Критика политической экономии 5 страница

Подобно тому как разделение труда создает агломерацию, комбинирование, кооперацию, противоположность частных интересов, классовых интересов, конкуренцию, концентрацию капитала, монополию, акционерные общества — словом, антагонистические формы того единства, которое вызывает саму эту противоположность, — так частный обмен создает мировую торговлю, индивидуальная независимость частных лиц порождает полную зависимость от так называемого мирового рынка, а раздробленные акты обмена создают банковскую и кредитную систему, бухгалтерия которой [I—22] по крайней мере констатирует то или иное сальдирование частного обмена. Хотя частные интересы и разделяют каждую нацию на столько же наций, сколько в ней имеется взрослых людей, а интересы экспортеров и импортеров здесь резко противостоят друг другу, — в вексельном курсе получает некоторую видимость существования национальная торговля и т. д. и т. д. Но никто не станет на этом основании думать, что путем биржевой реформы можно уничтожить основы внутренней или внешней частной торговли. Однако в буржуазном обществе, основанном на меновой стоимости, возникают такие производственные отношения и отношения общения, которые представляют собой одновременно мины для взрыва этого строя. (Имеется множество антагонистических форм общественного единства, антагонистический характер которых, однако, никогда не может быть взорван путем тихой метаморфозы. С другой стороны, если бы в этом обществе, как оно есть, не имелись налицо в скрытом виде материальные условия производства и соответствующие им отношения общения, необходимые для бесклассового общества, то все попытки взрыва были бы донкихотством.)

[4) ОВЕЩЕСТВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ В УСЛОВИЯХ БУРЖУАЗНОГО ОБЩЕСТВА]

Мы видели, что хотя меновая стоимость равна относительному рабочему времени, материализованному в продуктах, а деньги, со своей стороны, равны меновой стоимости товаров, отделенной от их субстанции, — в этой меновой стоимости или в этом денежном отношении содержатся противоречия между товарами и их меновой стоимостью, между товарами как меновыми стоимостями и деньгами. Мы видели, что банк, непосредственно создающий двойник товара в виде рабочих денег, есть утопия. Стало быть, хотя деньги — только отделившаяся от субстанции товаров меновая стоимость и они обязаны своим возникновением лишь тенденции этой меновой стоимости утверждать себя в чистом виде, товар не может быть непосредственно превращен в деньги, т. е. точная справка о количестве овеществленного в нем рабочего времени не может служить его ценой в мире меновых стоимостей. Как это получается?

{Относительно одной из форм денег — поскольку они средство обмена (а не мера меновой стоимости) — экономистам ясно, что предпосылкой существования денег служит овеществление [Versachlichung] общественной связи; речь идет о деньгах, поскольку они выступают как залог, который один человек должен оставить в руках другого, чтобы получить от него товар. Здесь сами экономисты говорят, что люди оказывают вещи (деньгам) такое доверие, какого они не оказывают друг другу как личностям. Но почему они оказывают вещи подобное доверие? Очевидно, это доверие оказывается вещи лишь как овеществленному отношению лиц между собой, как овеществленной меновой стоимости, а меновая стоимость есть не что иное, как соотношение производительной деятельности лиц между собой. Всякий другой залог может быть непосредственно полезен своему владельцу как таковой, деньги же полезны ему лишь как «общественный залог»[54], но являются они таким залогом лишь в силу своего общественного (символического) свойства; общественным же свойством они могут обладать лишь потому, что индивиды подвергли отчуждению от себя свое собственное общественное отношение в виде вещи.}

