Глава x. старая и новая семья

Сколько раз во время моих скитаний я мечтал о том, как лягу в свою детскую кроватку и как сладко буду в ней спать, свернувшись калачиком укрывшись до подбородка! Сколько раз, ночуя под открытым небом, иззябший и промокший до нитки, я с грустью вспоминал о своем теплом одеяле!

Когда я лег, то сразу заснул, так как очень устал от прошедшего дня и ночи, проведенной в тюрьме. Однако я очень быстро проснулся и уже больше заснуть не мог. Я был слишком взволнован мыслями о моей семье.

Моя семья разыскивает меня, но чтобы найти ее, я должен встретиться с Барбереном. Одна эта мысль уже отравляла все мое счастье.

Где он находится? Точного адреса матушка Барберен не знала. Предполагалось, что он остановился у одного из хозяев, сдающих комнаты в квартале Муфтар, фамилии которых ей были сообщены.

Значит, я сам должен был отправиться в Париж на розыски того, кто искал меня.

Конечно, известие о том, что у меня есть семья, было для меня неожиданной и большой радостью, но эта радость омрачалась следующими обстоятельствами. Я надеялся отдохнуть и провести несколько дней с матушкой Барберен, поиграть с Маттиа во все свои любимые игры, а приходилось чуть ли не на следующий день снова пускаться в путь.

После пребывания у матушки Барберен я собирался идти на берег моря повидаться с Этьеннетой, а затем побывать у Лизы и сообщить ей новости о братьях и сестре. Теперь же нужно было от всего отказаться и спешить в Париж.

Почти всю ночь я не спал, думал и колебался. То мне казалось, что я обязан сперва выполнить свое обещание и навестить Этьеннету и Лизу, то, наоборот, что я должен идти скорее в Париж и разыскать свою семью. Я заснул, так ничего и не решив, и эта ночь, о которой я столько мечтал, оказалась самой тяжелой и беспокойной из всех оставшихся в моей памяти.

Утром, когда матушка Барберен, Маттиа и я собрались у очага, мы устроили совет. Я рассказал о своих ночных сомнениях.

– Надо сейчас же идти в Париж, – говорила матушка Барберен. – Родители тебя ищут, не заставляй их ждать.

– Значит, решено, идем в Париж. – согласился я. Но Маттиа, казалось, не одобрял моего решения.

– Ты считаешь, что нам не следует идти в Париж? – спросил я его. – Объясни почему.

Он отрицательно покачал головой.

– Я считаю, – ответил он наконец, – что нельзя забывать старых друзей ради новых. До сегодняшнего дня Лиза, Этьеннета. Алексис и Бенжамен были твоими братьями и сестрами и любили тебя. Своей новой семьи ты не знаешь – она ничего для тебя не сделала, кроме того, что когда-то бросила тебя на улице, и ты сразу же ради нее покидаешь тех, кто был к тебе добр.

– Нехорошо говорить, что родители Реми его бросили, – перебила Маттиа матушка Барберен. – Возможно, что у них украли ребенка и они до сих пор оплакивают его, ищут и ждут.

– Этого я не знаю. Но я знаю, что Пьер Акен подобрал умирающего Реми, что во время болезни он ухаживал за ним, как за своим сыном, и что Алексис, Бенжамен, Этьеннета и Лиза любили его, как брата. По-моему, они имеют не меньше прав на его дружбу, чем те, кто по своей или чужой вине потеряли его. Для семьи Акен Реми не был родным, и они не обязаны были о нем заботиться.

Маттиа произнес эти слова таким тоном, словно он на меня сердился. Это меня очень огорчило.

– Маттиа прав, я не могу идти в Париж, не повидав Этьеннеты и Лизы, сказал я.

– Но как же быть с твоими родителями? – продолжала настаивать матушка Барберен.

– Ладно, мы не пойдем к Этьеннете, – решил я, – это будет слишком большим крюком. Кроме того, я могу послать ей письмо. Но по пути в Париж мы зайдем в Дрези и повидаем Лизу. Задержка будет небольшая. Лиза писать не умеет, и я главным образом ради нее предпринял это путешествие. Я расскажу ей об Алексисе и попрошу Этьеннету написать мне в Дрези, а потом прочту Лизе ее письмо.

– Хорошо, – улыбаясь, согласился Маттиа.

Было решено, что мы уйдем завтра. Я почти целый день провел за письмом к Этьеннете, в котором объяснил ей, почему не могу прийти повидать ее, как намеревался раньше.

На следующий день мне уже пришлось распрощаться с матушкой Барберен, но, конечно, эта разлука не была такой печальной, как тогда, когда я уходил с Виталисом. Я горячо обнял матушку Барберен и обещал в скором времени навестить ее вместе с моими родителями.

И вот мы снова идем по большим дорогам с мешками за спиной. Капи бежит впереди. Мы идем большими шагами, торопясь поскорее попасть в Париж.

Маттиа, сначала послушно следовавший за мною, говорит мне, что если мы будем так спешить, то быстро выбьемся из сил. Я замедляю шаги, но вскоре опять ускоряю их.

– Как ты торопишься! – огорченно говорит Маттиа. – Верно, но мне кажется, что и ты должен был бы спешить. Разве моя семья не будет также твоей семьей?

Он отрицательно покачал головой.

Я огорчился, заметив это движение, которое уже не раз замечал у него, с тех пор как речь заходила о моей семье.

– Разве мы с тобой не братья?

– О, что касается нас, конечно, я в этом не сомневаюсь Я твой брат и останусь им навсегда.

– Ну так что же?

