Воскресенье, 17 июня День отца
В 6.20 утра меня разбудил запах гари и вопль Грейси. Она орала мне в правое ухо:
– Папа, просыпайся! Сегодня День отца!
Я ринулся на кухню: из тостера валил дым, под ногами хрустели кукурузные хлопья, по столу разплывалась молочная лужа, из сахарницы торчал масляный нож. Грейси приказала мне сесть за стол и вручила открытку, которую она сделала с помощью Георгины. Откровенно говоря, дневник, я не чувствовал себя задаренным. На картонке, свернутой пополам, красовалось слово «папа», сложенное из разрезанных макаронин, большая часть которых отвалилась, обнаружив следы клея. А внутри было написано «ат Грейси».
Я мягко указал дочке на орфографическую ошибку в слове «от».
Грейси насупилась и сказала с вызовом:
– Дети в Америке пишут так.
– Думаю, ты заблуждаешься, детка.
– А ты разве бывал в Америке? – Пришлось признать, что я действительно никогда не пересекал океан. – Ну вот, а я туда ездила. Один раз с мамочкой, пока ты был на работе.
Последнее слово я предпочел оставить за дочерью. Грейси – грозный оппонент.
Как же я теперь жалею, что вызвался поработать в любительском театре Мангольд-Парвы в качестве драматурга, режиссера и продюсера. Репетиции идут кое-как, и меня бросает в пот при мысли, что до премьеры осталось всего одиннадцать месяцев.
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Уважаемый сэр Тревор Нанн[10],
Обратиться к Вам меня надоумила Анжела Хакер, писательница, драматург и по совместительству моя соседка. Я написал пьесу «Чума!», действие которой разворачивается в годы Средневековья. Это элегическое произведение с шестьюдесятью человеческими персонажами и десятком животных, преимущественно домашних.
Анжела считает, что Вы могли бы дать пару-тройку разумных советов насчет того, как управляться с таким большим актерским составом. Текст «Чумы!» прилагаю. Если, просмотрев пьесу, вы захотите к нам присоединиться, дайте знать как можно скорее.
Остаюсь, сэр,
А. А. Моул.
СЦЕНА 1
Буря. Входит группа монахов в рясах и сандалиях. Самый важный монах несет в руках погребальную урну. Это аббат Годфрид. (Работникам сцены на заметку: просунув шланг пылесоса в вентиляционное отверстие боковой кулисы, можно создать «штормовой» ветер.)
АББАТ ГОДФРИД. Чу, братия! Ветер больно силен. По разуменью моему, должны искать укрытья мы в этом проклятом месте.
Появляется смерд по имени Джон, он спешит домой, где его ждет ужин – похлебка из свиных ушей с овсяными клецками.
АББАТ ГОДФРИД. Стой, смерд! Куда спешишь ты столь ретиво?
СМЕРД ДЖОН. Домой вечерничать. Рази не свято это дело?
АББАТ ГОДФРИД. Как зовется сие гнусное место?
СМЕРД ДЖОН. А никак. Чему тут кликаться-то? Акромя холма, полей да горстки лачужек здеся и нету ничего.
АББАТ ГОДФРИД. В бурю, смерд, лачуга дворцом помнится.
Площадь в центре деревни, где собрались тридцать пять человек, мужчин и женщин. Из левой кулисы выбегает свора собак и пересекает сцену. Под ногами деревенских жителей куры клюют зерно. Входит АББАТ ГОДФРИД, держа урну в воздетой руке. За ним следует толстый монах, БРАТ ДУНКАН, любитель наблюдать за птицами, и тощий монах, БРАТ ЭНДРЮ, страдающий приступами паники.
СМЕРД ДЖОН. Что у вас там, в ларце?
АББАТ ГОДФРИД. Кишки и анус короля Джона.
Деревенские жители и животные падают на колени.
АББАТ ГОДФРИД. Сердце его погребено в Йорке. А сие дремучее захолустье, по разуменью моему, послужит достойным убежищем королевскому анусу.
Деревенские жители разражаются радостными криками, собаки лают.
