Глава 5. стресс от невоздержанности

От многих людей мы постоянно слышим одно и то же: я не вижу жизни. Я просыпа­юсь утром. У меня впереди повседневные заботы, забота о престарелых родственни­ках, 40 минут я добираюсь до работы. Я дол­жен работать допоздна. Поздно вечером я возвращаюсь домой, где меня ждет стирка и счета на оплату. Я запихиваю что-нибудь в микроволновую печь. Затем, усталый до изнеможения, я отправляюсь спать. Утром я просыпаюсь, и все повторяется с самого начала.

Джеральд Селент, социолог, наблюдающий за общественными тенденциями

Мы принадлежим к нации, которая кри­чит на микроволновую печь, чтобы та по­торапливалась.

Джоан Рьян, «Сан-Франциско Кроникл».

«Синдром потреблятства — самая опасная болезнь, в этом нет никаких сомнений», — говорит Доктор Ричард Свенсон из Ме-номони, шт. Висконсин, который много лет занимался медицин­ской практикой, прежде чем переориентировался на чтение лек­ций и написание статей. Высокий, бородатый, глубоко верующий Свенсон с течением времени приобрел убеждение, что значи­тельная часть той боли, которую его пациенты испытывают в сво­ей жизни, имеет скорее психологические, чем физиологические причины. «По прошествии четырех или пяти лет вся эта идея резерва времени вышла на поверхность», — говорит Свенсон. Он обнаружил, что слишком многие из его пациентов напряжены до предела и даже сверх предела, не имея в своей жизни никако­го резерва времени, никакого жизненного пространства для от­дыха, расслабления, размышлений. Они демонстрировали сим­птомы стресса в наиболее острой его форме.

«Эти симптомы могли иметь и физиологический характер, — вспоминает Свенсон. Головные боли, боли в пояснице, учащен­ное сердцебиение, боли неизвестного происхождения. Или это могли быть эмоциональные проблемы, такие, как депрессия, тре­вожность, бессонница, раздражительность. Некоторые срыва­лись на начальника, на коллег, на собственных детей. Налицо были также всевозможные поведенческие симптомы, такие, как: любовь к слишком быстрой езде, или излишнее употребление спиртных напитков, или слишком частое повышение голоса на других людей, или проявление жестокости. Я обнаружил, что в их жизни совершенно не было свободного места, не было ника- 1 кого запаса времени. Разница между объемом нагрузки, кото­рую они несли, и их предельными возможностями просто исчез­ла. Я не мог применить рентгеновское облучение, чтобы обнаружить это, но, тем не менее, все было именно так. Здесь крылся мощный источник боли и дисгармонии в человеческих жизнях».

ОТЯГОЩЕННЫЕ СОБСТВЕННОСТЬЮ

Свенсон заметил, что многие из его пациентов страдают от того, что он теперь называет «отягощением собственностью», которое представляет собой трудности, связанные с необходимостью иметь дело со слишком большим количеством вещей. «Отягоще­ние собственностью — это проблема, возникающая, когда у тебя такое количество вещей, что ты вынужден постоянно заниматься ими, заботиться о них, а не о близких тебе людях», — говоритСвен-сон. Все, чем я владею, владеет мной. Что делают люди, когда им становится грустно? Они идут в торговый центр, делают покупки, и это улучшает их самочувствие, но лишь ненадолго. Потребитель­ство вызывает привыкание. Но оно и не оказывает нужного дей­ствия. Люди приобрели все эти вещи и по-прежнему чувствуют себя опустошенными. Все, что у них остается — это стресс, изне­можение, ощущение какой-то выжженности внутри, а их отно­шения с окружающими куда-то испаряются. Люди окружены все­ми видами приносящих удовольствие предметов, но смысл обладания ими утрачен. «Трагедия, — отмечает Свенсон, — это когда чего-то очень хочешь, получаешь желаемое, а оно оказыва­ется пустым. Я думаю, что произошло именно это».

ДЕФИЦИТ ВРЕМЕНИ

За последние два десятилетия в манере американцев привет­ствовать друг друга произошла едва заметная перемена. Вспом­ните, как раньше, когда вы, наталкиваясь на работе на кого-то из своих друзей, говорили «как поживаешь?», вам отвечали «пре­красно, а ты?» Теперь когда мы задаем этот вопрос, в ответ часто слышится «очень занят, а ты?» (если у них вообще есть время, чтобы сказать «аты?»). «Ятоже», — признаемся мы. Раньше мы сетовали, что не хватает времени, «чтобы насладиться запахом цветов». Теперь мы едва успеваем почувствовать запах кофе. «Темп жизни возрос до такого уровня, стараясь соответствовать которому, все задыхаются, — говорит Ричард Свенсон. — Когда смотришь на все те страны, которые достигли наибольшего про­цветания, оказывается, что их жители подвергаются и наиболь­шему стрессу».

