ОДА НОБУНАГА — ПОЛКОВОДЕЦ МУССОННЫХ ДОЖДЕЙ 3 страница

Музыканты уже переправились через реку; праздничное веселье, подобно морскому приливу, начало прибывать и на этом берегу, по мосту один за другим шли разряженные горожане. Священный обряд. Праздничный день.

— Чем это вы занимаетесь, пакостники, во время работы! — В другое время за этим последовала бы буря, но сегодня Ватанабэ сдержался и не стал больше распекать их. — Выйди-ка на минутку, — позвал он за собой одного только Миядзи. — Вот здесь. Попробуй-ка нажми.

Они остановились у одного из скрепляющих перила столбиков, на расстоянии в 10 кэн от середины моста в сторону Фукагава.

— Да, сейчас. — Миядзи легонько потряс перила. — Немного шатаются.

— Опасно, как думаешь?

— Хм… Если на них навалится сразу много народу…

— Когда это случилось-то? Кажется, в тот вечер, когда князь из Сэндай устраивал фейерверк на отмели посреди реки, где было попрохладней? Тогда сломался один из столбиков моста Эйтайбаси, — большой был шум!

— Да, несколько человек даже в воду упало…

— Отсюда, с моста, лучше всего виден фейерверк. Люди тогда набились, что сельди в бочке. На перила легла большая нагрузка. Сегодня такого не будет. Сколько бы ни собралось народу, на мосту никто не задержится. Все же будут спешить к Фукагава, так что, если ничего непредвиденного не случится, можно не бояться, что где-то что-то развалится.

— Не прибить ли все же сюда доску — на всякий случай, для верности?

— А вот это хорошо бы. Уж давай, сделай. Распорядившись, Ватанабэ с озабоченным видом поспешно направился дальше, а Миядзи, глядя ему в спину, почувствовал стыд. Да, Ватанабэ не то что они все. Столбик-то самую малость шатается, но он и это заметил. Ватанабэ все свое внимание отдает делу, а они ведут себя недостойно — заразились праздничным настроением, с утра тайком сакэ попивают…

— Эй, Канэ, разузнай немедленно, кто здесь старейшина плотницкой гильдии, и скорей веди его сюда!

Хотя Миядзи просил его поторопиться, Канэёси, обычно весьма расторопный, отсутствовал долго, к тому же привел не старейшину, а молодого парня лет двадцати.

— Это еще кто такой? — На лице Миядзи отразилось недовольство.

— Всеми ремонтными работами ведает Тацугоро, глава плотницкого квартала Умибэ, но сегодня-то день необычный. Тацугоро отвечает за помост для ритуальных танцев, и кто его знает, куда он теперь направился, я его искал-искал, да так и не нашел… А этот парень только выглядит сосунком, на самом-то деле он умелый мастер, выученик главного плотника, до третьего разряда дошел, и уж перила-то починить — ему вполне можно доверить, — говорил Канэёси, но Миядзи не очень-то верилось: лицо парня было расписано дурацким гримом, грудь и даже руки и ноги обмазаны косметическими белилами,[98]одет он был в праздничный короткий хантэн[99]бледно-зеленого цвета, на спине перевитыми красно-белыми тесемками была привязана цветочная корзина, и даже колокольчики свисали — непохоже, что мастеровит, да еще с третьим разрядом…

— Ну, где тут что? — Молодой плотник уже, как видно, был захвачен всеобщим праздничным настроением и не пытался скрыть свое неудовольствие: — Это что, из-за такой малости вызывали?.. Да здесь полный порядок… — Ворча себе под нос, он наложил железную скобу и тут же наладился было уходить, полагая, что закончил дело.

— А ну-ка, погоди, — остановил его Миядзи. — Вот тут еще посмотри, что-то не в порядке с настилом…

— Да вы что, хозяин, шутить изволите? Такое вдруг! Сейчас уже как раз пора из квартала праздничную колесницу вывозить. Да отпустите вы меня!

