Шесть месяцев до Пробуждения. Когда все закончилось, мы были уже другими

Когда все закончилось, мы были уже другими. После жопы, в которой мы побывали и из которой выбрались, нам не страшно было уже ничего. Наши души, скроенные из каких-то навязанных кем-то лживых ценностей, представлений и ожиданий, под действием сверхтемператур, возникших в этой ситуации, переплавились в единый сверхпрочный монолит. Мы точно знали, чего мы хотим. Мы хотим быть вместе. А все остальное: Пробуждение, Пичугин, Рубцов, тантра с ее псевдо-свободой и псевдо-открытостью и прочее может идти лесом, если попытается это разрушить.

Мы решили, что нам срочно нужно уехать из Москвы. Куда угодно, но подальше от Пичугина и от всей этой Пробужденческой темы. Мы купили билеты и поехали тем же вечером в Златоуст к моим родителям. Под Златоустом у них был домик в деревне. Мы забрались в него, заперлись и спали круглыми сутками, практически ничего не говоря.

Родители, конечно, удивлялись, но ничего не говорили. Кормили нас домашним мясом и поили молоком. Постепенно мы отошли от шока.

В Златоусте мы съездили на могилу к моему деду и отцу. До этого на их могилах я не был, хотя бабушка все время меня туда звала. Отношения со смертью у меня свои, и я считал, что смысла ездить на могилы людей нет никакого. Но в этот раз, я решил, что это нужно сделать. Как говорил Мороз – восстановить родовой поток, да и бабушку хотелось порадовать.

Когда пришли к могилам, у меня почему-то выступили слезы. Мне вдруг стало понятно, зачем мы сюда приехали.

Декабря

Мы приехали в деревню и спали два дня. С родителями отношения изменились. Меня жестко плющило. Звонила Марина Штейн, говорила, что пообщалась с Мишей, рассказала ему о наших историях, и мы вдруг почувствовали, что нас плотно прикрепили к нему на связь. День ото дня она все росла и росла. Пичугин, как мы поняли, не хочет с нами общаться, жалеет нас, потому что понял, что нам стало тяжело переносить все происходящее. И вообще сам бы рад избавиться от всего, что происходит в его присутствии, т.е. от нас. Значит, на то воля Бога.

Как-то ночью я не могла уснуть и молилась отчаянно о пути, о силе, о себе и свободе. Антону снились кошмары, а по просыпании он видел женщину в белом, молящуюся. И тут произошел невиданный подарок – сначала я нашла маленькое светящееся зерно себя, которое я прятала. Оно было погребено под страхом и неуверенностью, огороженное программами самосохранения и обмана, ради того, чтобы остаться на той куче, которую удалось нажить за всю жизнь, венце мечтаний любой женщины (муж, семья, «духовность»). Найдя это, на волне огромной радости, по цепочке непритязательной радости и любви к Антону, я впервые (!) обняла его как Бога, как светящегося духа, я увидела в нем «моего маленького играющего веселого Бога», золотого, доброго, резвящегося. Я впервые по-настоящему попросила у него прощения за то, что всю жизнь упорно не узнавала его и любила картонку, я благодарила его так, как никогда. Моя душа, почему-то цвета индиго, сияла и радовалась, узнавая его, впервые прикасаясь к нему. Я любила его просто так. Это было чудо.

На следующий день мы мирно проводили время дома, поехали, поговорили обо всем в кафе за чашечкой кофе, поехали в гости к ребятам. Так здорово, что нас несет потоком, которому просто не нужно препятствовать – мы не знаем, что будет дальше, в следующий момент и думать об этом по-настоящему не имеет смысла.

Мы посмотрели кино про бабника, и я впервые осталась равнодушной к этой теме. Я ощутила радость, что то, что я нашла в себе и Антоне, потихоньку распаковывается, я начинаю видеть во всем, что причиняло мне боль – красоту и истинность. Без усилий и принятий.

Дома мы пообщались с родителями и попереписывались с разными друзьями. И вдруг поняли, что причина, по которой нам часто от общения с родными и близкими бывает плохо – это то, что мы прячем себя от них, мы думаем, что мы бережем их, тщательно подбирая факты, слова и фразы. А на самом деле мы растим гордыню на том ощущении, что они «не готовы», чтобы мы были рядом с ними такие, какие есть, с такими, какие есть целями и идеями. Нужно оставаться собой, не прятать, а доставать и познавать себя с другими людьми. Иначе это все безумные круги гордыни и самообмана.

Остаток дней в Златоусте мы провели с родителями, почти ни с кем не встречаясь и занимаясь ими и друг другом. Антона не было и мы с его мамой проговорили много тем. Я очень хорошо ее почувствовала, ушел внушительный слой закрытости и неискренности. За ужином мы в шутку поднимали очень острые темы – неопрятности, нехозяйственности, сбитого режима, ухода Антона с работы. Маме было очень тяжело справиться, но наш разговор перед отъездом растопил эту тяжесть и залил на это место что-то новое и светлое. Антон в порыве любви подарил им электрическую плиту на Новый год.

Еще одно интересное открытие Антона – пустоты в себе, от которой он всю жизнь бегает в телок, интернет, алкоголь, развлечения, потому что туда смотреть страшно. Страшно быть одиноким среди людей. Как сказал Слюсарев на одном упражнении, в этом одиночестве очень ярко проявилась подлинная сущность и сила Антона. Попутно мы разговаривали о детях, эта тема продолжает висеть. Мы увидели, что (если говорить об Антоне), он боится этого рубежа.