Богатство в виде свободного времени

«Навязанное равенство заработной платы», возведенное со­циалистическим правительством в ранг закона, тоже не приво­дит к счастью, которое, по убеждению Маркса, заключается в наших взаимоотношениях с другими людьми и в развитии на­ших способностей к творческому самовыражению. «Состоятель­ный человек, — писал он, — это тот, кто испытывает потребность в целом ряде свойственных человеку жизненных проявлений и для кого самореализация является внутренней необходимостью». «Слишком большое количество полезных вещей, — утверждал он, — порождает слишком большое количество бесполезных людей».

Конечно, Маркс понимал, что человеческим существам необ­ходимо достаточное количество здоровой пищи, приличная кры­ша над головой и одежда, защищающая от холода. Массовое про­изводство, по его убеждению, сделало все это доступным для каждого. Но чтобы заработать эти блага, каждый человек должен производить определенный минимум повторяющейся, нетворчес­кой работы. Маркс называл проводимое за этой работой время, которое, согласно его и Энгельса мнению, могло быть сокраще­но (даже в середине XIX века) до четырех часов в день, «сферой необходимого».

Количество времени, необходимое для того, чтобы удовлет­ворить истинные материальные нужды, может быть еще больше сокращено путем повышения производительности, «но всегда остается сфера необходимого. За ее пределами начинается раз­витие человеческих сил, которое в конечном итоге является ис­тинной сферой свободы», когда в жизни человека доминирует добровольно выбранное им занятие. Относительно сферы сво­боды Маркс добавлял, что «уменьшение длины рабочего дня яв­ляется ее основной предпосылкой». «Государство можно считать по-настоящему богатым, если рабочий день в нем составляет шесть, а не двенадцать часов, — писал Маркс, с одобрением ци­тируя анонимного автора одной английской статьи, написанной в 1821 году: Богатство — это свобода — свобода выбирать способ времяпрепровождения, свобода радоваться жизни, свобода раз­вивать свой ум: богатство — это свободное время, и ничего боль­ше».

ПРОСТО ТОРО

Тем временем на другой стороне Атлантики одно из аме­риканских общественных движений осуществляло похожую работу, критикуя индустриализацию и порождаемую ею жажду наживы. Идеалом трансценденталистов, как они себя называли, была простая жизнь в соприкосновении с приро­дой. Они начали организовывать специальные общины (ко­торым недолго суждено было просуществовать), такие, как Ферма у ручья и Фруктовая страна, основанные на собствен­ных принципах.

Наиболее известной из таких общин, хотя и недолго просу­ществовавшей, была та, что организовал Генри Дэвид Торо[23] в хижине, состоявшей из одной комнаты, которую он построил на берегу пруда Уолден, около Бостона. «Простота, простота и еще раз простота, — писал Торо в книге "Уолден или жизнь в лесу". — Большинство предметов роскоши и многие из так называемых жизненных удобств несомненно мешают развитию человече­ства».

В книге «Жизнь без принципов» Торо выступил с еще боль­шим осуждением порожденных развитием промышленности стя­жателей, уже ища вакцину против синдрома потреблятства. По­добно Марксу, Торо верил, что истинное богатство — это достаточное количество свободного времени для самостоятель­но выбранного творческого занятия, и утверждал, что достаточ­но отдавать работе полдня, чтобы удовлетворять первейшие ма­териальные потребности. «Если бы я вынужден был продавать обществу как первую, так и вторую половину своего дня, что, по-видимому, делает большинство людей, мне незачем стало бы жить, — писал Торо.

Давайте посмотрим, как мы проводим свою жизнь. Мир — во власти бизнеса. Какая нескончаемая суета... Нет уже никакого Шабата. Было бы потрясающе хотя бы раз увидеть отдыхающего человека. Нет ничего, кроме работы, работы и еще раз работы. Невозможно купить чистый блокнот, чтобы записывать туда мысли — все блокноты заранее расчерчены для вписывания туда долларов и центов... Я думаю, что нет уже ничего, включая пре­ступление, что было бы противопоставлено поэзии, философии и самой жизни, кроме этого вечного бизнеса.

«Если человек ежедневно проводит полдня, гуляя по лесу, просто потому, что ему это нравится, он подвергается опаснос­ти прослыть бездельником, но если он проводит целые дни, тор­гуя спиленным лесом и тем самым лишая землю лесного покрова, его оценят как трудолюбивого и предприимчивого гражданина, — писал Торо. Эти слова имеют все большее отношение к сегод­няшнему дню, когда такие корпоративные дельцы, как Чарльз Хервиц из Тихоокеанской лесообрабатывающей компании, це­ликом вырубают старые леса, чтобы заплатить за бросовые об­лигации.

Для Маркса, Торо и других часто цитируемых, но еще более часто игнорируемых философов середины XIX века развитие промышленности оправдывалось только тем, что оно потенци­ально сокращало время, проводимое за монотонной работой, и тем самым давало людям свободное время для самостоятельно выбранного занятия.

Если бы этим философам предложили выбрать между увели­чением количества свободного времени и увеличением количе­ства денег, они выбрали бы первое. Ровно век спустя после того, как Торо уединился в Уэльдене, необходимость сделать этот вы­бор, как будет показано в нашей следующей главе, втянет Аме­рику в широкое и оживленное обсуждение. Потом, внезапно, будет принято решение — в пользу денег. Но сам факт спора не будет забыт.

