Человек, который сажал деревья

Двадцать лет назад, когда Джон Бил работал инженером в ком­пании «Боинг», проблемы с сердцем заставили его на время отой­ти от дел. Чтобы поправить свое здоровье, он часто прогуливал­ся неподалеку от дома. Его путь пролегал вдоль ручья под названием Хэмм, сбегающего с холмов юго-западной части Си­этла и впадающего в реку Дувамиш, чью воду используют для про­мышленных целей, и которая, в свою очередь, впадает в Паджет Саунд. Бил знал, что много лет назад вверх по реке Дувамиш в ручей Хэмм приходили на нерест стаи лососей.

Но в 1980 году в ручье не осталось рыбы. Вечнозеленые леса, когда-то росшие на его берегах, все были срублены. Промыш­ленные предприятия сбрасывали в ручей отходы, и мусор усти­лал его берега. Джон Бил решил вмешаться. В тот момент он по­чувствовал: «Если мы сможем возродить ручей Хэмм, самую замусоренную часть города Сиэтла, мы докажем, что это можно сделать везде».

Он активно принялся задело и преуспел, остановив загрязне­ние ручья промышленными отходами и вывезя тонны мусора. В течение следующих пятнадцати лет он сажал вдоль ручья дере­вья, тысячи деревьев. Он восстановил естественные пруды, во­допады и места для нереста. Сначала он работал один, но со вре­менем другие люди стали ему помогать. Несколько газетных статей и парочка телерепортажей привлекли новых сторонни­ков. Бил показал им, как восстанавливать бассейн реки.

Лососи вернулись, и с каждым годом их было на несколько особей больше, пока стая не восстановилась почти полностью. Бил никогда не получал денег за свои усилия, хотя пожертвова­ния людей компенсируют его издержки. Но Бил, как говорит он сам, с лихвой вознагражден чувством удовлетворения от того, что его стараниями ручей Хэмм и местность вокруг него выглядят совсем иначе. «Вот моя награда, вот плата, которую я получаю за труды», — заключает Бил.

Что объединяет Джона Била, рабочих из ГКОПР и бесчислен­ных людей, которые содействуют процветанию своих городов, так это понимание, что осмысленное действие значит больше, чем деньги и что, на самом деле, лучше давать, чем получать. Они уз­нали, что, делая такие усилия, человек может состояться как че­ловек. Но в нашем потребительском обществе такие люди ста­новятся исключениями.

Чем больше американцы наполняют свою жизнь вещами, тем чаще они говорят психиатрам, священникам, друзьям и членам своих семей, что они чувствуют «пустоту» внутри. Чем больше игрушек у наших детей, тем больше они жалуются на скуку. Две тысячи лет назад Иисус Христос предсказал, что так будет. «Ка­кая польза человеку, если он приобретет весь мир, — спрашивал он своих последователей, —а душе своей повредит?» (Матфей, 16:26). В эпоху синдрома потреблятства этот вопрос задают ред­ко, особенно публично. А надо бы.

НИЩЕТА ДУШИ

Когда Мать Тереза приехала в Соединенные Штаты для полу­чения почетной ученой степени, она сказала: «Это самое бедное место из всех мест, где я когда-либо была», — рассказывает Ро­берт Сейпл, директор благотворительной христианской органи­зации «Видение мира». — Она говорила не об экономике, взаим­ных фондах, Уолл-стрит и покупательной способности, — добавляет он. — Она говорила о нищете души».

Незадолго до своей смерти, которая последовала от опухоли мозга, Ли Этуотер, политтехнолог, руководивший избирательны­ми кампаниями республиканцев, сделал признание. «1980-е годы, — сказал он, — были временем приобретения — приобре­тения благосостояния, силы, престижа. Я знаю. Я добился большего благосостояния, силы и престижа, чем большинство. Но вы можете обрести все, чего хотели, и по-прежнему ощущать внутреннюю пустоту». Он предупреждал о наличии «духовно­го вакуума в самом сердце американского общества, опухоли души».

Во всех великих религиозных традициях человеческие суще­ства рассматриваются как имеющие в жизни некое предназна­чение. Обнаженное до самой сути, это предназначение заклю­чается в служении Богу, в заботе о его творениях и о таких же, как мы, человеческих существах.

Счастлив тот мужчина или та женщина, чья работа и жиз­ненные силы служат этим целям, кто находит свое призвание или средства, которые позволяют его или ее талантам служить на пользу общества. Ни в одной из этих традиций предназначе­ние не рассматривается как простое накопление вещей, силы или удовольствий — или как «стремление купить первокласс­ный товар».

Сейчас уже редко можно услышать, чтобы кто-нибудь оцени­вал свою работу как призвание. Работа может быть «интересной » и «творческой» или тупой и скучной. Она может давать обще­ственное положение или считаться незначительной, и это безот­носительно ее истинной ценности. Например, наша жизнь нару­шается гораздо более чувствительным образом, когда перестают работать сборщики мусора, чем когда перестают работать фут­болисты. Работа может приносить большие денежные вознаграж­дения, а может едва поддерживать наше существование. Но мы почти никогда не спрашиваем, в чем смысл нашей работы и чему она служит. Для большинства, но, конечно, не для всех нас, если работа приносит деньги, этого достаточно. Зачем делать эту ра­боту? Очень просто. За нее платят.