– А почему ты думаешь, что я стану братом твоих братьев, если они у тебя имеются, и сыном твоих родителей? Вероятнее всего, они не захотят принять в свою семью такого маленького оборванца, как я, и мне придется продолжать свой путь одному. Но я никогда не забуду тебя, как, надеюсь, и ты не забудешь меня.

– Мой дорогой Маттиа, как можешь ты так говорить!

– Я говорю то, что думаю. Я не могу радоваться, так как боюсь, что нам придется расстаться, а я надеялся всю жизнь прожить с тобой вместе. Я мечтал, что мы не останемся навсегда бедными уличными музыкантами, а начнем работать, учиться, будем настоящими артистами. Я прекрасно знаю, что ты также этого хочешь, но ведь теперь ты не сможешь распоряжаться собой по своему усмотрению.

Тогда я понял наконец причину его грусти. Маттиа боялся разлуки со мной. Он горячо любил меня, думал только о нашей дружбе и не хотел со мной расставаться.

Так как нам нужно было зарабатывать себе на пропитание, то мы часто останавливались и играли в больших деревнях, встречавшихся по пути. Кроме того, мы решили сделать Лизе подарок. В одном из городов мы купили чудесную куклу с полным приданым. К счастью, кукла стоила много дешевле коровы.

После Шатильона мы вышли на берег канала. Его лесистые берега, спокойные воды и плывущие мимо баржи напомнили мне о том счастливом времени, когда я вместе с госпожой Миллиган и Артуром плавал на «Лебеде». Интересно, где теперь был «Лебедь» и его обитатели? Когда мы пересекали канал или шли вдоль его берегов, я постоянно спрашивал встречных, не видели ли они плавучий домик с верандой. Наверно, Артур выздоровел и госпожа Миллиган вернулась с ним в Англию. Однако, завидев издали лошадей, тащивших баржу, я всякий раз спрашивал себя, не «Лебедь» ли плывет нам навстречу.

Наступила осень, и наши дневные переходы делались все короче и короче. Мы старались по возможности до наступления темноты попасть в ту деревню, где собирались ночевать. И хотя мы очень спешили, особенно под конец, мы все же пришли в Дрези только поздно вечером.

Муж тетушки Катерины был смотрителем шлюза и жил в доме, выстроенном возле того шлюза, который он сторожил. Найти его поэтому оказалось весьма просто. Дом их стоял на краю деревни, окруженный высокими деревьями.

Сердце мое билось очень сильно, когда мы подходили к этому дому. Через окно, на котором не было ни ставней, ни занавесок, я увидел Лизу, сидевшую за столом рядом с теткой; а напротив, спиной к нам, сидел, по-видимому, ее дядя.

– Они ужинают, – объявил Маттиа, – мы пришли вовремя!

Но я остановил его и сделал знак Капи, чтобы тот не вздумал лаять. Затем, сняв арфу с плеча, я приготовился играть.

– Понимаю! – прошептал Маттиа. – Ты хочешь исполнить серенаду.[15]

– Нет, я буду только играть.

И я заиграл первые такты неаполитанской песенки, но не запел, так как боялся, что голос изменит мне.

Играя, я смотрел на Лизу. Она подняла головку, и я увидел, как заблестели ее глаза.

Тогда я запел.

Лиза быстро соскочила со стула и побежала к дверям. Я едва успел передать арфу Маттиа, как она была уже в моих объятиях.

Тетушка Катерина пригласила нас войти в дом и тотчас же усадила нас с Маттиа за стол.

– Пожалуйста, поставьте еще один прибор, – попросил я. – Мы не одни, с нами маленькая подружка. – Я достал из мешка куклу и усадил ее на стул рядом с Лизой.

Никогда не забуду, с какой горячей благодарностью посмотрела на меня Лиза.

ГЛАВА XI. БАРБЕРЕН

Если бы я не торопился в Париж, я бы долго, очень долго прогостил у Лизы. Нам столько нужно было сообщить друг другу, а объясняться на том языке, на котором мы с ней говорили, было нелегко.

Лизе хотелось рассказать мне о том, как она жила в Дрези, как привязались к ней дядя и тетка, у которых своих детей не было, о своих играх, прогулках и удовольствиях.

Я, в свою очередь, расспросил ее о том, что пишет отец, и рассказал ей все, что со мной произошло за время нашей разлуки. Мы проводили время в бесконечных прогулках втроем – вернее, впятером, потому что Капи и кукла принимали участие во всех наших развлечениях.

По вечерам, если не было сыро, мы усаживались возле дома, а если на дворе стоял туман, то возле очага, и я играл на арфе, чем доставлял Лизе большое удовольствие. Маттиа играл на скрипке и корнете, но Лиза предпочитала арфу, и я этим немало гордился. Перед тем как идти спать, Лиза всегда просила меня спеть ей неаполитанскую песенку.

Наконец пришлось расстаться с Лизой и снова пуститься в путь. Не будь со мной Маттиа, я, довольствуясь самым необходимым, стремился бы только поскорее прийти в Париж. Но Маттиа не соглашался со мной.

– Будем зарабатывать столько, сколько сможем, – говорил он, принуждая меня снова и снова браться за арфу. – Кто знает, скоро ли мы найдем Барберена!

– Если мы не найдем его в полдень, мы найдем его в два часа. Улица Муфтар невелика.

– А если он уже вернулся в Шаванон? Придется ему писать, ждать ответа. А как мы проживем это время, если у нас не будет ни гроша в кармане? Можно подумать, что ты совсем не знаешь Парижа. Неужели ты позабыл каменоломню Жантильи? А я прекрасно помню, как чуть не умер в Париже от голода.