В прейскурантах, где все стоимости измерены в деньгах, одновременно отражаются, с одной стороны независимость общественного характера вещей от лиц, а с другой стороны — стремление торговли снова подчинить отдельным лицам эти вещи на основе той отчужденности, с какой совокупные отношения производства и общения выступают по отношению к отдельному лицу и ко всем отдельным лицам. Так как обособление, если можно так выразиться, мирового рынка (включающего деятельность каждого отдельного лица) возрастает с развитием денежных отношений (меновой стоимости) и, vice versa[xxv], всеобщая связь и всесторонняя зависимость производства и потребления возрастают вместе с независимостью и безразличием потребителей и производителей друг к другу; так как это противоречие ведет к кризисам и т. д., то одновременно с развитием этого отчуждения [Entfremdung], на его собственной основе, делаются попытки его преодолеть: прейскуранты, вексельные курсы, почтовая и телеграфная связь между лицами, ведущими торговлю и т. д. (средства сообщения, конечно, совершенствуются одновременно с этим), при помощи которых каждое отдельное лицо получает сведения о деятельности всех остальных и старается приспособить к ней свою собственную деятельность. {Другими словами, хотя спрос и предложение каждого человека выступают независимо от всех остальных, все же каждый старается осведомляться относительно состояния всеобщего спроса и предложения, а эта осведомленность затем в свою очередь оказывает на них практическое влияние. Хотя все это на данной основе и не устраняет отчужденности, однако это приводит к таким отношениям и связям, которые заключают в себе возможность устранения старой основы. (Возможность всеобщей статистики и т. д.)}

(Впрочем, это следует развить при рассмотрении категорий: «цены, спрос и предложение». Здесь же надо отметить только то, что обзор совокупной торговли и совокупного производства, в той мере, в какой он фактически содержится в прейскурантах, на деле служит лучшим доказательством того, что индивидам их собственный обмен и их собственное производство противостоят как вещное, независимое от них отношение. На мировом рынке связь отдельного лица со всеми, но в то же время и независимость [I—23] этой связи от самих отдельных лиц развились до такой степени, что его образование содержит поэтому вместе с тем уже и условие для выхода за его пределы.)

Сравнивание вместо действительной общности и всеобщности.

{Говорили и, возможно, еще говорят, что красота и величие покоятся именно на этой стихийной, независимой от знания и воли индивидов связи, предполагающей как раз их взаимную независимость и безразличие по отношению друг к другу, на материальном и духовном обмене веществ. И, несомненно, эту вещную связь следует предпочесть отсутствию всякой связи между ними или же наличию всего лишь локальной связи, основанной на самом тесном кровном родстве или на отношениях господства и подчинения. Столь же несомненно и то, что индивиды не могут подчинить себе свои собственные общественные связи, пока они эти связи не создали. Но нелепо понимать эту всего лишь вещную связь как естественную, неотделимую от природы индивидуальности (в противоположность рефлек-тированному знанию и воле) и имманентную ей. Эта связь — продукт индивидов. Она — исторический продукт. Она принадлежит определенной фазе развития индивидов. Отчужденность и самостоятельность, в которой эта связь еще существует по отношению к индивидам, доказывают лишь то, что люди еще находятся в процессе созидания условий своей социальной жизни, а не живут уже социальной жизнью, отправляясь от этих условий. Это — связь, стихийная связь индивидов внутри определенных, ограниченных производственных отношений.

Универсально развитые индивиды, общественные отношения которых, будучи их собственными коллективными отношениями, также и подчинены их собственному коллективному контролю, являются продуктом не природы, а истории. Та степень и та универсальность развития потенций [der Vermogen], при которых становится возможной эта индивидуальность, имеют своей предпосылкой как раз производство на основе меновых стоимостей, которые вместе со всеобщим отчуждением [Entfremdung] индивида от себя и от других впервые создают также всеобщность и всесторонность его отношений и способностей. На более ранних ступенях развития отдельный индивид выступает более полным именно потому, что он еще не выработал всю полноту своих отношений и не противопоставил их себе в качестве независимых от него общественных сил и отношений. Так же как смешно тосковать по этой первоначальной полноте индивида, так же смешно верить в необходимость остановиться на нынешней полной опустошенности. Выше противоположности по отношению к этому романтическому взгляду буржуазный взгляд никогда не поднимался, и потому этот романтический взгляд, как правомерная противоположность, будет сопровождать буржуазный взгляд вплоть до его блаженной кончины.}

(В качестве примера здесь можно взять отношение отдельного лица к науке.)

