Монахи-воины со святой горы 10 страница

— Сакэ, еда, а как насчет дев веселья?

— Они тут, наверное, по вызову.

— Это, случаем, не помещение для воинов?

— Вряд ли есть смысл искать другую чайную и зря терять время.

— Если здесь нет дев веселья, то как мы будем развлекаться?

— Погодите, я схожу и узнаю.

Тота вышел из комнаты и почти сразу же вернулся.

— Они придут сюда — и очень скоро.

— Придут? В самом деле?

— Девушки живут в другом крыле дома вместе с хозяйкой-монахиней.

— Ты сказал «монахиней»?

— По-моему, да. Думаю, они весьма щепетильны в отношении гостей. Кажется, они полагают, что мы аристократы.

— Весьма печально. Нам не удастся хорошо повеселиться.

— Еще рано жаловаться. Сначала нужно посмотреть на дев.

Вскоре появились девы веселья в развевающихся разноцветных кимоно. Осанкой, прическами и косметикой они напоминали молодым людям придворных дам. Судя по украшениям, которые носили девушки, можно было сделать вывод, что этот дом часто навещали купцы, ведшие торговлю с контрабандистами из Китая.

— Как вас зовут? — спросил Дзуро, самый молодой из трех воинов.

— Сёдзай.

— Кудзаку.

— Ко-Каннон.

Вместо того чтобы провести в доме одну ночь, как планировали, воины оставались там три ночи. Ко-Каннон, кажется, заинтриговали непосредственность и необычное произношение Дзиро, говорившего на диалекте, распространенном в восточной части Японии. Дзиро же был от девушки в полном восторге. Пока приятели выпивали или играли в кости, танцевали или пели под лютню в компании с другими музыкантами, Дзиро уединился с Ко-Каннон в небольшой комнате. Захмелев от сакэ, он посмотрел ей прямо в глаза и спросил:

— Ты давно живешь здесь, в Эгути?

— Три года.

— То есть с начала Хогэнской смуты?

— Да, мой дом сгорел во время пожара, — ответила Ко-Каннон, потупив взор. — Отец погиб, а родственники рассеялись по стране.

— В самом деле?

— Скажу тебе откровенно — мой отец воевал на стороне экс-императора и его обезглавили.

— Так твой отец был придворным? Как жестоко использовать несчастную благородную девушку для развлечений в увеселительном заведении! Если бы твой отец был жив, ты по праву оставалась бы знатной госпожой.

— Прошу тебя, не говори об этом… После войны сюда попала не только я. Здесь есть другие, еще более знатные, которые…

— Погибло столько придворных и военачальников. Неудивительно, что страдают многие ни в чем не повинные женщины. И понятно, что не все из них стали монахинями.

— Конечно не все. Но здесь с нами наша матушка, как мы все ее называем. Она выбрала эту стезю и приехала в Эгути. Местные дома — особенные, не все девушки для развлечения здесь обыкновенные шлюхи.

Дзиро, много слышавший о знаменитых девах веселья Эгути еще когда жил на востоке страны, с восхищением смотрел на Ко-Каннон.

— Сюда, должно быть, приезжает много придворных и знатных лиц. Что побудило вас оказать такое гостеприимство нам, воинам с востока?

В ответ на вопрос Дзиро Ко-Каннон улыбнулась:

— Мы потеряли уважение к раскрашенным и надушенным аристократам — министрам и высокопоставленным чиновникам. Развлекать их — утомительное занятие. Настоящими, живыми людьми мы считаем неунывающих купцов, бороздящих бурные моря, и вас, молодых воинов. Не знаю почему. И не только я так думаю.

Молодые люди договорились, что уедут следующим утром.

— Осталось пировать всего одну ночь. Не будем делиться друг перед другом впечатлениями от своих любовных утех. Оставим Дзиро наедине с Ко-Каннон попрощаться.

