На командном пункте командира корпуса

Я пешком добрался до оврага, где находился командный пункт 5 гвардейского корпуса. Подземный деревянный бункер штаба был упрятан под крутым скатом оврага. Наружу из-под снега смотрели одно окно и дощатая входная дверь. Чуть дальше по оврагу, под навесом стояла кухня и зарытый в землю сруб на несколько лошадей.

Часовой, стоящий у входа в бункер, на ту половину оврага меня не пустил. Я остался стоять напротив, а солдат (стоявший на посту), наметанным глазом сразу определил, что я не штабной и не фельдъегерь, прибывший с почтой из армейского штаба. Он подошел не спеша ко мне, взял у меня из рук помятый пакет и с достоинством вернулся к двери. (Потом) Он повертел пакет перед глазами, и не читая его потянул за ручку двери. Дверь скрипнула, он приоткрыл её немного, и он крикнул в темноту прохода:

— Разводящий! На выход!

Прикрыв аккуратно дверь рукой, он повернулся ко мне и решил рассмотреть меня как следует (от скуки стал рассматривать меня в упор). Я стоял, поглядывал то на дверь, то на него, то на повара возившегося около кухни. Из прохода бункера наружу выскочил мордастый парень сержант с юркими быстрыми глазами. Он постоянно шмыгал носом, затягивал внутрь, вытер нос рукавом. Этот тоже посмотрел на меня. Взял пакет из рук часового, прочитал что там написано, повернулся ко мне спиной и сказал на ходу:

— Сейчас доложу! Тут обождитя!

Теперь солдат, стоявший на посту, отойдя от двери, разрешил мне приблизиться к себе, сделав молча знак рукой. Но я остался стоять на месте, снял меховые варежки и стал общипывать прилипшие к меху соломинки. Через некоторое время в дверях показалась милашка. Молодая девка в военной форме, сшитой из офицерской шерсти с погонами старший сержант и с двумя медалями “ За отвагу”. Она в упор посмотрела на меня, хмыкнула под нос, скривила кислую рожу (гримасу на лице). Вшивый капитанишка, потертый и испачканный в земле фронтовик! — было написано на её лице. Не то, что наши штабные из корпуса штаба армии! У этого что? Кроме вшей за душой нет ничего. А наши гладкие, чистые, сытые и всегда изысканные. А этот в замазанном полушубке, худой и небритый. Она повернулась на каблуках и виляя задницей скрылась в проходе (бункера).

— Хозяйка бункера! — подумал я. Вышла от лени и от скуки на капитана окопника поглазеть. Вот стерва! — подумал я. Вроде как моя сестра, на фронте подцепила себе женатого со званием майора.

Я повернулся, осмотрел пустую сторону оврага. Тут из под снега торчало какое-то бревно. Я сбил с него варежкой снег, сел, завернул из газетной бумаги махорки, прикурил и продолжал наблюдать за обитателями (оврага) командного пункта.

Прошло ещё несколько минут (некоторое время). Дощатая дверь снова со скрипом открылась, часовой подпрыгнул и замер на месте, он вытянул шею и закатил кверху глаза. На пороге стоял молодцеватого вида подполковник.

— Вы пакет передали (принесли) — обратился он мягким и певучим голосом ко мне. Я встал козырнул и сказал:

— Так точно!

— Вам, капитан, придется несколько дней подождать! Генерал-лейтенант Безуглый сейчас в отъезде. Вернется не раньше конца недели. Куда же на это время мне вас деть? — сказал он вполне дружелюбно. В штабном блиндаже места для вас свободного нет. Вы и сами понимаете, посторонним лицам у нас на КП нельзя находиться. Помещение для посетителей у нас не предусмотрено. Кругом, видите, снег и голые склоны оврага.

— А вот здесь мне можно? Здесь кажется пусто? — показал я на занесенный снегом перекрытый бревнами стрелковый окоп.

— Это пулеметный окоп на случай десанта и круговой обороны. Здесь кроме навеса из бревен и снега нет ничего. Вы сами видите, что эта накрытая бревнами дыра для жилья не годится. В ней даже железной печки нет и вход не завешен. Ячейка продувается с двух сторон. И устроить вас совсем некуда.