(Сравнение денег с кровью — повод для этого сравнения дало слово «обращение» — примерно столь же правильно, как сделанное Менением Агриппой сравнение патрициев с желудком [55].)

(Сравнение денег с языком не менее ложно. Идеи не превращаются в язык таким образом, чтобы при этом исчезало их своеобразие, а их общественный характер продолжал существовать наряду с ними в языке, как цены существуют наряду с товарами. Идеи не существуют в отрыве от языка. Идеи, которые, для того чтобы обращаться, чтобы стать способными к обмену, должны быть предварительно переведены с их родного языка на чужой язык, представляют уже больше аналогии; но аналогия здесь заключается не в языке, а в его чуждости.)

{Способность всех продуктов, деятельностей, отношений к обмену на нечто третье, вещное, на нечто такое, что в свою очередь может быть обменено на всё без разбора, — т. е. развитие меновых стоимостей (и денежных отношений) — тождественна всеобщей продажности, коррупции. Всеобщая проституция выступает как необходимая фаза развития общественного характера личных задатков, потенций, способностей, деятельностей. Выражаясь более вежливо: всеобщее отношение полезности и годности для употребления. Приравнивание неоднородного, по меткому определению денег у Шекспира [56]. Страсть к обогащению как таковая невозможна без денег; всякое иное накопление и всякая иная страсть к накоплению представляются чем-то примитивным, ограниченным, обусловленным, с одной стороны, потребностями, с другой стороны — ограниченной природой продуктов (sacra auri fames [xxvi]).}

(Деньги в своем развитии, очевидно, уже предполагают развитие других всеобщих отношений.)

Когда рассматриваются такие общественные отношения, которые порождают неразвитую систему обмена, меновых стоимостей и денег или которым соответствует неразвитая степень таковых, то с самого начала ясно, что индивиды, хотя их взаимоотношения и кажутся более личными, вступают друг с другом в общение только как индивиды в той или иной [социальной] определенности, как феодал и вассал, помещик и крепостной и т. д., или как члены касты и т. д., или как члены какого-либо сословия и т. д. В рамках денежного отношения, при развитой системе обмена (и эта видимость обольщает демократию), узы личной зависимости, различия происхождения, образования и т. д. действительно подорваны и разорваны (по крайней мере все личные узы выступают как личные отношения); кажется, будто индивиды независимо (эта независимость вообще есть только иллюзия, и ее правильнее было бы называть безразличием в смысле индифферентности), свободно сталкиваются друг с другом и обмениваются друг с другом в рамках этой свободы; но такими они кажутся лишь тому, кто абстрагируется от тех условий, тех условий существования (а эти условия, в свою очередь, независимы от индивидов и, хотя они порождены обществом, представляются как бы природными условиями, т. е. недоступными контролю индивидов), при которых эти индивиды вступают в соприкосновение друг с другом.

[I—24] Та определенность, которая в первом случае выступает как личное ограничение одного индивида другим, в последнем случае выступает в развитом виде как вещное ограничение индивида независимыми от него и самодовлеющими отношениями. (Так как отдельный индивид не может сбросить с себя своей личной определенности, но может преодолеть внешние отношения и подчинить их себе, то кажется, будто во втором случае он пользуется большей свободой. Однако ближайшее исследование этих внешних отношений, этих условий показывает, что индивиды известного класса и т. д. не могут преодолеть эти условия en masse [xxvii], не уничтожив их. Отдельное лицо может случайно с ними справиться, но не масса закабаленных ими людей, ибо само существование такой массы выражает подчинение, и притом неизбежное подчинение индивидов этим отношениям.)

