Ii. поминальные свечи в боготе 12 страница

— Я теперь не австриец и не еврей.

Потом, задумавшись, он добавил:

— Что касается моих нынешних доходов, то, полагаю, по состоянию на сентябрь месяц их можно оценить в тридцать пять тысяч долларов. Но очень скоро они возрастут. Так что за ваш гонорар можете быть спокойны. А значит…

— Оставьте меня в покое с вашими гонорарами!

— …Значит, проблема заключается в следующем: все акты по распоряжению собственностью составлены на маю настоящую фамилию — Климрод. Реб Михаэль Климрод. К.Л.И. Я заметил, что вы засомневались, есть ли в моей фамилии буква «л».

— И в чем же заключается ваша проблема? — спросил Таррас, готовый сложить оружие.

— Дело в том, что я не существую, — ответил Реб. — Я незаконно проник на территорию вашей страны. У меня нет никаких документов, вообще нет. Нет паспорта, даже водительских прав. — Он зачерпнул ладонью немного песка. — В конце концов это может сильно помешать мне.

На обед они ели жареных омаров; в штате Мэн в этом нет ничего особенного. За столом Шерли беседовала со своим юным гостем о живописи — сама она ничего в ней не смыслила, — и они даже немного поспорили, правда, весьма вежливо, о некоем Поллоке.

Когда Шерли уехала в Бар-Харбор отправить свою корреспонденцию, они остались наедине, и Климрод рассказал, чего он хочет.

— Кем вы хотите стать? — спросил Таррас.

— Апатридом. Я не хочу быть гражданином какой-либо, страны.

— Вы австриец. Что, черт побери, тут плохого — быть австрийцем?

— Вы не хотите ответить на мой вопрос?

— Я отвечу, но легче вам от этого не станет. Права не иметь гражданства как такового не существует или почти не существует. Вы действительно хотите, чтобы я объяснил вам это во всех деталях? Я не захватил из Бостона свои книги, но я буду там через недельку, чтобы готовиться к началу учебного года в университете.

— Я хотел бы получить общий ответ, мистер Таррас. Детали можно привести потом.

— Первые современные апатриды появились в результате декретов о лишении гражданства, которые были приняты в Советском Союзе в начале двадцатых годов против тех граждан, что находились в оппозиции к коммунистическому режиму, или же в нацистской Германии и Италии времен Муссолини. Вас это не касается. В различных мирных договорах, подписанных три года назад, в 1947 году, имеются, если мне не изменяет память, отдельные положения, касающиеся так называемых апатридов. Они вылетели у меня из головы, извините. Но одно ясно: статус апатрида неблагоприятен; он даже не предусматривает прав на защиту со стороны государства…

Сделав паузу, Таррас в упор посмотрел на рослого, сухопарого юношу, державшегося с напускной небрежностью:

— Но вы полагаете, что можете обойтись без защиты государства? Или я ошибаюсь?

Реб улыбнулся:

— Нет.

— Не говоря уж о том, что вам будут чинить массу препятствий, если, например, вы захотите пересечь границу. Положения международного права в принципе относятся только к индивидууму; имеющему какую-либо национальность. Отказ от национальности лишает вас преимуществ, проистекающих из принципа взаимности… Вы меня понимаете?

— Да.

— Вопрос, конечно, идиотский. Ну да ладно. Положим, австриец, прибывающий в Соединенные Штаты, пользуется теми же преимуществами, что и американец, приезжающий в Австрию. Будучи апатридом, вы — никто, пустое место и ничего не можете предложить в обмен на те преимущества, которых сами домогаетесь…

— Вроде, например, преимущества создавать компании.

— Вот именно.

— Значит, это может привести к ликвидации, признанию незаконными всех тех сделок, что я заключил?