— Молчать! Мост прогнил — какие тут праздники! А ну как провалится — дело-то нешуточное!

Напуганный грозным окриком, парень нехотя отыскал лодку, они сели в нее втроем и осмотрели снизу подозрительное место, но юнец, как видно, был уже весь во власти быстрых ритмов флейты и барабанчиков. Нигде ничего нету, никаких подгнивших мест не заметил, говорил он с отсутствующим видом, и ясно было, что его аж трясет от нетерпения — как можно скорее оказаться в гуще празднества.

Мост Эйтайбаси был построен в 9-м году Гэнроку (1697 г.), но поскольку он находился в самом устье реки, то его без конца подтачивали приливы и половодья, так что затраты на ремонт и сохранение моста требовались немалые.

Лучше вообще перестать пользоваться этим мостом и перебираться через реку на лодках, — решили власти в 4-м году Кёхо (1720 г.), жалея деньги на бесконечные ремонты.

Для жителей квартала Фукагава это было потрясением. Без моста Эйтайбаси их квартал становился попросту островком. А делать дальний круг до моста Син-оохаси — крайне неудобно, так тоже не проживешь.

В конце концов власти постановили — все расходы переложить на жителей квартала. Взамен им разрешается собирать плату за проход по мосту и использовать полученные деньги на ремонт.

Решение было безответственное, зато начальству удобное. У обоих концов моста построили по сторожке, в каждой дежурили по двое, они вывешивали длинный бамбуковый шест с привязанной к нему корзинкой, и теперь все, кроме самураев, лекарей, буддийских монахов и синтоистских священников, должны были положить туда плату мелочью — два мона.

Мост выглядел вполне крепким, поэтому его и оставили, хотя на самом деле он был временным. Сколько бы людей ни проходило по нему, два мона с человека — сумма ничтожная. К тому же жители квартала Фукагава были людьми прижимистыми, и, честно говоря, они старались продлить жизнь моста до самого последнего, вот и приходилось класть латку за латкой.

«Надежно ли?» — подумал Миядзи. Если смотреть на мост снизу, где видны прогнившие доски, начинаешь всего бояться… Но коль скоро мастер плотник полагает, что все в порядке, негоже полному невежде в этих делах ему указывать.

Канэёси тоже с явной опаской взобрался на крепежные части опор и уцепился за мостовые быки:

— Непонятно как-то, что к чему… — и только потряс головой.

— Синроку, ты куда подевался? Эй! — послышался с моста голос Окуяма.

— Здесь я, здесь! — откликнулся Миядзи из лодки.

— Ты чего там делаешь-то? В таком месте?

— Да вот… Вижу, что доски прогнили…

— Ватанабэ-сан сердится. Скорее поднимайся и иди к нему!

— А что, разве уже час Змеи?

— Нет, до того, как проследует князь Хитоцубаси, времени еще целая стража осталась. Но Ватанабэ говорит, что надо сейчас натянуть веревки, чтобы закрыть проход по мосту в обе стороны.

— Тут такое начнется! А где Ватанабэ-сан?

— В дежурном помещении речной полиции.

Миядзи побежал к Ватанабэ и доложил ему: произведен срочный ремонт перил, доски в настиле моста — утверждает плотник — тоже в порядке, хотя непонятно, можно ли ему верить. Но если остановить проход по мосту даже на одну стражу, то потом, в момент, когда начнут пускать людей, может начаться непредвиденная сутолока, так что не лучше ли натянуть веревки непосредственно перед приближением владетеля Хитоцубаси к мосту… Однако Ватанабэ ему не внял.

— Это давно установленный порядок — при любых обстоятельствах закрывать проход для посторонних с запасом в полстражи, до и после предполагаемого времени прибытия его превосходительства, если он желает проследовать на лодке под мостом. И тем более сегодня, когда спустя тридцать лет вновь проводится священный праздник. Мы не знаем, что может произойти — скажем, пьяная драка, или выяснять начнут, кто кого задел, пока тащили на себе паланкин божества, — да мало ли что! Ручаться за порядок можно, только закрыв проход по мосту.