— Я устроюсь сам! Разрешите с коновязи охапки две сена или соломы взять.

— Берите! Сколько хотите! Если устроитесь, то питаться будете у нашего повара на кухне. Сдадите ему аттестат. Но учтите! На холоде вам придется пробыть не меньше недели! Я хотел вас отправить в одну транспортную часть. Она стоит здесь не далеко.

Подполковник поёжился, подошел к заброшенному окопу, заглянул осторожно во внутрь, отпрянул назад и покачал головой.

— Ну знаете! Я вас сюда не посылал! Это вы сами выбрали, если разговор такой зайдет! — сказал он задумчиво. Сказал и удалился (обратно) в бункер.

Утром на следующий день все, кто выходили из бункера, поглядывали в мою сторону на снежный промерзлый окоп, прикидывая мысленно жив ли я там. Они, одетые в полушубки, вылезали из натопленного бункера, потому что в овраге, на воздухе, было довольно зимно и холодно, но нужно. Они направлялись к повару и там, усевшись за стол, получали утренний завтрак. Повар, узнав от штабных, что в промерзлом окопе поселился живой капитан, после завтрака пришел полюбопытствовать. Повар, простой солдат постоял, посмотрел на мою обитель, нагнулся в проходе и посмотрел вовнутрь. Я лежал на дне подстелив под себя пару охапок сена.

— Иди! — сказал он, — Дам тебе мешковину! Завесишь проход!

Я поднялся и пошел следом за ним. Амбразуру я закрыл пустыми ящиками, щели заткнул сеном (и присыпал их сверху снегом). В проходе повесил распоротый мешок. У меня получилась отдельная, однокомнатная квартира, с лежанкой на дне окопа на мягкой подстилке и одеялом из нескольких, скрепленных проволокою, мешков. Это была по моим фронтовым понятиям царская постель. О такой постели может только мечтать настоящий окопник. В моей кибитке с промерзшими стенами было исключительно тихо, уютно и тепло. Под боком взбитое пахучее сено, сверху мешковина, — Ложись и умирай! Блаженство и рай!

Чистый морозный воздух, ни какой тебе стрельбы, ни вызовов, тебя не требуют к телефону, ни какой тебе матерщины командира полка. Такая небесная благодать, что сам Христос в исподних мог позавидовать мне. Сверху, говорят, он все грехи наши видит. Никто меня тут не трогает, не обругивает и не кричит. Спи сколько влезет. Слышал я здесь один только окрик, когда повар-солдат кликал меня на обед.

— Эй, капитан! На завтрак (давай) иди! Даже слышать такие слова было неприлично. Завтрак считай подадут из трех блюд!

Сначала селедочка с лучком на постном масле, потом картошечка тушеная с мясцом и сладкий чай в накладку. Сахару сколько хочешь клади. Хлеб не мерзлый (как у нас), а мягкий и свежий. С армейской пекарни каждый день поступал.

Тепло в моем понятии это не жар раскаленной печки. Тепло это когда оно сидит внутри тебя. Когда оно в самом человеке после сытной еды шевелится. Когда не бегают мурашки по спине и не застывает костный мозг в переохлажденном позвоночнике, когда на губах и в руках нет противной дрожи (никакой).

После завтрака вернешься к себе, придешь, ляжешь, пошевелишь какой-нибудь частью тела, под боком мягко и тепло. Лежишь и чувствуешь тонкий запах зеленой травки и льняной мешковины. Закроешь глаза и как будто видишь над собой светлое небо, дух полевых цветов и дурманящий запах трепанного льна. От запахов душа заболит, от сладостных воспоминаний заноет (у тебя в пятки ушла). Нам окопникам и малое кажется раем. А этим штабным невдомек, как и в каких условиях воюют их братья славяне (и окопные младшие офицеры). Они о войне судят по себе. Я вполне был укрыт от холода и у меня впереди была целая неделя. Ровно семь дней, то есть столько, сколько я прогулял. Какая-то семерка вертелась за моей спиной, хотя я был истинно русским человеком, а не каким-то пархатым евреем.