КОНЕЦ СЦЕНЫ 1
Понедельник, 18 июня
Увидел в старом номере «Вестника Лестера» фотографию некоего малого по имени Гарри Плант, отметившего свой сто девятый день рождения. 109 лет! Ему было 19, когда в Великую войну он сражался при Пашендейле.
На голове у мистера Планта полно волос (и, между прочим, стрижка ему не повредила бы). Он что, знает какое-то волшебное средство?
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Дом для престарелых «Ивы»
Биван-роуд
Дьюсбери
Лидс
Дорогой мистер Плант,
Поздравляю с достижением прекрасного возраста 109 лет.
Обращаюсь к Вам с небольшой просьбой: не раскроете ли Вы один из секретов Вашего долгожительства? Меня особенно интересует то, как Вам удалось сберечь волосяной покров.
Рекомендации относительно диеты, привычек и пр. приму с величайшей благодарностью.
Остаюсь, сэр,
Вашим покорнейшим и преданнейшим слугой
А. А. Моул.
Ответ (писан дрожащей рукой)
Дорогой мистер Моул,
Спасибо за Ваше интересное письмо. Никакой особой диеты я не соблюдаю, ем то же, что и все. А что касается волос, я мелко крошу луковицу, отжимаю сок и мажу им голову перед отходом ко сну.
С наилучшими пожеланиями, мистер Плант.
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Дом для престарелых «Ивы»
Биван-роуд
Дьюсбери
Лидс
Дорогой мистер Плант,
Спасибо, что ответили на мое предыдущее письмо.
Однако нельзя ли кое-что уточнить: какой сорт лука Вы используете?
С нетерпением жду известий от Вас.
Ваш
А. А. Моул.
Вторник, 19 июня
Спросил жену, не согласится ли она сыграть Элизу Хеппелтуэйт, деревенскую шлюху, в моей постановке «Чума!». Пояснил, что исполнительнице этой роли придется надеть красные чулки, парик из нечесаных волос, налепить на лицо бородавки и вычернить зубы:
– Не забывай, в те времена «Колгейта» еще не было.
– Ты сильно удивишься, если я откажусь? – ответила Георгина. – Позови лучше Марлин Уэбб из собачьей гостиницы, у нее зубы точно средневековые.
– Признаться, я глубоко разочарован. Я надеялся, ты поддержишь меня в моих театральных начинаниях. Только не говори, что «Чума!» никуда не годится, лучше я в жизни ничего не писал. Я послал экземпляр викарию, и он прислал письмо с похвалами.
Вынув листочек из бумажника, я показал его Георгине.
Дорогой Адриан,
В двух словах – я поражен. Поздравляю с завершением первого черновика пьесы. Удивительно, как Вам удалось снабдить каждого из более чем шестидесяти персонажей двумя репликами, по меньшей мере.
К сожалению, плотное расписание на ближайшие месяцы не позволит мне принять Ваше любезное предложение сыграть Недотепу Дика.
По Вашей просьбе я показал «Чуму!» жене. Она сказала, что непременно прочтет пьесу, когда покончит с полным собранием сочинений Айрис Мердок.
Ваш в Господе,
Саймон.
Среда, 20 июня
Тони Блэр устроил мировое прощальное турне. Моя мать как увидит его на трапе в очередном аэропорту очередной страны, так у нее сразу возникает чувство, будто он вот-вот запоет «Теперь, в конце пути…».
Вместе с женой посмотрели по Би-би-си-4 документальный фильм «Самая толстая женщина на планете» – о некой американке по имени Синди-Лу. Эта дама лежит в лежку на кровати особой сверхпрочной конструкции, с которой не в силах встать. Она такая необъятная, что ночные рубашки ей шьют из двух широченных простыней.
– Если не приму меры, то закончу как Синди-Лу, – вздохнула Георгина.
Воскресенье, 24 июня
Дождь. Проливной. И когда этому придет конец?
Проснулся в 7 утра от колокольного звона. И, как всегда, устыдился – я опять не собираюсь в церковь, и неважно, что на самом деле я на двадцать процентов агностик, а на восемьдесят атеист. Снова заснул, во второй раз меня разбудил телефон.
