливой бабы распух язык и она умерла. А Мишутка потом женился на Рысачихиной дочке и стал ба­рином, но это уже другая история.

О. В. Буткова

Борис Леонидович Пастернак 1890—1960

Детство Аюверс - Повесть (1918, опубл. 1922)

Женя Люверс родилась и выросла в Перми. Летом живали на берегу Камы на даче. Однажды, проснувшись среди ночи, Женя испугалась огней и звуков на другом берегу реки и расплакалась. Отец, войдя в детскую, пристыдил ее и коротко объяснил: это — Мотовилиха. На­утро девочка узнала, что Мотовилиха — казенный завод и делают там чугун... Самые существенные, беспокоящие ее вопросы она умышлен­но не задала. В это утро она вышла из младенчества, в котором нахо­дилась еще ночью, в первый раз заподозрив явление в чем-то таком, что явление оставляет про себя либо открывает только взрослым.

Шли годы. Для Жени это были годы одиночества. Отец постоянно был в отъездах, редко обедал и никогда не ужинал. Когда же раздра­жался и утрачивал самообладание, то становился совершенно чужим человеком. Мать, появляясь, осыпала детей ласками, проводила с ними целые часы, когда им менее всего этого хотелось, но чаще они видели мать отчужденной, без повода вспыльчивой.

В Екатеринбурге жизнь пошла по-новому. Сережа и Женя посту­пили в гимназию. Появилась подруга — Лиза Дефендова, дочка псаломщика. Сережа подружился с братьями Ахмедьяновыми.

Среди сослуживцев отца был симпатичный бельгиец Негарат,

[183]

вскоре вынужденный вернуться на родину. Перед отъездом он сказал, что часть своих книг оставляет у Цветкова. При желании Люверс могут ими пользоваться.

Как-то в августе Женя забралась на поленницу и увидела чужой сад. Три незнакомки в саду разглядывали что-то. Через некоторое время они проследовали в калитку, а невысокий хромой человек нес за ними большой альбом или атлас. Хромающий молодой человек продолжал занимать ее и в последующие дни. Она увидела его со своим репетитором Диких выходящим из книжной лавки, куда через минуту они с Сережей зашли за Тургеневым. Оказывается, хромой и был тем самым Цветковым, о котором говорил Негарат.

Однажды родители собрались в театр, а Женя засела за взрослое издание «Сказок Кота Мурлыки». В двенадцатом часу вдруг послыша­лись голоса, топот и громкий, полосующий крик мамы. Детей запер­ли в их комнатах, а наутро отправили Женю к Дефендовым, а Сережу к Ахмедьяновым.

Живя у чужих людей, Женя впервые измерила глубину своей при­вязанности к маме. Она вдруг почувствовала, что страшно похожа на нее. Это было ощущение женщины, ощущающей свою внешность и прелесть. Из отведенной ей комнаты она вышла не своей, изменив­шейся, новой походкой.

Ночью у Дефендовых она опять увидела Цветкова, Хромой удалял­ся от окна с поднятой в руке лампой. За ним двинулись, перекашива­ясь, длинные тени, а за ними и сани, которые быстро вспыхнули и:

мотнулись во мрак.

По возвращении домой ей объяснили причину маминой болезни, По окончании спектакля их жеребец в момент появления родителей стал биться, вздыбился и насмерть задавил прохожего, а мама заболе­ла нервным расстройством. «Тогда и родился мертвый братец?» — спросила Женя, слышавшая об этом у Дефендовых.

Вечером пришел удрученный чем-то репетитор. Погиб его друг — Цветков. Женя вскрикнула и бросилась вон из комнаты. «Чем объяснить этот всплеск чувствительности? — думал Диких. — Очевидно, покойный произвел на эту маленькую женщину особо глубокое впе­чатление, которому есть свое имя».

Тут он ошибся. Впечатление действительно было жизненно важно и значительно, но смысл его был в том, что в ее жизнь вошел другой человек, третье лицо, то, которое имеют в виду евангельские запове­ди, когда говорят о любви к ближнему.

В. С. Кулагина-Ярцева

[184]

Доктор Живаго - Роман (1955, опубл. 1957, в СССР - 1988)

Когда Юрин дядюшка Николай Николаевич переехал в Петербург, заботу о нем, в десять лет оставшемся сиротой, взяли другие родст­венники — Громеко, в доме которых на Сивцевом Вражке бывали интересные люди и где атмосфера профессорской семьи вполне спо­собствовала развитию Юриных талантов.