— Да. Кроме всего прочего. Если найдется человек, ненавидящий вас до такой степени и давший себе труд заняться этим…

Реб Климрод поднялся. Дому четы Таррас в штате Мэн исполнилось сто лет, он был одним из самых старых в штате; деревянные потолки, выкрашенные во всех комнатах красной, разных оттенков, краской, были низкие. Реб почти касался их головой. Он подошел к окну и, казалось, погрузился в созерцание сотен мрачных, изрезанных, диких островов и островков, которые составляют все великолепие национального парка в Акадии.

Реб Климрод спросил:

— Вы верите в то, что настанет день, когда паспорт больше не будет нужен, как клеймо на плече?

— Меня это крайне удивило бы, — ответил Таррас. — Я не слишком высокого мнения и о мужчинах, и о женщинах, но в слабоумии государства превосходят людей. Вам следует почитать Прудона. Исключительно интересный француз.

— И где же выход?

— Оставаться австрийцем или стать американцем.

— Не хочу ни того, ни другого.

— Или же получить паспорт.

— А каким образом?

— Говорят, его просто можно купить. На вашем месте, поскольку вы самым решительным образом рассорились с Австрией, Соединенными Штатами, Фракцией и рядом других стран, я стал бы кубинцем или аргентинцем. Разыграйте это в орлянку.

— Но не папуасом?

— В настоящий момент государства папуасов не существует, — сказал Таррас. — Но кто знает? — И засмеялся: — Папуасом!

Он в упор глядел в эти серые, окаймленные длинными темными ресницами, такие выразительные, серьезные, пылающие каким-то фантастическим умом глаза. И чудо свершилось: Реб Климрод тоже рассмеялся.

Все тело Реба сотрясал гомерический смех.

Таррас смеялся с ощущением какого-то неистового счастья, и этот миг он запомнил навсегда.

— 21 -

Диего Хаас весело барахтался в бассейне, когда подошел метрдотель и сообщил, что его вызывают по телефону из Америки. Мамита заметила:

— Я и не знала, что у тебя друзья в Соединенных Штатах.

— Думаю, это Гарри, — ответил Диего.

— Кто это?

— Трумэн, кто ж еще?

— Алло! Алло! — весело прокричал он. — Говорит Диего Хаас, это я, собственной персоной, во всей красе… Через пару секунд по его спине побежали мурашки.

— Вилья-висенсио, — произнес далекий, спокойный голос. — Грузовик и Мадонна. И под кронами деревьев река, через которую нельзя перебраться. Надеюсь, вы меня вспомнили:

— Да, — ответил Диего и почувствовал, как к горлу подкатил комок.

— Вы помните нашу беседу?

— Слово в слово.

— Вы мне нужны.

— Это меня интересует, — воскликнул Диего. — Это очень меня интересует!

Его охватило какое-то дикое возбуждение. Сквозь большую распахнутую настежь балконную дверь он зримо видел свое неотвратимое — если только не произойдет Чудо Небесное — будущее в Аргентине: какая-нибудь Консепсьон с ее тридцатью тысячами гектаров земли, с консервными заводами отца, с тяжелыми грудями и томностью, на которой в один прекрасный день, даже не отдавая себе в этом отчета, женится, покорившись чуть более умному, чем обычно, натиску Мамиты. «И будешь ты кататься, как сыр в масле, Диегуито, и разгуливать по заводам или лесным угодьям папочки, покуривать сигару и обжираться прекрасно прожаренным розовым мясом, а на тебя будут бросать ужасно нежные взгляды все эти жирные, увешанные бриллиантами женщины, у которых рты, как у осьминогов…»

Он сказал в трубку:

— Все, что вам будет угодно, когда и где вы пожелаете. Затем он долго вслушивался в спокойный голос, и его желтые глаза поблескивали во влажной полутьме сумерек.

— Трех дней мне хватит, — сказал Диего.

И повесил трубку. Диего весь дрожал. Его мать отделилась от кучки матрон и, бесконечно любезная, подошла к сыну узнать дальнейшие новости:

— Ты знаком с Гарри Трумэном, querido mio[37]? С президентом Америки?