Звонил Гленн из Афганистана, по бесплатной «семейной» линии. Попросил передать девушке, с которой он познакомился в ночном клубе «Лох», почтовый адрес его части. Когда я поинтересовался именем и адресом девушки, Гленн ответил:
– Плохо слышно, пап, слишком громкая музыка. Но если в пятницу вечером ты случайно наткнешься на Малыша Кертиса, главного вышибалу в «Лохе», передай ему от меня вот что… У тебя есть под рукой карандаш или ручка?
Я порылся в тумбочке у кровати, но не нашел ничего пишущего. Сознавая, что драгоценные секунды неумолимо утекают, я схватил черный карандаш для подводки глаз – Георгина всегда держит его при себе, даже когда спит, – и записал со слов Гленна:
Йо, Малыш! Как ваще, братан? Помнишь ту телку, с которой я тусил в последний раз? С таким прикольным хаером? Не в службу, а в дружбу, скажи ей, что, по-моему, она зашибись и я здесь, в Афгане, жду от нее письма. И пусть фотку свою пришлет. Спасибо, братан.
Можно подумать, мальчик вырос в Гарлеме, а не послевоенной муниципальной застройке Лестера. Я строго заметил Гленну, что вряд ли когда-либо «наткнусь» на Малыша Кертиса пятничным вечером у входа в «Лох», поскольку положил за правило не ездить в центр Лестера после наступления темноты, разве что в самых крайних случаях.
– Пожалуйста, папа, может, это последнее, что ты для меня сделаешь. Нас окружают талибы!
После такого разве я мог ему отказать?
Обедать отправились в «Медведя» – жались к деревьям, с которых страшно капало.
– Если в обозримом будущем не появится солнце, у всей Англии случится психоз, – предрекла моя мать.
Грейси отказалась шлепать по лужам, несмотря на новенькие красные сапожки, в которые мы ее обрядили, и потребовала, чтобы ее посадили на инвалидное кресло, к дедушке на колени.
– Этот ребенок никогда не научится нормально ходить, если ты, Адриан, не прекратишь ей потакать, – разворчалась мать. – И к тому же ей все равно неудобно. На коленях твоего отца не осталось и грамма жира.
– Оставь ее, Полин, – вмешалась Георгина, – иначе она разорется. Хочется пообедать в тишине и покое.
Мать зашагала вперед, бормоча про яму, которую мы себе роем, и безуспешно закуривая сигарету на пронзительном июньском ветру.
Наше появление в пабе ознаменовалось радостными возгласами – я несколько опешил. После инцидента с мусорными баками семья Моулов не слишком популярна в здешней округе. Однако вскоре ситуация прояснилась: крики спровоцировало известие о том, что Тони Блэр наконец-то ушел с поста лидера Лейбористской партии и в среду сложит полномочия премьер-министра. Я бы присоединился к общему веселью, если бы на глаза у меня не навернулись слезы. Мистер Блэр легкомысленно промотал мое признание и уважение, ввязавшись в войну, на которой убили лучшего друга моего сына.
Я мысленно перенесся в тот славный майский день, когда под весенним солнышком с цветущих вишен сыпались белые лепестки – деревья словно разбрасывали конфетти, празднуя победу Лейбористской партии. Я был молод тогда и полон надежд и верил, что мистер Блэр, повторявший как мантру «Образование. Образование. Образование», преобразит Англию – и люди в ожидании автобуса начнут беседовать меж собой не о погоде, но о Толстом и постструктурализме. Увы, эта мечта далека от осуществления, если даже мой родной отец считает галерею «Тейт-Модерн» сильно увеличенной копией сахарного кубика.
У стойки с мясными блюдами мать принялась расхваливать Гордона Брауна – какой он представительный, умный и твердый, как камень. Георгина, пристально изучавшая говядину, свинину, баранину и индейку с целью выбрать куски посочнее, съехидничала:
– Северный склон Эйгера каменный и твердый, но, в отличие от мистера Брауна, куда более приветливый и выразительный.