Дочь Александра Александровича и Анны Ивановны (урожденной Крюгер) Тоня была ему хорошим товарищем, а одноклассник по гимназии Миша Гордон — близким другом, так что он не страдал от одиночества.

Как-то во время домашнего концерта Александру Александровичу пришлось сопровождать одного из приглашенных музыкантов по срочному вызову в номера, где только что попыталась свести счеты с жизнью его хорошая знакомая Амалия Карловна Гишар. Профессор уступил просьбе Юры и Миши и взял их с собой.

Пока мальчики стояли в прихожей и слушали жалобы пострадав­шей о том, что на такой шаг ее толкали ужасные подозрения, по счастью оказавшиеся только плодом ее расстроенного воображе­ния, — из-за перегородки в соседнюю комнату вышел средних лет мужчина, разбудив спавшую в кресле девушку.

На насмешливые взгляды мужчины она отвечала подмигиванием сообщницы, довольной, что все обошлось и их тайна не раскрыта. В этом безмолвном общении было что-то пугающе волшебное, будто он был кукольником, а она марионеткой. У Юры сжалось сердце от со­зерцания этого порабощения. На улице Миша сказал товарищу, что он встречал этого человека. Несколько лет назад они с папа ехали вместе с ним в поезде и он спаивал в дороге Юриного отца, тогда же бросившегося с площадки на рельсы.

Увиденная Юрой девушка оказалась дочерью мадам Гишар. Лари­са — Лара — была гимназисткой. В шестнадцать лет она выглядела восемнадцатилетней и несколько тяготилась положением ребенка — такого же, как ее подруги. Это чувство усилилось, когда она уступила ухаживаниям Виктора Ипполитовича Комаровского, роль которого При ее маменьке не ограничивалась ролью советника в делах и друга дома. Он стал ее кошмаром, он закабалил ее.

Через несколько лет, уже студентом-медиком, Юрий Живаго вновь встретился с Ларой при необычных обстоятельствах.

Вместе с Тоней Громеко накануне Рождества они ехали на елку к Свенцицким по Камергерскому переулку. Недавно тяжело и долго

[185]

болевшая Анна Ивановна соединила их руки, сказав, что они созданы друг для друга. Тоня действительно была близким и понимающим его человеком. Вот и в эту минуту она уловила его настроение и не ме­шала любоваться заиндевелыми, светящимися изнутри окнами, в одном из которых Юрий заметил черную проталину, сквозь которую виден был огонь свечи, обращенный на улицу почти с сознательнос­тью взгляда. В этот момент и родились строки еще не оформившихся стихов: «Свеча горела на столе, свеча горела...»

Он и не подозревал, что за окном Лара Гишар говорила в этот мо­мент Паше Антипову, не скрывавшему с детских лет своего обожа­ния, что, если он любит ее и хочет удержать от гибели, они должны немедленно обвенчаться. После этого Лара отправилась к Свенцицким, где Юра с Тоней веселились в зале и где за картами сидел Комаровский. Около двух часов ночи в доме вдруг раздался выстрел. Лара, стреляя в Комаровского, промахнулась, но пуля задела товарища про­курора московской судебной палаты. Когда Лару провели через зал, Юра обомлел — та самая! И вновь тот же седоватый, что имел отно­шение к гибели его отца! В довершение всего, вернувшись домой, Тоня и Юра уже не застали Анну Ивановну в живых.

Лару стараниями Комаровского удалось спасти от суда, но она слегла, и Пашу к ней пока не пускали. Приходил, однако, Кологривов, принес «наградные». Больше трех лет назад Лара, чтобы изба­виться от Комаровского, стала воспитательницей его младшей дочери. Все складывалось благополучно, но тут проиграл общественные деньги ее пустоватый братец Родя. Он собирался стреляться, если сестра не поможет ему. Деньгами выручили Кологривовы, и Лара передала их Роде, отобрав револьвер, из которого тот хотел застрелиться. Вернуть долг Кологривову никак не удавалось. Лара тайно от Паши посылала деньги его сосланному отцу и приплачивала хозяевам комнаты в Ка­мергерском. Девушка считала свое положение у Кологривовых лож­ным, не видела выхода из него, кроме как попросить деньги у Комаровского. Жизнь опротивела ей. На балу у Свенцицких Виктор Ипполитович делал вид, что занят картами и не замечает Лару. К во­шедшей же в зал девушке он обратился с улыбкой, значение которой Лара так хорошо понимала...