— Я понимаю, это чистая правда, однако если проломится хоть одна доска на мосту, то потерь будет — не сосчитать. Ведь десять тысяч человек важнее, чем один господин Хитоцубаси, разве нет?

— Да ты что несешь! — загремел Ватанабэ, к лицу которого прилила багровая волна. — А кто, интересно, обнаружил расшатавшийся столб, пока вы тут тайком суси пожирали? Хорошо, хоть опасные места отремонтировали. Что же до настила, то раз мастер гарантирует, нечего и цепляться лишний раз. Сегодня главное — по реке проследует господин Хитоцубаси. Надо расстараться, чтобы все прошло без сучка, без задоринки, так и господин начальник управы повелеть соизволил. Я беру на себя ответственность и руководство по охране моста. Нечего рассусоливать, давай натягивай веревки, слышишь, веревки давай!

Понукаемый приказом, Миядзи вынужден был покориться. Однако уже и стража Змеи миновала, а лодка господина Хитоцубаси на реке Окава так и не показалась.

— Что ж там такое? — недоумевали служащие управы. — Уж пора бы его превосходительству проследовать… Всякое терпение кончается… — Миядзи причмокивал от досады, Канэёси вжимал голову в плечи.

— А его превосходительство с дочерью проплывет? И молодой господин с ними? И их прислуга? Ясное дело, когда женщины да дети собираются в дорогу, то суеты всякой столько, — вот и запаздывают.

Тем временем со стороны Хакодзаки народу все прибывало. Пожилой охранник, несший службу на мосту, изо всех сил натягивал веревку.

— Не напирать, не напирать! — кричал он. — Проход по мосту закрыт!

Он напрягал свой хрипловатый голос, но сзади его все равно не слышали.

— Что там такое на мосту, почему затор?

— Да вот если те, кто впереди, не рассосутся, то и не пройти…

Люди перекликались… Напирали друг на друга…

— Подождите же! Сейчас проплывет князь Хитоцубаси, — уговаривали их молодые охранники из полицейской управы.

Эти слова, громко сказанные, призваны были навести порядок, однако участники процессии уже торжественно вышагивали у всех на виду, праздник приближался к своему пику, и победить всеобщее недовольство было трудно. Кто-то крикнул — так, чтобы слышно было охранникам:

— Ну просто зло берет! Пойдем отсюда!

Некоторые бросились бежать в обход, намереваясь поскорее добраться к другому мосту, выше по течению. Всем уже не терпелось туда, на другой берег, где призывно играли музыканты. Инспектор Ватанабэ, отдавший приказ перегородить мост, стоял теперь под осенним полуденным солнцем посреди моста, на котором не было ни души, — пустом, словно людей с него вымели метлой. С явным раздражением он вглядывался в поблескивающие волны и наконец не выдержал.

— Дойди до «средней» усадьбы, посмотри, вышли они или нет еще… — приказал он одному из младших чинов.

— Слушаюсь. — Тот уже готов был бежать, но как раз в этот момент из лодочной сторожки примчался служитель с известием:

— Показалась лодка с семейством господина Хитоцубаси!

В мгновение ока все полицейские разобрались по местам. Перехватив поперек деревянный шест длиной в шесть сяку,[100]солдат стал осаживать надвинувшуюся толпу:

— А ну, тихо вы, — вон, проплывают уже!

Те, кто стоял близко к кромке берега, опустились на колени. Перебранки утихли. Все затаили дыхание, примолкли, все головы разом склонились, над водой разнесся неспешный плеск весел, и вскоре звуки эти начали таять в отдалении.

Смотреть на знатных господ с высокого места было запрещено, но Миядзи Рокуро, чуть нагнув шею, краешком глаз все же видел реку, хотя взгляд его и был устремлен в сторону толпы. Лодки были с навесами, а с них, закрывая всю лодку, свешивались занавеси с изображениями гербов дома. Живописные лодки уже подходили к протоке Сэндайбори.