Мы снова вышли на ту дорогу, по которой шесть месяцев тому назад шли из Парижа в Шаванон. Мы решили зайти на ту ферму, где когда-то дали свой первый концерт. Молодожены узнали нас и снова захотели потанцевать под нашу музыку. После танцев нас накормили ужином и оставили ночевать.

Оттуда на следующее утро мы отправились в Париж День нашего возвращения мало походил на день ухода: погода стояла пасмурная, холодная. Ни солнца, ни цветов, ни зелени по краям дороги. Наступала осень – и с нею пора осенних туманов. Теперь нам на голову с высоких стен летели не лепестки левкоев, а сухие, пожелтевшие листья.

Однако печальная погода мало влияла на мое настроение, радость переполняла меня. Мысль о том, что я скоро обниму мать, свою родную мать, а отец назовет меня своим сыном, опьяняла меня.

Зато Маттиа, по мере того как мы приближались к Парижу, становился все грустнее и грустнее и часто в продолжение нескольких часов не произносил ни слова. Он ничего не говорил мне о причине своей грусти, а я, понимая, что он боялся предстоящей разлуки, не захотел повторять то, в чем уверял его не раз, то есть что мои родители и не подумают нас разлучать.

Только когда мы подошли к Парижу и остановились позавтракать недалеко от заставы, Маттиа неожиданно сказал:

– Знаешь ли ты, о ком я сейчас думаю?

– О ком?

– О Гарафоли. Что, если он вышел из тюрьмы? Я ведь не знаю, на какой срок он осужден. Возможно, теперь он свободен и вернулся к себе домой. Мы будем искать Барберена на улице Муфтар, то есть в том же квартале, где живет Гарафоли. А вдруг мы с ним случайно встретимся? Он мой хозяин и дядя, он, вероятно, захочет взять меня снова к себе, и тогда я не смогу от него избавиться. Ты боишься попасть в лапы Барберена и можешь представить себе, как я боюсь попасться Гарафоли.

Увлеченный своими мечтами, я совсем забыл о Гарафоли. То, что мне сказал Маттиа, было вполне реальной опасностью.

– Как ты думаешь поступить? – спросил я его. – Быть может, тебе не стоит идти в Париж?

– Я думаю, что если я не пойду на улицу Муфтар, то вряд ли нарвусь на Гарафоли.

– Ладно, не ходи на улицу Муфтар. Я пойду туда один, а часов в семь вечера мы с тобой где-нибудь встретимся.

Мы решили встретиться поблизости от Собора Парижской богоматери. Маттиа и Капи пошли по направлению к Ботаническому саду, а я на улицу Муфтар. Впервые я остался один, без Маттиа и без Капи, в таком большом городе. Мне было тяжело и жутко, но я не унывал. Ведь вскоре я должен был найти Барберена, а с его помощью и свою семью!

На бумажке у меня были записаны имена и адреса тех хозяев, где мог остановиться Барберен. Я давно выучил их наизусть: Пажо, Барабо, Шопине.

Первым на моем пути оказался Пажо. Я довольно смело вошел в маленькую столовую, помещавшуюся в первом этаже каких-то меблированных комнат[16]и дрожащим голосом осведомился о Барберене.

– Что за птица этот Барберен?

– Барберен из Шаванона.

И я описал Барберена таким, каким он сохранился в моей памяти после его возвращения из Парижа: грубые черты лица, суровый вид, голова, наклоненная к правому плечу.

– Не знаю. Такого у нас нет.

Поблагодарив, я отправился к Барабо. Последний не только сдавал комнаты, но и торговал фруктами.

Я повторил свой вопрос. Сначала меня не слушали, так как муж и жена были очень заняты. Она резала шпинат, а он ссорился с покупательницей.

– Барберен?.. Да, такой жил у нас года четыре назад.

– Пять лет назад, – поправила его женщина, – и остался нам должен за целую неделю. Где он, этот негодяй?

Я вышел крайне разочарованный и даже огорченный. Оставался один Шопине. Что я буду делать, если и этот ничего не знает? Где мне искать Барберена?

Шопине был владельцем столовой. Когда я вошел в помещение, он одновременно и стряпал и раздавал еду. Несколько посетителей сидели за столом.

Я обратился с вопросом к самому Шопине, который в это время с ложкой в руке разливал суп.

– Барберен здесь больше не проживает, – ответил он мне.

– Где же он? – с волнением спросил я.

– Откуда я знаю! Адреса он не оставил.

У меня, наверное, был такой огорченный и растерянный вид, что один из мужчин, сидевший за столом возле печки, обратился ко мне:

– А зачем тебе нужен этот Барберен? Откровенно ответить на его вопрос я не хотел.

– Я пришел с его родины и принес ему вести от жены. Она мне сообщила, что я найду его здесь.

– Если вы знаете, где находится Барберен, – обратился хозяин к тому, кто со мной разговаривал, – скажите мальчику. Ведь он не сделает ему ничего плохого. Не правда ли, малый?

– Конечно, нет.

Надежда снова вернулась ко мне.

– Барберен живет сейчас в гостинице Канталь, в проезде Аустерлица. По крайней мере, три недели назад он находился там.

Я поблагодарил и вышел. Но прежде чем пойти по указанному адресу, я решил разузнать о Гарафоли. Мне как раз надо было пройти мимо улицы де-Лурсин, и только несколько шагов отделяло меня от того дома, где я был когда-то с Виталисом. Как и в тот памятный для меня день, какой-то старик развешивал на грязной стене жалкие лохмотья. Можно было подумать, что он не переставал заниматься этим делом с тех самых пор.

– Гарафоли вернулся? – спросил я его. Старик посмотрел на меня и вместо ответа закашлялся. Я решил, что мне нужно дать ему понять, что я знаю, где находится Гарафоли, иначе от него ничего не добьешься.