Командный бункер располагался справа от моей берлоги. Левее, как я уже говорил, находился навес для повара, кухни, склад и конюшни. Мне до кухни рукой подать. А штабным надо было идти мимо меня на завтрак, обед и ужин. Здесь по утоптанной тропе ходили два полковника, подполковник и несколько майоров. Вечером после всех я как обычно явился к повару за своей порцией похлебки из лапши. Старик посмотрел на меня сердито и покачал головой. Потом он постоял, подумал о чем-то и велел мне на ужин явиться через час.

— Ступай погуляй! У штабных сейчас променаж после ужина перед сном. Штабные уйдут, тогда ты и приходи. Расскажешь мне про войну! Поужинаем вместе!

Мне было не к спеху. Я пришел через час как он сказал. Старик достал два стакана, протер их полотенцем, висевшим за поясом и налил в них из бутылки. Он пошел куда-то, принес высокую, квадратную банку американского бекона и предложил выпить.

— Ты не стесняйся! Московская с белой головкой! Хлебать лапшу мы с тобой сегодня не будем, закусим беконом. Пробовал когда? Вот на вилку цепляй и к верху тащи.

Мы сидели за столом, он наливал понемногу, мы закусывали беконом и я рассказывал про окопы, про солдат и про войну. Должен сказать, что ничего вкуснее бекона я ничего подобного не пробовал. Длинные плоские полоски были необыкновенно вкусны. Так казалось мне тогда. Кругом была разруха и голод. Бекон остался в моей памяти как райская еда. Я рассказал ему про войну, про то как живут, воюют и умирают простые солдаты, про то как я и за что сюда попал.

— Первый раз вижу живого человека, как он может спокойно спать в мерзлой земле. Вот, думаю, с фронта человек, не чета нашим штабным чистоплюям.

Слышал я во время обеда подполковник рассказывал про тебя. Все удивлялись как ты сам добровольно попросил разрешения жить и спать в пулеметном голом гнезде. Думали все, что ты в первую ночь замерзнешь, отдашь здесь концы. Через неделю, наконец, явился сам хозяин. Повар поманил меня пальцем и сказал, не отрываясь от работы:

— Ты теперь сюда вместе со всеми ходи! Видишь, сам приехал! Понял!

— Я тебя отец с полуслова понял. Спасибо за прошлое! В тот день меня к генералу не вызывали (к вечеру меня вызвали к генералу). Я ждал этого вызова каждую минуту. Хлопнет дверь, и я думаю что идут за мной. Сейчас позовут и будет решаться моя судьба и биография. Время как бы остановилось. Прошла ночь, наступил рассвет, штабные пошли на завтрак. Меня никто не вызывал. День прошел, а меня по-прежнему не трогали. И только к вечеру подполковник, возвращаясь с ужина, окликнул меня.

— Я докладывал про тебя генералу, он сказал пусть подождет. Завтра утром он вызовет тебя. Будь на месте, я тебя позову. Подполковник ушел, а я пошел в свою дыру готовиться к вызову. Я долго ворочался и многое передумал. Далеко за полночь я незаметно уснул.

Ночью я открыл глаза, поднялся и вышел. Над головой висело чистое звездное небо. Часовой топтался на месте, постукивал сапогами, переступал с ноги на ногу. Вот языка брать! Проще делать нечего! Пока он руки высунет из рукавов на него можно мешок пустой набросить, завязать по бокам и на шее верёвочкой перетянуть. Веди его куда хочешь. А если ему петлю на шею накинуть, можно в пулеметный окоп завести, за столб как ишака привязать (и подтянуть к амбразуре). Стоять будет и не рыпнется. С остальными дальше всё элементарно и просто пойдет. Заходишь в бункер и по одному уколом ножичка (в горло, чтобы не пикнул). А там и дощатая дверь, где хозяин лежит обняв милашку. Им только сказать (надо):

— Встаньте лицом к стене и руки на голову.