В тот момент, когда последняя лодка повернула в протоку и скрылась из поля зрения, Ватанабэ передал приказ:

— Ну вот, распорядитесь, что можно уже встать. И открывайте проход! Только чтобы не все сразу двинулись. А то один споткнется, и все друг за другом повалятся, как фишки сёги, поставленные в ряд. Понемногу давайте.

Однако сказать-то это легко, но перед ним была возбужденная толпа. Как только сняли веревочное ограждение, люди ринулись на мост.

— Не спешить! Тихо! Тихо!

Ватанабэ и Миядзи, стоявшие на середине моста, один справа, другой слева, спиной к перилам, пытались что-то кричать, сдерживая людей, но напор был так силен, что плотная толпа тотчас заполонила узкое пространство моста, причем движение, казалось, нарастало. На всех лицах с выпученными глазами было написано стремление прорваться вперед.

— Аи, больно! Не наступай же на ноги!

— Бабуля, не отпускай руку! — слышались возгласы.

По спине Миядзи пробежал холодок. Доски моста затрещали и заходили ходуном, как во время землетрясения.

— Берегись! — закричал он, но тут же увидел, что не в состоянии будет остановить толпу, — разгоряченные люди нажимали сзади, подавляя напором и числом. В этот момент он услышал тонкий голосок:

— Дядя! Дядя Миядзи!

— Ой! Никак, малышка Тиё тоже пришла на праздник?

Это была дочка младшей сестры инспектора Ватанабэ. Уйдя невесткой в один торговый дом в Сиба, сестра и после рождения Тиё время от времени приходила навестить Ватанабэ в его казарме. Миядзи поэтому тоже, разумеется, хорошо знал обеих. Ватанабэ был очень привязан к сестре и неизменно ласков с племянницей.

— Смотри-ка, вон на той стороне твой дядя стоит! — показал он девочке.

— Ой, и правда! Дядя, смотри!

Повернувшись в сторону Ватанабэ, девочка высоко подняла и показала ему крепко зажатую в руке игрушку — палочку с прикрепленными на острие и вертящимися от ветра лопастями. Скрестив ножки, она сидела на плечах у мужчины, похожего на приказчика из торгового дома. В таком положении девочка оказывалась выше взрослых. Ее мать, женщина невысокого роста, была зажата людьми, казалось, ей трудно дышать, но она тем не менее выглядела очаровательно и свежо и кивнула Миядзи, слегка приоткрыв ротик с зачерненными зубами.

— Да это же Тиё! Что, и О-Таэ здесь? Ну, смотрите, будьте поосторожнее! — заметив родню, крикнул Ватанабэ. — Не поскользнись, скорее переходи и постарайся вырваться из толпы! — он не мог скрыть свою обеспокоенность.

О-Таэ, видимо, что-то ответила на предостережение брата. Однако ее ответ заглушили шум и гомон толпы, ничего услышать не удалось. И те трое, разумеется, не смогли ни на минуту задержаться около родственника. Ватанабэ и Миядзи, придавленные к двум столбам — опорам перил с правой и левой стороны, вытянув шеи, провожали взглядом все напиравшую и напиравшую толпу.

Вертушку, которую Тиё держала в ручке, наверняка купила ей мать по дороге. Яркая игрушка была видна и на отдалении — крутящаяся на ветру, дующем с моря, сверкающая отраженными лучами полуденного солнца.

— Вон она там, — сказал почему-то провожавший ее глазами Миядзи. — Ох! — он чуть не задохнулся. Вертушка внезапно нырнула вниз. Потонув в море голов, она исчезла из виду. Раздался ужасающий звук. Словно рев земли, или вой вихря, или истошные крики, рвущиеся из груди. Но это было ни то и ни другое, а чудовищный грохот, похожий и на то, и на другое сразу. По ногам словно ударило сильной волной, и настил моста накренился вбок.