Но Дзиро и Ко-Каннон, в ответ на подзадоривавшие улыбки, присоединились к шумным играм и танцам, которым без устали предавались Дзуро и Тота. За танцами, песнями, кривлянием и шутками опустошались чаши с сакэ. К полуночи девушки и музыканты внезапно ушли с праздника друг за другом. Осталась одна сонная служанка, чтобы разливать сакэ.

— Куда вдруг все подевались?

— Не могли же они исчезнуть как призраки — без всяких объяснений? Даже Ко-Каннон покинула нас.

— Полагаю, из столицы прибыли важные гости.

— Цветочки попали под ураган — интересно, кто эти гости?

Сквозь ветки деревьев, склонившиеся к воде, они увидели, как к берегу реки причалила лодка. Ее огни осветили берег, на который выбрался некий господин в сопровождении своих слуг и направился в дом.

Между тем вернулась Ко-Каннон. Отведя Дзиро в сторону, она что-то ему прошептала и удалилась.

— Что она тебе сказала, Дзиро?

— Она ведь что-то объясняла и за что-то извинялась.

— Мне было сказано, что гость, которого вы только что видели, не обычный путешественник или богатый купец, но близкий родственник хозяйки дома.

— Нам что до этого? Мы тоже гости.

— Не горячись. Это не поможет.

— Тебе хорошо так говорить, когда ты имеешь возможность встречаться с Ко-Каннон, а нам что делать?

— Самураю нельзя быть таким невыдержанным. Потерпи, пока я объясню. Люди, которые прибыли на лодке, слуги из поместья Рокухара. Киёмори из дома Хэйкэ намерен совершить паломничество к гробнице Кумано в провинции Кису. По пути он хочет остановиться здесь. Его люди приехали сюда, чтобы подготовить это место к его прибытию через день или два.

— Из Рокухары! — воскликнули разом Тота и Дзуро, глядя друг на друга.

— Говорили, что он собирается совершить паломничество. Но теперь известен и день его прибытия, так?

— Это означает, что нам нужно немедленно возвращаться в столицу. Нас может спохватиться командующий Ёситомо.

— Нельзя терять ни минуты.

Воины собрались ехать.

— Наши кони готовы?

— Их сейчас приведут. К сожалению, у нас много дел… Потерпите чуть-чуть, — успокоил их один из слуг.

— Нет, нет, мы не сердимся. Просто нам нужно срочно выехать в столицу… Где конюшня? Мы поедем прямо оттуда.

— Она в той стороне. Я проведу вас.

Снаружи их ожидала Ко-Каннон с фонарем. Она провела их через внутренний садик, затем через ворота. Конюшня помещалась на пустыре между домом и соседним зданием.

— Пожалуйста, не забывайте нас и приезжайте снова, — напутствовала их Ко-Каннон.

— В следующий раз Дзиро приедет один, — пошутили Тота и Дзуро, седлая своих лошадей и готовясь сесть верхом. Когда они огляделись в поисках Дзиро, то увидели его переговаривающимся с девушкой через забор.

— Ты имеешь в виду тот соседний дом?

— Нет, тот, где мы живем со своей матушкой.

— Это светится окно в вашей комнате?

— Нет, светится окно в комнате матушки. Наше окно выходит на другую сторону сада.

— Дзиро! Паршивец, ты подглядываешь в окно за девушками! Ко-Каннон, отругай его за это!

Тота передал поводья Дзуро, а сам бросился к Дзиро. Несмотря на прохладу, ставни окна были открыты. Они увидели через него фигуру зрелой женщины, сидящей в комнате. Ее лицо обрамляли подобающим образом края белого капюшона монахини. Она выглядела лет на пятьдесят. Ее кожа сияла белизной. Миловидность лица усиливали подкрашенные черные брови и элегантная прическа. В одежде малинового цвета женщина была отчетливо видна, озаренная сиянием светильника на высокой подставке, по другую сторону от которой сидел ее собеседник. И Тота и Дзуро сразу узнали в собеседнике человека, которого они часто видели в столице. Молодые люди в изумлении переглянулись. Это был Цунэмори, младший брат Киёмори, получивший в начале Хогэнской смуты звание офицера пятого ранга.