Вот это капитан! Вот это разведчик! Нечего сказать, потешил! Прощаем тебе самовольную отлучку за такую лихую операцию. Ты можно сказать самого полковника Гельминга и его постельную потаскуху прямо из постели тепленьких взял.

Над оврагом подул снежный ветер. С крутого обрыва сорвало куски белого снега. Холодная жгучая пыль ударила по глазам и в лицо. Ударила, перехватила дыхание и так же неожиданно стихла. Я закурил, присел на край, торчащего из земли бревна, огляделся ещё раз кругом, посмотрел на далекие звезды и задал себе вопрос.

Ну что капитан? Ночь перед Рождеством?

Вот так однажды в жизни человека перепутываются и резко меняются его пути и дороги. Было уже светло.

— Капитан! — услышал я голос подполковника, — Быстро к генералу!

Через мгновение я стоял около него. Мы прошли через первую дверь, вошли в темный, рубленный из бревен, коридор, где по обе стороны сидели при свете коптилок телефонисты.

— Разденься и подожди (здесь). Я скажу, когда генерал позовет. Я откашлялся, сплюнул в угол, чтобы чистым громким голосом доложить как положено. Затянул поясной ремень на три дырки потуже, расправил складки гимнастерки на животе. Я приподнялся на носках, оторвал пятки от пола, попробовал ноги, они были как пружины, теперь я стоял спокойно и ждал сигнала подполковника. Я стоял перед дверью, за которой дальше в глубине бункера под землей располагалось укрытие генерала. Дверь приоткрылась, я увидел движение руки.

— Давай, быстро!

Я пригнулся, шагнул через порог, прошел рубленную колоду из тесанных бревен, снова пригнулся и вошел в комнату. В большой светлой комнате было несколько человек. Среди них старшие офицеры и полковники. Стоял генерал или сидел за столом, трудно было сказать. В лицо я его раньше не знал и во время приезда не видел. По середине комнаты стоял, заваленный бумагами и картами, большой стол. Я предполагал, что генерал должен быть где-то здесь около стола, склонившись над картой. Строевым шагом я двинулся вперед, ударяя со всей силой подошвами сапог по деревянному полу. На резкий звук моего шага все разогнулись, повернули головы в мою сторону и некоторые даже выпятили грудь. В них, в некоторых старых вояках, чувствовалась строевая выправка (давно ушедших лет). Пока я шел и чеканил шаги шарил глазами, соображая где мне нужно встать и лихо ударить каблуками, подполковник мне кивком головы показал и я увидел в стороне у стены сидевшего генерала. Половые толстые доски гудели у меня под ногами. Давно здесь не слышали подобного грохота, сюда входили на цыпочках и выходили пятясь задом к двери. А в меня в училище крепко вбили кол строевой подготовки. Доски не земля. По ним что ни шаг, то удар, то выстрел.

— Товарищ гвардии генерал-лейтенант, — рявкнул я, (как нас в училище отделенные учили. “Товарищ! Товарищ!" Что ты мямлишь. Метал в голосе должен быть! И вот сейчас с металлом в голосе) и тот же миг приставил ногу и щелкнул каблуками. Я вытянулся в струнку и замер на месте, готовый по малейшему его движению пальца ринуться в любую сторону.

Я рявкнул так, как нас в училище подавать команды учили.

— Курсант Михайлов! — что ты мямлишь как сивая кобыла, — У тебя в голосе металл должен звучать!

Я воткнул глаза в генерала и не моргая смотрел на него.

— Тоже мне разведчик! — сказал он и добавил несколько крепких слов.

На нас, на фронтовиков они действовали как небесная благодать.

— Где был когда из госпиталя сбежал?

— В Москве — не делая паузы, выпалил я.

— Подполковник, сколько он там был?

— Семь суток ровно с дорогой туда и обратно!

Подполковник тоже подтянулся и стоял на стороже, как охотничья Лягавая (собака) в стойке. Но моя стойка была великолепней. Один из полковников улыбнулся и покачал головой. Генерал посмотрел на подполковника и на меня.

— Стоят, как два кобеля, не моргая! — сказал он и тоже заулыбался.