– Он все еще там? – продолжал я с независимым видом. – Ему, верно, не весело.

– Возможно, но время идет.

– Для него, наверное, не так быстро, как для нас. Старик засмеялся при этой шутке, и это вызвало у него новый приступ кашля.

– Не знаете ли вы, когда должен вернуться Гарафоли? – спросил я, когда он перестал кашлять.

– Через три месяца.

Гарафоли пробудет в тюрьме еще три месяца! Маттиа мог ничего не бояться; за эти три месяца мои родители найдут, конечно, способ оградить его от посягательств его ужасного дядюшки.

Не задерживаясь больше, я зашагал к проезду Аустерлица. Радостное чувство охватило меня, и я уже гораздо снисходительное относился к Барберену. Он, наверное, не был таким злым, как казался; без него я бы замерз на улице или умер с голоду. Правда, он меня отнял у матушки Барберен и продал Виталису, но он не жил со мной, не знал меня и потому не был ко мне привязан. Несомненно, нужда заставила его так поступить, а нужда, как известно, плохой советчик. В настоящее время Барберен искал меня, был занят моими делами. Если я разыщу своих родителей, то из чувства справедливости обязан быть ему благодарным.

Расстояние от улицы де-Лурсин до проезда Аустерлица невелико, и я скоро разыскал гостиницу Канталь Гостиницей она оказалась только по названию – на самом деле это были жалкие меблированные комнаты. Их содержала глухая старуха с трясущейся головой.

Когда я обратился к ней, она приложила руку к уху и попросила меня повторить.

– Я плохо слышу, – шепотом сказала она.

– Я хочу видеть Барберена, Барберена из деревни Шаванон. Он живет у вас?

Услышав эти слова, она так громко всплеснула руками, что спавшая на ее коленях кошка испуганно соскочила на землю.

– Ах, ах! – простонала она, глядя на меня, и голова ее затряслась еще сильнее. – Вы тот самый мальчик?

– Какой мальчик?

– Которого он искал?

От этих слов у меня сжалось сердце.

– Что с Барбереном?! – испуганно воскликнул я.

– Покойным, покойным Барбереном, следует говорить.

Чтобы не упасть, я оперся на арфу.

– Разве он умер, – закричал я как можно громче, но от волнения мой голос звучал глухо.

– Скончался. Восемь дней назад скончался в больнице. Я оцепенел. Барберен умер! А как же моя семья? Где и как я найду ее теперь?

– Значит, вы тот самый мальчик, – продолжала старуха, – которого он разыскивал?

Я уцепился за эти слова. – Стало быть, вы знаете?. – спросил я.

– Знаю только то, о чем рассказывал бедняга. Что он приехал в Париж, желая найти и вернуть родителям того ребенка, которого он когда-то подобрал на улице.

– Где же моя семья, где моя семья? – спросил я задыхаясь.

– Ах, так вы и есть тот самый мальчик? – повторяла старуха.

И, продолжая трясти головой, она стала меня пристально рассматривать, но я оторвал ее от этого интересного занятия:

– Очень прошу вас, расскажите мне все.

– Но я ничего не знаю, кроме того, о чем уже сказала вам, мой мальчик, простите, молодой человек.

– Расскажите все, что говорил вам Барберен о моей семье. Вы видите, как я волнуюсь.

В этот момент какая-то женщина, по-видимому, служанка, вошла в комнату. Хозяйка гостиницы Канталь обратилась к ней:

– Вот так история! Это тот самый мальчик, которого разыскивал Барберен. Он явился, а Барберена уже нет в живых. Вот так история!

– Говорил ли вам когда-нибудь Барберен о моей семье? Где она живет и как ее фамилия? – перебил я ее.

– Нет, об этом он никогда ничего не говорил. Когда Барберен умер, мы осмотрели все его вещи Не из любопытства, конечно, а для того, чтобы сообщить его жене. Но мы ничего не нашли. В больнице тоже в его одежде не оказалось никаких бумаг.

– Увы, я отлично понял все, что мне сообщила старуха! Барберен умер и унес с собой тайну моего рождения. Почти находясь у цели, я ничего не достиг. Мои мечты и надежды рухнули!

Долгое время я не находил слов. Эти женщины рассказали мне все, что знали. Но они ровно ничего не знали, хотя и пытались выведать у Барберена его секрет. Я поблагодарил их и направился к двери.

– Куда же вы идете? – спросила меня старуха.

– Я должен встретиться с моим другом. – Ах, у вас есть друг?

– Да. – Он живет в Париже?

– Мы прибыли в Париж сегодня утром. – Ну, гак если вам нужно жилье, вы можете устроиться у меня. Здесь вам будет очень хорошо Смею вас уверить, вы будете жить в приличном доме. К тому же ваши родные, не получая известий от Барберена, несомненно обратятся сюда, и вы сами сможете их здесь встретить Как найдут вас родные, если вас здесь не будет? Я говорю все это исключительно в ваших интересах. А сколько лет вашему другу?

– Он немного моложе меня.

– Подумать только, такие молодые люди – и одни на улицах Парижа! Можно повстречаться бог знает с кем, ведь есть гостиницы, где живет всякий сброд. То ли дело у меня – тут так спокойно, да и район хороший.

Я вовсе не был согласен с тем, что это спокойный и тихий район: гостиница Канталь находилась в одном из самых грязных и жалких домов, когда-либо мною виденных. А между тем за свою бродячую жизнь я повидал немало трущоб. Но над предложением старухи следовало подумать.

– Сколько будет стоить комната для меня и моего друга? – спросил я.