Вы недавно пытались пригласить друга поужинать вместе? Наверняка вам пришлось пролистать свой ежедневник на месяц вперед. Сейчас ежедневники есть даже у детей. Спросите у сво­их коллег, чего бы им хотелось больше всего на свете, и, вероят­нее всего, они ответят «иметь побольше времени». «Это проблема, для которой не существует национальных, классовых, поло­вых различий, — говорит чернокожая американка писательни­ца Барбара Нили. — Тут у нас всем не хватает времени. Мы все похожи на кролика в очках из диснеевской "Алисы в стране чудес", который то и дело смотрит на свои часы и бормочет: «Нет времени, чтобы поздороваться, попрощаться. Я опаздываю! Я опаздываю! Я опаздываю!»

В начале 1990-х годов социологи, наблюдающие за развитием общественных тенденций, предупреждали, что по Америке бро­дит призрак: дефицит времени. Рекламодатели отмечали, что «вре­мя станет предметом роскоши 1990-х годов. В серии остроумных телевизионных роликов, снятых для US West, можно было видеть граждан, которые пытались по сниженной цене «купить время» в банке под названием «Время-Для-Нас». Один магазин предлагал своим покупателям «качественное время». «Теперь вы МОЖЕТЕ купить время, — обнадеживала реклама. — Дополнительное ра­бочее время с оператором мобильной связи от US West».

Еще больше рабочего времени. Гм...

Мы думали, что должно было произойти обратное: те успехи, которые были сделаны в технике, автоматике, кибернетике, дол­жны были увеличить количество нашего свободного времени и уменьшить количество рабочего. Вспомните, как все эти футурологи предсказывали, что к концу XX века у нас будет столько свободного времени, что мы не будем знать, на что его употре­бить. В 1965 году подкомиссия Сената Соединенных Штатов про­слушала заявление, устанавливающее для 2000 года рабочую не­делю длиной от четырнадцати до двадцати двух часов.

Мы добились развития техники, но мы не освободили себе вре­мя. У нас есть компьютеры, факсы, сотовые телефоны, электрон­ная почта, автоматы, экспресс-почта, автострады, реактивные са­молеты, микроволновые печи, еда быстрого приготовления, фотографии, которые делаются за один час, цифровые видеока­меры, замороженные вафли, быстрое это, и быстрое то. Но у нас меньше свободного времени, чем было тридцать лет назад. И еще об этих мобильных телефонах. Они действительно продлевают ваше рабочее время, например, когда вы за рулем, но при этом вероятность попасть в аварию так же велика, как если бы за ру­лем сидел откровенно пьяный водитель. И это прогресс? А еще ведь существуют эти машины для сдувания листьев с газона...

СВОБОДНЫЕ ГРАЖДАНЕ В СПЕШКЕ

Нам следовало обратить внимание на то, что говорил Стэфан Линдер. В 1970 году шведский экономист предупреждал, что все эти предсказания насчет увеличения количества свободного времени не что иное, как миф. Что мы скоро превратимся в «вечно спеша­щий класс свободных людей», истощенных отсутствием времени. «Экономический рост, — писалЛиндер, — влечет за собой глобаль­ное обострение недостатка времени». Далее он говорил: «Когда воз­растает объем потребляемых вещей, возрастает также тенденция к необходимости заниматься этими вещами, заботиться о них. Мы Должны теперь делать уборку в домах большего размера, мыть ав­томобили большего размера, у нас есть моторные лодки, которые на зиму нужно поднимать на берег, телевизоры, которые нужно ре­монтировать, и, как следствие, мы вынуждены принимать больше решений касательно денежных трат».

Все очень просто: возросшая предрасположенность к синд­рому потреблятства означает усиление головных болей из-за нехватки времени.

Делание покупок, как таковое, — подчеркивал Линдер, — это «занятие, требующее большого количества времени». Действи­тельно, в настоящее время американцы в среднем проводят в семь раз больше времени, делая покупки, чем играя со своими деть­ми. Выходит, что даже наша прославленная свобода выбора толь­ко усугубляет проблему.

БРЕНД А ИЛИ БРЕНД В?

Рассмотрим обычный супермаркет. В наше время там име­ется 30000 наименований товаров, в два с половиной раза больше, чем двадцать лет назад. Представьте, например, что вам необходимо выбрать из ста видов хлопьев (или любого другого товара). Вы можете руководствоваться ценой, схва­тив то, что подешевле, вкусом — то, что послаще, или пита­тельной ценностью — но в последнем случае, что учитывать прежде всего? Протеины? Холестерин? Калории? Содержа­ние витаминов? Жиры? Клетчатку? Или поддаться на нытье своего ребенка и купить какао-шарики? Вы можете потянуть­ся за томатным соком в убеждении, что приобретаете вита­мины, антиоксиданты и всего лишь пятьдесят калорий на упа­ковку. Но не вздумайте посмотреть на колонку с содержанием натрия. Иначе вы больше никогда в жизни не сможете позво­лить себе съесть немного соли, не чувствуя себя при этом ви­новатым.

Такой большой выбор. Так мало времени. Линдер говорил, что это произойдет, и он предупреждал, что когда разнообра­зие товаров станет безграничным, «акцент в рекламе переме­стится на подставную информацию», потому что «благосклон­ность к торговой марке развивается у людей, которые лишены возможности принимать решения на основании объективных причин». Следовательно, если вы маркетолог, наймите отряд психологов, чтобы они исследовали, какой цвет упаковки наи­более ассоциируется у покупателей с сексуальными удоволь­ствиями. Или с чем-нибудь в этом роде.