— Ватанабэ-сан! — закричал Миядзи. Он и сам не сознавал, что кричит, он понимал только одно — доски проломлены. Только одно это. Ватанабэ тоже что-то кричал:

— Назад!! Мост обрушился! Все назад!! — но там, куда достигали его слова, мост уже был вздыблен.

— Что? Что?! Мост рухнул??

— Да что ж делать-то?! Эй, не давите, не напирайте!

Люди изо всех сил пытались повернуть вспять, однако напиравшие сзади не могли разобрать, что творится впереди. Наоборот, оттого, что мост несколько расчистился, люди устремились туда с новой силой.

— Ну, давайте же, проходите скорее! — восклицали они, вслепую прорываясь на мост.

Как разом раскрываются в воде бумажные цветы, так в один миг на поверхности реки завиднелись яркие цветные пятна. Одежды упавших с моста людей, их зонтики от солнца, фуросики, коробы с одеждой и обувью, черные волосы, лица с затейливо наложенным праздничным гримом, руки и ноги, обмазанные белилами, — все это увлекал речной водоворот, все это то появлялось, то исчезало, крутилось и постепенно расходилось по воде.

Но люди, теснившиеся позади, ничего не замечали. Оказавшись под напором толпы на гребне моста, они уже не могли удержаться и с криками ужаса один за другим валились вниз. Миядзи не знал, сколь долго изливался человеческий поток, — так легко и быстро вылетает из трубочки токоротэн.[101]Это было словно одно мгновение, и, вместе с тем, нескончаемая, беспредельная протяженность во времени.

В голове Миядзи образовалась пустота, в которой осталась странно запечатленной только игрушка-вертушка Тиё. Безучастно вертящаяся в блеске осеннего солнца…

— Меч достань, Миядзи! Меч!

Миядзи осознал, что слышит голос Ватанабэ, и разом очнулся от своего минутного забытья. Правая его рука бессознательно легла на рукоятку меча. Обнажив меч, он, не раздумывая, стал делать, как Ватанабэ, — то есть принялся размахивать мечом изо всех сил и убедился в действенности этого приказа.

— Ох, там вроде на мечах рубятся!

— Там на середине моста бой на мечах идет!!

Ослепительное сверкание лезвий заметили из толпы сзади. Эдо впору было называть самурайской столицей. Самураев было много, однако десять из десяти ни разу в жизни не обнажали меча в городе, то же можно сказать и о горожанах. Казалось бы, драки с мечами были вполне возможны, однако на самом деле такого практически не происходило. Чуть ли не у каждого меч был за поясом, но каждый при этом сознавал всю меру своей ответственности. Жизнь в Эдо тем и поддерживалась, что и самурай, и горожанин испытывали инстинктивный страх перед острым лезвием.

Вид блистающих лезвий моментально отрезвил людей, одержимых праздничной лихорадкой. Словно горная лавина, они пустились бежать в обратном направлении, и наконец на верхнем участке моста стало свободно.

Там виднелась дыра. Примерно в 10-ти кэн от середины моста, ближе к кварталу Фукагава, зиял просвет длиной в 12–13 кэн, а в нем разворачивалась картина ада.

Быки моста стояли в грязи. Люди, один за другим валившиеся в воду, ударялись о тела упавших раньше, и те умирали от удушья, придавленные лицами в грязь; немногих, кому удалось выплыть, увлекали в глубину падавшие сверху, и в результате все они тонули.

Было уже не до празднества. Среди водоворота человеческих тел и полной неразберихи показалось множество быстроходных лодок. Спасение тонущих, поиски погибших… В лодках стояли вооруженные крюками Ватанабэ, инспекторы и полицейские…

К вечеру число трупов, которые складывали на свободном месте перед лодочной сторожкой, перевалило за 500; вместе с теми, кого унесло в море, погибших было, по-видимому, около тысячи — трагедия доселе невиданная.