– Десять су в день не дорого?

– Хорошо, мы придем к вам сегодня вечером.

– Возвращайтесь пораньше. В Париже ночью небезопасно.

Так как было еще рано идти к месту нашей встречи, я решил побродить по набережным и посмотреть на Сену. Но вот начало смеркаться, зажглись газовые фонари. Тогда я направился к Собору Парижской богоматери, башни которого черными силуэтами выделялись на алеющем от заката небе. Увидев скамейку, я с удовольствием сел: у меня так ныли ноги, будто я долго шел. Тут я снова погрузился в свои печальные размышления. Давно не чувствовал я себя таким расстроенным и усталым. В огромном, ярко освещенном и оживленном Париже я был более одинок, чем среди полей и лесов. Проходившие мимо люди иногда оборачивались, чтобы посмотреть на меня. Но меня не трогало ни их любопытство, ни их сочувствие – я ждал и надеялся на сочувствие близких, которых, увы, не нашел. Только бой башенных часов интересовал меня. Я считал их удары и соображал, сколько времени оставалось до того момента, когда я встречу Маттиа, найду поддержку и утешение в его дружбе, увижу его ласковые, веселые глаза.

Незадолго до семи часов я услышал радостный лай и тотчас же увидел приближающийся ко мне белый предмет. Прежде чем я сообразил, в чем дело, Капи вскочил ко мне на колени и стал лизать мои руки. Я прижал его к себе и поцеловал в нос.

Тут же появился Маттиа.

– Ну как? – издали закричал он мне.

– Барберен умер…

Он пустился бежать, желая скорее очутиться возле меня.

В нескольких словах я рассказал ему все, что узнал.

Он искренне огорчился, и от его сочувствия мне стало легче. Я понял, что хотя Маттиа и боялся того, что моя семья может нас разлучить, он все же горячо желал, чтобы я ее нашел.

Он старался утешить меня сердечными и ласковыми словами и всячески убеждал, что не следует отчаиваться.

– Твои родители встревожатся, не получая от Барберена никаких известий. Они захотят узнать, в чем дело, и обратятся, конечно, в гостиницу Канталь. Пойдем в гостиницу, через несколько дней все уладится. То же самое говорила мне и старуха с трясущейся головой, но в устах Маттиа эти слова звучали для меня убедительнее.

Безусловно не стоило так огорчаться, надо было только терпеливо ждать. Немного успокоившись, я рассказал Маттиа о Гарафоли.

– Еще три месяца! – воскликнул он и от радости принялся петь и скакать посреди улицы.

Мы дошли до проезда Аустерлица по набережным. Теперь, когда волнение мое улеглось, я спокойно мог любоваться Сеной, освещенной полной луной, которая разбрасывала серебряные блестки по ее воде, сияющей, как одно огромное подвижное зеркало.

Возможно, что гостиница Канталь и была «приличной», но красивой и удобной ее никак нельзя было назвать. Нас поместили в маленьком номере под крышей, который освещался тусклым огарком свечи. Номер был так тесен, что одному из нас приходилось садиться на кровать, чтобы другой мог пройти. Но не все еще потеряно, решил я, и с этой мыслью уснул.

ГЛАВА XII. ПОИСКИ

На следующий день я с утра принялся писать письмо матушке Барберен. Мне надо было сообщить ей все, что я узнал, и это оказалось нелегкой задачей. Нельзя было просто написать, что ее муж умер, – она была искренне привязана к своему старику. Много лет прожили они вместе, и матушка Барберен очень огорчилась бы, если б не увидела во мне сочувствия ее горю. Разумеется, я сообщил ей о постигшем меня разочаровании и о новых надеждах. Я просил ее тотчас же уведомить меня, в случае если моя семья напишет ей, и сообщить мне адрес в Париж, в гостиницу Канталь.

Затем я решил немедленно навестить Пьера Акена, чтобы передать ему нежные приветы и поцелуи от Лизы и Алексиса и рассказать об их житье-бытье.

Маттиа было очень интересно посмотреть тюрьму, и потому он отправился туда вместе со мной. А мне хотелось познакомить его с тем, кто более двух лет заменял мне отца.

Теперь я знал, как получают разрешение на свидание с заключенными, и поэтому нам не пришлось долго ждать у дверей тюрьмы, как тогда, когда я пришел сюда впервые. Нас пустили в приемную, куда вскоре вышел Акен. Он уже с порога протянул мне руки.

– Милый мой мальчик, хороший ты мой Реми! – говорил он, целуя меня.

Я подробно рассказал о том, как живут Лиза и Алексис. Но когда я стал объяснять ему, почему мне не удалось повидать Этьеннету, он перебил меня:

– А как твои родители?

– Разве вы знаете?

Тогда он сообщил мне, что у него недели две назад побывал Барберен.

– Барберен умер, – сказал я.

– Вот так несчастье!

Акен рассказал, что Барберен приходил к нему в тюрьму, желая узнать, где я нахожусь.

Когда Барберен приехал в Париж, он первым делом отправился к Гарафоли и, разумеется, не нашел его. Тогда он поехал в провинцию, в ту тюрьму, где сидел Гарафоли, и тот рассказал ему, как после смерти Виталиса я был взят в семью садовника. Барберен вернулся в Париж и разыскал Акена в тюрьме. От Акена он узнал, что я путешествую по Франции, и если нельзя точно знать, где я нахожусь в данный момент, то можно с уверенностью сказать, что рано или поздно я побываю у кого-либо из его детей. Барберен написал мне в Дрези в Варс, в Эснанд и в Сен-Кантен. Я не получил в Дрези его письма, вероятно, потому, что ушел оттуда раньше, чем оно прибыло.