По словам Георгины, когда она работала пиарщицей в Лондоне, по городу ходили упорные слухи, будто у Гордона Брауна заболевание лицевых нервов. Но моя мать гнет свое: мол, мистер Браун обладает всеми качествами, которые ей нравятся в мужчинах, – суровый, загадочный интроверт, совсем как Рочестер из «Джейн Эйр». Мать становится все более начитанной. Она проглатывает по четыре романа в неделю, называя это подготовительным этапом к написанию автобиографии. Ха! Ха! Ха!
Еда в пабе была вполне сносной, но я по-прежнему скучаю по воскресным обедам моей бабушки. Никакое мясо не заменит ее хрустящего йоркширского пудинга и аппетитной жареной картошки. Когда мы налегали на мясо (все взяли говядину, кроме Грейси, которая предпочла «Пирата» – рыбные палочки и повязку на глаз), отец задумчиво произнес:
– Я вот тут прикинул. Эта чертова жратва обошлась нам по шесть фунтов с носу, не считая Грейси, ее «Пират» потянул на четыре. Общая сумма – двадцать восемь фунтов! А сколько стоит приличный кусок сырой говядины? – Он воззрился на мою мать, потом на Георгину. Те ответили ему недоуменным взглядом; похоже, обе были не в курсе. – Чуток мясца, горстка овощей!.. Да он на нас наживается! – И отец принялся подбирать остатки соуса на тарелке.
– Это и есть капитализм, – напомнил я отцу. – Разве ты не ратуешь за капиталистическую систему? Или у тебя вдруг случилась переоценка ценностей?
Любопытно, неспособность вникнуть в элементарные правила бизнеса – уж не первый ли это признак Альцгеймера?
Мимо прошествовал Том Уркхарт, хозяин паба. Он с самого начала невзлюбил нашу семью. Я толком не разговаривал с ним с того дня, когда попросил установить в туалете кабинку для инвалидов в расчете на моего отца. Уркхарт отказал по смехотворной причине, якобы «кабинка для инвалидов не сочетается с атмосферой старины, царящей в пабе, – еще монастыри не разогнали, а „Медведь“ уже здесь стоял»[11].
Когда я заметил ему, что солдаты в армии Кромвеля нередко получали увечья, массово лишаясь рук и ног, Уркхарт молча повернулся ко мне спиной и начал переставлять посуду на полках в баре[12].
У нас кончился соус, но просить Уркхарта не хотелось. Я просто взял соусник и отправился на кухню, где наткнулся на шокирующее зрелище: ученик повара Джейми Бритон покрывал поцелуями загривок Кэт Уркхарт, жены хозяина. Я поспешил убраться, но, кажется, они меня заметили.
К великой досаде моей матери, я вернулся с пустым соусником.
– Я бы и сам пошел, – заныл отец, – но не знаю, протиснется ли мое кресло между столиками.
Мать схватила соусник, рванула на кухню – и тут же выскочила обратно. Я пытался понять по ее лицу, какое впечатление произвело на нее скандальное поведение миссис Уркхарт, но мать выглядела как обычно: все та же непроницаемая маска – тон-крем «Макс Фактор», наложенный на общую разочарованность в жизни.
Понедельник, 25 июня
Весь день шел дождь. Ручей на краю нашего участка бурлит. Мать опасается, что нас затопит. Я ее успокаиваю: местный почтальон Тони Уэллбек утверждает, что за последние десять лет наши угодья заливало водой раза два, не больше.
Письмо от мистера Планта.
Дорогой мистер Моул,
испанский.
Ваш
мистер Плант.
P. S. Прошу больше мне не писать.
Вторник, 26 июня
Последний день мистера Блэра в качестве премьер-министра Великобритании. Самое время попытаться улучшить свою репутацию – в конце концов, у него в запасе целые сутки.
К примеру, он может посетить больницу и пообщаться с тяжело раненными солдатами, служившими в Ираке.
В свой последний день на госслужбе мистер Блэр пообщался с Арнольдом Шварценеггером.
Теперь я точно знаю: мистер Блэр впутал нас в войну исключительно из личного тщеславия.