— Еще как знаком, — ответил Диего. — Он мне звонит всякий раз, когда у него возникает какая-нибудь серьезная проблема. Я просто забыл тебе об этом сказать, Мамита.

В тот же день за неимением денег, которые ему скупо выделяла Мамита в надежде добиться его согласия на женитьбу, Диего продал свои платиновые часы и украшенный бриллиантами портсигар — подарки к его двадцатидевятилетию. На вырученные деньги он выправил паспорт на имя Михаэля Климрода — родился в Буэнос-Айресе 18 сентября 1928 года (теперь он стал на три года моложе). Через два дня, 11 сентября 1950 года, под предлогом визита к родному дядюшке, банкиру в Байне Бланку, он вылетел в Нью-Йорк.

Он и понятия не имел, что ввязался в авантюру, которой суждено будет длиться долгих тридцать два года.

Но этот странный Диего Хаас больше всего на свете гордился тем, что стал одним из первых, кто, услышав зов Короля, в ту же минуту на него откликнулся.

Диего Хаас приехал в Нью-Йорк вечером 11 сентября. Это, конечно, не была его первая поездка в Соединенные Штаты; здесь он однажды чуть было не женился благодаря поистине макиавеллевской комбинации Мамиты. «В своем параноидальном стремлении женить меня на любой женщине, у которой было бы столько же денег, сколько у нее, Мамита подстроила мне ужасную ловушку: она. ни много ни мало, подсунула мне дочь посла Аргентины у янки. Мне удалось выпутаться, признавшись, что я стал гомосексуалистом. Но я почувствовал, как ядро пронеслось над моей головой». Он провел два месяца в люксе отеля «Уолдорф Астория», съездил во Флориду и Калифорнию в обществе двух-трех танцовщиц. «Но затем Мамита перекрыла кислород».

В сентябре 1950 года он уже не остановился в «Уолдорфе». Диего жил в малюсенькой комнатке в Гринвич Виллидж, на 11-й улице в западной части Манхэттена, где, кстати, обосновался и сам Реб. Они платили десять долларов в неделю и жили в доме, что был ничуть не лучше ночлежки.

Отныне он путешествовал по приказам Климрода, точно исполняя его самые удивительные поручения. Он вошел или, скорее, вернулся в жизнь Климрода в тот момент, когда Реб, заложив основы своего первого стремительного успеха, пытался развернуть в других американских штатах свои действия,

Он называет 17 октября — трое суток спустя — днем истинного начала сделок на Нью-Йоркской фондовой бирже.

— Посмотри. — сказал Реб.

Диего поднял глаза и увидел прославленные колонны Нью-Йоркской биржи.

— Очень красиво, — сказал Диего. — Ты собираешься ее купить или просто арендовать?

— Смотри ниже. Под карнизом.

Диего опустил глаза, но увидел лишь маленький передвижной лоток, с которого торговали «хот-догз», сандвичами и содовой водой. Толпа одетых в черное людей — в шляпах и при галстуках — пила и ела стоя.

Диего спросил:

— Тоже твое?

— Вроде бы. — Реб улыбнулся: — Но я еще не выбросил акции на рынок. Я сам несколько дней стоял за таким прилавком. Тут можно услышать потрясающе интересные вещи. А теперь пошли!

Они дошли до Пайн-стрит, параллельной Уолл-Стрит улицы; обе они располагаются в дальней южной части — «даунтауне» — почти острова Манхэттена. Они остановились перед домом номер 18.

— Ну и что ты видишь здесь? Диего вновь закинул голову:

— Разрази меня сатана! — воскликнул с самым беспечным видом Диего. — Я просто потрясен, о Иисус Сладчайший: ведь это банк! К тому же он расположен в том квартале Нью-Йорка, где этих банков никогда не было более пятидесяти — шестидесяти тысяч, Изумление сбивает меня с ног.