Родные, услышав о страшном происшествии, прибежали сюда… Стенания, крики… До наступления следующего дня всё шли и шли к сторожке люди, предавались безудержному горю, припадая к неузнаваемо изменившимся телам своих близких…

Работники полицейской управы — и Миядзи, и Юаса, и Окуяма, и Канэёси с его подчиненными — все это время ни на секунду не сомкнули глаз, забыли о еде, даже воды выпить не было возможности, так они были заняты. На следующий день, примерно после полудня, они почувствовали себя вконец измотанными. За сутки щеки обвисли, вокруг глаз появились темные круги, лицо донельзя осунулось, все тело словно сжигал огонь, — всех терзало ощущение полного бессилия.

— Ватанабэ-сан! — Миядзи в конце концов не выдержал и приступил к инспектору с суровым допросом. — Ведь если бы веревка не закрывала проход так долго, несчастья могло бы и не случиться… Жизнью тысячи людей была оплачена забота об одном-единственном человеке — князе Хитоцубаси. И О-Таэ-сан погибла, и даже малышка Тиё. И ведь это вы, вы отдали такое распоряжение!

Ватанабэ, сжав губы, молчал. Лицо его, ставшее иссиня-бледным, похожим на маску, напряглось, он крепко закусил губу.

«Он собирается умереть», — понял вдруг Миядзи и оказался прав. Ватанабэ в самом деле покончил с собой. После того как все дела, связанные с происшествием, были окончательно завершены, он, не оставив записки, не привлекая ничьего внимания, совершил харакири в одной из комнат управы.

— На берегу реки у Эйтайбаси голубым светом светят призрачные огоньки…

— Оттуда доносятся рыдающие голоса… — Какое-то время такие разговоры можно было слышать довольно часто.

Один богатый торговец, вероятно, родственник жертвы этого происшествия, поставил каменное надгробие-памятник в монастыре Экоин в Рёгоку во упокой всех погибших.

Некий монах преклонных лет велел выстроить на берегу реки хижину, и там часто можно было видеть фигуру этого монаха, возносящего моления Будде.

В 19-й день 8-го месяца 5-го года Бунка (1809 г.), через год после того события, на обоих берегах реки, не сговариваясь, собралось несколько тысяч родственников погибших — они спускали по реке с отмели фонарики с душами утопленников.[102]

Миядзи тоже пошел туда, приведя с собой Канэёси. Там он написал на листочке бумаги мирские имена[103] — Ватанабэ Сёэмон, О-Таэ из дома Цутая и Тиё из того же дома, а также приказчик Коскэ, — сложил бумажку несколько раз и засунул ее внутрь фонарика с нарисованным на нем лотосом. Увидев в руке Миядзи игрушечную вертушку — такую же, какую держала в тот день малышка, Канэёси округлил глаза от удивления:

— Это что ж, начальник, ворожба какая?

— Да нет, так просто…

Миядзи поджег свечку в фонарике, вставил вертушку в нос бумажной лодочки с фонариком и тихонько подтолкнул ее по темной воде. Она поплыла, зыбко покачиваясь и светясь слабым светом, и вскоре затерялась, смешавшись с сотнями таких же.

Миядзи неизбывно мучило раскаяние за те сказанные им слова, которые лучше было не говорить.

«Однако…»

Ведь даже если бы он не сказал ни слова, Ватанабэ наверняка не остался бы жить — не такой он был человек, — решил Миядзи…

Слышно было, как кто-то неведомый служил заупокойную панихиду — с моста в окружающую темноту летели жалобные звуки поминального колокольчика.