— Запиши ему семь суток ареста! Но это не всё! Это формальная сторона наказания! На участке вашей дивизии целый месяц не могут взять языка. А пленный мне сейчас очень нужен! Даю тебе неделю срока (семь дней опять — подумал я) возьмешь пленного и наказание сниму.

— Пленный будет, товарищ гвардии генерал-лейтенант!

— Хорошо, капитан, посмотрим! Подполковник, запиши ему в приказ семь суток! Сегодня пятница. В следующую пятницу напомни мне.

— Разрешите идти?

— Иди! Я повернулся на каблуках, вытянул вперед правую ногу и громыхнул по досчатому полу так, что стол от моих шагов вздрогнул и подпрыгнул на месте. Я пригнулся у колоды и вышел за первую дверь. Вдохнув полной грудью с облегчением спертого воздуха в проходе, я взял свой полушубок и вышел на волю. Небо сияло яркими отблесками весеннего солнца. Всё я видел казалось по другому, и пространство раздвинулось неизмеримо вширь.

Я сел возле кухни на толстое бревно, достал кисет и закурил махорки.

— Ну как? — спросил меня повар-солдат.

— Вроде пронесло! А это дело для меня знакомое и привычное.

— Ну-ну! Значит опять на передовую? Опять туда?

— Да! Наше дело такое!

Утром 7-го апреля пакета мне никакого не дали. Подполковник сказал, что он позвонит в штаб и добавил:

— Надеюсь, что ты без заезда в Москву в дивизию попадешь! И улыбнулся понимающе.

Я получил продаттестат и не теряя время отправился в штаб дивизии. В штабе дивизии мне не задавали лишних вопросов, где я был и сколько суток прогулял в Москве. Сказали только, что на мое место в 52 полк две недели назад назначен старший лейтенант. Он недавно в дивизии, дела как ты досконально не знает, но говорят что старается и нет смысла его от туда снимать.

У нас в двух других полках свободны штатные единицы (по разведке). Иди в 48 полк, тебе не нужно к должности привыкать. Для тебя эта работа (давно) знакома. Я был конечно огорчен, что теряю своего ординарца, старшину и нескольких ребят. Я узнал, что во взвод разведки 52 полка несколько ребят вернулись из госпиталя. В 48 же полку мне придется всех заново изучать (разведчиков). И это не просто. Пришел, сказал, здорово братцы и по глазам все сразу узнал, кто есть кто и кто из них на что способен. Пока в деле не проверишь, сколько времени зря утечет. Как говорят — Чужая душа потемки! У наших в 52 полку свои заведенные обычаи, законы и порядки. А как они сложились здесь? Взвод полковой разведки, это вроде как обособленное, отдельное поселение эскимосов на острове в ледовитом океане. Я для них тоже новый человек. А мне нужно ровно за неделю узнать и отобрать людей, подготовить объект и взять контрольного пленного. Теперь у меня знакомство считай на самых верхах. Слово дал! Нужно торопиться. Если бы Сергей был со мной, я мог бы с ним пойти в разведку и вдвоем, взять с собой Валеева и провернуть это дело за пару дней. Сергей понимал меня по движению спины, а Валеев потому как Серега сопит.

“Как-нибудь обойдется” — думал я тогда по дороге в новый полк. Приду, посмотрю, разберусь и всё встанет на место. Солдаты из взвода разведки знают и слышали про меня. Наши старшины частенько встречались. Мы знали в общих чертах кое-что друг о друге. Разговор с начальником штаба полка майором состоялся у меня днем. А к вечеру я уже был во взводе разведки. Начальник штаба сказал прямо и без всякого тумана.

— Ты капитан в курсе дела (ведения разведки) последних событий. Отправляйся во взвод и помоги лейтенанту Ложкину. Ему туда прислали группу ребят из роты дивизионной разведки. У Ложкина с этой группой конфликты и нелады. Они не хотят подчиняться ему, вторую неделю сидят на нашем участке и видно бездействуют.