В ту же ночь молодые воины поспешили в Киото. Останавливаясь по пути, они обсуждали происшедшее. Дзуро, не видевший всего того, что наблюдали Дзиро и Тота, сказал:

— Из ваших слов понятно, что брат Киёмори приехал раньше, чем остальные люди Господина Харимы, но кто, по-вашему, хозяйка дома? Как ее зовут?

Затем они попытались вспомнить, не высказывали ли они что-либо крамольное во время пребывания в Эгути, потому что, как оказалось, хозяйка заведения была связана родственными узами с Киёмори.

— Об этом не тревожьтесь, — успокоил друзей Дзиро.

— Дзиро! Ко-Каннон, несомненно, рассказала тебе что-нибудь о ней. Что побуждает тебя быть столь уверенным, что нам не нужно тревожиться?

— Я одновременно верю и не верю тому, что она сказала.

— Вот видишь! Ко-Каннон действительно что-то сообщила тебе!

— Да сообщила, и вот что. Их матушка была когда-то девой веселья в столице и даже наложницей императора Сиракавы. Было время, когда ее называли «госпожа из Гиона».

— Госпожа из Гиона? Кажется, я раньше слышал это имя.

— Император Сиракава отдал ее в жены Тадамори из дома Хэйкэ. У них родилось несколько сыновей, старшим из которых был Киёмори. Об этом знали очень немногие, и Ко-Каннон взяла с меня обещание не говорить об этом никому.

Дзуро и Тота хлопнули ладонями по седлам. Последний воскликнул:

— Надо же! Нам не следует больше ездить в Эгути с Дзиро. Трудно было предположить, что он так близок с Ко-Каннон. Но послушай, то, что она сказала, на самом деле правда? Это серьезная улика о весьма влиятельном человеке.

— Серьезная? Возможно, и отнюдь не невероятная. Даже главнокомандующий Ёситомо, говорят, сын очаровательной девы веселья.

— В любом случае мы неплохо провели время в Эгути.

— Да, но каково нам будет в столице?

— Утро вечера мудренее, и не достойно таким воинам, как мы, строить догадки о том, что будет завтра. Следует только помнить, что наш командующий хотел знать точную дату отъезда Киёмори в Кумано. Нам строго приказано вернуться, как только она будет известна.

— Гляди, пошел град! Пришпорим наших коней и согреемся.

Вскоре дорога, пади и холмы, которые они оставили позади, превратились в сплошное белое пятно.

Глава 20.

Паломничество в Кумано

Придворный Цунэмунэ вновь провел день в особняке вице-советника. Почти каждый при дворе знал о тесной дружбе двух сановников, но для вида Цунэмунэ оправдывал свои частые визиты в особняк желанием обучить Фудзивару Нобуёри игре в мяч. Те, кто знал, что Цунэмунэ был склонен использовать свои личные знакомства в корыстных целях, тщательно избегали участия в его аферах. Тем не менее он не испытывал недостатка в покровителях. Экс-император Го-Сиракава благоволил к нему как партнеру в игре в мяч. Император Нидзо тоже был благосклонен к этому придворному, а Нобуёри сделал Цунэмунэ своим доверенным лицом.

— Цунэмунэ, что могло задержать военачальника Наритику и советника Моронаку?

— Они скоро должны прибыть сюда. Задержать их могло только желание приехать попозже и отдельно друг от друга, чтобы не привлекать к себе внимания… А вы послали весточку Корэкате?

— Мой дядя обещал приехать сегодня вечером. Его обязанности в Полицейском ведомстве не позволят ему освободиться днем.