Фудзико САВАДА

ОБ АВТОРЕ

Родилась в префектуре Аити, на полуострове Тита в 1946 г. Закончила Префектуральный женский университет, одно время преподавала, затем стала заниматься ткачеством, изготовляя традиционную киотоскую парчу цудзурэ-ори. В 1975 г. за рассказ «Бесплодная женщина» Фудзико Савада как прозаик-дебютант была награждена 24-й премией журнала «Сёсэцу гэндай», а вскоре внимание читателей привлекли ее романы «Ворота Радзёмон», «Хроники Большого Будды эры Тэмпё»[104]и другие, в которых она красочно обрисовала душевные терзания ремесленников-строителей, втянутых в строительные проекты древности, и структуру власти той эпохи. В 1982 г. Фудзико Савада написала повесть из далеких времен «Описание воинского облачения земли Митиноку», где изобразила племя восточных эмиси,[105]отважно пытавшихся оказать сопротивление вторжению на их земли войск императора двора Ямато; писательница также выпустила сборник «Поле Печали» — за эти книги она была награждена 3-й литературной премией Эйдзи Ёсикава, присуждаемой за литературный дебют. Сборник «Поле Печали», охватывающий широкий круг тем и событий, — это, безусловно, повествования исторического характера, но в них существенное место отведено старому искусству и традиционным формам художественных ремесел, а также городскому быту, формирующему самоидентификацию обитателя старой столицы — Киото. Наиболее характерный для этого сборника рассказ — «Меч черного крашения», где развивается сюжет рассказа «Поле Печали» — в нем описана судьба женщины из рода Ёсиока, погубленного мастером воинских искусств Миямото Мусаси, которые продолжают дело своего рода: окрашивание тканей кэмбо-дзомэ. В сборник вошли также рассказы «Море скитаний. Новая повесть о доме Тайра», «Море печали в разлуке», «Мост радуги» и другие.

ПОЛЕ ПЕЧАЛИ

Перевод: И.Мельникова.

Наступил рассвет третьего дня 2-го месяца 9-го года эры Кэйтё (1604 г.).

Юная Но смотрела на снег, кружившийся над садом, и готовила чай. Звук от соприкосновения бамбукового венчика и черной керамической чашки сэто,[106]оставшейся от отца, тихо сливался с шорохом снега, который ложился на тонкие ветви бамбука.

В оставленную открытой комнату вместе с ветром влетели хлопья снега. Однако Но нисколько не почувствовала холода. Держа в ладонях теплую чашку и с наслаждением расправив спину, она пила свой чай.

Внезапно со стороны красильни донесся терпкий запах индиго. Индиго часто начинает пахнуть в те дни, когда выпадает снег.

А на заднем дворе сейчас, наверное, бьется на ветру освещаемая пламенем костров холщовая вывеска норэн,[107]прикрепленная над воротами казарм. Под ней мужчины в подвернутых шароварах хакама,[108]с подвязанными как для похода рукавами, напряженно, до красноты в глазах, вглядываются в запорошенную снегом предрассветную тьму.

Вывеска с названием цеха «Красильня Кэмбо» сохранилась с той самой поры, как отец Но, Ёсиока Кэмбо,[109]основал свое красильное дело.

Ёсиока Кэмбо прославился как наставник в воинских искусствах, но настоящим его занятием было окрашивание тканей.

«Кэмбо-дзомэ» — так называли люди эти ткани. Уже после смерти самого Кэмбо рядом с вывеской «Красильня Кэмбо» все еще продолжала висеть табличка, на которой крупными иероглифами значилось: «Советник по воинской тактике в ставке сёгуна Асикага».

Во дворе усадьбы большое помещение для красильных работ соседствовало с фехтовальным залом. Вместе со стуком деревянных мечей оттуда неизменно доносился запах индиго и вареной коры горного персика.

Днем перед воротами всегда толпились люди: стекавшиеся со всех концов страны мастера боя, почитатели воинской славы фехтовальной школы Ёсиока, и те, кто приходил в мастерскую за крашеной тканью кэмбо-дзомэ.

Однако за последние несколько дней все изменилось. Не слышно было, как обычно, стука мечей из маленького зарешеченного окошка в задней стене фехтовального зала, выходящего прямо на перекресток Четвертого проспекта и улицы Ниси-Тоин. Зато теперь из дома веяло стойким запахом поминальных курений.