– А что говорил вам Барберен о моей семье?

– Ничего, вернее очень мало. Твои родители будто бы узнали от полицейского комиссара, что подкинутый ребенок был отдан каменщику из Шаванона по фамилии Барберен. Тогда они обратились к нему. Но так как тебя там не оказалось, они попросили его помочь им разыскать тебя.

– Он не сказал вам их фамилии или где они живут?

– Я спрашивал его об этом, но Барберен мне ответил, что он после все скажет. Я не стал настаивать, прекрасно понимая, что он скрывал фамилию твоих родителей из боязни потерять часть вознаграждения, которое он надеялся получить от них. Так как я тоже некоторое время был тебе за отца, то Барберен вообразил, что я намерен получить за это плату. Я послал его к черту и с тех пор больше не видел. Я и не предполагал, что он умер. Итак, ты знаешь, что у тебя есть родители, но из-за этого старого скряги ты не знаешь, кто они и где они.

Я объяснил ему, на что я теперь надеюсь, и он вполне согласился с моими предположениями.

Твои родители нашли Барберена, а Барберен сумел разыскать сперва Гарафоли, затем меня. Они, без сомнения, обратятся в гостиницу Канталь, а потому живи пока там.

Эти слова были мне очень приятны и вернули мне веселое настроение. Остальное время прошло в разговоре о Лизе, об Алексисе и о катастрофе в руднике.

– Какая ужасная работа! – воскликнул Акен, когда я окончил свой рассказ. Бедный Алексис… Ах, было бы гораздо лучше, если б он остался садовником!

– Это время вернется. – заметил я.

– В ожидании этого чудесного момента, – сказал мне Маттиа, когда мы очутились на улице, – нам не следует терять напрасно время, а надо зарабатывать деньги.

– Если бы мы меньше занимались заработком по пути из Шаванона в Дрези и из Дрези в Париж, мы бы пришли в Париж раньше и застали бы Барберена в живых.

– Верно, я сам огорчен тем, что мы задержались, – следовательно, можешь меня не упрекать. – Я нисколько не упрекаю тебя, Маттиа! Если б не ты, я не смог бы подарить куклу Лизе и мы бы оказались сейчас в Париже без копейки денег.

– Хорошо, раз я тогда был прав, положись и теперь на меня. К тому же нам ничего лучшего и не остается, как начать работать. В Париже я чувствую себя как дома и знаю тут много хороших местечек.

Он действительно хорошо знал все кафе, площади, дворы, закоулки, и к вечеру наша выручка достигла четырнадцати франков.

Так прошло три дня. На мои вопросы хозяйка гостиницы ежедневно отвечала одно и то же: «Барберена никто не спрашивал. Писем нет ни вам, ни Барберену». Но наконец, на четвертый день, она подала мне письмо. Это был ответ матушки Барберен – вернее, тот ответ, который был написан по ее просьбе, так как она сама не умела ни писать, ни читать. В нем говорилась, что незадолго до смерти мужа матушка Барберен получила от него письмо, которое она и пересылает мне, так как в нем содержатся сведения о моей семье.

– Скорее, скорее, – закричал Маттиа, – читай письмо Барберена!

С замиранием сердца я дрожащей рукой развернул письмо:

«Дорогая жена!

Я очень болен, лежу в больнице и вряд ли встану. У меня мало сил, а то бы я написал, как это со мной случилось. Но надо торопиться и сообщить о самом главном. Когда я умру, напиши в Лондон, Линкольнс-Инн, Грин-сквер, Контора Грэсс и Гэлли. Этим людям поручено разыскать Реми. О том, что сталось с Реми, ты можешь узнать от старого садовника по фамилии Акен, который находится сейчас в Париже, в тюрьме Клиши. Но не предпринимай ничего до моей смерти. Целую тебя в последний раз.

Барберен.»

Я еще не успел кончить письмо, как Маттиа вскочил и закричал:

– Едем! В Лондон!

Я был настолько поражен известием, полученным в письме, что смотрел на Маттиа, не понимая, о чем он говорит.

– Если Барберен пишет, что найти тебя поручено английской конторе, продолжал он, – значит, родители твои англичане. Будь они французами, они не поручили бы английским юристам разыскивать во Франции своего пропавшего ребенка. А раз ты англичанин, тебе необходимо ехать в Англию. Это самый верный способ поскорее найти твоих родителей.

– Может быть, лучше написать этим юристам?

– Зачем? Легче договориться лично, чем письменно. У нас есть сорок три франка, это больше чем достаточно для путешествия в Англию. В Булони мы сядем на пароход, который доставит нас в Лондон.

– Разве ты бывал в Лондоне?

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Но у нас в цирке Гассо работали два клоуна – англичане. – Они рассказывали мне о Лондоне и выучили меня некоторым английским словам, для того чтобы матушка Гассо, которая любила совать свой нос в наши дела, не могла нас понять. Я буду твоим проводником в Лондоне.

– Я тоже немного учился английскому языку с Виталисом.

– Да, но за три года ты, верно, все перезабыл, а я его еще помню, вот увидишь. Потом, я хочу ехать с тобой в Лондон еще по одной причине.

– Какой?

– Если твои родители приедут сюда, в Париж, они могут не взять меня с собой, ну, а если я уже буду в Англии, им неудобно будет отсылать меня обратно.

Этот довод показался мне достаточно веским, и я тотчас же согласился ехать с Маттиа в Лондон.

Через две минуты наши мешки уже были увязаны, и мы спустились вниз, готовые к отъезду.