Эти внешние отношения столь мало являются устранением «отношений зависимости», что, напротив, они представляют собой лишь превращение последних во всеобщую форму — выработку всеобщей основы отношений личной зависимости. Также и здесь индивиды вступают в отношения друг с другом лишь как определенные индивиды. Эти вещные отношения зависимости в противоположность личным и выступают так (вещное отношение зависимости — это не что иное, как общественные отношения, самостоятельно противостоящие по видимости независимым индивидам, т. е. их производственные отношения друг с другом, ставшие самостоятельными по отношению к ним самим), что над индивидами теперь господствуют абстракции, тогда как раньше они зависели друг от друга. Но абстракция или идея есть здесь не что иное, как теоретическое выражение этих материальных отношений, господствующих над ними.

Отношения, разумеется, могут быть выражены только в идеях, и поэтому философы усмотрели своеобразие нового времени в господстве над ним идей и со свержением этого господства идей отождествили порождение свободной индивидуальности. Совершить эту ошибку было с идеологической точки зрения тем легче, что вышеуказанное господство отношений (вышеуказанная вещная зависимость, которая, впрочем, в свою очередь переходит в определенные отношения личной зависимости, только лишенные всяких иллюзий) выступает в сознании самих индивидов как господство идей, а вера в вечность этих идей, т. е. вышеуказанных отношений вещной зависимости, конечно, всячески укрепляется, поддерживается и внушается господствующими классами.

(Разумеется, относительно иллюзии «чисто личных отношений» феодальной эпохи и т. д. нельзя ни на мгновение забывать: 1) что сами эти отношения в пределах своей сферы принимали на определенной фазе развития вещный характер, как показывает, например, развитие отношений земельной собственности из отношений чисто военной субординации; однако 2) то вещное отношение, в которое они переходят, само имеет ограниченный, определенный природой характер и поэтому представляется личным, между тем как в современном мире личные отношения выступают как чистый результат отношений производства и обмена.)

[5) РАЗВИТИЕ ДЕНЕЖНОЙ ФОРМЫ СТОИМОСТИ В РЕЗУЛЬТАТЕ РАЗВИТИЯ ОБМЕНА. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР ПРОИЗВОДСТВА В БУРЖУАЗНОМ ОБЩЕСТВЕ В ОТЛИЧИЕ ОТ ОБЩЕСТВЕННОГО ХАРАКТЕРА ПРОИЗВОДСТВА ПРИ КОММУНИЗМЕ]

Продукт становится товаром. Товар становится меновой стоимостью. Меновая стоимость товара получает особое существование наряду с товаром; другими словами, товар в той форме, в которой он 1) способен к обмену на любой товар, 2) является поэтому всеобщим товаром, а его природная особенность погашена, 3) в которой положена мера его обменивае-

мости, т. е. определенная пропорция для приравнивания к нему всех остальных товаров, — есть товар как деньги, и притом не как деньги вообще, а как определенная сумма денег, ибо для того, чтобы представлять меновую стоимость во всех ее различиях, деньги должны поддаваться подсчету, быть количественно делимыми.

Деньги — эта общая для всех товаров форма, в которую они превращаются как меновые стоимости, этот всеобщий товар — должны сами существовать как особый товар наряду с другими товарами, так как товары не только в уме должны измеряться деньгами, но и в действительном обмене должны обмениваться и размениваться на деньги. Возникающее отсюда противоречие развить в другом месте. Деньги столь же мало возникают путем соглашения, как и государство. Они стихийно возникают из обмена и в обмене, они его продукт.

Первоначально деньгами служит — т. е. принимается в обмен не как предмет потребности и потребления, а для того, чтобы снова обменять его на другие товары, — тот товар, который в качестве предмета потребности чаще всего принимается в обмен и курсирует в обращении; который, стало быть, наиболее надежен в смысле возможности его дальнейшего обмена на другие особенные товары; который, следовательно, при данной организации общества является представителем богатства κατ' έξοχήν [xxviii], предметом наиболее всеобщего спроса и предложения и обладает особой потребительной стоимостью. Таковы соль, шкуры, скот, рабы. Такой товар фактически больше, чем другие товары, соответствует в своей особой товарной форме самому себе как меновой стоимости (жаль, что по-немецки нельзя подходящим образом передать разницу между denree и merchandise [xxix]).