Лица снующих в дом и из дома работников были печальны. На то была причина — старший сын Ёсиока Кэмбо, Сэйдзюро, унаследовавший после отца и красильню, и фехтовальную школу, пал от руки мастера воинских искусств Миямото Мусаси,[110]это случилось на севере Киото, на погребальном поле Рэндайдзино.

Не только в Киото, но и по всей стране многочисленные школы фехтования соперничают между собой за первенство, однако фехтовальщиков из школы Ёсиока люди сведущие всегда почитали наравне с богами. И вот новый глава школы сражен насмерть совершенно безвестным воином — как тут не удивиться? Поэтому у пересечения улиц Рокудзё и Янаги, где много домов свиданий, а также в чайных заведениях квартала Китано и Четвертого проспекта только об этом и толковали.

Поскольку Миямото Мусаси вызвал Ёсиока Сэйдзюро на бой, выставив на людном Четвертом проспекте доску с объявлением об этом, весть об исходе поединка тотчас дошла до слуха людей.

Тогда в Киото собирался народ со всех концов страны. Ведь как раз в то время, в результате победы при Сэкигахара, верховным правителем стал Токугава Иэясу. В городе появилось много проходимцев, ищущих чиновной должности. И через Сандзё Охаси, и через Фусими-гути — через все семь застав Киото слухи уходили из города и, конечно, сразу расползались по всей стране.

— Подумайте-ка, старший сын фехтовальщика Ёсиока… Видно, так уж заведено в нашем мире, что за величием следует упадок!

Эти разговоры доносились и до ушей Но, младшей сестры братьев Ёсиока.

Да, разумеется, у Дэнситиро, который потерял старшего брата, была причина вооружиться против Миямото Мусаси мечом и отвагой и отправиться сегодня на условленное место у храма Рэнгэоин[111](того, что называют Залом в тридцать три пролета). Однако нередко случается, что человека, еще не принявшего окончательного решения, кто-то со стороны подбивает действовать. Так было и с Дэнситиро, который несколько часов назад, когда снегопад еще только начинался, растворился во тьме улицы. Решимость биться внушил ему Нагано Дзюдзо, который приобрел влияние в фехтовальной школе Ёсиока, став женихом Но, а вовсе не из-за своего мастерства.

Нагано Дзюдзо был сыном ремесленника из гильдии серебряных дел мастеров в городе Фусими,[112]а служил он в управе градоначальника Киото, в ведомстве надзора за порядком.

По приказу правителей из дома Токугава, в Фусими чеканили серебряную монету тёгин, а также мелочь. Деятельность градоначальника Киото Итакура Сироэмона Сигэкацу по подчинению города центральной власти и началась, как говорят, в Фусими — с перемен в работе серебряной гильдии, до той поры занятой отделкой тамошнего замка.

Жители Киото и Осаки поддерживали прежнего правителя, Тоётоми Хидэёси.[113]Это можно сказать и про императорский двор, и про горожан, и про служителей веры.

Правители из дома Токугава намеревались перекроить жизнь всех, обладавших влиянием в городе Киото. Для этого следовало продвигать на высокие посты тех, кто был осведомлен о настроениях при дворе, в городе, в храмах и монастырях.

Так рассуждал Нагано Дзюдзо.

Сын ремесленника из серебряной гильдии, он без труда получил должность в городской управе Киото, и уже одно это свидетельствовало о том, что Нагано Дзюдзо был не по возрасту практичным и честолюбивым человеком. Он умел ладить с людьми и, в прямом смысле, «вполз за пазуху» к братьям Сэйдзюро и Дэнситиро, а очень скоро был объявлен женихом Но.

Его привлекали преуспеяние семьи Ёсиока и красота девушки. Самой Но тогда едва исполнилось восемнадцать — разве могла она разгадать, сколь коварна натура Нагано Дзюдзо?