Когда хозяйка гостиницы увидела нас, она начала причитать:

– Разве молодой человек не будет ждать здесь своих родителей? Это ведь куда разумнее. И, кроме того, родители сами увидели бы тогда, как тут заботились об их сыне.

Но ее красноречие не могло меня остановить. Заплатив за ночлег, я торопился выйти на улицу, где меня ждали Маттиа и Капи.

– А ваш адрес? – спросила старуха.

Я записал адрес конторы «Грэсс и Гэлли» в ее книгу.

– В Лондон! – закричала она. – Такие дети едут в Лондон! Пускаются в дальнее путешествие по морю!

На переход от Парижа до Булони нам потребовалось восемь дней; мы неподолгу останавливались во всех больших городах, встречавшихся на пути, для того чтобы дать несколько представлений и пополнить наш капитал. По дороге Маттиа обучал меня английским словам, так как я был сильно озабочен, знают ли мои родители французский или итальянский язык? Как я буду с ними объясняться, если они говорят только по-английски? Что я скажу своим братьям и сестрам, если они у меня окажутся? Не останусь ли я навсегда чужим для них, если не смогу с ними разговаривать?

Когда мы пришли в Булонь, у нас в кармане было целых тридцать два франка значительно больше, чем требовалось на наш переезд.

Пароход в Лондон отправлялся на следующий день, в четыре часа утра. В половине четвертого мы уже были на борту и постарались устроиться как можно лучше за грудой ящиков, которые могли нас несколько защитить от холодного и сырого северного ветра.

При свете отдельных тускло горевших фонарей мы видели, как грузится пароход. Скрипели блоки, трещали ящики, опускаемые в трюм, и матросы хриплыми голосами перебрасывались короткими фразами. Весь этот шум покрывался свистом пара, белыми хлопьями вылетавшего из трубы. Наконец прозвучал колокол, канаты были отвязаны, и мы тронулись в путь… в путь на мою родину!

Я часто рассказывал Маттиа, что нет ничего приятнее поездки на лодке. Тихо скользишь по воде, даже не ощущая ее движения. Поистине чудесно, как мечта.

Говоря так, я вспоминал о «Лебеде» и о нашем путешествии по Южному каналу. Но море было совсем не похоже на канал. Едва мы вышли в открытое море, началась качка; пароход глубоко нырял и снова взлетал на волнах, как на огромных качелях. Во время этих толчков пар вылетал из трубы с пронзительным свистом, затем вдруг все затихало и слышался только шум колес по воде то с одного бока, то с другого, в зависимости от того, куда наклонялся пароход.

Вдруг Маттиа, который уже давно помалкивал, резко вскочил.

– Что с тобой? – спросил я его.

– Мне нехорошо. Все вокруг так и пляшет.

– У тебя морская болезнь.

– Черт возьми, очевидно, да.

Бедняжка Маттиа, как он страдал! Я обнимал его, поддерживал его голову ничего не помогало. Он громко стонал. Время от времени он быстро поднимался и, шатаясь, шел к борту парохода, затем снова возвращался, чтобы прикорнуть возле меня. При этом он полусмеясь, полусердито грозил мне кулаком и говорил:

– Ох, уж эти англичане, ничего-то они не чувствуют!

– И очень хорошо, что не чувствуют. Когда наступило бледное, туманное, пасмурное утро, мы увидели высокие белые скалы и то там, то сям неподвижно стоявшие суда без парусов. Мало-помалу качка уменьшилась. Пароход плыл теперь почти так же спокойно, как по каналу. С обеих сторон виднелись, или, вернее, угадывались в утреннем тумане поросшие лесом берега. Мы вошли в Темзу.

– Вот мы и в Англии! – объявил я Маттиа. Но он совсем не обрадовался этой новости и, растянувшись на палубе, ответил:

– Дай мне поспать.

Я чувствовал себя превосходно во время переезда и потому не хотел спать. Устроив поудобнее Маттиа, я влез на ящики и уселся там, посадив Капи между ног.

Капи хорошо перенес переезд. Вероятно, он был «старым моряком»; с Виталисом ему приходилось много путешествовать.

С того места, где я расположился, река и оба ее берега были прекрасно видны. На воде находилась целая флотилия кораблей, стоящих на якорях. Посреди этих кораблей бегали маленькие пароходики и буксиры, оставляя за собой длинные ленты черного дыма. Многие из кораблей были готовы к отплытию, и на их мачтах виднелись матросы, которые лазили вверх и вниз по веревочным лестницам, казавшимся издали тоненькими, как паутина.

По мере того как наш пароход поднимался вверх по реке, зрелище становилось все красивее и занимательнее. Кроме пароходов и парусников, появились большие трехмачтовые суда, огромные океанские пароходы, прибывшие из дальних стран; черные угольщики, баржи, груженные соломой или сеном, похожие на стога, уносимые течением; большие красные, белые и черные бочки, кружащиеся в волнах. Интересно было также смотреть на берега, где виднелись нарядно выкрашенные дома, зеленые луга, деревья, не тронутые ножом садовника; постоянно встречались пристани, морские опознавательные знаки, позеленевшие, скользкие камни.

Я долго сидел так и смотрел по сторонам, любуясь окружающим. Но вот по обоим берегам Темзы дома стали нагромождаться длинными красными рядами. Потемнело, дым и туман так перемешались, что нельзя было разобрать, что гуще: туман или дым. Деревья и луга сменились лесом мачт. Не выдержав больше, я быстро соскочил вниз и подошел к Маттиа.

Он проснулся и, не чувствуя больше приступов морской болезни, был в таком хорошем настроении, что согласился лезть со мной на ящики. Он, так же как я, от всего приходил в восторг. В некоторых местах через луга протекали каналы, впадающие в реку, и они тоже были полны судами. К несчастью, туман и дым все сгущались, и чем дальше мы продвигались, тем становилось труднее видеть.