Когда Ларе стало лучше, они с Пашей поженились и уехали в Юрятин, на Урал. После свадьбы молодые проговорили до утра. Его' догадки чередовались с Лариными признаниями, после которых у, него падало сердце... На новом месте Лариса преподавала в гимназии и была счастлива, хотя на ней был дом и трехлетняя Катенька. Паша преподавал латынь и древнюю историю.

[186]

Справили свадьбу и Юра с Тоней. Между тем грянула война. Юрий Андреевич оказался на фронте, не успев толком повидать ро­дившегося сына. Иным образом попал в пекло боев Павел Павлович Антипов.

С женой отношения были непростые. Он сомневался в ее любви к нему. Чтобы освободить всех от этой подделки под семейную жизнь, он закончил офицерские курсы и оказался на фронте, где в одном из боев попал в плен. Лариса Федоровна поступила сестрой в санитар­ный поезд и отправилась искать мужа. Подпоручик Галиуллин, знав­ший Пашу с детства, утверждал, что видел, как он погиб.

Живаго оказался свидетелем развала армии, бесчинства анархист­вующих дезертиров, а вернувшись в Москву, застал еще более страш­ную разруху. Увиденное и пережитое заставило доктора многое пересмотреть в своем отношении к революции.

Чтобы выжить, семья двинулась на Урал, в бывшее имение Крюгеров Варыкино, неподалеку от города Юрятина. Путь пролегал через заснеженные пространства, на которых хозяйничали вооруженные банды, через области недавно усмиренных восстаний, с ужасом по­вторявших имя Стрельникова, теснившего белых под командованием полковника Галиуллина.

В Варыкине они остановились сначала у бывшего управляющего Крюгеров Микулицына, а потом в пристройке для челяди. Сажали картошку и капусту, приводили в порядок дом, доктор иногда прини­мал больных. Нежданно объявившийся сводный брат Евграф, энер­гичный, загадочный, очень влиятельный, помог упрочить их поло­жение. Антонина Александровна, похоже, ожидала ребенка.

С течением времени Юрий Андреевич получил возможность бы­вать в Юрятине в библиотеке, где увидел Ларису Федоровну Антипову. Она рассказала ему о себе, о том, что Стрельников — это ее муж Павел Антипов, вернувшийся из плена, но скрывшийся под другой фамилией и не поддерживающий отношений с семьей. Когда он брал Юрятин, забрасывал город снарядами и ни разу не осведомился, живы ли жена и дочь.

Через два месяца Юрий Андреевич в очередной раз возвращался из города в Варыкино, Он обманывал Тоню, продолжая любить ее, и мучился этим. В тот день он ехал домой с намерением признаться жене во всем и больше не встречаться с Ларой.

Вдруг трое вооруженных людей преградили ему дорогу и объяви­ли, что доктор с этого момента мобилизован в отряд Аиверия Мику­лицына. Работы у доктора было по горло: зимой — сыпняк, летом — дизентерия и во все времена года — раненые. Перед Ливерием Юрий Андреевич не скрывал, что идеи Октября его не воспламеняют,

[187]

что они еще так далеки от осуществления, а за одни лишь толки об этом заплачено морями крови, так что цель не оправдывает средства. Да и сама идея переделки жизни рождена людьми, не почувствовав­шими ее духа. Два года неволи, разлуки с семьей, лишений и опас­ности завершились все же побегом.

В Юрятине доктор появился в момент, когда из города ушли белые, сдав его красным. Выглядел он одичалым, немытым, голодным и ослабевшим. Ларисы Федоровны и Катеньки дома не было. В тай­нике для ключей он обнаружил записку. Аариса с дочерью отправи­лась в Варыкино, надеясь застать его там. Мысли его путались, усталость клонила ко сну. Он растопил печь, немного поел и, не раз­деваясь, крепко заснул. Очнувшись же, понял, что раздет, умыт и лежит в чистой постели, что долго болел, но быстро поправляется бла­годаря заботам Лары, хотя до полного выздоровления нечего и думать о возвращении в Москву. Живаго пошел служить в губздрав, а Лариса Федоровна — в губоно. Однако тучи над ними сгущались. В докторе видели социально чуждого, под Стрельниковым начинала колебаться почва. В городе свирепствовала чрезвычайка.