Он притворился, будто совсем близорук, и уткнулся носом в громадную медную табличку — «Хант Манхэттен». «Практически Хант — самый крупный в мире банк. Они ни в чем себе не отказывают».

— Обернись, — сказал Реб.

Почти напротив, на другой стороне улицы, находился огороженный забором пустырь.

— Ты понял, Диего?

— Ничего не понял,

— Пошли.

Они пришли на Гавернер Лейн — другую улицу в том же квартале Нью-Йорка. Человек лет тридцати ждал их на тротуаре перед входом в какое-то конторское здание. Климрод представил их друг другу. Человека звали Дэниэл Хазендорф, он был маклером в агентстве «Уэбстер, Риан энд Кальб», которое специализировалось на торговле недвижимостью. Все трое вошли в здание и на лифте поднялись на шестой этаж. Это было 17 октября в девять часов пятнадцать минут утра.

Другого человека звали Норман. Он дружески улыбнулся Хазевдорфу, с которым был знаком, но затем медленно перевел взгляд на Диего Хааса, а главное — Реба Климрода, который, как всегда, был в полотняных штанах и рубашке. И спросил:

— Вы хотите приобрести этот участок? Реб молча кивнул.

— Он стоит четыре миллиона пятьсот пятьдесят тысяч долларов, — сказал Норман тоном, не лишенным иронии. У него было точно такое же лицо, как у суперинтенданта Букингемского дворца, намеревающегося вежливо выпроводить американских туристов, которые спрашивают его, нельзя ли здесь снять на ночь комнату.

— Предлагаю четыре миллиона семьсот, — сказал Реб невозмутимым голосом. — Я хотел бы получить опцион.

— У нас уже есть покупатель.

— Теперь у вас будет два. И я готов вести переговоры сегодня же. Через два с половиной часа. Чек акцептован.

— Сколько вы вносите?

— Обычный депозит: пять процентов от четырех миллионов семисот тысяч долларов, то есть тридцать пять тысяч.

Взгляд Нормана встретился со взглядом Хазендорфа. Тот кивнул.

— Скажите, пожалуйста, да или нет? — попросил Реб.

На улице Хазендорф укоризненно покачал головой:

— Представить только — в моем родном Миссури целую неделю договариваются о покупке коровы!

— Покупая корову, я тоже не стану торопиться, — ответил Реб. — Ну, а как насчет той встречи?

— Я говорил с ним по телефону и должен ему перезвонить. В принципе он вас может принять сегодня в час. Но мне пришлось долго его убеждать. В самом деле долго.

— Не старайтесь, вы все равно не получите больше десяти процентов. До встречи. Реб втолкнул Диего в такси.

— Такси? Скажи-ка, какой шик! Когда купишь «Кадиллак»?

Диего никогда не видел, чтобы Реб, находясь в Нью-Йорке или в любом другом городе, пользовался иным транспортом, кроме метро, автобуса или своих двоих. Они направились в Ньюарк через Холланд.

— И что мы будем делать в столь отдаленных палестинах?

— Искать двести тридцать пять тысяч долларов. Где, ты думаешь, я их достану?

Он получил деньги через час после того, как в Ньюарке банкир просмотрел все документы, что представил ему Климрод, которые он извлек из своей неизменной холщовой сумки. Диего достаточно хорошо знал право, чтобы понять, что Реб вел переговоры о предоставлении ему займа в 235 000 долларов, предлагая под залог почти все основанные им компании.

Заем был получен.

— Едем, — сказал Реб.

И снова Нью-Йоркская биржа, и опять Гавернер Лейн. На сей раз на тротуаре их ожидал не Хазендорф, а Бенни Берковичи, с которым Диего уже приходилось работать, особенно в Чикаго и Балтиморе. «Но мы друг другу никогда не симпатизировали, и не без оснований: Бенни всегда был лишь чуть-чуть общительнее устрицы, не более».