Наконец пароход причалил к пристани. Мы приехали в Лондон и сошли на берег в потоке людей, которые смотрели на нас, но не разговаривали с нами.

– Вот настал момент, когда твой английский язык может нам пригодиться, обратился я к Маттиа.

Маттиа, нимало не смущаясь, подошел к толстому человеку с рыжей бородой и, сняв шляпу, вежливо спросил у него, как пройти на Грин-сквер.

Мне показалось, что Маттиа слишком уж долго объяснялся с этим человеком, который по нескольку раз заставлял повторять его одни и те же слова. Но я не хотел показать, что сомневаюсь в познаниях моего друга. Наконец Маттиа возвратился:

– Это очень просто – надо идти вдоль Темзы по набережной.

Но в те времена в Лондоне набережных не было, дома стояли почти у самой реки, и нам пришлось идти по улицам, которые тянулись параллельно Темзе.

Это были мрачные улицы, грязные, загроможденные экипажами, ящиками, тюками товаров; мы с трудом пробирались среди беспрерывно возникающих препятствий. Я привязал Капи на веревку, и он шел за мной по пятам. Был всего час дня, но в магазинах уже горел свет. Должен признаться, что Лондон не произвел на нас такого благоприятного впечатления, как Темза. Мы шли теперь не по большой улице, полной шума и движения, а по маленьким, тихим уличкам, которые переплетались между собой, и нам казалось, что мы топчемся на одном месте, как в лабиринте.

Мы уже думали, что заблудились, как вдруг очутились перед небольшим кладбищем с черными надгробными камнями, словно выкрашенными сажей или ваксой. Это и был Грин-сквер.

Пока Маттиа говорил с какой-то проходившей мимо тенью, я остановился, стараясь успокоить свое бьющееся сердце. Я с трудом дышал и весь дрожал. Затем я пошел вслед за Маттиа. Вскоре мы остановились перед медной дощечкой и прочли: «Грэсс и Гэлли».

Маттиа хотел позвонить, но я удержал его руку.

– Что с тобой? – спросил он. – Какой ты бледный!

– Подожди немного, я наберусь храбрости.

Он позвонил, мы вошли.

Я был настолько взволнован, что плохо различал окружающее. Мы очутились в какой-то конторе, где несколько человек что-то писали, нагнувшись над столами.

К одному из них и обратился Маттиа, потому что, разумеется, я поручил ему вести переговоры.

Он несколько раз повторил: «семья, мальчик, Барберен». Я понял, что он объясняет им, что я и есть тот самый мальчик, которого моя семья поручила отыскать Барберену. Внимательно осмотрев меня и Маттиа, человек поднялся, чтобы проводить нас в другую комнату.

Мы вошли в кабинет, полный книг и бумаг. Перед письменным столом сидел какой-то господин, а другой, в мантии и парике, держал в руках множество синих мешков с документами[17]и беседовал с ним.

Человек, приведший нас, объяснил, кто мы такие, и оба господина осмотрели нас с головы до ног.

– Кто из вас ребенок, воспитанный Барбереном? – спросил по-французски господин, сидевший за письменным столом.

Услыхав, что он говорит по-французски, я почувствовал себя увереннее и выступил вперед:

– Это я.

– А где Барберен?

– Он умер.

Они переглянулись, и тот, у кого на голове был надет парик, вышел, унося с собой мешки.

– Как же вы попали сюда? – спросил мужчина, который первым обратился к нам.

– Пешком до Булони, а из Булони в Лондон – на пароходе. Мы только что прибыли.

– Откуда вы узнали, что вам следует ехать сюда? Я постарался как можно короче рассказать обо всем. Мне очень хотелось, в свою очередь, задать ему вопрос, особенно сильно интересовавший меня, но я не успел этого сделать.

Пришлось рассказать, как я рос у матушки Барберен, как попал к Виталису, как после смерти Виталиса был принят в семью Акен и как в конце концов вернулся к прежней жизни бродячего музыканта.

Пока я рассказывал, господин что-то записывал и поглядывал на меня так, что мне становилось не по себе. У него было злое лицо и какая-то фальшивая усмешка.

– А это что за мальчик? – спросил он, указывая на Маттиа кончиком пера, словно желая пронзить его.

– Мой друг, товарищ и брат.

– Очень хорошо. Какое-нибудь случайное знакомство, встреча на большой дороге, не так ли?

– Самый нежный, самый любящий брат.

– О, нисколько не сомневаюсь! Момент показался мне подходящим для того, чтобы задать тот вопрос, который не давал мне покоя:

– Скажите, моя семья живет в Англии?

– Да, она живет в Лондоне, по крайней мере, в настоящее время.

– Значит, я могу ее увидеть?

– Очень скоро вы будете в семье. Вас туда отвезут. Он позвонил.

– Ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос: есть у меня отец? – Я с трудом произнес слово «отец».

– Не только отец, но и мать, и братья, и сестры.

– О, сударь…

Дверь отворилась, и я прекратил свои излияния. Я только взглянул на Маттиа глазами, полными слез. Господин обратился по-английски к вошедшему старику, и я понял, что он велел ему проводить нас.

Мы поднялись.

– Ах да! – обратился ко мне господин. – Я совсем забыл сказать, что ваша фамилия Дрискол; то есть такова фамилия вашего отца.

Несмотря на его несимпатичное лицо, я несомненно бросился бы ему на шею, если бы успел это сделать, но он рукой указал нам на дверь. Мы вышли.