Особенная полезность товара, будь то товара как особого предмета потребления (шкуры), будь то товара как непосредственного орудия производства (раб), ставит здесь на него клеймо денег. В дальнейшем ходе развития наступит как раз обратное, т. е. товар, меньше всего являющийся непосредственно предметом потребления или орудием производства, лучше всего будет представлять именно ту сторону дела, что он служит потребности обмена как такового. В первом [I—25] случае товар становится деньгами в силу своей особенной потребительной стоимости; во втором случае он получает свою особенную потребительную стоимость потому, что он служит деньгами.

Долговечность, неизменность, делимость и способность снова сплавляться воедино, относительно легкая транспортабельность, поскольку большая меновая стоимость представлена здесь в небольшом объеме, — все это делает на последней ступени особенно подходящими для того, чтобы стать деньгами, благородные металлы. Вместе с тем они образуют естественный переход от первой формы денег. На несколько более высокой ступени производства и обмена орудие производства начинает доминировать над продуктами; металлы же (сначала — камни) суть первые и наиболее необходимые орудия производства. В меди, игравшей столь большую роль в качестве денег у древних, еще совмещается и то и другое: особая потребительная стоимость в качестве орудия производства и те прочие свойства, которые не вытекают из потребительной стоимости товара, но соответствуют его назначению быть меновой стоимостью (а это значит — быть также и средством обмена).

От других металлов потом опять-таки отделяются благородные металлы, так как они не подвержены окислению и т. д., одинаковы по качеству и т. д., и затем они лучше соответствуют более высокой ступени развития, ибо их непосредственная полезность для потребления и производства отступает на задний план, а уже в силу своей редкости они лучше представляют стоимость, основанную только на обмене. Они с самого начала представляют избыток, представляют ту форму, в которой первоначально выступает богатство. К тому же металлы люди охотнее меняют на металлы, чем на другие товары.

Первая форма денег соответствует низшей ступени обмена и меновой торговли, на которой деньги еще выступают больше в своем качестве меры, нежели в качестве действительного орудия обмена. На этой ступени мера еще может быть чисто воображаемой (впрочем, у негров их брусок[xxx] подразумевает железо). (Но раковины и пр. уже больше соответствуют тому ряду, последняя вершина которого — золото и серебро.)

Из того, что товар становится всеобщей меновой стоимостью, вытекает, что меновая стоимость становится особым товаром; она может стать таковым лишь тем путем, что какой-нибудь особый товар получает по отношению ко всем остальным товарам привилегию представлять, символизировать их меновую стоимость, т. е. привилегию стать деньгами. То обстоятельство, что для денежного свойства всех товаров некоторый особый товар выступает как субъект денег, вытекает из самой сущности меновой стоимости. В дальнейшем ходе развития меновая стоимость денег может, в свою очередь, получить существование, оторванное от их материи, от их субстанции, как, например, в бумажных деньгах, причем, однако, привилегия этого особого товара не отменяется, так как обособленное существование меновой стоимости денег должно по-прежнему получать свое наименование от этого особого товара.

Так как товар есть меновая стоимость, то он может обмениваться на деньги, он приравнен к деньгам. То отношение, в котором он приравнивается к деньгам, т. е. определенность его меновой стоимости, является предпосылкой его превращения в деньги. То отношение, в котором отдельный товар обменивается на деньги, т. е. то количество денег, которое можно получить взамен определенного количества товара, определяется овеществленным в товаре рабочим временем. Как осуществление определенного рабочего времени, товар есть меновая стоимость; в деньгах доля рабочего времени, представляемая товаром, не только измерена, но и содержится в ее всеобщей, соответствующей понятию, способной к обмену форме. Деньги — это та вещная среда, погружаясь в которую меновые стоимости принимают форму, отвечающую их всеобщему определению. Адам Смит говорит, что труд (рабочее время) — это те первоначальные деньги, на которые покупаются все товары [57]. Если рассматривать акт производства, то это всегда остается правильным (точно так же и в отношении определения относительных стоимостей). Каждый товар в процессе производства непрерывно обменивается на рабочее время.