А потом и страну довел до полного безобразия. Я – атеист, но если вдруг окажется, что Бог есть, значит, это Он наслал библейский нескончаемый дождь на греховное наследие Блэра – казино, порнографию по телевизору, беспробудное пьянство, поножовщину и мгновенные кредиты. На Гордона Брауна я возлагаю большие надежды, это человек солидный, тяготеющий к земле и цифрам. Мне кажется, он – социалист в душе, и в резиденцию премьер-министра он войдет, как Кларк Кент в телефонную будку, – обычным человеком, а выйдет Суперменом.
Мать явно одержима мемуарной литературой, особенно воспоминаниями тех, кому выпало тяжелое детство. Сейчас она читает и перечитывает «Ребенок как вещь»[13]. Сегодня вечером мать обронила:
– А не написать ли мне книгу?
Она явно ищет способ хоть как-то оправдать свою жизнь.
Среда, 27 июня
Официально объявлено об угрозе наводнения. Прибрежное население готовится к худшему.
Зашел к родителям отдать им нашу долю выплат по ипотеке. У них был включен телевизор, и я внимательно разглядел новых жильцов дома № 10 на Даунинг-стрит – чету Браун снимали перед резиденцией в день заезда. Мистер Браун выглядел так, будто ему только что пересадили рот и он впервые пробует улыбнуться новыми губами. И до чего же неуклюже он машет рукой!
– Бедняжка Сара, – вздохнула моя мать, – двое маленьких детей на руках, муж-трудоголик, а еще надо раскладывать все эти канапе и принимать почетных гостей.
– Почему ты называешь ее Сарой, вы разве знакомы? – удивился я.
– Все женщины – мои сестры, Адриан. Тебе этого никогда не понять.
– Она выглядит приличной женщиной, – заметил отец, – и со ртом у нее все в порядке.
Итак, у штурвала Великобритании встал Гордон Браун. Будем надеяться, он убережет наш корабль от подводных камней и мы поплывем по спокойным и тучным морям к свету в конце туннеля. Жду, что со дня на день мистер Браун отменит решение Тони Блэра о вторжении в Ирак.
По-прежнему идет дождь. Река Сенс полноводна как никогда, а местами даже выходит из берегов. Вот и я набухаю, сегодня двенадцать раз справлял малую нужду.
9 вечера
Старый свинарник, 1
«Свинарня»
Нижнее поле
Дальняя просека
Мангольд-Парва
Лестершир
Высокочтимому Гордону Брауну,
премьер-министру и лорду-канцлеру
Даунинг-стрит, 10
Лондон, SW1А 2АА
Воскресенье, 24 июня 2007 г.
Уважаемый премьер-министр,
Не желая попусту тратить Ваше время, буду краток: Вам удалось взглянуть на бумаги касательно моих налоговых затруднений?
Ваш озабоченный гражданин А. А. Моул.
Четверг, 28 июня
Георгина вступила в «Общество контролеров веса». Пришлось отвезти ее на собрание на багажнике велосипеда – она отказывалась надевать сапоги, а дорога из-за нескончаемого дождя скрылась под водой.
Домой возвращаться не имело смысла, жена должна была освободиться через час, – взвесившись и проделав все прочее, что положено у этих контролеров, – и мы договорились встретиться в «Медведе».
Войдя в паб, Георгина рухнула на стул рядом со мной:
– Во мне 82 килограмма и 340 граммов.
– 82 килограмма и 340 граммов – это хорошо или плохо? – спросил я.
– Это было бы здорово, будь я боксером в полутяжелом весе. Но у меня рост 159 сантиметров и тонкая кость, и получается, да, это очень, очень плохо. – Георгина схватила мою кружку с пивом, осушила ее до дна и вытерла губы тыльной стороной ладони. – В день свадьбы я весила 57 с половиной кило.
Прямо у меня на глазах она впадала в депрессию, что теперь с ней нередко случалось. Надо было ее как-то удержать.
– Любимой женщины должно быть много, – сказал я.
Не помогло.
Тогда я взял ей водки с тоником (и с соломинкой, но без льда и лимона).
В паб вошла компания корпулентных женщин в спортивных костюмах. Сгрудившись за маленьким столиком, они дружно закурили. И в пабе стало как в финальной сцене «Касабланки» – все в тумане.