Они вновь встретились с Норманом, который сообщил им, что его клиенты — с ними посоветовались — действительно согласились предоставить опцион сроком на три месяца. Для вида немного поторговались, поскольку Норман пытался добиться десятипроцентного платежа вместо пятипроцентного. Но было очевидно, что он сам не верит в это.

Через полчаса они вышли из здания и вернулись на Пайн-стрит, 18, к дому напротив банка «Хант Манхэттен».

— У меня здесь встреча, — сказал Реб, — с мистером Дэвидом Феллоузом. Ровно в час.

Реб и Диего продефилировали через мрачные, торжественные залы, где уже толпились кучки посетителей. «У нас вид водопроводчиков, пришедших чинить туалет, — думал про себя Диего, пока они преодолевали одну преграду за другой. — Хотя бы он выбросил эту проклятую сумку!» Целый строй секретарей словно процедил их через себя, разрешив им пройти. Наконец они оказались лицом к лицу с Дэвидом Феллоузом.

— Даю вам десять минут, — бросил Феллоуз. — И лишь потому, что эта скотина Хазендорф слишком настаивал.

«Скотина» была здесь же и чувствовала себя неуютно.

— Все очень просто, — начал Реб. — В данный момент мы переживаем период бурного роста, все указывает на то, что он будет продолжаться и даже убыстряться. Никто не может извлечь из этого большей выгоды, чем банки. Вы возглавляете… о, простите, являетесь членом административного совета одного из крупнейших банков в мире. В этом качестве вы процветаете. Но и у вас есть проблема: все ваши отделы сейчас разбросаны по восьми зданиям, отдельные из которых, что ни говори, находятся довольно далеко. Вы думаете о том, как их объединить…

— Откуда вы взяли эту идею?

«Оттуда, где продают сандвичи и содовую твоим мелким сошкам», — ответил ему про себя Диего Хаас, которого уже распирал первый гомерический приступ смеха. Диего переживал период эйфории, и эта операция Реба, о цели которой он пока смутно догадывался, буквально очаровывала, восхищала Диего.

— Вы думаете о том, как объединить все отделы. А в вашем совете самым пылким защитником этого являетесь вы, — продолжал Реб своим вкрадчивым голосом. — И подобное объединение вы намереваетесь осуществить в «мидтауне» Манхэттена[38]. Другие банки, кстати, тоже подумывают об этом, но им по значительности не сравниться с вашим. Никто не желает первым сдвинуться с места и пойти на риск остаться в одиночестве в километрах отсюда. Вот в чем дилемма. Потому что переехать с Уолл-Стрит на 5-ю авеню или в Мэдисон — значит вызвать паралич в «мидтауне», а в «даунтауне» — стремительное падение всех инвестиций в недвижимость. Включая и ваши инвестиции. В квартале вам принадлежат семь больших зданий. Стоимостью тридцать миллионов долларов.

— Сорок, — уточнил Феллоуз, загадочно улыбаясь.

— Тридцать пять, — автоматически уточнил Реб. И улыбнулся в ответ.

— Вы ужасно меня забавляете — признался Феллоуз.

— Вы еще увидите, что я собой представляю, узнав меня поближе. У вас нет другого выбора: необходимо собрать все ваши службы в одном здании.

— Которое располагается где?

— Нигде. Его пока нет. Но вы его построите. Это обойдется в сто миллионов долларов.

— Зачем строить одно здание за такую сумму? — спросил Феллоуз, продолжая улыбаться. — Постройте мне дюжину. И где же я его построю?

— Посмотрите во второе окно, слева от вас. На ту сторону улицы. Вниз.

Феллоуз чуть было не вскочил. Но он даже не шевельнулся. Его глаза прищурились:

— Мне отлично известен этот участок. Один из моих заместителей в ближайшее время должен навести о нем справки.

— Не стоит труда.

— Участок куплен?

— Да.

— Вами?