— Он приходил уже несколько раз сюда и жаловался на них. Приказ на захват контрольного пленного был уже давно! Они ссылаются на всякие причины, а Ложкин докладывает, что они не хотят на задачу идти. Чернова, что был в штабе дивизии, убило. Сейчас там назначили какого-то хохла. Он раздал разведроту по полкам. А наш командир полка требует с Ложкина решительных действий. Я прошу пойди туда и разберись.

С командиром взвода, лейтенантом Ложкиным, я раньше несколько раз встречался, но не знал его как человека, как командира и разведчика. Теперь при свете коптилки, сидя во взводной землянке, я мог разглядеть его вблизи. У него было худое и нервное лицо, усталые ввалившиеся глаза от напряженной, тяжелой и непосильной работы (от бессонницы). Он был молодой и издерганный (войной человек). Рязанцев, тот был коренаст, плечист и почти всегда невозмутимо спокоен. А этот был высок ростом и худощав. Он как-то натянуто мне улыбнулся, увидев меня, когда я шагнул через порог. Мы поздоровались. Он глубоко вздохнул, посмотрел и с раздражением устало сказал:

— Прошу тебя, гвардии капитан, займись этими прохвостами! Я смотрел на усталого и изможденного (войной) человека. Рязанцева так не трепали. Рязанцев был у меня за спиной. Все удары сверху я принимал на себя.

— Торопиться не будем. Начнем всё по порядку. Пошли солдата и вызови старшину. Это первое. Второе, мне нужен ординарец.

— Вон Егора Фомичева возьми. Он был ординарцем у бывшего капитана. К ночи приехал с кормежкой старшина, и с ним в землянку явился Егор. Я обещал Ложкину к ночи разобраться с дивизионной разведкой. Вызвал молодого лейтенанта командира взвода:

— Я с тобой разговоры на моральные темы разводить не буду. Если не наведешь порядок среди своих солдат, лично расстреляю. Выведу вон туда в канаву и получишь пулю в лоб. Я не хочу до этого доводить, я хочу одним разом прекратить пустые разговоры. Иди и передай своим солдатам, что в полк прибыл разведчик гвардии капитан и что у меня личный приказ командира 5-го гвардейского корпуса генерала Безуглова Ивана Ивановича в течении недели взять языка.

А вот бездельникам я даю на подготовку к боевому выходу всего два дня. 10 февраля я вместе с тобой выйду к переднему краю противника, и ты мне покажешь разведанный тобой объект.

Лейтенант из разведроты ушел. Я велел ординарцу подогреть котелок с едой и вызвал к себе старшину.

— Как у тебя ребята одеты? Оружие в порядке?

— Кормежка нормальная, одежда ничего. А оружие я не проверяю. За оружием каждый сам смотрит.

— На счет боеприпасов можешь мне сказать? У кого сколько гранат, запасных дисков набито, перевязочных пакетов штук по пять?

— А зачем по пять? По одному вполне достаточно.

— Ложкин! Ты его никогда не брал на захват языка?

— Не брал, а что?

— Ему (разочек надо) пора туда сходить, а то я смотрю он жирком покрылся. Ему нужно все мелочи (амуниции) разведки тонко знать. Он давно у вас в разведке?

— Порядочно! Говорят года два.

— И сколько раз под немецкой проволокой был?

— Не знаю!

Старшина слушал такой разговор, молчал и сопел.

— Дивизионные разведчики тебя старшина не касаются, а своими взводными ты обязательно займись. Сейчас дни наступают решительные.

Старшину я знал раньше в лицо. Несколько раз видел его в тылах дивизии. Я не знал (о его способностях, возможностях и продовольственных резервах) его по работе и не стал с ним заводить разговор о питании, скромно довольствуясь тем, что ординарец приносил с общего солдатского котла.

Ординарец был небольшого роста, крепкого сложения. Работал до войны в крестьянстве, был женат и имел детей. Чуть-чуть рябоватое лицо его не то внутреннюю борьбу, не то заботы (опасность войны). Он переживал за себя, за жену, за детей, за лейтенанта Ложкина и за всю полковую разведку. По-видимому, он не был трусом. У меня не было времени подробно разобраться в его характере (и человеческих недостатках и достоинствах), но с первого дня я почувствовал, что он недолюбливал старшину. Судьба дала нам мало времени быть вместе на этой земле. Из всех людей которых мне пришлось тогда знать хорошо запомнился Ваня Ложкин. С ним мы (иногда) в свободные минуты говорили вообще ни о чем, обсуждали план операции, я ползал с ним на готовые объекты, проверял донесения солдат и давал советы.