– Это твои коллеги по контролю за весом? – поинтересовался я.
– Нет. – Георгина была в курсе всего, что происходит в деревне. – Они тренируются для благотворительного забега с целью сбора средств на спасение почты.
– Спасения от чего?
– От закрытия. – Георгина закурила вторую сигарету.
– Но ты только что затушила одну, докурив только до половины, – мягко попенял я.
Учитывая, что мы находились в общественном месте, ответ моей жены прозвучал довольно резко:
– Послушай, ты, мистер Чистые Легкие, в воскресенье дымить в пабе будет запрещено долбаным законом, так дай насладиться напоследок.
Дабы не усугублять ситуацию, я вернулся к почтовой теме:
– Но ее нельзя закрывать. Я пользуюсь почтой трижды в неделю. И как же папа? У него единственная радость – скататься на почту за пенсией, а иначе он вообще не будет выходить из дома.
Георгина стукнула рюмкой по столешнице и крикнула Тому Уркхарту, торчавшему за стойкой:
– Твоей «Столичной» можно младенцев поить! Кто тебе дал право разбавлять водку, это ведь не лаймовый хренов сок!
Иногда я жалею, что в Георгине воспитывали свободный дух, в результате мнение окружающих ее абсолютно не волнует. Уркхарт поносил ее сквозь зубы, посетители на нее пялились, я был смущен – а ей хоть бы хны.
Я подошел к спортсменкам узнать, могу ли я присоединиться к компании «Спасем почту», и, неопределенным жестом указав на ноги, пояснил, что по личным причинам я не в состоянии участвовать в благотворительном забеге.
– Я вас знаю, – сказала одна из женщин, одетая в розовый костюм с полосками цвета кокосового мороженого. – Видела вас у школы. Вы живете в свинарниках и пишете пьесу для нашего театра. А для нас там найдется роль?
Я пообещал, что напишу для них целую сцену. Они засмеялись и давай хлопать друг друга по мясистым ладоням. В пабе аж стекла задрожали.
10 вечера
Когда мы ехали домой, дождь бешено молотил по нашему зонту. Висельная улица больше походила на улицу Утопленников. Георгина почти не слезала с велосипеда. Не очень-то легко крутить педали, когда у тебя на багажнике сидит боксер в полутяжелом весе.
Сказал жене, что если она завтра же не купит резиновые сапоги, я…
– Что ты сделаешь? – Георгина крепче обхватила меня за шею.
Я не ответил – ей отлично известно: я глупею от любви.
Вода на нашем участке стояла так высоко, что доходила до щиколоток, и я, обутый в резиновые сапоги, донес жену до самых дверей.
Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать:
– Я увидела, как ты еле ноги переставляешь, – она что, опять напилась?
Георгина соскользнула с моей спины:
– Опять, Полин? Опять?! Не могу припомнить, когда я в последний раз напивалась!
– А я могу, – парировала мать. – Вчера. Я наведалась к вам сигаретку стрельнуть, а ты трупом лежала на диване.
– Мы с Грейси играли в автокатастрофу! – взвилась Георгина.
Тем временем мы вошли в нашу тесную прихожую, где я тут же сбросил промокшие пиджак, брюки, накинул халат и направился в гостиную. Мать с женой задержались в прихожей, о чем-то шепотом переговариваясь. Затем мать повысила голос:
– Его ты, может, и способна одурачить. Но не меня!
Прежде чем лечь спать, я проверил наши запасы алкоголя в кухонном шкафу. В водочной бутылке на дне плескалось немного жидкости, а все, что осталось с Рождества и приобреталось позднее (в том числе подарок Найджелу на день рождения – скорпионовая текила), исчезло.
Пятница, 29 июня
Мистер Карлтон-Хейес (на работу он вернулся еще в понедельник) говорит, что этот непрестанный дождь напомнил ему о наводнении 1953 года, когда его тетю вымыло волной из дома в Скегнессе, понесло по течению, а потом выбросило на крышу автобусной остановки. Он не сказал, почему его так долго не было в магазине, но я заметил, что он теперь передвигается словно с опаской.
Июль