— Да, куплен мной, — подтвердил Реб. — И я перепродаю его вам за восемь миллионов долларов. Сегодня же. Today is the day [Today is the day (англ) — здесь: сегодня или никогда.].

На этот раз Феллоуз встал. Прошелся по кабинету. Тем не менее он не подошел ко второму окну слева, откуда мог видеть пустырь. Но ему явно очень хотелось посмотреть.

— Я понимаю, — опередил его Реб. — Вы мне скажете, что другие банки могут уехать с Уолл-Стрит, и вы боитесь остаться здесь в одиночестве. Это действительно было бы глупо. Но они ни за что отсюда не уедут.

— Почему?

— Потому что остаетесь вы. И еще по одной, не менее важной, причине: почти все банки сталкиваются с теми же проблемами, что и вы, — теснотой нынешних помещений.

— И вы скупили участки, чтобы предложить их каждому банку?

— В этом не было необходимости. Ваш банк — самый крупный на Восточном побережье Соединенных Штатов. Другие нуждаются в площади меньше, чем вы. Предположим, я продаю это здание по Пайн-стрит, 18, где мы с вами находимся, какому-нибудь другому банку…

— Какому именно? — Крупному, достаточно богатому банку, который может приобрести то, что вы будете продавать. Который уже расположен на Уолл-Стрит. И этот банк, приобретя здание на Пайн-стрит, 18, очень укрепит здесь свои позиции.

Феллоуз вернулся на место.

— Короче говоря, что и кому вы намерены продать?

— А что хотите продать вы?

— Все.

— Семь ваших зданий?

— Если мы приобретем ваш участок и построим здесь небоскреб, скажем, этажей в шестьдесят, то я не вижу необходимости сохранять наши старые здания. И, кроме того, любой банк не прочь время от времени получить немного наличными.

Наступила тишина.

Глаза Реба словно подернулись дымчато-серой пеленой.

— Согласен. Беру, — отрезал он. — Я продам ваши здания, все семь. Разумеется, банкам. Или любым другим финансовым учреждениям.

Опять воцарилась тишина. Потом Феллоуз сказал:

— Мне нужно проконсультироваться с другими управляющими. В любом случае я не могу единолично принимать подобные решения.

— Конечно, — с самой изысканной улыбкой согласился Реб Климрод. — Каждый член административного совета банка «Хант Манхэттен» имеет право предложить банку операцию на сумму не выше пятидесяти миллионов. Сегодня цена моего участка — восемь миллионов. Завтра она дойдет до девяти, в понедельник — до десяти. Постройка небоскреба в шестьдесят этажей будет вам стоить примерно сто двадцать миллионов долларов. Я вам предлагаю следующее: ровно через два часа и тридцать четыре минуты я вернусь в ваш кабинет. Я представлю вам письмо одного банкира, которого вы знаете лично. В нем он сообщит вам о своем обязательстве выкупить у вас здание на Пайн-стрит, 18, но при том условии, что вы купите мой участок и приступите к строительству небоскреба. Готовы ли вы в таком случае приобрести мой участок?

— Я все понял, — сказал Диего. — Ты продаешь за восемь миллионов этому типу земельный участок, за который два часа назад заплатил четыре миллиона. Но если учесть, что из этих 4,7 миллиона ты заплатил только 235 тысяч, которые, кстати, дал тебе в кредит банк[39], то чистая прибыль — 3,3 миллиона долларов. Вычитаем 235 тысяч долларов и прочие расходы — остается три миллиона. Не будем мелочиться. Сверх этого ты еще получишь комиссионные от продажи участка на Пайн-стрит, 18. Не выкладывая ни цента из своего кармана. Я радуюсь и восторгаюсь.

— Ты совершенно ничего не понял, — сказал Реб.