Необходимость отличных от рабочего времени денег возникает как раз вследствие того, что определенное количество рабочего времени должно быть выражено не в своем непосредственном и особенном продукте, а в некотором опосредствованном и всеобщем продукте, т. е. в своем особенном продукте как равном всем другим продуктам того же рабочего времени и обратимом во все другие продукты того же рабочего времени, — рабочего времени, содержащегося не в одном каком-нибудь товаре, а во всех товарах одинаково и поэтому в одном особом товаре, который является представителем всех других.

Рабочее время не может непосредственно само быть деньгами (требование, которое, иными словами, равносильно тому, чтобы каждый товар был непосредственно своими собственными деньгами) именно потому, что оно (как предмет) фактически существует всегда лишь в особенных продуктах: в качестве всеобщего предмета оно может существовать лишь символически, опять-таки именно в каком-нибудь особенном товаре, становящемся деньгами. Рабочее время не существует как всеобщий, независимый от натуральных особенностей товаров и

отделенный (оторванный) от них предмет обмена. А между тем ему необходимо было бы существовать в виде такого предмета обмена для того, чтобы непосредственно соответствовать требованиям, предъявляемым к деньгам. Именно овеществление всеобщего, общественного характера труда (а потому и рабочего времени, содержащегося в меновой стоимости) и делает его продукт меновой стоимостью, дает товару свойство денег, которое, однако, в свою очередь, подразумевает наличие некоторого субъекта денег, существующего самостоятельно, вне товара.

Определенное рабочее время овеществлено в определенном, особенном товаре, обладающем особенными свойствами и стоящем в особенных отношениях к потребностям; в качестве же меновой стоимости рабочее время должно быть овеществлено в таком товаре, который выражает лишь его долю или количество, безразличен к его натуральным свойствам и потому может быть превращен в — т. е. обменен на — любой другой товар, овеществляющий то же самое рабочее время. В качестве предмета [обмена] товар должен обладать этим всеобщим характером, [I—26] противоречащим его натуральной особенности. Это противоречие может быть разрешено только тем путем, что оно само овеществляется, т. е. тем путем, что товар полагается двояко: во-первых, в своей натуральной непосредственной форме, а затем — в своей опосредствованной форме, в качестве денег. Последнее возможно лишь в том случае, если какой-нибудь особенный товар становится как бы всеобщей субстанцией меновых стоимостей, или если меновая стоимость товаров отождествляется с какой-нибудь особенной субстанцией, с каким-нибудь особенным товаром в отличие от всех остальных; т. е. если товар сначала должен быть обменен на этот всеобщий товар, на символический всеобщий продукт рабочего времени или на его символическое всеобщее овеществление, чтобы затем в качестве меновой стоимости обладать способностью обмениваться безразлично на любой из всех прочих товаров, превращаться в них.

Деньги, это — рабочее время как всеобщий предмет, или овеществление всеобщего рабочего времени, рабочее время как всеобщий товар. Поэтому, если кажется очень простым, что рабочее время, раз оно регулирует меновые стоимости, действительно представляет собой не только внутренне присущую им меру, но и саму их субстанцию (ибо как меновые стоимости товары не имеют никакой другой субстанции, никаких натуральных свойств) и могло бы также и непосредственно служить их деньгами, т. е. конституировать тот элемент, в котором меновые стоимости реализуются как таковые, — то эта видимость простоты обманчива. Дело обстоит, напротив, так, что отношение меновых стоимостей — т. е. товаров как друг другу равных и друг к другу приравнимых овеществлений рабочего времени — заключает в себе такие противоречия, которые получают свое вещное выражение в деньгах, отличных от рабочего времени.