— Если так обстоят дела, мы могли бы потренироваться.

— Нет, я устал. Этот день был довольно напряженным. Я переутомился и боюсь, моя голова не будет достаточно ясной для разговора, который состоится позже.

— Ничего страшного. Легкая тренировка помогает восстановить работоспособность.

Цунэмунэ и Нобуёри двинулись на спортивную площадку. В морозном зимнем воздухе стали гулко отдаваться удары по мячу. Сановники иногда отдыхали под деревом и переговаривались на пониженных тонах.

Позже здесь стали часто собираться некоторые из молодых придворных под предлогом проведения конкурсов поэзии или игры в мяч. Но главной темой их разговоров был Синдзэй.

Почти три года после окончания Хогэнской смуты авторитет Синдзэя был непререкаем. Он вознесся с обычной должности советника до положения первого лица после императора. И это, естественно, прибавило ему врагов. Во власти он был смел и инициативен, проводил политику «твердой руки». С окончанием боевых действий Синдзэй позаботился о том, чтобы повсюду без промедления был восстановлен мир. По его указанию проводились многочисленные и широкие радикальные реформы, принято новое налоговое законодательство в провинциях, запрещено ношение оружия в городской черте. По его приказам в правительственные учреждения были призваны наиболее способные чиновники, ему доверили назначать и отменять чуть ли не любые наказания и награды. Несмотря на определенные достижения, политика Синдзэя устраивала далеко не всех. И среди многих придворных распространилось мнение, что новоявленного диктатора следует обуздать.

Существовали разные мнения насчет того, порождают ли конфликты тиранов или тираны — конфликты, но все сходились в одном: во главе государства встал деспот, присвоивший себе необъятную власть. Хотя дела в стране складывались в его пользу и проницательность диктатора не подвергалась сомнению, недовольные правлением Синдзэя утверждали, что он обязан своими успехами главным образом военной поддержке Киёмори. Одного этого было достаточно, чтобы возбудить обиду дома Гэндзи. Пошли разговоры о том, что в интересах государства необходимо постепенно удалить от власти Синдзэя и его сторонников.

В результате частых встреч и трудных переговоров в усадьбе Нобуёри против Синдзэя созрел заговор. Планировалось реализовать его в течение ближайших двух лет. Однако в конце ноября 1159 года, когда распространились слухи о намерении Киёмори совершить паломничество к гробнице Кумано, отстоявшей в семи днях пути от столицы, заговорщики решили, что это самое подходящее время нанести удар — такой возможности позже могло больше не представиться.

Предыдущим днем заговорщики уже встречались в усадьбе Нобуёри, другую встречу руководители заговора — Цунэмунэ и Нобуёри — назначили на сегодня.

Полуденное солнце светило с одной из сторон спортивной площадки. У ворот расположились прямо на земле пять-шесть человек. Военачальник Наритика и советник Моронака присоединились к этой группе людей, которые на первый взгляд обсуждали безобидные спортивные темы. Однако предметом их разговора была более важная проблема.

— Итак, Киёмори отправляется к гробнице Кумано четвертого декабря?

— В этом не может быть сомнений. Я узнал о дате его отъезда от абсолютно верного человека, который часто бывает в поместье Рокухара, — ответил Наритика.

— Четвертое декабря. Это означает, что у нас осталось мало времени…

Заговорщики невольно вздрогнули, осознав всю степень опасности задуманного предприятия. Время для колебаний закончилось.

— У нас были все основания предполагать, что паломничество состоится ранней весной, но изменение его сроков заставляет ускорить наши приготовления. В любом случае дальнейшее обсуждение плана выступления должно происходить внутри дома.

Собеседники удалились в помещение. Ставни на окнах были закрыты, а стражники расставлены в коридорах и галереях, чтобы предупредить появление незваных гостей. С приходом после захода солнца дяди Нобуёри, Корэкаты, бывшего командующего корпуса охраны, разговор принял более конкретный характер. Как глава Полицейского ведомства, Корэката нес ответственность за поддержание порядка и спокойствия в столице. По убеждению заговорщиков, его влияние и воины Ёситомо из дома Гэндзи гарантировали успех задуманного дела.