Следующая встреча состоялась на Бродвее, в доме № 165. Десять минут ходьбы пешком. Это уже было четвертое деловое свидание за день. Оно, как и все предыдущие, было организовано Хазендорфом и назначено на два часа тридцать минут,

Председатель административного совета «Коммершиал энд индастриал бэнк оф Нью-Йорк» Гарви Барр был тучным, краснолицым и терпеливым человеком. Он внимательно выслушал Реба Климрода, ни разу его не перебив, а затем, когда наконец Реб умолк, спросил, словно хотел убедиться, что все понял правильно:

— Первое — вы мне говорите, что «Хант Манхэттен» не намерен покидать Уолл-Стрит; второе — вы утверждаете, что этот банк, наоборот, собирается обосноваться на Пайн-стрит, напротив своей нынешней резиденции, в небоскребе, который он собирается построить; третье — что для этого «Хант» купит ваш земельный участок; четвертое — что мы проявляем интерес к тому, чтобы его выкупить или хотя бы дать поручительство о выкупе здания по Пайн-стрит, 18, и обосноваться там, как только «Хант» съедет оттуда; пятое — что этот переезд произойдет лет через шесть, когда построенный небоскреб будет готов к эксплуатации, это в лучшем случае; шестое — что, следовательно, мы должны отказаться от своего намерения перебраться в «мидтаун», в отличие от наших прежних планов, по двум причинам: мы рискуем оказаться там одни, как последние кретины, а наш отъезд приведет к падению стоимости капиталовложений в недвижимость, большая часть которых на Уолл-Стрит принадлежит нам; седьмое — что, наоборот, наше заявление о том, что мы приняли решение остаться на прежнем месте, приведет к удорожанию этой недвижимости; восьмое — что вы располагаете семью зданиями, подлежащими продаже, обмену или переобмену, в результате чего шесть-семь других банков и финансовых учреждений наверняка тоже переедут, если «Хант» и мы затеем это дело; девятое, к последнее, — что к должен вручить вам письмо, в котором возьму на себя обязательство от имени банка купить участок на Пайн-стрит, 18, как только он будет свободен — через шесть или семь лет, ко тем не менее при условии, что мы также получаем гарантии, что «Хант Манхэттен» не сбежит в «мидтаун», что он приобретет ваш участок и возведет там здание стоимостью не менее ста миллионов долларов, где будут размещены все его отделы к штаб-квартира…

— Короче говоря, — сказал Реб, — именно в этом смысл моего предложения.

…Диего Хаасу второй раз в этот день пришлось бороться с чудовищным приступом смеха,

— Сигару? — предложил Барр.

— Спасибо, не курю.

— Может, виски?

— Нет, благодарю. Барр покачал головой:

— Должен вам сообщить неприятную новость. Этот дом № 165 на Бродвее, где мы сейчас с вами сидим, не принадлежит нашему банку. Наш договор об аренде предоставляет нам право распоряжаться им еще три года. Срок аренды истекает 30 июня 1953 года. Мы не раз пытались добиться пролонгации аренды. Но тщетно. Владелец наотрез отказался. Иначе говоря, мы не можем ждать шесть лет, а тем более семь или восемь, когда «Хант Манхэттен» освободит помещение на Пайн-стрит, 18. Нам необходимо переехать до 30 июня 1953 года. Вы думаете, «Хант Манхэттен» управится к этому сроку?

— Нет.

— Неужели вы думаете, что мы окажемся такими идиотами, которые один раз будут переезжать в июне 1953-го, а потом второй раз через три-четыре года?

— В этом, разумеется, нет никакого смысла.

— Видите, вы согласны со мной. Ваша операция невыполнима, Кимрод.

— К — Л — И — М. Климрод. Разрешите показать вам кое-что, мистер Барр.

Он кивнул Берковичи. Тот подошел н разложил на письменном столе бумаги.