— Не обижайся, капитан! У меня на этот счет свои соображения. Я устал от войны и от всего. Ты мне о деле говоришь, а я в это время совсем о другом думаю. Я думаю, как бы выбраться отсюда живым. Ты отобрал себе группу ребят, занимайся ими и готовь свой объект. Если мы не возьмем, тебе придется после нас со своей группой идти. И потом скажи, что это за порядок. Я должен дивизионную разведку с собой вести. Если раньше полковые работали отдельно, то с переводом в разведотдел Чернова под наше начало стали взвода разведроты отправлять. Это вполне устраивает штаб дивизии. Они не берут на себя подготовку солдат, не проводят операции и не отвечают за срыв разведзаданий. Теперь все спрашивают с нас, с полковых ребят. А эти прохвосты сваливают свои срывы и неудачи на нас и от дела отвиливают.

— Да! — подумал я, — Практика спаривания разведок оборачивалась развалом общего дела.

В армии не позволяют громогласно и вслух критиковать (распоряжения и) неверные решения и ошибочные приказы. Это была железная логика (метода) всех штабных, чтобы самим не попасть впросак. Все знали, что люди пошли и напрасно гибнут, что они ни на что не способны и явно тупы и глупы, но все будут стоять до упора на своем и доказывать необходимость такого приказа. Кому все это (одному или нескольким все это шло на пользу) выгодно? Я припугнул лейтенанта из дивизионной разведки, но не стал вмешиваться в их подготовку и действия. В ночь на десятое мы вышли с ним в нейтральную полосу. Он показал мне горку, куда его ребята нацелились. Когда мы вернулись, я ему сказал:

— Считай, что через пару дней (на бугорок) ты сюда за языком пойдешь!

— Послушай, капитан! — сказал мне Ложкин, — Напиши в дивизию, чем занимаются здесь дивизионные разведчики. Их лейтенант еще вчера куда-то сбежал. Как вы вернулся после проверки, так и исчез сразу. Солдаты без него не хотят идти в ночной поиск. Говорят, мы больные.

— У меня сейчас дел по горло! — ответил я.

— Мне нужно со своей группой готовить объект, а я со штабом дивизии затею переписку, начнут вызывать, делать очные ставки. А вообще-то раз ты просишь, то напишу. Они могут нам все дело сорвать. Вот оно это донесение:

Начальнику штаба 17 гв. СДКД гвардии полковнику Карака.

Доношу, что в ночь на 13 апреля 44 года в ходе подготовки операции по захвату контрольного пленного, план операции с дополнениями и изменениями прилагаю, произошел массовый отказ выхода на исходное положение. Изменение в составе разведгруппы были согласованы с командиром взвода полковой разведки. Характер и время подачи сигналов, время выхода на объект, схемы и ход операции согласно плана были уточнены.

Операцию готовил командир взвода пешей разведки 48-го гв. сп гвардии лейтенант Ложкин И.Е. Группа разведчиков из дивизии в количестве 15 человек была подчинена ему на время операции. В период подготовки операции (атакующие и) прикрывающие группы неоднократно выводились на место, где велось ночное наблюдение и изучение объекта и огневых точек противника. Атакующие группы и захват пары выходили на исходные положения. Там они уясняли особенности местности, характер сооружений и состояние объекта.

Перед выходом на исходное положение в разведгруппе 3-й ОГРР произошел коллективный отказ разведчиков от выполнения задания. Несколько человек перед выходом в строю заявили, что за проволоку к немцам не пойдут. Когда стали выяснять причины и фамилии отказавшихся, то фамилии свои они отказались назвать. Двое из них оказались достаточно храбрыми. Это рядовой Шуманёв и рядовой Попов. Шуманёв мотивировал свой отказ следующими словами: — У меня нет охоты умирать за таких разведчиков, каких у них во взводе развели. Попов свой отказ мотивировал ночной куриной слепотой.