Утверждали, что господин Красный Нос, владелец многочисленных лавок у входа в торговую часть города близ ворот на Пятую улицу, был выскочкой. На его складах работало много людей — мужчин и женщин. Склады были забиты тканями из хлопка, красителями, гребнями, косметикой и благовониями из Китая. Настоящее имя торговца — Бамбоку, но из-за некоторых особенностей физиономии к нему прилипла кличка Красный Нос. Эта деталь его лица действительно была окрашена в цвет переспелой клубники. Впадина на одной из сторон той же детали — результат перенесенного им в детстве сифилиса — делала торговца несколько курносым. То, что для другого сорокалетнего мужчины считалось бы недостатком, стало преимуществом для Бамбоку. Нос придавал выражению его лица подкупающую любезность. Если бы Бамбоку имел абсолютно правильный нос, то его лицо могло бы насторожить собеседника, поскольку оно выглядело бы хитрым и коварным. Торговца редко называли настоящим именем. Среди партнеров-купцов он назывался господином Носом. К нему часто обращались как к Красному Носу или просто как к Носу, поэтому неудивительно, что многие люди вообще не знали его настоящего имени.

— Бамбоку, кажется, дела у тебя идут все успешнее.

— О, достопочтенный Цунэмунэ! Вы совершали утреннюю прогулку по торговой части города?

— Нет. Этой ночью я был у вице-советника — для участия в поэтическом состязании, как ты, должно быть, знаешь.

— В таком случае вы зашли сюда на обратном пути домой?

Цунэмунэ кивнул:

— Ты, кажется, уже занят делом в столь ранний час. Позволь мне сказать тебе несколько слов внутри помещения.

— Не надо церемоний. Прошу сюда, пожалуйста.

Бамбоку повел гостя по узкому проходу, мимо скотного двора и ряда складских помещений во внутренний дворик.

— Вы могли бы пройти сюда через ворота.

— Они были заперты.

— С моей стороны было легкомыслием не отпереть их. — Заглянув по пути в покои супруги, Бамбоку сказал: — У нас гость, достопочтенный Цунэмунэ. — Он повел придворного через дворик в комнату, освещенную утренним зимним солнцем.

— У вас, купцов, замечательные дома — солнечные и просторные.

— Они едва ли могут сравниться с вашим прекрасным особняком, господин.

— А что толку? Соблюдение традиций, социальное положение, поддержание своего статуса сильно осложняют жизнь придворных. У нас меньше возможностей бывать на солнечном свете. Император и придворные дамы проводят свое время в помещениях, освещаемых светильниками. Лучше не богатеть и не строить более просторные дома.

— Ну меня-то едва ли можно считать богатым купцом здесь, на Пятой улице. Впрочем, я не лишен честолюбия… И надеюсь, что не утрачу вашего покровительства.

— Я слышал, после войны ты приобрел значительное состояние.

— Так кажется со стороны, на самом деле все гораздо скромнее.

Цунэмунэ рассмеялся:

— Не бойся, Бамбоку. Я пришел не для того, чтобы занимать у тебя деньги.

— Что вы, господин! Даже если вы попросите невозможного, я буду рад оказать вам услугу.

— Ты просто льстишь, полагаю?

— Могу ли я быть неискренним со своим благодетелем?

Как раз в это время, закончив утренний туалет, вошла хорошенькая супруга Бамбоку, которая была лет на двадцать моложе, чем он.

— Добро пожаловать, господин. Вы пришли рано для такого холодного утра.

— А, Умэно! Как ты? Чувствуешь себя хорошо, надеюсь?

— Спасибо, господин Цунэмунэ.