У Адама Смита это противоречие еще выступает как некое полагайте двух определений рядом друг с другом: наряду с особенным продуктом труда (рабочим временем как особенным предметом) работник должен произвести еще некоторое количество всеобщего товара (рабочее время как всеобщий предмет). Оба определения меновой стоимости выступают у Смита внешне рядом одно с другим[58]. Сущность товара в целом еще не выступает у него захваченной и пронизанной противоречием. Это соответствует той ступени производства, которую он имел перед собой, когда работник в своем продукте еще непосредственно обладал частью необходимых ему средств существования; ни вся его деятельность, ни его продукт в целом еще не стали зависимы от обмена, т. е. еще в значительной мере преобладало потребительское сельское хозяйство [Subsistenz-agrikultur] (или как там его называет Стюарт[59]), а также патриархальная промышленность (ручное ткачество, прядение на дому в соединении с сельским хозяйством). В масштабе нации люди обменивались еще только излишками. Меновая стоимость и ее определение рабочим временем еще не были полностью развиты в национальном масштабе.

(Экскурс. Относительно золота и серебра было бы менее правильно, чем относительно какого-нибудь другого товара, утверждать, что их потребление может возрастать лишь пропорционально уменьшению их издержек производства. Их потребление возрастает, напротив, пропорционально росту всеобщего богатства, ибо их употребление специфически представляет богатство, изобилие, роскошь, так как они сами являются представителями всеобщего богатства. Не говоря уже о их употреблении в качестве денег, потребление золота и серебра растет пропорционально росту всеобщего богатства. Поэтому, если их предложение внезапно увеличивается, даже без соответствующего снижения их издержек производства или их стоимости, они находят быстро расширяющийся рынок, что задерживает их обесценение. Этим объясняется многое из того, что казалось необъяснимым в австралийско-калифорнийских событиях[60] тем экономистам, которые вообще ставят потребление золота и серебра исключительно в зависимость от снижения их издержек производства и тем самым вращаются в порочном кругу. Это связано именно с тем, что золото и серебро являются представителями богатства, т. е. с их свойством функционировать как деньги.)

(Противопоставление золота и серебра, как вечного товара, другим товарам, которое мы находим у Петти [xxxi], имеется уже у Ксенофонта, в работе «О доходах Афинского государства», гл. 1, в отношении мрамора и серебра:

«Эта страна не только отличается произведениями расцветающими и отцветающими, но в ней есть и постоянные блага. В ней в изобилии родится камень» (а именно, мрамор)... «Есть и такая земля, которая при посевах не дает никаких плодов, а если ее копать, она больше людей прокормит, нем если бы приносила пшеницу...»[61].)

{Надо отметить, что обмен между различными племенами или народами — именно этот обмен, а не частный, есть первая форма обмена — начинается прежде всего с того, что у нецивилизованного племени покупается (выманивается) излишек, представляющий собой не продукт его труда, а естественный продукт природы и земли, которую это племя занимает.}

{Из того, что деньги должны быть символизированы в определенном товаре, вывести затем и самый этот товар (золото и т. д.) и проистекающие отсюда обыденные экономические противоречия. Это № II. Далее, так как все товары, для того чтобы их можно было фиксировать как цены, должны обмениваться на деньги, — безразлично, совершается ли этот обмен в действительности или только мысленно, — надо определить отношение количества золота или серебра к товарным ценам. Это № III. Ясно, что поскольку цены товаров лишь измерены в золоте и серебре, количество последних не оказывает влияния на цену товаров; затруднение возникает в результате действительного обмена, поскольку деньги действительно служат орудием обращения; [в результате] соотношения спроса и предложения и т. д. Однако то, что влияет на стоимость денег как орудия обращения, очевидно влияет на них и как на меру.}