Все это произошло в отсутствии командира взвода-ей ОГРР, фамилию которого я не знаю. Он 10 февраля после выхода со мной к месту объекта сбежал и исчез, покинув своих солдат. Старшим в группе был назначен помкомвзвод Котов.

12 апреля я написал своей жене Августе короткое письмо "Сообщаю тебе мой новый адрес 43935-К 48 гв. сп. Что-то тревожит меня. Чего-то я ожидаю. Что-то должно случиться". Письмо написал и накануне 14 апреля отправил.

А в ночь с 13-го на 14 апреля развернулись новые события. Две группы разведки пошли за языком.

Штаб 17 гв. СДКД полковнику Карака. В дополнение к донесению от 13 апреля сообщаю[202]: В 4:30 утра две атакующие группы и две группы прикрытия заняли исходное положение. В проволочном заграждении противника были проделаны предварительно проходы, которые в ночь на 13-е апреля я лично проверял. В 5:20 по сигналу красной ракеты атакующие группы по команде командира взвода лейтенанта Ложкина И.Е. поднялись и броском пошли вперед. Исходное положение атакующих групп оказалось на низком месте и накануне заполнилось водой (оказалось невыгодным). Разведчики атакующих групп сильно намокли, вследствие чего была замедлена скорость движения вперед. Обнаружить воду предварительно не удалось, она скопилась (под снегом) в низине перед самым окопом. С началом движения противник обнаружил захват группы и обрушился на них пулемётным огнем. Противник до рассвета вел огонь из трех пулемётов и (артминомётным огнем) артиллерии. Вследствие чего атакующие группы сразу стали нести большие потери. Оставшиеся в живых в количестве четырех человек из обеих р.г. образовали охрану лежащих в воде и у проволоки. Наступивший рассвет не позволил эвакуировать с поля боя убитых и раненных. Некоторые из раненных пытались выползти, но были противником обнаружены и убиты на месте. Весь светлый период суток 14 апреля раненные остались лежать в проволочных проходах и перед объектом. С наступлением темноты в ночь с 14 на 15 апреля в 3:30 часа раненные были эвакуированы и отправлены в санроту.

Потери взвода пешей разведки 48 гв. сп:

Участвовало — 12 человек; убито — 4; ранено — 5; вышло — 3

Потери взвода дивизионной разведки:

Участвовало — 15; убито — 3; ранено — 7; вышло — 5

По уточненным данным через санроту 48 гв. сп прошло раненных на эвакуацию 6 человек. Из числа убитых[203]один был вынесен без сознания, его вначале посчитали мертвым (убитым). Он оказался тяжело раненным, его эвакуировали в медсанбат.

При этом прилагаю копию донесения воен. врача санроты 48 гв. сп капитана мед. службы А. Соболева.

От старшего врача 48 г.с.п.

Командиру полка

ДОНЕСЕНИЕ

Доношу, что за 14 апреля прошло раненных из взвода пешей разведки через этапы эвакуации

48 г.с.п. 7 человек:

1. Лейтенант Ложкин И.Е. — командир взвода

2. Рядовой Богатырев Н.Л. — разведчик

3. Максимов Ю.П. — разведчик

4. Афонин М.Ф. — разведчик

5. Климов А.В. — разведчик

6. Николенко Н.М. — разведчик

Тяжело раненные (Климов и Николенко) вынесены с поля боя только с наступлением темноты.

Один человек из взвода пешей разведки прошел через БМП (батальонный медпункт) ибо у него, по его словам, остались вещи в 52 гв. сп и он пошел в соседний полк. Фамилию его сегодня указать не могу.

Дивизионная разведка:

1. Копсов — разведчик

2. Румянцев — разведчик

3. Григорьев — разведчик

4. Мишанин — разведчик

5. Кизюн — разведчик

6. Кукушанов — разведчик

7. Янковский — разведчик

Старший врач 48 г.с.п.

15/IV 3:30

/подпись/ А. Соболев