Умэно одарила Бамбоку чарующей улыбкой. Он смотрел на свою супругу влюбленными глазами.

— Принеси, дорогая, сладостей или чего-нибудь в этом духе. И пожалуйста, зеленого чая, — попросил Бамбоку супругу, которая удалилась с застенчивой улыбкой.

Жена Бамбоку, внучка разорившегося советника, служила до прошлого года в поместье Цунэмунэ. И тот нашел ей супруга. Сам Бамбоку был в свое время мелким служащим при дворе. На этом пути он мог стать в лучшем случае смотрителем за слугами. Десять лет назад Бамбоку оставил свой пост, купил небольшую лавку в торговой части города и стал купцом. Пользуясь прежними связями, он совершал торговые сделки с императорским дворцом и придворными дамами. Цунэмунэ, впервые встретившего Бамбоку в доме регента, понравился забавный купец, который добродушно воспринимал подтрунивания в свой адрес. Находя купца столь же честолюбивым и энергичным, как он сам, Цунэмунэ стал покровительствовать проницательному Бамбоку. В конце войны, когда обозначился дефицит многих видов товаров, Цунэмунэ негласно содействовал тому, чтобы Бамбоку достался выгодный заказ — поставлять двору строительные материалы для сооружения нового дворца. Деловая активность Бамбоку имела следствием постройку купцом для себя великолепного дома и ряда складов у ворот, выходивших на Пятую улицу.

Упрочив благосостояние, Бамбоку обнаружил, что нуждается в жене для ведения домашнего хозяйства. Ради приобретения благородного звания он добивался руки женщины из высшего сословия, скажем, дочери придворного, который испытывал сейчас материальные затруднения. Кроме того, продолжительная служба при дворе возбудила в нем тайное стремление к подражанию жизни аристократа. Подходящую невесту подыскал Цунэмунэ, в знак благодарности объявленный Бамбоку благодетелем, которому он обязан по гроб жизни. Бамбоку предчувствовал, однако, что ему придется дорого заплатить придворному за оказанную услугу. Этим утром он мгновенно понял, что пришел день расплаты.

— У вас просьба? Какая именно? Я готов сделать все, что требуется.

— Нет, Бамбоку, я пришел к тебе не с просьбой. Наоборот, с предложением — разбогатеть еще больше.

— Ваши слова звучат слишком хорошо, чтобы им поверить в нынешних условиях.

— Нет, я не предлагаю ничего невероятного, но ты должен обещать свое согласие или сразу отказаться, прежде чем я изложу суть дела.

— Я, естественно, не буду отказываться. Это сверхсекретное дело?

— Бамбоку, не проследишь ли ты сначала, чтобы были закрыты ставни и чтобы нашему разговору ничего не помешало?

Затем Цунэмунэ раскрыл Бамбоку часть плана заговора. Увидев, как заинтересовался Нос, он добавил, устремив на собеседника испытывающий взгляд:

— Если ты выдержишь это испытание, уверяю тебя, что ты добьешься всего, чего хочешь. Бамбоку, ты позволишь нам встречаться в твоем доме? Мы не можем рисковать, собираясь за городскими воротами. По-моему, этот бурлящий торговый квартал является самым безопасным местом для нас. В будущем многие из нас будут приходить переодетыми.

Цунэмунэ сделал своему собеседнику еще одно предложение:

— После Хогэнской смуты действует строгий запрет на ношение оружия. Мы в оружии очень нуждаемся. Сможешь ли ты достать все, что нам нужно? Как ты понимаешь, это следует сделать негласно.

До полудня Цунэмунэ оставался в доме купца. Жена Бамбоку между тем приготовила и подала великолепное угощение, включая бутыль ароматного вина из Китая, которая была приобретена на рынке у купцов, ведших торговлю через море. Покидая дом купца, Цунэмунэ незаметно вышел черным ходом и направился к берегу реки. Он обнаружил запряженную быками карету под зимним солнцем в условленном месте. Мальчик-погонщик быков спал, растянувшись на траве. Цунэмунэ стал смотреть через реку на другой берег. Там виднелись стены и деревья поместья Рокухара.