Рассмотрим, к примеру, хорошо оплачиваемых профессиона­лов, которые создают рекламу для супержестоких видеоигр, ко­торая так обеспокоила Кэролайн Coy (как это было описано в главе 7). Несомненно, большинство из них описали бы свою ра­боту как «увлекательную» и, конечно, «творческую», ведь она заставляет их постоянно порождать новые идеи для эффектив­ного продвижения товара на рынке. В этой работе нет ничего механического. Удобная обстановка? Без сомнения. Свободный график? Возможно. Чувство самодовольства от того, что удается быть таким умным, успешным манипулятором, которого посещают такие остроумные идеи, как «Это лучше, чем застрелить соседскую кошку». «Я люблю свою работу», — вероятно, сказа­ли бы они вам, если бы вы их спросили.

Теперь посмотрим на разработчиков самих игр. Все описан­ные привилегии имеют силу и, в приложение к ним, плюс — бо­лее высокая оплата труда, достаточная, чтобы покупать «Феррари», «Порше» и особняки. Некоторые из них признают, что никогда не разрешили бы своим собственным детям пользовать­ся товарами, которые они производят (или, в случае постанов­щиков фильмов о насилии, смотреть эти фильмы), что они про­изводят и продают товары для детей других людей. Но перестать производить их? Во всяком случае, не тогда, когда эти товары при­носят такую большую прибыль.

Приобрести мир — потерять душу.

То, что подобные профессионалы могут «получать удоволь­ствие» от своей работы без малейшего беспокойства о ее конеч­ном смысле и последствиях, ясно свидетельствует об успешном вытеснении нашей современной экономикой из сознания людей вопросов о смысле и цели. Они не переживают об этом — по край­ней мере, внешне. А может быть, те виды вознаграждения, кото­рые они получают за свои сомнительные с моральной точки зре­ния продукты — деньги, интерес, власть, общественный статус — действуют как морфий, притупляя все уколы сожаления.

ЧТО КРОЕТСЯ ЗА УЛЫБКАМИ

Но миллионы других американцев жаждут обрести смысл жизни. Именно это обнаружил доктор Майкл Лернер, раввин и писатель, когда работал в «стрессовой клинике» для работающих семей в Окленде, шт. Калифорния. Вместе со своими коллегами Лернер изначально «предполагал, что большинство американцев действуют в первую очередь исходя из эгоистических матери­альных интересов. Так что мы были удивлены, что эти обыкно­венные американцы часто испытывали больший стресс от того, что они попусту тратили свою жизнь, выполняя бесполезную работу, чем от ощущения, что они зарабатывают недостаточно денег».

Лернер и его коллеги собрали группу из людей различных профессий, чтобы поговорить с ними о том, как им живется. «Сначала большинство людей, с которыми мы разговаривали, хотели уверить нас, так же, как они уверяли своих коллег и дру­зей, что все прекрасно, все идет нормально, что они никогда не допустят у себя стрессовых состояний, и, вообще, живут хоро­шо». Это были ответы, подобные тем, которые обычно получают устроители социологических опросов на свои поверхностные вопросы о том, доволен ли человек своей жизнью. Но со време­нем, по мере того, как люди в группах начинали чувствовать себя более раскованно, искренне выражая свои эмоции, появились другие ответы.

«Мы обнаружили, что люди со средним уровнем доходов глу­боко несчастливы, потому они жаждут служить общественному благу, вкладывать куда-нибудь свои таланты и энергию, но счи­тают, что та работа, которая у них есть, почти не дает им такой возможности, — пишет Лернер. — И зачастую они начинают требовать повышения зарплаты, в качестве компенсации за жизнь, которая, в противном случае, ощущается как бесполез­ная и пустая».

«Может быть именно этот страх собственной ненужности в мире ненужных вещей делает наиболее очевидными неесте­ственность и абсурдность большой части того, что в наше вре­мя называется работой», — написал Стаде Теркель в бестсел­лере «Работа». Может быть, именно чувство, описанное Лернером и Теркелем, привело к одним из самых печальных в современной американской статистике результатам. Уровень депрессии, существующий в наше время в Соединенных Шта­тах, в десять раз превышает тот, который существовал до 1945 года. Миллионы американцев притупляют свою душевную боль с помощью «Прозак» и т.п. других лекарственных препа­ратов.

Поскольку все больше американцев становятся жертвами синдрома потреблятства, чувство подавленности, страха, пони­женная самооценка станут, вероятно, все более распространен­ными среди них. Это предсказание находит научное подтверж­дение в сериях недавних исследований, проведенных двумя профессорами психологии, Тимом Кассером и Ричардом Разном (Ryan). Они сравнили индивидов, чьи главные устремления име­ли финансовый характер, с другими, которые были ориентиро­ваны на служение обществу и установление тесных взаимоот­ношений с другими людьми.

Выводы получились недвусмысленные: те индивиды, для ко­торых накопление материальных благ являлось главной целью, «были менее способны к самовыражению, страдали большей подавленностью и чувством страха». Их исследование, как пи­сали ученые, «продемонстрировало опасные последствия ори­ентации на накопление денег как на ведущий жизненный прин­цип».