В это время пришло письмо от Тони: семья была в Москве, но профессора Громеко, а с ним ее и детей (теперь у них, кроме сына, есть дочь Маша) высылают за границу. Горе еще в том, что она любит его, а он ее — нет. Пусть строит жизнь по своему разумению.

Неожиданно объявился Комаровский. Он приглашен правительст­вом Дальневосточной Республики и готов взять их с собой: им обоим грозит смертельная опасность. Юрий Андреевич сразу отверг это предложение. Лара уже давно поведала ему о той роковой роли, что сыграл в ее жизни этот человек, а он рассказал ей, что Виктор Ипполитович был виновником самоубийства его отца. Решено было ук­рыться в Барыкине. Село было давно покинуто жителями, вокруг по ночам выли волки, но страшнее было бы появление людей, а они не взяли с собой оружие. Кроме того, недавно Лара сказала, что, кажет­ся, беременна. Надо было думать уже не о себе. Тут как раз снова прибыл Комаровский. Он привез весть, что Стрельников приговорен к расстрелу и надо спасать Катеньку, если уж Лара не думает о себе. Доктор сказал Ларе, чтобы она ехала с Комаровским.

В снежном, лесном одиночестве Юрий Андреевич медленно схо­дил с ума. Он пил и писал стихи, посвященные Ларе. Плач по утра­ченной любимой вырастал в обобщенные мысли об истории и человеке, о революции как утраченном и оплакиваемом идеале.

В один из вечеров доктор услышал хруст шагов, и в дверях пока­зался человек. Юрий Андреевич не сразу узнал Стрельникова. Выхо­дило, что Комаровский обманул их! Они проговорили почти всю ночь.

[188]

О революции, о Ларе, о детстве на Тверской-Ямской. Улеглись под утро, но, проснувшись и выйдя за водой, доктор обнаружил своего собеседника застрелившимся.

...В Москве Живаго появился уже в начале нэпа исхудавшим, об­росшим и одичавшим. Большую часть пути он проделал пешком. В течение последующих восьми-девяти лет своей жизни он терял вра­чебные навыки и утрачивал писательские, но все же брался за перо и писал тоненькие книжечки. Любители их ценили.

По хозяйству помогала ему дочь бывшего дворника Марина, она служила на телеграфе на линии зарубежной связи. Со временем она стала женой доктора и у них родились две дочери. Но в один из лет­них дней Юрий Андреевич вдруг исчез. Марина получила от него письмо, что он хочет пожить некоторое время в одиночестве и чтобы его не искали. Он не сообщил, что вновь неизвестно откуда появив­шийся брат Евграф снял ему комнату в Камергерском, снабдил день­гами, начал хлопотать о хорошем месте работы.

Однако душным августовским днем Юрий Андреевич умер от сер­дечного приступа. Попрощаться с ним пришло в Камергерский не­ожиданно много народу. Среди прощающихся оказалась и Лариса Федоровна. Она зашла в эту квартиру по старой памяти. Здесь когда-то жил ее первый муж Павел Антипов. Через несколько дней после похорон она неожиданно исчезла: ушла из дому и не вернулась. Види­мо, ее арестовали.

Уже в сорок третьем году, на фронте, генерал-майор Евграф Анд­реевич Живаго, расспрашивая бельевщицу Таньку Безочередову о ее героической подруге разведчице Христине Орлецовой, поинтересовал­ся и ее, Таниной, судьбой. Он быстро понял, что это дочь Ларисы и брата Юрия. Убегая с Комаровским в Монголию, когда красные под­ходили к Приморью, Лара оставила девочку на железнодорожном разъезде сторожихе Марфе, кончившей дни в сумасшедшем доме. Потом беспризорщина, скитания...

Между прочим, Евграф Андреевич не только позаботился о Татья­не, но и собрал все написанное братом. Среди стихов его было и сти­хотворение «Зимняя ночь»: «Мело, мело по всей земле / Во все пределы. / Свеча горела на столе, / Свеча горела...»

В. С. Кулагина-Ярцева