По окончании Хогэнской смуты Киёмори говорил:

— Настало время совершить паломничество к гробнице Кумано, чтобы поблагодарить богов за милость судьбы. Я обязательно совершу его в этом году.

Последний раз он посещал гробницу в 1154 году, когда умер его отец Тадамори.

Мачеха Киёмори, Арико, навестила поместье Рокухара, когда пасынок бросил шутливую реплику:

— Я так долго не был у гробницы Кумано, что боги непременно накажут меня.

— Киёмори, вы слишком невоздержанны на язык, — отозвалась Арико суровым тоном. — И вы когда-нибудь пожалеете о своем богохульстве. Тадамори, ваш великодушный отец, был чрезвычайно богобоязненным человеком, вы совсем не похожи на него в этом отношении. Помните, однако, что вы — глава дома и хотя бы потому должны следить за своим поведением в религиозных делах.

Отповедь Арико заставила Киёмори умолкнуть. Он всегда чувствовал скованность в ее присутствии. После смерти мужа Арико вняла уговорам одной монахини и поселилась в местечке к северу от столицы, где проводила время в религиозном бдении. Изредка она навещала Рокухару, и тогда Киёмори казалось, что он нашкодивший мальчишка, вызванный к родителям для воспитательной беседы. Больше всего его раздражала привычка мачехи повторять после каждой фразы «твой замечательный отец, покойный Тадамори». Не только Киёмори, но и его супруга Токико испытывала благоговейный страх перед Арико. Та же искренне восхищалась своим старшим внуком Сигэмори. Она считала его безупречным молодым человеком, который, в отличие от Киёмори, не только был щепетилен до мелочей, но также более отзывчив и внимателен к ней, чем любой другой представитель их дома.

— Прежде всего вы должны совершить паломничество в Кумано. Возьмите с собой Сигэмори. Попросите прощения за прошлые грехи и благословения для себя и родственников.

Арико всерьез уговаривала Киёмори съездить к гробнице Кумано, и в этом вопросе он был с ней согласен. Но поскольку на Киёмори была возложена обязанность восстановить дворец в пригороде Сиракава, он не мог уехать, пока наконец не выполнил поручения. Всю осень Синдзэй постоянно советовался с Киёмори по вопросам гражданских реформ, и, хотя это отнимало у военачальника немало времени, ему было приятно приобщиться к политике. Он ожидал, что к середине декабря бремя обязанностей станет легче. Когда Киёмори упомянул о своем желании ехать в Кумано, Синдзэй горячо одобрил это намерение и даже послал военачальнику подарок по такому случаю.

За несколько дней до отъезда Киёмори послал своего брата Цунэмори в Эгути организовать ночлег для своей группы паломников и нанять лодки, чтобы проделать часть пути в Кумано по реке. Четвертого декабря Киёмори в сопровождении своего старшего сына Сигэмори, Мокуносукэ и пятидесяти слуг покинул Рокухару. Первый раз они остановились на ночлег в Эгути, которого достигли, идя на лодках по реке Ёдо. Перед паломниками открывался выбор: добираться в Кумано по суше или по морю. Предпочтение было отдано морскому пути, поскольку вместительное парусное судно могло доставить до места назначения всю большую группу паломников.

В Эгути Киёмори ожидал Цунэмори. Сигэмори остановился на ночлег на другом постоялом дворе.

Киёмори, принявший обет воздержания до конца паломничества, приготовился отойти пораньше ко сну, игнорируя возлияния и веселье, обычные в Эгути. Лишь несколько светильников освещали его притихшую комнату.

— Господин, прошу простить меня за беспокойство.

— А, это ты, Старый? Что случилось?