Глава 17 НЕВЫБРАННАЯ ДОРОГА

Нам нужен хлеб, но и розы тоже [и вре­мя, чтобы наслаждаться их запахом].

Женщины-рабочие с текстильной фабрики в Лорансе, шт. Массачусетс, 1912г.

После ужасов Гражданской войны в Соеди­ненных Штатах вспыхнул новый конфликт, столь же сильный, сколь и его последствия. Перед американцами открылись две доро­ги, как сказал об этом Роберт Фрост в своем чудесном стихотворении «Невыбранная до­рога». После периода колебаний, который продлился около века, мы выбрали одну из них, «и этот выбор оказался решающим».

Американцы XIX века все еще предпочи­тали бережливость расточительности, и сло­во «потребление» значило тогда нечто дру­гое. Как объясняет Джереми Рифкин, «если заглянуть в словарь английского языка, со­ставленный Сэмюэлем Джонсоном, "по­треблять" там значит истощать, грабить, опустошать, разрушать. На самом деле, даже в поколении наших бабушек и дедушек, когда у кого-то был туберкулез, это называлось словом "потребле­ние". То есть вплоть до этого века быть потребителем не означа­ло ничего хорошего, а напротив, значило нечто плохое».

Как бы то ни было, фабричная система позволила в огромной степени сократить время, требующееся для производства това­ров. Здесь-то и кроются корни нового конфликта: чем занимать­ся в оставшееся время? Одни считали, что нужно производить больше вещей, другие были убеждены, что нужно меньше рабо­тать. Роскошь или простота. Деньги или время.

ПРАВО НА ЛЕНЬ

На противоположной стороне Атлантики кипел похожий спор. В 1883 году, находясь во французской тюрьме, Поль Ла-фарг, зять Карла Маркса, написал провокационное эссе под названием «Право на лень», бросающее вызов этике, согласно которой необходимо увеличивать объем производства и потреб­ления. Лафарг высмеивал промышленников, которые «прохо­дят по территориям, населенным счастливыми народами, без­заботно греющимися на солнышке», и «прокладывают железные дороги, строят фабрики и вводят изнурительные фор­мы труда».

Лафарг считал лень «матерью искусств и добродетелей» и ут­верждал, что даже в те времена производительность фабрик была достаточной, чтобы при трехчасовом рабочем дне удовлетворять все основные потребности. Подобно Марксу, он подчеркивал, что закон католической церкви дал рабочим много праздничных дней для почитания святых, когда работать было запрещено. И нет ничего удивительного, говорил он, в том, что промышленники предпочитают протестантизм (с его этикой работы), который «развенчивал святых на небесах, чтобы отменить праздники, уч­режденные в их честь на земле».

В это же самое время в Англии Уильям Моррис, поэт, худож­ник, эссеист, создатель кресла Морриса, заявил, что под давлени­ем фабричной системы «огромные массы людей по безрассудной прихоти и жадности работодателей вынуждены производить вред­ные или бесполезные вещи». «Огромное количество рабочей силы, — писал Моррис, — потрачено на то, чтобы заполнить вит­рины магазинов всем тем, что удивительно и чрезмерно».

«Я прошу вас», — призывал Моррис, подумать об огромной массе людей, занятых всей этой жалкой чепухой: от инженеров, которым пришлось делать машины для производства машин, до несчастных клерков, которые день за днем и год за годом сидят в жутких комнатенках, где заключен весь круг их обязанностей, или продавцов, которые, не решаясь признать свои души свои­ми, продают их в розницу... праздной толпе, которой они не нуж­ны, но которая все же покупает их, чтобы очень скоро до смерти ими пресытиться.

«В будущем хорошая жизнь ничем не будет напоминать жизнь сегодняшних богачей. Свободные люди, — утверждал он, —дол­жны жить простой жизнью и наслаждаться простыми удоволь­ствиями». Моррис определял порядочную, обеспеченную жизнь как жизнь, требующую наличия «здорового тела и активного ума, занятия, соответствующего здоровому телу и активному уму, и красивого мира вокруг, чтобы в нем жить».

ПРОСТАЯ ЖИЗНЬ

В это время открывающиеся в Соединенных Штатах новые заведения, например универмаги, способствовали проведению в жизнь интенсивного потребления. «Городские универмаги по­явились в 1880-х годах, — говорит историк Сьюзан Страссер, — в сущности, для того, чтобы создать место, куда люди смогут прий­ти и забыться, а попутно истратить свои деньги». К 1890-м годам состоятельные американцы с гордостью демонстрировали мате­риальные свидетельства своего успеха.

«Самый пылкий энтузиазм по поводу простой жизни разго­релся в Америке в конце XIX века», — признает историк Дэвид Ши. «В то время Теодор Рузвельт был одним из главных побор­ников простого образа жизни американцев. Рузвельт был доста­точно откровенным, когда говорил, что при всей поддержке, ока­зываемой им американскому капитализму, он опасается, что если позволить капитализму развиваться свободно, он, в конце кон­цов, породит продажную цивилизацию». В своей замечательной книге «Простая жизнь» Ши приводит и другие примеры интере­са к умеренности, вспыхнувшего тогда на границе двух веков. Даже самый популярный тогда в Америке журнал The Ladies' Ноте Journal в то время пропагандировал простоту.