— Имя владельца дома, мистер Барр, Черчилль. Джеймс Эндрю Черчилль. Я с ним вчера встречался. Он согласился продать мне свое здание. Перед вами заверенное у нотариуса обязательстве совершить эту продажу. Не согласитесь ли вы в данных обстоятельствах взять на себя обязательство выкупить дом № 18 по Пайн-стрит, принимая во внимание то дополнительное и безусловное обстоятельство, что самое большее через год я зам представлю доказательства, что владельцем вашего дома являюсь я и в качестве такового, в свою очередь, дам гарантию продлить вашу аренду до того дня, когда вы сможете переехать в здания, принадлежавшие прежде «Хант Манхэттен»?

В понедельник, 18 октября, «Хант Манхэттен» — его представлял тот, кому предстояло стать глазным акционером и самым влиятельным управляющим, Дэвид Феллоуз — купил опцион на участок, расположенный напротив своего учреждения. При условии внесения депозита, эквивалентного десяти процентам его стоимости, то есть восьмисот тысяч долларов.

В тот же день Реб Климрод внес такую же сумму на счет в Ньюаркском банке, том самом, что предоставил ему первую ссуду в 30 000 долларов на покупку грузовиков а мотоциклов и вторую — в размере 235 тысяч долларов.

Благодаря этому депозиту и на основании опциона, взятого «Хант Манхэттен», Реб смог получить права, то есть выплатить собственный опцион за участок, а значит, действительно его купить посредством краткосрочной ссуды в четыре миллиона пятьсот тысяч долларов, которую ему предоставил тот же Ньюаркский банк.

Итак, он действительно смог продать земельный участок Дэвиду Феллоузу — сделка состоялась 26 октября — и: в итоге полностью выплатить Ньюаркскому банку все полученные в нем ссуды.

Чистая прибыль, полученная Ребом Климродом от его первой финансовой сделки, составила 2 920 000 долларов, и осуществил ее Реб не за двое суток, как предполагал обожавший Короля аргентинец, а за девять дней.

Но лишь после этого — и только после этого — и началось настоящее сумасшествие.

— 22 -

Чтобы понять операцию на Уолл-Стрит, надо учитывать четыре момента:

— вся подготовительная работа заняла два месяца;

— Реб Климрод проводил ее, одновременно организуя десятки других, очень разных предприятий не только в Нью-Йорке и Соединенных Штатах. Для него это было очередным сеансом одновременной игры в шахматы;

— Реб Климрод, как обычно, работал один, полагаясь лишь на собственную память. Он создавал компании (всего двадцать девять), большинство которых ликвидировались сразу же, как только они выполняли свои задачи. И он пользовался услугами многих людей, среди которых самое видное место занимал Дэниэл Хазендорф; но никто из этих людей никогда не имел полной картины положения дел;

— воссоединение Уолл-Стрит — оно, по сути, решило судьбу этого финансового округа — затронуло шестьдесят семь банков, финансовых учреждений и страховых компаний. Средства, вложенные в эту игру, достигали и, вероятно, превзошли миллиард долларов.

Дэвид Феллоуз сказал:

— Я наконец-то заручился согласием других членов административного совета. Прежде всего на том участке, что я у вас купил, мы действительно построим шестидесятиэтажный небоскреб, где разместим все наши службы. Что же касается семи других зданий…

— Я уже урегулировал вопрос относительно участка на Пайн-стрит, 18…

— Который мой приятель Гарви Барр обязался купить. Его письмо — шедевр литературного искусства, я думаю хранить его под стеклом. Но оставим это. Остаются шесть других зданий.

— Я заявил о своей готовности продать их от вашего имени.

— Гарви Барр сообщил мне, что вы также взяли на себя подобное обязательство перед ним в отношении двух зданий — одно на Уильям-стрит, другое в Бруклине, — принадлежащих его банку. Это правда?

— Почти.

— Шесть наших, два Барра. Всего восемь. Чего вы, черт возьми, хотите? Продать или перепродать весь Уолл-Стрит?

— Я не представляю человека, который мог бы вообразить столь безумную затею, — тихо сказал Реб Климрод. — Вы поручаете мне продать эти шесть зданий от вашего имени?