— У меня известие от вашего брата.

Мокуносукэ сидел на коленях в соседней комнате и следил за выражением лица Киёмори. Он хотел определить, какое впечатление произведет на хозяина его сообщение.

— Старый, ночь холодна. Зайди лучше ко мне и закрой за собой дверь.

Мокуносукэ вошел и, опустившись на колени перед Киёмори, стал передавать своему господину то, что сказал ему Цунэмори.

В свои восемьдесят лет Мокуносукэ оставался тем же слугой, к которому Киёмори обращался с детства — Старый. Свидетель многих человеческих дел и поступков, воспринимавший их сейчас бесстрастно, как полет осы или бабочки, как незаметный рост деревьев или цветов, старый слуга начал тихий монотонный рассказ. Он звучал так, будто его произносила маска, увенчанная прядями белых как снег волос.

Однако то, что Киёмори услышал, заставило его вздрогнуть. Он узнал, что хозяйка дома, где они разместились, была вдовой придворного и теперь стала буддистской монахиней. Многие еще помнили, что эта женщина получила известность в столице как дева веселья. Затем стала наложницей императора Сиракавы, который отдал ее в жены Тадамори из дома Хэйкэ. Эту женщину, родившую от Тадамори нескольких сыновей, называли госпожой из Гиона.

Поборов замешательство, которое вызвал в нем рассказ старика, Киёмори повернулся к Мокуносукэ с мрачным выражением на лице. Киёмори почувствовал, что Цунэмори сыграл с ним злую шутку. Ведь это была его мать, его родная мать, которая много лет назад бросила своего обедневшего мужа и сыновей. Он уже давно перестал ее вспоминать, отказывался думать о ней как о своей матери, но Цунэмори, как выяснилось, никогда не забывал ее. Он каким-то образом разыскал мать и привел к отцу, находившемуся на смертном одре. Даже после этого брат, очевидно, встречался с ней, скрывая это как от Киёмори, так и от мачехи Арико.

— Старый, это Цунэмори тебе рассказал?

— Да.

— Возможно, у Цунэмори была такая мать, но не у меня. Я не хочу видеть ее. С какой стати мне ее видеть? Скажи ему об этом.

— Вы не хотите встречаться с ней?

— Старый, зачем мне этого хотеть? Ты ведь все понимаешь лучше, чем кто-либо еще. Зачем ворошить пепел прошлого?

— Я рассказал вам все это, зная о прошлом.

— Тогда почему ты пришел ко мне? Ты растревожил меня в первую ночь паломничества.

— Я опасался этого. Но ваш брат считает, что миновать это место и не встретиться со стареющей матерью в память покойного отца было невозможно. Мне показалось, он говорил весьма искренне.

— Что? Ты смеешь настаивать на встрече? Я уже сказал тебе, пустоголовому, что такой матери у меня нет! Кем бы ни была та женщина, пусть Цунэмори встречается с ней, если считает это необходимым. Я же устал и хочу спать. Где мне лечь?

Служка, дремавший позади Киёмори, пробудился и удивленно заморгал ресницами, услышав голос своего хозяина. Вскочив, он провел Господина Харимы в опочивальню, освещая помещение светильником. Все слуги уже давно спали. Примерно в то время, когда Киёмори должен был уснуть, из его комнаты украдкой выбрался человек. Мокуносукэ, еще не спавший, следил за тем, как он крадется по коридору, натыкается на ставень и затем отпирает дверь. Насторожившись, Мокуносукэ окликнул незнакомца. Это был Киёмори, который вздрогнул, развернулся и стал всматриваться в том направлении, откуда прозвучал голос. В темноте он усмехнулся:

— Это ты, Старый?

— Господин, что побудило вас выходить в сад в такую холодную ночь?

— Никак не могу уснуть в первую ночь в незнакомом месте. Сказать по правде, Старый, я передумал. Где она находится?

— О чем вы, господин?